При слове «диванчик» Варужан и Сюзи посмотрели в одном направлении, Варужан слегка улыбнулся, Сюзи нахмурилась. Арам заметил это, посмотрел на Варужана и ничего не понял.
— Я пригласила Сюзи на день рождения бабушки,— сказала Сюзи.
— Это же и твоя бабушка, так что ты имеешь полное право. Прими, Сюзи, и мое приглашение. Приедешь?
— И я со своей стороны могу пригласить барышню? — Сэм нерешительно посмотрел на Варужана.—От себя и от Сюзи. Полагаю, что это и наша бабушка.
— А почему «полагаю»?
— В конце концов в семействе Ватанянов воцарилось единодушие,— заключила Сюзи и вдруг вопросительно взглянула на Арама: — Или один воздержавшийся?
— Я — за! Голосую обеими руками!
ГЛАВА ПЯТИДЕСЯТАЯ
Воля бабушки Нунэ, хотя и непонятная домашним, была все же исполнена. А бабушка пожелала, чтобы гости находились сначала в разных комнатах и только тогда, когда ждать будет уже больше не-
кого, вошли все вместе в гостиную. В доме было достаточно комнат для того, чтобы вместить и вдвое больше гостей.
Каждый входящий прежде всего недоуменно смотрел на потолок прихожей: вместо светильника там висел медный колокол. Причем сразу было видно, что не подделка, а старинный, бог весть какого века. Смотрели, удивлялись, но тут же к нему и привыкали, и колокол начинал им казаться уместным и естественным. Родственники и друзья давно друг друга не видели, и тем для разговоров хватало. Одним словом, дом Тиграна Ваганяна гудел, как улей. Каждый новый гость хотел, разумеется, перво-наперво поглядеть на американских внуков бабушки Нунэ. Сэм Ширак и Сюзи находились как бы в магнитном поле всеобщего внимания. Ежеминутно требовалось кому-то пожимать руку, улыбаться. Женщины, как правило, целовали Сюзи, и она вскоре так к этому привыкла, что сама уже подставляла щеку каждой входящей женщине и по-американски улыбалась, обнажая ряд ослепительно белых зубов, причем не искусственных, а собственных. «Вот сколько у нас родственников, Сэм,— то и дело шептала она брату.— Папа с ума бы сошел от радости, если бы был здесь...»
Неделя, проведенная в Армении, дала брату и сестре тысячи впечатлений: люди, разговоры, краски. Было непривычно до головокружения, и неизъяснимая сладостная ложь заключалась во всем этом. Им некогда было словом перемолвиться друг с другом, их просто разрывали на части. Столько у них оказалось племянников и племянниц, двоюродных братьев и сестер, столько новых знакомых, которые тут же становились родными.
За утренним завтраком Сэм пристально посмотрел на сестру и сказал: «Какую большую ошибку мы совершили бы, если бы не приехали». Сестра улыбнулась: ей казалось возможным все, что угодно, кроме этого.
Тигран Ваганян еще раз прошелся по всем комнатам, посмотрел на гостей, видимо, мысленно перечитал их список, лежащий у него в нагрудном кармане, и незаметно подмигнул сыну. В ответ Арам молча улыбнулся и под взглядом гостей, в которых было написано ожидание, торжественно и медленно подошел к колоколу, свисающему с потолка. Взял в руки веревку, капельку помедлил... откуда такое волнение, почему так колотится сердце?.. Оглядел гостей взглядом, в котором таилась и грусть, и радость, подмигнул Сюзи и вдруг резко дернул за веревку. Колокол, видимо, давно уже тосковал по собственному голосу, благородному металлу казалось, что он онемел навеки. Даже ребятишки приумолкли, разговоры, перешептывания оборвались на полуслове, пожилые женщины, все как одна, перекрестились, и в глазах их появились слезы. Колокольный звон разнесся по всему дому, гости, созванные звоном, собрались в прихожей, а Арам все продолжал и продолжал звонить.
— Звон уже до Америки дошел, брат-звонарь,— сказал Сэм, куривший сигарету за сигаретой. Глаза у него слезились. От дыма?..
— Хочу, чтобы он и до Австралии дошел, и до Бейрута, и до Аддис-Абебы,— сказал Арам.— И еще... до соседней улицы, до Самарканда...
— Я убежден, что дойдет, брат...
Тиграм Ваганян, которому выдумка сына еще вчера казалась бредовой, был взволнован и тоже без передышки курил.
В конце концов Арам отпустил веревку. Отпустил и какой-то обессиленный остановился возле колокола, уставившись в пол.
Веревка сделала еще несколько движений в воздухе и замерла. А в прихожей царило прежнее молчание, будто разом опустел пчелиный улей.
— Ну, прошу вас,— сказал Тигран Ваганян.— Заходите, пожалуйста.— И, чуть помолчав, добавил: — Мама сама решала, кто где будет сидеть. Имя каждого написано, лежит на его месте. Дети соберутся в комнатах Арама и Нуник.
Двери гостиной были распахнуты настежь.
И вновь ожил пчелиный улей.
Входили в гостиную радостные, оживленные, с шутками, с продолжением прерванных разговоров. Но каждый входивший, взглянув на праздничный стол, вновь замолкал. На столе тут и там стояли увеличенные фотографии. Варужан сразу заметил фотографию отца. А по правую руку от юбилярши стояли фотографии дядя Сирака, дяди Багдасара... даже фотография Аргама Мугнецяна. «Что это придумала бабушка? — прошептала Мари, сжимая локоть мужа.— А где нам садиться?» — «Прочтем,— ответил Варужан.— Грамотные».
— Садитесь,— раздался голос Тиграна Ваганяна. Потом он зачем-то уточнил: — Там, где стоят фотографии, стулья должны быть пустыми. Так мама захотела.
Варужан посмотрел на Сэма и Сюзи:
— Пошли. Думаю, что мы должны быть рядом.— И направился к фотографии отца.
Так оно и оказалось: имя его значилось возле отцовой фотографии. Мари, Сэм, Сюзи тоже уселись рядом. Как-то растерянно, стараясь не шуметь, разместились и остальные. Возле каждой фотографии стоял бокал красного вина, столовый прибор и даже салфетка, похожая на белый парус.
— Молодец, бабушка,— громко, взволнованно сказал Варужан.— Я всегда знал, что наша бабушка гениальный человек. Вот вам еще одно доказательство. Молодец, бабушка...— И покосился на фото Ар-гама Мугнецяна, перед которым стоял бокал красного вина.
— Да, да,— зашептал Сэм.— Чрезвычайно трогательно. Бабушка мудрая женщина. И вообще армянская женщина — хранительница нации.
Когда все наконец отыскали свои места и расселись, Арам подошел к настенному ковру, центр которого скрывался за шелковой шторкой. Отдернул, ни слова не говоря, шторку, и все повернули голову к ковру. Под шторкой оказалась карта мира, два полушария. В середине карты — да, прямо в середине — горела лампочка и большими буквами было написано: Ереван. От этой точки в разные концы расходились цветные стрелки. А над картой надпись: «Вот где живут и откуда должны были приехать родные бабушки Нунэ...»
Все всё сразу поняли.
— Как это трогательно,— прошептала Сюзи брату.— Как ты это выдерживаешь, Сэм?
— Браво, Арам,— сказал вполголоса Сэм Ширак.— Армения Арама бессмертна. Как хорошо, что мы увидели все своими глазами.
— Все расселись?
Тигран Ваганян задал лишний вопрос. Казалось, свои места заняли даже фотографии. А лица с фотографий улыбались, почти все.
Варужан Ширакян был на двадцать лет старше фотографии отца и являлся ровесником фотографии дяди.
— Много не пей,— прошептала Мари.— Тебе, наверно, быть тамадой. Зря ты вашего председателя не пригласил.
Тяжелым и печальным взглядом посмотрел Варужан на жену, скривился, но ничего не сказал. Жена опять повисла на нем грузом, стараясь удержать, вернуть назад к грубому, реальному, осязаемому и понятному миру. Потом Варужан встал, направился к карте.
— Здорово я придумал, да?
Это сказал Арам, подошедший к нему.
— Здорово, Арам. Просто нет слов...
На первый взгляд могло показаться, что на стене висит карта воздушных путей, на которой показано, с какими городами мира соединен Ереван воздушными линиями. Линии, которые тянулись от Еревана, завершались цветными кольцами, в которых было что-то написано. Прочитал — в каждом кольце имя родственника, проживающего в этом месте. Нашел кольцо над городом Байресом, увидел имя отца, улыбнулся. Молодчина Арам, не забыл даже имя тикин Розет.
— Грустная карта, Арам.
— Это не карта — история.
Й вдруг мягко, тихо, словно из далекой дали, заиграли, запели ду-дуки1, над лестницей открылась дверь, и все увидели бабушку Нунэ. Она была в темно-синем платье и таком же платке, а на лбу радуга из мелких золотых монет. Лицо бледное, будто срисованное со средневековой иконы Богоматери. Значит, и Богоматери было когда-то восемьдесят пять. Бабушка Нунэ одним взглядом, казалось, обняла всех, мягко улыбнулась и сделала шаг вперед. И двое стариков, стоявших по обе руки от нее, тоже шагнули, их шаг был твердый, уверенный.
Варужан быстро вернулся на место, сел и шепнул Сэму:
— Это товарищи деда Ширака, они еще в Карсе дружили. Слева дедушка Мамикон, ему девяносто три года.
— А справа?
— Драстамат. Восемьдесят шесть лет.
Вид этой старческой троицы, спускавшейся к ним по деревянным ступенькам, был волнующим, и все встали. Звучала ирреальная музыка, словно открывали дудуки чью-то невероятную тайну, а троица шла сквозь голос дудуков, сквозь тайну, печаль и надежду.
Двое карских мужчин, побратимов деда Ширака, парадно, торжественно, чуть ли не на руках снесли по лестнице жену друга,
один ловко отодвинул кресло, стоявшее во главе стола, другой деликатно помог бабушке Нунэ, и она тяжело опустилась в кресло. Потом они так же тяжело уселись справа и слева от нее.
Все молчали, словно онемев, и только смотрели — куда, что они там видели? Кто знает. Каждый, наверно, углубился в собственную душу, в ее омут, а там темно от воспоминаний, печалей.
За праздничным столом улыбались только фотографии.
— Где Арам? — тихо спросила бабушка Нунэ.
— Я тут, бабушка! — громко выкрикнул Арам, и крик этот, как камень, запущенный в окно, разбил молчание, грусть, горько-сладкие воспоминания.— Где написала, там и сижу. Или неправильно сел?
Люди оживились, засмеялись.
— Умереть мне за вас, спасибо, что пришли.— Бабушка Нунэ широко улыбнулась всем.—Спасибо...—Потом улыбка сползла с ее лица, погасла, она одну за другой разглядывала фотографии.— И за вас мне умереть, хоть и не пришли.— Увидела, что люди все еще на ногах.— Садитесь, что вы стоите? А где глава стола? Арам-джан, где ты? Ведь ты ж глава стола?..
— Я? — Арам удивился и растерялся.— Бабуль, какой из меня глава?
— Так уж мне хочется, милый. И дед твой то же бы сказал. При деде ты ведь у нас всегда тамадой был.
Арам сделал еще одну слабую попытку возразить:
— Но, бабуль...
— Слово Нуник сегодня закон,— из-под густых белых бровей глянул на Арама дедушка Мамикон, самый давний приятель деда Ширака.— Пусть нынче все будет Нуник по сердцу и Шираку по сердцу.
— И сегодня, и каждый божий день,— добавил дедушка Драста-мат.
Значит, еще есть на земле люди, для которых бабушка Нунэ просто Нуник. Варужан улыбнулся и повернулся к Араму.
— Бабушка гениальная женщина,— прошептал он все ту же фразу. Мари завертелась на стуле:
— Арам, конечно, блестящий парень, но... Варужан подмигнул Араму и улыбнулся:
— А ну, покажи себя, брат!
— Это день как легенда,—прошептала Сюзи.-Ах, папа, ах, папа...
— Ну, Арам, бери бразды правления,— сказал Тигран Ваганян.— Итак, друзья, выпьем за тамаду!
Стаканы стукнулись, зазвенели, гостиная стала наполняться улыбками, голосами, теплом, и Арам Ваганян поднялся, подтянутый, серьезный, и сделал знак рукой, прося тишины,— тамада произносит свое первое слово.
-В тот же час в южноамериканском городе Байресе Арменак Ваганян сидел за праздничным столом со своей женой. Было четыре часа ночи, он учел разницу во времени и знал, что именно в этот
час поднимают в Ереване бокалы за его мать. В центре стола стоял праздничный пирог с восемьюдесятью пятью зажженными свечами. В электричестве не было нужды. Тикин Розет выглядела растерянной, озабоченной — давно она не бодрствовала в такой час. А со стены смотрела на них бабушка Нунэ, которая в то время была не бабушкой, а просто Нуник, и рядом с ней сидел молодой и мужественный Ширак. Тикин Розет открыла бутылку шампанского, пробка вылетела легко, но шумно, потом два хрустальных бокала коснулись друг друга, зазвенели.
— Долгих лет жизни нашей маме, Армен...
Арменак Ваганян не отозвался, только долгим грустным взглядом посмотрел на фотографию отца и матери...
Арам сделал знак, чтобы замолчали, но летели секунды, а нужных слов не находилось. На улице стоял бесснежный декабрьский вечер, в окно смотрели голые деревья, и вдруг под яблоней Арам отчетливо увидел деда, который делал дереву прививку. «Что мне сказать, дедушка?» Дед оглянулся, посмотрел на него. Что он сказал? Арам не расслышал. И вдруг, не произнося ни слова, он опорожнил свой бокал. «Браво, брат,— сказал Сэм Ширак,— браво!» Арам не среагировал на поощрение, налил себе еще один бокал. А дед уже ушел. В раме окна дрожали посаженные дедом деревья. Если в этот момент посмотреть в зеркало, увижу не себя, а деда, подумал Арам.
Потом увидел бабушку, которая, сделавшись сплошной улыбкой, не напоминала ему ни о чем, не понукала, не обижалась — просто ждала.
— Первый бокал,— Арам обрел себя, и слова потекли сами,— я прошу поднять за наш род, род Нунэ Мутнецян-Ваганян! — И тут взгляд его упал на пестрый ковер.— За все его семена, рассеянные по карте мира! Да, не весь род сумели мы собрать,— сделал паузу, переводя взгляд с фотографии на фотографию, с пустого стула на пустой стул,--- Не собрался весь род, не соберется никогда, да и не может собраться. Прости меня, бабушка, ты мудрая женщина и знала все наперед, наверно, лучше меня. За нашим столом много пустых стульев не потому, что те, кого нет, менее добры, чем мы, или пожалели свое время, деньги, здоровье... Нет, тысячу раз нет! Просто невозможно им было всем собраться. По судьбе невозможно. По армянской судьбе...
Сюзи мирно плакала. Врам Ваганян незаметно опрокинул в себя стопку водки. Тигран Ваганян сидел задумчивый, Сэм прошептал на ухо Варужану: «Тут такие глубины, а в спюрке лишь слова, слова». Варужан вспомнил Сюзи-Шушан. Ему почудилось, что она говорит устами Арама. Мари вздохнула: «Грустно ты начал, Арам...»
— Армянская судьба... Прошу вас еще раз взглянуть на карту. Только одной фамилии надо было съехаться с трех материков, из семнадцати городов. Я посчитал: всем вместе им пришлось бы пролететь сто девятнадцать тысяч километров... Они не должны были собраться. Произошла бы великая ошибка, если бы они собрались. Прости меня, бабушка, мы ведь с тобой товарищи, ты всегда была моим самым близким товарищем, верно? — Варужан подумал о том, что сказал бы бабушке, видимо, те же самые слова.— Судьба армян? Она
и в том, что мы еще хотим собраться, обмануть хотим судьбу, еще играем с ней в прятки. Еще! А ведь есть народы с подобной судьбой, которые уже оставили намерения собраться. Уже. И давно... Итак, первый бокал поднимем за эту боль, которая, несмотря ни на что, живет в нас. За то горькое сознание, что мы уже никогда не соберемся вместе, одной семьей, одним родом-племенем или одним народом, нацией — какая разница? — не соберемся, но всегда будем этого желать. И мы будем жить, пока живо это желание, осознавая, что оно неосуществимо...
Варужан подумал: а ведь я считал его просто славным парнем. И почему-то снова вспомнилась Сюзи с ее признанием: каждому знакома только одна из моих масок.
— Да, все вместе мы никогда не соберемся, рядышком друг с другом могут стоять лишь фотографии, да и то если появится кто-то, вроде тебя, моя гениальная бабушка, кто принесет и поставит их рядышком.— Помолчал, грубо потер себе лоб и продолжал: — Я знаю, что говорю грустные вещи, а сегодня, если хотите, день исторический. Первый бокал я должен бы был поднять за бабушку, она самый великий человек из всех, кого я знаю, я бы считал справедливым приклеить ее фотографию на общий паспорт нации, если бы нация когда-нибудь получила такой паспорт...
— Молодец! — закричал Сэм Ширак, едва сдерживая рыдания.
Тигран Ваганян ревностно взглянул на сына. Бабушка Нунэ склонила голову, и серебряно-золотая радуга из монет на ее челе тихо зазвенела.
— Бабушка самый великий человек из всех, кого я знаю, потому что она бьется с Судьбой, не соглашается с нею, с историей, с картой мира. Этот праздничный стол — бабушкино поражение: посмотрите еще раз, сколько осталось пустых стульев. А после бабушки пустых стульев будет больше, хотя этого, возможно, не будет видно — мы не будем оставлять пустых стульев, не будем ставить напротив них фотографий неявившихся родных, не будем ставить столовых приборов... За твое поражение, бабушка! Это такое же прекрасное поражение, как при Аварайре...
«Как ты вырос, сынок»,— подумал Тигран Ваганян. «А у меня были такие прекрасные поражения?» — задал себе вопрос Варужан Ширакян. А Сэм Ширак опять повторил: «Молодец, Арам», будто не знал больше никаких других армянских слов.
— Что поделать, может быть, мы ценой таких поражений отстаиваем и будем отстаивать свое право на жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60