— Недолго ему осталось существовать,— притворно вздохнул Арам.— Скоро в этом тихом уголке появится бескрылый ангел, все расставит по своим местам, и начнется нескончаемая война, которую некоторые предпочитают называть семейным счастьем.
Энис-бей засмеялся:
— Свою войну и. я чуть-чуть отложил.— Потом, взгрустнув, добавил:— Отец все торопил, внуков хотел, хотел увидеть свое повторение.
Бабушка Нунэ сидела у печки и, заслышав их шаги, шевельнулась, хотела было встать.
— Пришли?..
— А вот и Энис-бей, бабушка.
Энис-бей нагнулся, поцеловал руку бабушке Нунэ.
— Бабуль, ты турецкий не забыла? Поговори с ним на его языке.
— Добро пожаловать в наш дом, сынок,— заговорила бабушка по-турецки.
Энис-бей изумленно посмотрел на бабушку, потом на внука.
— Бабушку замуж в Каре выдали. Лет пять-шесть там жила, у них соседи турки были. Ну, вы в переводчике не нуждаетесь, поговорите, а я пойду кофе сварю. Тебе горький?
— Горький.
Кофе был лишь поводом для того, чтобы побыть одному, проветрить мозги. Дома молотый кофе не залеживается,— значит, надо его смолоть, потом найти чашки.
Арам проводил с Энис-беем уже третий день, но серьезный разговор произошел сегодня впервые: Энис-бей этого захотел. Был ли какой-то смысл в чтении дневника Мустафы Недима?.. Каким скептическим взглядом смотрел Энис-бей на карту исторической Армении, как не хотел поверить в то, что Мустафа Недим турок... Фотографию армянских сирот он разглядывал как в микроскоп. И для чего заставил Риза-эфенди своего сына посетить Армению?.. Зубья кофемолки поистерлись, зерна кофе перемалывались, делались порошком, оказывая сопротивление... А правда, если бы безымянный таксист узнал, что его пассажир турок, как бы он себя повел?.. Дед Энис-бея был врачом, участвовал в первой мировой войне. Может, и он опыты ставил на армянских сиротах? А может, писал жалобы министру внутренних дел?.. Арам вспомнил замутненные голубые глаза Ризы-эфенди. «Я-сожалею о происшедшем...» В тот день в
«Национале» сын посмотрел на отца отчужденно и строго именно после этих слов и что-то сказал по-турецки, но переводчица предпочла пропустить его фразу. Что он сказал тогда? И почему отец сделал вид, что слов его не слышит?..
На две чашечки молотого кофе уже хватит — бабушка пьет раз в день, по утрам, так что она свою порцию уже выпила... Арам зажег газовую конфорку — теперь нужен глаз да глаз, чтобы вовремя выключить и сохранить пенку... Если бы Энис-бей приехал в дни бабушкиного юбилея, что бы он почувствовал за праздничным столом? Нет уж, хорошо, что этого не будет... Варужану удалось избежать этой встречи, а ведь ему следовало все бросить и приехать: он же писатель нового поколения, а разве у молодого армянина и у молодого турка нет ничего общего?..
Молодец бабуля, как она естественно приняла Энис-бея! И Энис-бей молодец — склонился и поцеловал ей руку... В шахматах истории осталась отложенной такая запутанная партия, и хоть бы кто-то передал поколениям тайный ход, который привел бы к ее мудрому продолжению...
Арам разлил кофе по чашечкам, отхлебнул глоточек из своей...! ну и горечь. Добавил пол чайной ложки сахарного песка, помешал, кофе, конечно, стал чуть послаще, но пенка, увы, вся разошлась, исчезла. Потом налил три рюмки коньяку — и бабушка, наверно, пригубит в честь гостя. Все это поставил на поднос.
А когда вошел в комнату, Энис-бей громко смеялся.
— Что, бабушка сказала что-нибудь смешное?
— Не то слово. Я говорю: Нунэ-ханум, как хорошо ты знаешь турецкий. А она отвечает: в Карсе у нас соседи турки были, у них научилась. Это я знал, ты мне уже говорил. А потом она меня спрашивает: что, и сейчас в Карсе турки есть?
В смехе Энис-бея было нервное возбуждение, не слишком для окружающих заметное, но Арам уловил, а бабушка Нунэ смотрела на гостя наивно и удивленно.
— Представляешь, спрашивает, есть ли в Карее турки... Подробно описала, где был ее дом в Карее. Просто поразительно— как она помнит?..
— А если ты вдруг не возвратишься больше в Стамбул, сколько лет будешь помнить свой дом?
— Да разве можно свой дом забыть...
— Вот именно, Энис-бей, разве можно свой дом забыть...
— Потом знаешь, что еще сказала? Говорит, в двух домах от нас жили Сулейман и Гюли-баджи, если в Карее будешь, порасспра-шивай о них, разыщи. Говорит, у них в то время трое детей было, хочет со мной их детям подарки послать...
— А что? Стоит подумать. Ты ведь в Стамбул и через Карс можешь возвратиться. Потом сядешь в поезд Карс — Анкара.
— Отец однажды ездил в наши восточные вилайеты. По-моему, в Карее тоже был.
Араму вдруг вспомнился Риза-эфенди, он представил его в пустом кресле между собой и Энис-беем. «Я всегда хотел увидеть
Лрмению. Однажды уж точно решил ехать, сел в поезд, доехал до Карса».—«Значит, Армению вы чуть-чуть все же видели». Риза-эфенди не расслышал или сделал вид, что не слышит слов Арама? «Если бы в Карее я сел на поезд, за час доехал бы до вашей границы. Можно и на автобусе... Но знакомые в Карее отсоветовали мне ехать...»— «А надо бы...»— «Какой толк от моей поездки? Я уже к более дальней дороге готовлюсь...»
— А я дальше Анкары не ездил, совсем не знаю наших восточных вилайетов...
— Наших западных вилайетов я тоже не видел и увижу ли когда-нибудь?.. Только по карте их и знаю...— Арам не смотрел на Эфенди-бея, в глазах были боль, отчаяние.— Карта, карта... Каждый раз, когда смотрю на карту великой Турции, у меня сердце сжимается — от Европы до Каспия. И что осталось?..
— Кофе не слишком горький, Энис-бей?
— В Стамбуле ты мог бы открыть отличный кафетерий. Первый клиент,— указал на себя,— тебе обеспечен.
— Да, можно бы. Напротив Айя-Софии. Арам налил еще по рюмке. Переглянулись.
— Вы по-каковски говорите? — Бабушка Нунэ помешивала кочергой угли в печке, откуда исходило блаженное тепло. Потом, встала.
— Я, бабуль, турецкого не знаю, а он армянского.
— А-а.— Бабушка Нунэ, вроде бы все поняв, сказала:—Я на минутку в свою комнату схожу.
— У меня в голове все вертится вопрос твоей бабушки: в Карее и теперь турецкие дома есть?..
— Бабушка не дипломат, Энис-бей.
— В отличие от нас с тобой, Арам-эфенди.
— Ты полагаешь?.. С каких пор мы дипломаты?.. Просто мы с тобой более вежливы, чем... искренни. Для первой встречи и этого достаточно, хотя искренность предпочтительнее вежливости.
— Не знаю, Арам-эфенди, ничего не знаю...
Семенящей походкой вошла бабушка Нунэ. В руках у нее был цветастый платок, она протянула его Энис-бею:
— Свекровь мне на свадьбу подарок привезла. В Харберде купила, но платок стамбульский.
Энис-бей развернул платок, посмотрел на свет, краски шелка тут же наполнились солнцем, цветы пробудились и вроде бы даже закачались на тоненьких стебельках. Перед глазами Энис-бея зашумел родной город, перед глазами бабушки Нунэ — ее разбитая юность.
— Чего только не перевидал этот платок, Энис-бей.
— А как же иначе — он старше нас минимум на пятьдесят лет.
— Дед твой, Арам-джан, рад бы был этому парню. - Конечно, бабуль.
— Он бледный что-то. С собой теплого не взял ничего? Ты б дал ему что-нибудь свое шерстяное.
— Да он, бабуль, просто лег поздно, не выспался.
— Хочешь, я ему чаю принесу с кизиловым вареньем, от простуды хорошо.
Арам перевел Энис-бею слова бабушки. Тот улыбнулся, легонько обнял за плечи старую женщину.Арам ушел.Энис-бей попросил его уйти — сказал, что ему хочется побыть одному. В зале ресторана было шумно, весело. Он заказал еще водки, закусил маслинами. О, певица поет по-турецки? Энис-бей даже вздрогнул, посмотрел на людей, сидевших за столами, на танцующих. Не происходило ничего из ряда вон. Он налил себе еще рюмку водки, поднял голову, улыбнулся музыкантам. Певица вроде бы заметила его улыбку и тоже ответила легкой улыбкой. Все запутывается больше и больше, число вопросительных знаков не уменьшается — растет не по дням, а по часам. Если танцующие и все, кто есть, узнают, что он турок, как они поведут себя?..
Эх, отец, отец... Зачем ты принудил меня ехать в Армению? Жил я себе и жил спокойно. И остались бы для меня армяне всего лишь неблагодарной частью турецкой истории. Конечно, и среди них попадались приличные люди, да и сейчас они имеются — разве есть народы сплошь плохие или сплошь хорошие? — но так ли уж было необходимо тебе мое угнетенное состояние? Человек стареет от разговоров с самим собой. Зачем ты хотел, чтобы я старел, отец? Хоть бы уж подготовил меня к этому аду, объяснил, рассказал — я бы тебе поверил... Ты ничего не успел сделать, просто переложил тяжкий груз со своих плеч на мои, а сам ушел. Дед был врачом в первую мировую войну. Энис-бей вдруг отчетливо вспомнил, отец говорил, что в шестнадцатом году, еще до окончания войны, он демобилизовался, вернулся домой и запил. Дед часто сажал его, маленького, на колени и рассказывал, рассказывал ему о войне. Неужели и дед, подобно тем турецким врачам... «Когда вернусь, пороюсь в газетах»,— решил Энис-бей... А зачем они поднялись в комнату Нунэ-ханум? Да, Арам сказал, что скоро её юбилей и созвана вся родня: «С трех материков должны прибыть, из десяти — пятнадцати городов мира. А фотографии всех у бабушки на стене». И ему, Энис-бею, захотелось взглянуть на эту необычную картинную галерею.
Две стены в самом деле были полностью увешаны фотографиями. Впрочем, нет — на одной стене преобладали пустые рамки, только в трех всего рамках были фотографии. Энис-бей с изумлением заметил под пустыми рамками даты и армянские буквы. «Зачем' твоя бабушка повесила на стену пустые рамки?» Арам посмотрел на него колючим взглядом: «Это они для тебя пустые, Энис-бей. Возможно, даже и для меня...А бабушка смотрит и видит в этих пустых рамках родню свою, которую потеряла. Год смерти для всех для них един — год эпидемии, я тебе говорил. А фотографии бабушка повесила те, что у нее имелись. В пустых рамках много детей — их еще не успели ни разу в жизни сфотографировать». Энис-бей нахму-
рился: «Значит, опять мы?..»—«Вопрос этот задай себе,— холодно ответил Арам.— И тем более задай этот вопрос пустым рамкам.— Потом помолчал, помолчал и добавил:— Вот ты все время говоришь: мы, мы... Возможно, я тебя в это «мы» не включаю. И отца твоего не включаю...»—«Мустафу Недима не включаешь, ваших карских соседей не включаешь... Ну и сколько это человек? Раз, два, и обчелся?..»—«Для меня народ не арифметическое число, чтобы складывать, умножать... Для меня Мустафа Недим — твой народ, отец твой, и хотел бы, чтобы ты тоже был им...» Усмехнулся: «Ты мне оказываешь великую честь, Арам-эфенди...— Потом посмотрел на другую стену, здесь пустых рамок не было.— А это кто?..»—«Это потомки пустых рамок, всех их мы пригласили на бабушкин юбилей. Не знаю, приедут ли...»—«Расскажи,
кто есть кто».У Арама не было настроения, он был рассеян, мыслью его, казалось, владела совсем иная забота, но все-таки из вежливости рассказал. Чудаки эти армяне — человека в глаза не видели, а тем не менее считают его родственником, подробности знают: где живет, сколько ему лет, кем работает, сколько у него детей. Нунэ-ханум повесила на стену даже снимок своей подруги по беженству и ее внучки... Всего один род, а раскидан по всему свету. Попробовал в уме сложить города и страны, но сбился. Хоть бы уж собрались они в одной стране, в одном городе. Почему бы им не собраться в Армении? «Родина их дедов — Западная Армения. Ну твоем языке — восточные вилайеты Турции. В Армению приехало примерно триста тысяч человек, но все равно тоскуют они по краю дедов».— «А если Турция скажет: пожалуйте на родину ваших дедов, они приедут?..»—«Им задай этот вопрос, Энис-бей, а перед тем, как задать его, по меньшей мере, должен попросить прощения за содеянное». Энис-бей оставил без внимания это высказывание, потому что ему представился случай — и какой случай!— атаковать, причем не без ехидства: «А как ты расцениваешь то, что твой дядя не в пятнадцатом, а в сорок пятом в Америку смылся, вместо того чтобы вернуться в Армению? А твой младший дядя в шестьдесят третьем со своей родины, из Еревана, в Австралию удрал. За это тоже турки должны прощения просить, Арам-эфенди?»
Арам осекся, онемел, а Энис-бей с довольной усмешкой принялся изучать фотографии Арменака и Сирака Ваганянов. Словно союзников в них нашел. Подумал о Нунэ-ханум, которая в этот момент сидит, наверно, возле огня, греет старые кости. Кто, как не эта женщина, имела бы право на горькие вопросы, а ведь не задала их, не призвала в свидетели своих погибших родственников... У младшего дяди Арама лицо здоровое, улыбчивое. Наверно, сфотографировался в своей Австралии после сытного обеда и жизнью вполне доволен. А старший какой-то надломленный, хотя снялся перед собственным домом, капот машины виднеется. Энис-бей хотел определить марку машины, но не сумел... Чем Нунэ-ханум напомнила ему собственную бабушку? Может, все бабушки друг
на друга похожи?.. Все расспрашивала его о Стамбуле, где; как, она сказала, была только раз, после свадьбы... Потом спросила: а у тебя есть бабушка, милый? Говорит: «Ты бледный, не простыл случайно? Ночами в Ереване холодно, может, возьмешь; Арамов свитер, поносишь?..» Только слова старушки о Карсе смущали его.
«Никогда армянин с турком не могут остаться наедине,— сказал Арам,— вечно приходит и усаживается между ними одна особа: история...» Ну сколько можно?.. Отец, отец, и за что ты обременил меня долгом приехать в эту непонятную страну, жил бы я себе и жил спокойно. Обязательно, что ли, чтобы проникал в меня червь, который Арам именует историей? Что в этой самой истории правда, что ложь? Наверно, жизни не хватит, чтоб найти ответы на эти вопросы.
«Что ж, выходит, мы — нация убийц?..» «Отчего же нация? А Мустафа Недим? В его книге описаны и другие турки, даже губернатор, вали, которые отказались выполнять приказы. Потом турецкие врачи, что писали в министерство. Уверен, что и дед твой был их единомышленником... Еще Надим-бей... из Алеппо, он тоже вел дневник. Еще соседи моего деда в Карсе... Просто мы с тобой на одну и ту же историю смотрим из разных окон... Я все-таки пытаюсь дифференцировать, ты этого не хочешь. Как только сумеешь отделить черное от белого, история встанет на свое место. Отец твой эту межу провести умел. Помнишь, он сказал: я глубоко сожалею о случившемся. Глубоко сожалею!.. Конечно, это крошечная, с паутинку, повязка на два миллиона ран, но за одни только эти слова дед мой поставил бы твоего отца в один ряд с Мустафой Недимом... Однако мы можем не возвра-щатся больше к этой теме».—«Не можем. Ты сам сказал, что мы все время втроем: я, ты и ваша история».-«Наша история, Энис-бей. Эта история должна стать и твоей».
Энис-бея сводили с ума пустые рамки на стене, книгу пресловутого Мустафы Недима он готов был изорвать в клочья, а крохотная старушка, сидящая внизу и так похожая на его собственную бабушку, перевернула вверх дном его душу наивным (да полно — наивным ли?) вопросом: в Карее и теперь еще есть турки?..
В голове стоял туман. Как запутан этот клубок неразрешимых вопросов — не ухватить за нить. Почему вдруг Арам-эфенди вспомнил убитого немецкого ребенка? Он говорил о своем деде, сказал, что тот участник пяти войн. И второй мировой тоже? — спросил Энис-бей. И Арам-эфенди рассказал эту историю с ребенком — вернее, не рассказал, а прочитал и перевел из той же тетради в черной обложке, в которой переписан дневник пресловутого Мус-тафы Недима... Значит, Ширак-эфенди лет двадцать пять мучился — судил сам себя за ту шальную пулю. Ребенок погиб — ну и что с того? Такое ли на войне еще бывает?.. Выпущенная на войне пуля слепа, глуха, "не разбирает, в кого лететь: в ребенка, в солдата... Его, Энис-бея, отец и дед Арама, наверно, поняли бы друг друга лучше...
До гостиницы решили пешком дойти. Название района, в котором жил Арам, вызвало в Энис-бее взволнованный отголосок. Киликия? Название показалось ему знакомым—да, да, в старину так, или вроде этого, называлась одна из южных земель Турции. Прошли по мосту. В ущелье он увидел какое-то грандиозное сооружение — наклоненную бетонную чашу. «Это наше футбольное поле».— «Вы что и стадионы прячете?»— «Землю экономим». Энис-бей хотел посмотреть стадион поближе. Направились туда, даже внутрь зашли. Бетонная чаша была, как оказалось, огромных размеров. «На восемьдесят тысяч зрителей». Стадион в ущелье? Энис-бей удивился. В нем вновь ожил и тяжко вздохнул несостоявшийся архитектор — что там ни говори, а армяне хорошо строят. «Если обзавестись хорошей подзорной трубой, с горы Арарат можно смотреть футбол».— «Пока что с горы Арарат на нас смотрят... ваши ракеты».— «Сладкого разговора у нас не получается, Арам-эфенди».— «А наш разговор не чай, сахаром не подсластишь... Кстати, наша футбольная команда называется «Арарат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60