— Мариам,— обратился отец к старшей дочери,— беги на стол собирай.— Заметив, что Варужан хочет возразить, опередил его: — Вы ж в дом пришли.
...Когда вставали из-за стола, Соси с книгой в руке робко подошла к Варужану. Варужан сразу увидел: его книга.
— Не подпишете? Я сомневалась, а Мариам сказала — точно это вы. На карточке не похожи.
— Это я в молодости снимался. Теперь ведь только молодые бороду отпускают. Что тебе написать, Соси?
— Ну? — Отец взял из рук девочки книгу, посмотрел на фотографию, потом на Варужана.— Жена! Так в наш дом большой человек пришел, а мы тут...
Сюзи смотрела на брата влюбленными, сияющими глазами: все и везде брата знают! А Сэм как-то непонятно молчал, хотя лаваш был бесподобный, вино и закуски отменные, ватага ребятишек замечательная. ...Уже в машине Сэм хитро подмигнул брату: — Тебя узнали, потому и позвали в гости, на стол накрыли.
Варужан смотрел в глаза своему американскому брату долго и пристально.
— Скучный ты человек, Сэм.— И усмехнулся: — Конечно, меня узнали. Я вчера ночью звонил в Сагмосаванк, сказал, чтобы ребятишки в такой-то час играли в снежки, заказал испечь специально для нас лаваш. У тебя в голове случайно нет счетной машины?
— Мне это удивительно, Варужан.
— Обычное дело, Сэм.
Сюзи мечтательно смотрела на снег за окном:
— Я в первый раз в снежки играла, в первый раз меня снежком ударили, понимаешь, Варужан?.. Не понимаешь.
В Ереван приехали уже вечером.
— Я повезу вас домой,— сказал Варужан.— Бабушка глаз с улицы не сводит. Я обещал ей, что вечером мы будем все вместе.
Сэм робко спросил:
— Могу с просьбой обратиться, Варужан? Это, думаю, много времени не займет.
— Приказывай,— великодушно ответил Варужан.
— Если, конечно, это не доставит лишних неудобств...
— Сэм, дорогой...
— Ты можешь мне показать здание нашего парламента?
— А вы еще не видели? — удивился Варужан.— Ваграм, поехали через площадь.
Они ехали вниз по улице Абовяна, у фонтанов Ваграм остановил машину. В городе было несравненно теплее, чем в горах, стоял мягкий вечер поздней осени, вокруг поющих фонтанов прогуливались люди, в воздухе звенели их голоса, перекатывался смех, раздавался стук женских каблучков, ребячий шум-гам.
Направились к Дому правительства.
— Вот,— показал Варужан.— Вы уже не раз были на площади, неужели Арам не говорил?
Сэм Ширак застенчиво взглянул на него:
— Надеюсь, ты меня поймешь правильно... но... но я наш парламент хотел бы увидеть.
Варужан нахмурился, губы скривились в ухмылке:
— А это не ваш? Когда парон Тучян принимал меня в редакции, на стене висела фотография этого здания, только с трехцветным флагом на крыше.
— Глупость сделал парон Тучян. Но я... я хотел бы увидеть здание парламента Армянской республики... если это не слишком неудобно.
— Неудобства никакого нет,— произнес Варужан с холодной издевкой в голосе,— но и парламента твоего нет.
— Что, разрушили? — В глазах Сэма появился никелевый блеск.
— Разрушили. На этом месте строим театр. Собственно говоря, там сорок лет театр был, сейчас строим здание посовременнее.
— Вы здание парламента превратили в театр?!
— Если бы спросили меня, я бы возражал. Во-первых, это одно из старинных зданий Еревана, а во-вторых, это все-таки было зданием парламента, свою историю надо хранить.
— Значит, приспособили под театр, и новое здание тоже будет театром?
— Да, Сэм,— Варужану не хотелось стычки, день выдался на удивление красивым.
Сюзи еще раскачивалась на голубых качелях своего восторга и их не слушала. Черный цветок монастыря среди ослепительной белизны снега все еще словно бы смотрел на нее и тут, где площадь разогрета людским дыханием.
Да, Варужану спорить не хотелось, однако Сэм смотрел на него немигающим взглядом, как рысь, готовая к прыжку, и Варужан не выдержал, добавил:
— Да, Сэм, там будет театр. Но я тебе должен сказать, что твой этот самый парламент тоже был театром, только чересчур жалким — в нем успешно был доигран последний акт нашей трагедии.
— Как ты можешь издеваться над нашей историей?!
— Историей? Все ее отрезки, Сэм, принадлежат нам, как бы ни были они печальны или смешны, плачевны или бессмысленны... Сейчас разговор идет лишь о том, что снесли здание.
— И в том, что снесли это здание, ты не находишь ничего дурного?
— Нахожу, Сэм, нахожу. Его не стоило сносить именно потому, что это наша история. Однако есть вещи похуже: ты в упор не видишь другого здания, того, что перед тобой. Вот этого! А когда то сносили, моего мнения никто не спросил.
— Кое в чем вы, здешние, очень уж друг с другом едины.
— Так это же хорошо, даже просто замечательно, мой дорогой американский брат Сенекерим.
ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ
Сирарпи не находила себе места — неделя осталась до юбилея бабушки Нунэ, а все по-прежнему неопределенно. Билет Бейрут — Ереван был заказан, однако вот уже две недели аэропорт не принимал и не провожал самолетов. А ей непременно, ну непременно нужно лететь. Она знала, что это будет за торжество, но дело в другом — соскучилась по Еревану, по родне, по товарищам, по ереванским вечерним ветрам, по молодым бородатым исусикам в кафе, по божественной тишине Эчмиадзииа, по бетонной чаше стадиона «Раздан», наполненной шумом голосов семидесяти тысяч армян... Однако бейрутский аэропорт был пуст, как покинутый пчелами улей. Но завтра же могло все перемениться: аэропорт заполнится гулом, самолетами, пассажирами. Жизнь Ливана последних лет вообще сделалась загадкой: люди привыкли жить в страданиях, страх и тревога стали их постоянными спутниками. Сколько раз Сирарпи видела: где вчера упала бомба, погибли люди, текла кровь, сегодня кафе, сидят посетители, пьют чай или водку, ведут спокойную беседу. Возле воронки, образовавшейся от разорвавшейся вчера бомбы, метрах в трех от руин старого здания
уже возводят новое. Потрясающий город Бейрут. Армянские школы, училища вчера еще были заперты, а сегодня полны ребятни, учителей. Армянские клубы, накануне еще стоявшие под замком и ожидавшие обстрела, нынче опять гудят от споров, вестей, новых программ осво-. вождения Западной Армении. Среди налетов, обстрелов, тревоги редакция журнала «Ширак» умудрилась справить двадцатипятилетний юбилей своего издания. Сирарпи, к сожалению, была в Дамаске и потому не смогла участвовать в торжестве, но, рассказывают, все было шикарно, на торжество прилетел даже один писатель из Армении. Армянские газеты — после двух-трехдневных пауз — снова выходят, армянские партии в перерывах между взрывами продолжают друг друга поносить за ошибки, допущенные в пятнадцатом — двадцатом годах.
— Может быть, передумаешь, моя девочка,— грустно сказал Баг-дасар Мугнецян.— В Ереване поймут.
В Ереване поймут... Конечно, поймут, папа, они, наверно, меньше всего ждут гостью из Бейрута, но ведь армянский писатель-то прилетел! Из мирной, надежной страны прилетел в этот ад! А она... она всего' лишь пытается поехать в мирную, надежную страну.
— Поеду в Дамаск, оттуда в Москву, а из Москвы в Ереван уже не сложно.
— А как ты доберешься до Дамаска?
— Ну, в крайнем случае до Халеба. Оттуда в Москву. А из Москвы в Ереван сто самолетов в день.
— В Халебе доктор Дальян может быть тебе очень полезен. Это мой старый друг, обратись к нему.
Поехать в Сирию тоже не так-то просто — на каждом шагу солдаты: магометане, палестинцы, христиане, государственная армия, частная. Повсюду мешки с песком, танки, проверки, подозрительность, опасность. Дороги то и дело обстреливаются. Если, конечно, их еще можно назвать дорогами...
— Попытаюсь, папа. Меня Рач отвезет, я с ним говорила.
Рач — ее двоюродный брат. .Его бы воля, он погнал бы машину прямиком в Ереван. «Только прикажи, сестренка, поедем»,— сказал он ей.
Служащий аэропорта, араб, был печально-любезен:
— Что я могу вам сказать, ханум? Может быть, завтра будут летать самолеты, а может быть, все это затянется на год. Будь проклято наше небо...
— Я еду в Сирию,— решительно сказала Сирарпи отцу.
— Рач — храбрый, как фидаи,— не столько дочку, сколько себя подбодрил Багдасар Мугнецян.-— Сестра моя так обрадуется...
Сирарпи проводили рано утром всем семейством. Мать тайком от дочки все время вытирала глаза, отец хмуро перебирал четки, сестры, племянники не слишком удачно пытались выглядеть спокойными. Провожали, как на фронт. Ребятишки, правда, носились, шумели, но и в их голосах было что-то тревожное: дети Бейрута! Городское небо было еще чистым, потому что и убийцы по ночам спят. Скоро проснутся, выпьют кофе, и... начнется... Нужно выехать за пределы Ливана, пока не началось.
Рач молчал, держался уверенно, только то и дело ощупывал полу пиджака — военная дорога, надо быть готовым ко всему. При этом дерзко смотрел на собравшихся и подмигивал Сирарпи — мол, не трусь, сестренка, с тобой армия.
— В Армении сестру мою горячо за меня поцелуешь,— в минуту прощания дрогнул голос у Багдасара Мугнецяна. Старое сердце подсказывало ему, что он больше никогда не увидит ни Армении, ни сестры.— Скажи, чтоб за Сирака не очень меня ругали. Он попросил: пришли, дядя, приглашение, ну, я и послал. Что мне было делать? Отсохла бы моя рука, лучше б не посылал.
И тут мать зарыдала в голос — слезы, плач, копившиеся в течение долгого времени, вдруг вырвались наружу. Она обняла дочку, принялась ее целовать, гладить ей лицо, словно им предстояла либо вечная, либо, по крайней мере, очень долгая разлука. Сирарпи пыталась успокоить мать, но сама плакала вместе с ней. А вокруг звенела ребячья речь на армянско-французско-арабском языке. Неразбериха, суматоха.
— Привези из Ереван снег, тетя Сирарпи.
— Мороженое привези! Говорят, там очень хорошее!
— В Армении все хорошее!
— Дедушку поцелуй, тетя Сирарпи.
— Книжки с картинками привези. Странное, тревожное было прощание.
— Армянину и на праздник без слез не съездить,— сказал зять Багдасара Мугнецяна.— Вперед, Рач, времени мало, скоро налетят, проклятые...
Ребятишки встали ни свет ни заря — заспанные, бледные, зевают на бегу. Багдасар Мугнецян и вовсе не спал. Мать и Сирарпи часа на два лишь прилегли рядышком — каждая прикидывалась, что спит.
Багдасар Мугнецян посылал в подарок сестре серебряный пояс их матери, были и другие подарки. Детишки велели передать кто свою игрушку, кто сладости, кто цветные открытки. Все уместилось в одном чемоданчике — хорошо лететь налегке.
Рач наконец завел машину, и уже без промедления машина рванулась вперед, вслед за ней помчались и долго бежали ребятишки, а в небе в это время появились первые самолеты и загудели, зарокотали угрожающе, страшно...
Начинался рядовой, будничный день Бейрута — полный ужасов, тревог, как и всякий день теперь. Однако хоть и боязливо, но поскрипывали двери магазинов, в кафе люди уже пили свой утренний кофе, из мечетей доносились медовые звуки намаза, христианские церкви тоже возносили господу молитвы печальными устами своих медных колоколов...
— В Дамаске у меня родня,— сказала Сирарпи.— В Халебе доктор Дальян — уважаемое лицо.— И вдруг в глазах ее появилась озабоченность: — А что, если он в отъезде?.. У тебя там знакомые есть, Рач?
— Есть хорошие парни, мои друзья. Не думай ни о чем, положись на меня.
— И это мне? — не удивилась, а ужаснулась Сирарпи, обнаружив, что возле ее тощего чемоданчика стоят два пузатых.— У вас жалость есть?
— Это наши маленькие подарки твоей бабушке,— успокоительно объяснил доктор Дальян.— Ничего особенного. Так, кое-что на память, от союзов армян Халеба, от наших организаций, от друзей твоего отца.
— Не забудьте и от союза женщин, доктор,— энергично вмешалась тикин Анаис.— Маленький ковер,— и она широко развела руки.— Это бабушке под ноги, в Ереване холодно. Чудесный персидский ковер.
— Вы представляете, как я буду тащить весь этот багаж? — Сирарпи и впрямь была в ужасе.— У меня две слабых руки. А тут три чемодана, сумка, пальто...
— Пальто не считай,— возразил доктор Дальян.— Это здесь жарко, а в России мороз. Так что сразу на себя наденешь.
— Я про пальто то же самое сказал,— вмешался парон Назарет. Несколько минут длилось молчание. Рач курил и ходил взад-вперед.
Застегнут на все пуговицы, правая рука все время в кармане. Сирарпи не отрывала глаз от чемоданов.
Доктор Дальян заговорил словно сам с собой:
— Надо что-то придумать. Вопрос багажа — серьезный вопрос. Как ты доберешься от Москвы до Еревана — вот в чем загвоздка.
— Правильно... Верно...— раздались голоса.— Багаж может и позже прийти.
— Не выйдет,— вмешалась тикин Анаис.— День рождения бабушки восьмого декабря. В этот день она и должна получить подарки.— И опять широко развела руками: — Мы вот такой маленький ковер купили от имени женщин. Персидский. Очень красивый.
Доктор Дальян нервно раздавил носком туфли недокуренную сигарету:
— Тикин Анаис, умоляю тебя, перестань, есть вопрос поважнее, чем твой маленький ковер.— И повернулся к Сирарпи: — Значит, с того аэропорта в Ереван самолеты не летят? Придется ехать в другой?
— В том-то и дело. Больше восьмидесяти километров,— Сирарпи готова была расплакаться.— От Шереметьева до Домодедова больше восьмидесяти километров.
— За час можно доехать.
— За два,— поправил Назарет.— У них машины медленнее едут, а дороги — как кожа сатаны.
— Да, это так,— подтвердил Рач.
— Домодедово, говоришь? — спросил доктор.— А что это значит?
— Так аэропорт называется. Означает: дедушкин дом.
— Дедушкин дом... Это хорошо,— улыбнулся доктор.
— Название как название.— Парон Назарет попросил доктора не отвлекаться: — Ты о деле думай...
До вылета самолета Халеб — Москва оставался час сорок минут. Собралось более шестидесяти человек. Они прохаживались группами,дети с шумом, визгом катались, как на льду, на черном мраморном полу. Доктор Дальян в рассеянной задумчивости оглядел собравшихся и произнес:
— Нужно принять решение. Может, проведем маленькое собрание? Кто здесь из текеяновцев?
— Все здесь,— ответил парон Назарет.— Кроме парона Погоса, а он...— и замолчал, не желая произносить вслух непочтительных слов.
— Что парон Погос?
— Разве я что-то сказал?
— Вы опять начинаете друг друга подкусывать? — кольнул его взглядом доктор.— Значит, текеяновцы здесь.
— И «Новое поколение» здесь: я и товарищ Наапет... Куда он делся?
— Я здесь,— от соседней группы отделился широкоплечий юноша.— Что-нибудь нужно?
-- И Союз возрождения Урфы здесь, трое членов.
— Думаю, достаточно.
— Женская организация здесь в полном составе,— тикин Анаис гордо оглядела группку окружавших ее женщин.
— Это не застолье,— хмуро бросил доктор.— Можем принять решение и без женщин.
Тикин Анаис взорвалась:
— Ах, так мы нужны только для того, чтобы варить кюфту и мыть посуду?! Я от тебя не ожидала, доктор...
Доктор Дальян не желал столкновений, тем паче что через пару дней предстоял торжественный обед в зале Текеяна. Потому он по-дружески погладил руку тикин Анаис:
— Как я могу так думать, тикин Анаис? Что мы без женщин — ноль! Уж ты-то обязательно должна участвовать...
В конце концов группа руководителей собралась в более или менее тихом уголке зала аэропорта, Сирарпи и Рач тоже присутствовали.
— Ты в Бейруте, видимо, состоишь в правлении текеяновцев?..— парон Назарет вопросительно смотрел на Рача.
— Я? — удивился Рач.
— Он приехал с Сирарпи,— отрезал доктор.— Не отвлекайтесь, давайте думать. Положение не из простых: три чемодана, два аэропорта, одна армянская барышня...
— Ты еще про пальто забыл, доктор.
— Да, и пальто притом. Что будем делать?
— Позвоним в Москву, в армянское представительство, приедут, встретят, все решат.
— У тебя есть телефон представительства, Сирарпи?
— Откуда?
— Давайте дадим телеграмму.
— Пока дойдет телеграмма, пока большой начальник представительства даст указание меньшему начальнику, пока...
— Позвоним в Ереван, в Комитет спюрка, там, видимо, есть прямая связь с Москвой.
Доктор Дальян посмотрел на часы и нахмурился еще больше.
— Могу я сказать слово? — робко вмешался Рач. Доктор Дальян взглянул на него безнадежным взглядом:
— Прошу, парон Рач.
— Я деловой человек, я не люблю долго говорить. Отец мне однажды сказал...
— Покороче, Рач.
— Хорошо, скажу покороче, доктор. Русскому служащему в самолете скажем, что нас заботит. Он все устроит.
— Среди них попадаются и летчики-армяне,— вставил парон Назарет.
— Может быть.
— Мне понравилось то, что сказал парон Рач,— парон Назарет по-отечески посмотрел на рослого парня.— Как так вышло, что ты не в правлении? Куда смотрят наши бейрутские соотечественники?
— Я... я...— опять замялся Рач.— Однажды я сказал отцу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60