Тогда надлежало вспомнить о средствах, каким образом оставить им пустой остров, и Златокопыт учинился необходимо нужен. Звенислав торопился сыскать его, но где было найти то место, где он его оставил? Звенислав во всем острове увидел такую перемену, которая учиняла его неузнаваемым. Замок исчез по выступлении его из оного с Алзаною и Любаною, гор и моря было не видно, и они находились в стране, изобилующей всеми дарами природы. Богатырь сколько ни занят был своим счастьем, но потеря толь редкого коня его трогала; однако он вы слушал повесть Алзанину со времени ее с ним разлуки; оная не содержала ничего особливого, кроме что Алзана, быв с Любаною похищена облаком, от ужаса пришли в беспамятство, а очувствовавшись, увидели себя в храме, где Звенислав их нашел. Им не было ни в чем недостатка, но не могли они выходить, как только в сад, и не видали никакой живой твари до времени своего освобождения из сего великолепного заточения. Они чувствовали свое несчастие, но не могли совершенно предаться печали, ибо когда входили им в голову горестные мысли, в то мгновение засыпали они крепким сном и пробуждались с внутреннею надеждою, что судьба их вскоре восприимет иной вид и что сие приписывают они попечению богини, а в прочем не можно бы им остаться живым от тоски.
— Однако сия надежда действовала только на одну тебя,— сказала Любана Алзане и пролила слезы.
Звенислав приступил опять к увещеваниям, но был остановлен появившимся Златокопытом, который прискакал к нему с сидящею на седле птицею, распещренною прекраснейшими перьями. Богатырь воскликнул от радости и остановился изумлен, взглянув на птицу, а особливо когда оная, подняв великий крик, бросилась к Любане и трепетанием крыл своих оказывала знаки радости.
— Сия птица должна быть вам знакома? — спросил Звенислав у Любаны.
— Совсем нет,— отвечала она,— но я не понимаю, что произвел во мне вид ее: все чувства мои обворожены.
Птица старалась изъявить ей за то свою благодарность и потом бросалась с криком же и трепетанием крыл к Алзане и Звениславу.
— Ах, какая прелестная птица! — говорили все, лаская оную наперерыв. Между тем птица бросалась к мечу Звениславову и старалась оный носом своим вытащить из ножен. Богатырь не знал, что заключить из сего, но, тщась ласкать птице, хотел ее удовольствовать и для того, обнажив Самосек, держал в руке, думая, что птица начнет оный рассматривать. Но сия, отлетя прочь, со стремлением на оный бросилась и рассекла себя на острие.
— Боги! — вскричали все.— Какое несчастие!
Какая неосторожность! — вопиял Звенислав, а Любана, не могущая взирать на лишение птицы, на которую чаяла она иметь право, едва не упала в обморок.
Между тем труп птицы покрылся густым дымом, и из оного увидели... возможно ли изобразить удивление и радость видевших? Они увидели представшего Тарбелса.
Должно иметь столько любви, как Любана, и столько дружеской нежности, сколько имели к нему Звенислав и Алзана, чтоб уразуметь чувствования восхищенных душ всех вообще и порознь. Перо слабо для таковых явлений, столько ж как и слова; сердца лучше оные изображают.
Когда прошли восторги, все пожелали узнать, что случилось с Тарбелсом со времени разлуки его со Звениславом и каким образом учинился он птицею. Просили его о том, и он начал:
— Когда в сражении с разбойниками схвачен я оными и повезен в лес, злодеи сии не взяли предосторожности меня обезоружить, а сие подало мне сыскать время, в которое они оплошали, и, выхватя меч, изрубить тех, кои вели с обеих сторон за повода мою лошадь. Сражение возобновилось, но еще восемь разбойников пало от моих ударов, прочие ж спаслись бегством. Я, не думая гнаться за ними, старался соединиться с моим другом, а особливо думая, что помощь моя ему нужна в неравном бою с отчаянными нападателями, и для того повортил в сторону, где чаял быть большой дороге. Но восставшая гроза учинила небо толь мрачным, что каждый шаг долженствовало удостоверить в безопасности, прежде чем ступить, и так я не мог поспешить. Вдруг громовый удар с ужасным блеском молнии раздробил впереди меня дерево, от коего часть, упав, ударила мою лошадь Оная, испужавшись сего, помчала меня во всю прыть; я старался удержать ее, но повода перервались, и я отчаялся в моем спасении. Отсветившая молния представила погибель мою неизбежною, ибо лошадь моя несла меня прямо в страшную пропасть, и я полетел в оную. В сие опасное мгновение подхвачен я был приспевшею на крылатом медведе женщиною. Опомнившись, увидел я себя в великолепном доме, и сия женщина, имеющая в себе довольные прелести, прилагала о мне старания.
— Кто б вы ни были,— сказал я ей,— но я обязан вам жизнию.
Слова сии произвели в ней радость; она бросилась ко мне с объятиями и, оказав мне множество ласк, отвечала:
— Любезный Тарбелс! Ты извинишь жесточайшую мою к тебе любовь, принудившую меня разлучить тебя с твоим другом. Ведай, что я волшебница, которая влюбилась в тебя в то время, когда ты со Звениславом начал обороняться от разбойников. Я, закрытая облаком, взирала на твою храбрость и, остановясь от пути моего взирать на твои поступки, пленилась твоею красотою. Я помогала разбойникам схватить тебя и отвести в лес, чтоб там удобнее могла похитить тебя, понеже страшное оружие друга твоего препятствовало совершить мне то в его присутствии. Когда уже ничто не мешало, привела я разбойников в оплошность, и ты оказал новый опыт своей отважности, чтоб совершенно победить мое сердце. Тогда я волшебством воздвигла бурю и гром; вам казалось, что лошадь ваша испужалась, упала с вами в пропасть и что я подхватила вас, прилетев на крылатом звере; но все сие была мечта, а вы находились уже в моих объятиях. О кончав сие, наговорила она мне тысячу нежностей и хотела целовать меня, но я оттолкнул ее с презрением.
— Не думаешь ли ты, проклятая ведьма,— сказал я с досадою,— чтоб ты воспользовалась твоим чародейством? Ты никогда не привлечешь меня к мерзкому своему намерению. Если б ты была и сама богиня Лада, то и в таком случае я прежде бы умер, нежели изменил моей дражайшей супруге.
Неизвестно, правду ли говорил Тарбелс, но получил за это с дюжину пламенных поцелуев от своей Любаны и продолжал:
— Волшебница не огорчилась на сие мое чистосердечное признание и уверяла меня, что я одумаюсь со временем и воспользуюсь счастием владеть ею, когда уже Любаны моей возвратить не можно. Она мне наговорила множество хитростей, коими чаяла привлечь меня. Однако я всегда отвечал ей только презрением. Но скучно было бы рассказывать все ее слова. Все средства истощены ею без успеха: прибегала к угрозам, мучила меня в скаредном заключении и наконец, видя, что меня поколебать невозможно, пришла в такую ярость, от коей я погибель мою считал неизбежною. Прелестное лицо ее пропало, и я не видал уже кроме страшного лица старухи. Она велела мне избирать род животного, в которое я превращен быть желаю.
— Сие для того,— говорила она,— чтоб ты вечно не имел надежды владеть моею ненавистною совместницею, ибо хотя ты по смерти моей и можешь освободиться из неволи, но, оставшись в образе птицы или зверя, не будешь узнан Любаною. Ну, избирай!—сказала она толь страшным голосом, что я чуть мог объявить, что желаю быть птицею. Тогда остановилась она на несколько, не решась, в какую птицу обратить меня. В страшную видом не дозволяло ей ее сердце, понеже оно хранило еще ко мне страсть, и для того по прочтении ею некоторых слов получил я тот вид, в котором предстал вам.
Я надеялся, что найду способ когда-нибудь улететь от нее, но в сем ошибся. Волшебница заперла меня в железную клетку и каждый день, приходя кормить меня, твердила мне о любви. Иногда она, выходя из терпения, что я, не могши отвечать ей словами, оказывал омерзение мое к ней, отворачивая от нее мои взоры, не давала мне есть. Однако, опять смягчась, довольствовала меня изящнейшими ествами, переменяла вид свой из красавицы в красавицу, причем я очень опасался, чтоб не вспала она на мысли принять на себя образ моей возлюбленной Любаны, который против воли моей, конечно бы, поверг меня во искушение. По счастию, ведьма о том не вздумала и вошла в смешнейшие глупости. Она оборачивалась сама птицею, как видно думая, что я во образе сем лучше прельщусь мне подобною. Я вздумал подкреплять ее дурачество, начав оказывать к ней ласковость, в намерении, не удастся ли мне обмануть ее и учинить бегство. Невозможно изобразить радости волшебницыной при сем неожидаем ом ее обороте. Она отворила мою клетку, начала оную вычищать и готовить себе особливую в ней жердочку, на которой садиться, ибо она заключила окончить век свой со мною в клетке. Я, лаская ее, вылез из клетки; страстная дура того не приметила, и, прежде нежели осмотрелась, я улетел уже далеко от ее замка. Таковым образом только ныне поутру освободился я из моей неволи.
Вскоре увидел я волшебницу, гонящуюся за мною на своем крылатом медведе. Легко догадаться, что я усугубил мой полет; со всем тем невозможно бы мне избегнуть от моей неприятельницы, если б не показался мне Златокопыт. Сей неоцененный конь как бы нарочно подоспел в мою оборону, и я, уповая, что и вы, любезный Звенислав, близ оного находитесь, бросился к нему и сел на седло. Ведьма покусилась было меня сорвать с седла, но Златокопыт дал ей задними своими ногами толь исправный отпор, что разбил ее и с крылатым ее зверем вдребезги.
Оставшись в безопасности, изъявлял я криком и трепетанием крыл признание мое Златокопыту, а быв утомлен, заснул я на седле крепким сном. Во оном представилась мне женщина в белом одеянии, и висящий чрез плечо ее зодиак вразумил меня, что вижу я благодетельную волшебницу.
— Тарбелс! — сказала она мне.—Я принесла тебе радостные вести. Ныне соединишься ты со своею возлюбленною Любаною и найдешь друга своего и сестру свою.
Конец вашим бедствиям настал. Не заботься о средстве, каковым достигнуть тебе до места, где любезные тебе особы теперь находятся: Златокопыт привезет тебя туда. Что ж лежит до возвращения прежнего твоего образа, сие не в моей силе. Однако если ты найдешь в себе столько мужества, чтоб разрубить себя об меч Звениславов, то избавление твое от очарования зависит в силе божественного Самосека. Боги не оставят наградить испытанное твое постоянство, с каковым ты защищался чрез столько лет от нападения хитрой ведьмы. А как для сего только небо и разлучило тебя с твоею супругою, чтоб лета зрелого возраста учинили тебя способнейшим познать цену брака и предохранить тебя от ветрености, коей в нраве твоем были неприметные корни, то ожидай теперь только благополучных дней
Волшебница, сказав сие, стала невидима, а я, проснувшись, увидел, что Златокопыт несет меня на себе к вам. Прочее вам известно и какую силу действия оказал надо мною Самосек.
Тарбелс кончил свое повествование, и приветствия возобновились, а особливо Любана не знала мер в нежных благодарностях, чем бы заплатить за верность к себе своего возлюбленного, она осыпала его вместо снов поцелуями. Звенислав рассказал ему о своих приключениях, то, которое описано уже в прежних листах Они вознамерились следовать в Ятвягию и готовы уже были прибегнуть с просьбою о конях к Златокопыту, как вдруг увидели выходящих из рощи мужчину и женщину, которые, казалось, прогуливались на приятном вечернем воздухе. Оные, взглянув на них со своей стороны, побежали к ним без памяти и в то ж мгновение познали в них Слотана с Бряцаною
Боги!— кричал первый — Государи! Я нахожу вас неожидаемо.. Как! близ самой ятвяжской столицы, когда я считал вас на краю света!
Все обнимали его наперехват и все спрашивали не впрямь ли мы в Ятвягии Слотан уверял их, что он за час только вышел из столичного города прогуляться со своею женою Он начал было препоручать в милость своих государей жену свою, как, сказав несколько слов, остановился и, прерывая, произнес только Какое изрядное время спать!
Упал на траву и захрапел весьма спокойно Сон действовал на всех равно, все дремали и заснули крепко, нимало не медля, кроме одного Звенислава, который, удивляясь и зевая, повалился близ своей Алзаны после всех. Какое пробуждение! Звенислав, Тарбелс и Слотан очнулись вдруг. Они видели себя совсем в другом месте, и сколько робость их разобрать дозволяла, то узнали, что спали в прекрасном саду. Но можно ли изобразить их ужас, когда они не нашли своих супруг? Безмолвные и понуренные их взгляды изобразили яснее слов горесть сердец их. Кажется, не смели они спросить друг друга, чтоб не удостовериться в своем несчастии. Напоследок Звенислав, бросясь в объятия к своему другу, возопил:
— Ах, Тарбелс, мы их опять лишились!
Сей отвечал ему только вздохами и, прижимая к груди своей, проливал слезы. Слотан, который совершенно полюбил жену свою, увидел стоящего близ себя Златокопыта, стал пред ним на колени и просил уведомить его, где делися его государи и Бряцана. В таковом он находил ся смятении! Звенислав готов был жаловаться на Дидилию, что она его не престает еще гнать, а Тарбелс думал, что он все счастие свое видел только во сне, и осматривался, не покрывают ли его еще птичьи перья.
— Постойте! — вскричал Слотан, вскоча.— Сия старушка нас уведомит.— Но в мгновение ока изумился и стал неподвижен, сказав:— Это богиня!
Приближающаяся рассмеялась, и Звенислав, оглянувшись, увидел волшебницу Добраду
О моя родительница — возопил Звенислав, ибо так называл ее всегда.— В какой несчастный час ты меня навещаешь! Должно ли, чтоб радость видеть тебя чрез столько времени, затмевалась моею горестию: я лишился моей Алзаны!
— В сей час исполнилось тебе тридцать лет,— сказала волшебница с улыбкою и, обняв его, подавала руки ему и Тарбелсу. — Пойдем вкусить совершеннейшую радость,— говорила она, ведя их к преогромным палатам.
— А я,—кричал Слотан,—участник ли сей радости? Если я не равен с моими государями, то жена моя по крайней мере мне столько ж мила, как и другому.
— Конечно, конечно, отвечала Добрада,— кто разделял с государем своим несчастия и всегда был верен, тот не должен лишиться жены своей и имеет право быть участником их радости.
Слотан ободрился и, восприяв свой веселый дух, подал руку Златокопыту, который и не отказался дозволить ввести себя в зал, где он остался, а Слотан следовал за прочими в спальню Громобоя и Миланы.
К неописанной радости Звенислава, друга его и Слотана, увидели они Алзану, Любану и Бряцану, спокойно опочивающих в креслах. Любовники не удерживались бы, чтоб не броситься к своим дражайшим, если б Добрада не запретила им оное и не приказала сесть по местам в ожидании пробуждения хозяина.
— Да кто он? — спрашивали у ней пошептом.
— Очень скоро узнаете, ? отвечала волшебница. Молчание продолжалось до тех пор, как Слотан чихнул весьма крепко и тем нарушил сон жены своей, которая, увидя себя в незнакомом месте, вскричала:
— Что за чудо!.. Где я?— и тем разбудила Алзану и Любану.
Оные не меньше удивились, очнувшись вместо поля в преогромной и богато убранной комнате. Они бросились к своим любовникам и делали им множество вопросов, но Звенислав и Тарбелс не могли их в том удовольствовать, ибо не знали, где они и как очутились в сем месте. Шум, происшедший от сих вопросов, прервал сон хозяев. Громобой отдернул занавес у своей постели и изумился, видя столько незнакомых людей в своей спальне.. Долго он не мог выговорить ни одного слова и довольствовался протирать глаза свои, коим не верил совсем, и чтоб удостовериться, не спит ли он. Однако, узнав Добраду, спешил надеть свой халат и, вскоча с постели, просить у ней извинения, что встречает ее в таковом беспорядке.
— Между друзьями оговорки таковые излишни,— отвечала волшебница.— Я прибыл к вам с моими приятелями праздновать день рождения вашего сына, которому ныне исполнилось тридцать лет
— Как! Ныне праздник Дидилии?— вскричал Громобой.—Милана, Милана!—кликал он свою супругу.-Ты заспалась! Ныне праздник богини плодородия, пора ей приносить жертву о благополучии нашего сына.
Милана, по счастию, была в спальном платье, почему, вскоре оправясь, встала с постели и, увидя Добраду, с великою радостию бросилась к ней в объятия.
— Ах, великодушная волшебница! — говорила она. -Я видела толь приятный сон, что не могу по сих пор от радости опомниться. Мне казалось, что богиня Дидилия повелела вам отдать мне моего Звенислава и я получила его из рук ваших.
— Звенислава?— вскричал богатырь наш, вострепетав.
— Так, Звенислава,— подхватила волшебница и, обра ясь к Милане, говорила: — Божественные сны никогда не обманывают Любезный мой питомец! Ты в доме своих родителей, познай их и вкуси в сей день радость, которую я тебе обещала.— Она не докончила еще слов своих, как Звенислав был заключен в объятиях своих родителей и проливал с ними слезы радости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62