Любовь Юпитера к Ганимеду, как известно, обоготворялась римлянами. Секст Эмпирик уверяет читателей, что подобная странность персами вменялась почти в обязанность каждому. В конце концов, всеми презираемые и ревнивые женщины предложили мужчинам услуги, сходные с теми, которые могли предоставить мальчики. Кое-кто из мужчин согласился попробовать, но тотчас же вернулся к прежним привычкам, не найдя в себе сил переносить подобный обман.
Турки, всегда отличавшиеся склонностью к этому извращению, кстати говоря, освященному Магометом в Коране, тем не менее уверяют, что очень юная девушка великолепно заменяет в таких делах мальчика, так что почти все женщины у них проходят через подобное испытание.
Секст У и Санчес дозволяли заниматься мужело-жеством. Санчес, помимо прочего, даже пытался доказать полезность содомии для деторождения. Ребенок, появившийся на свет после такой предварительной подготовки, по его словам, отличается несравненно более крепким телосложением.
В итоге женщины решили вознаградить себя, предаваясь любовным наслаждениям друг с другом. Их странность, вне всякого сомнения, приносит столько же затруднений, что и капризы мужчин, ведь последствия в обоих случаях одинаковы, а именно, прекращение деторождения. Впрочем, возможности людей, стремящихся к деторождению, всегда остаются неисчерпанными до конца, так что они вряд ли потерпят какой-нибудь вред от своих противников. Между прочим, древние греки поддерживали однополую женскую любовь из государственных интересов. В самом деле, удовлетворяя страсти в своем кругу, женщины общались с мужчинами не так часто и не наносили особого урона делам республики. Лукиан рассказывает нам об успехах женского распутства, кроме того, история Сафо не может быть лишена для нас интереса.
Одним словом, во всех подобных безумствах нельзя усмотреть никакой опасности. Даже если женщины осмелятся на большее, расточая свои ласки монстрам и животным, а об этом мы знаем на примере многих народов, то во всех таких глупостях мы не обнаруживаем ни малейшего неудобства, так как разложение нравов, как правило весьма полезное для государства, не может ему навредить ни в каком отношении. Мы рассчитываем на то, что наши законодатели обладают — и мы в этом уверены — достаточной мудростью и благоразумием для того, чтобы отвергнуть законы, направленные против несчастных, единственной виной которых остается их телесная организация — ведь такие люди виновны не более, нежели человек, появившийся на свет уродом.
Во втором разряде преступлений, которые человек совершает по отношению к существам себе подобным, нам еще остается исследовать убийство, и затем мы перейдем к обязанностям человека по отношению к самому себе. Из всех возможных оскорблений, наносимых своему ближнему, убийство, вне всякого сомнения, представляется нам наиболее жестоким, ведь оно отнимает жизнь — благо, полученное нами от природы, причем такая потеря остается невосполнимой. Вместе с тем, если отвлечься от того зла, которое испытывает на себе убиваемая жертва, то перед нами сразу возникает множество вопросов.
1. Является ли убийство действительно преступлением, если принимать во внимание только одни законы природы?
2. Будет ли оно преступлением относительно общественных установлений?
3. Вредит ли убийство обществу?
4. Каким образом следует, к нему относиться при республиканской форме правления?
5. Наконец, должны ли мы наказывать за убийство, прибегая к другому убийству?
Приступим к исследованию каждого вопроса по-отдельности, так как предмет представляется достойным того, чтобы на нем остановиться подробно. Возможно, наши рассуждения покажутся кому-нибудь слишком смелыми, ну и что же из того? Разве теперь мы не пользуемся правом свободы слова? Я раскрываю перед людьми великие истины, возвещения которых ждали уже давно, ныне наступает время, когда любые заблуждения вынуждены исчезнуть с лица земли, вслед за предрассудками королевской власти. Является ли убийство преступлением перед природой? Вот он, первый из поставленных мною вопросов.
Здесь нам придется, разумеется, несколько сбить спесь, присущую всем людям, низводя человека до уровня всех прочих творений природы. Впрочем, философу не пристало льстить мелким человеческим слабостям, ведь он постоянно преследует истину, отбрасывая прочь нелепые предрассудки уязвленного себялюбия, с тем, чтобы показать ее без прикрас изумленной публике.
Что именно представляет собой человек? Чем он отличается от растений и животных, обитающих вокруг нас? Само собой разумеется, ничем. Помещенный по воле случая на поверхности земного шара, человек рождается, размножается, растет и чахнет точно так же, как все остальные растения и животные. Подобно прочим организмам, он достигает старости и затем возвращается в небытие, как только дойдет до пределов, установленных природой для каждого из живых существ в соответствии с различным устройством их частей тела.
Между человеком и животным мы наблюдаем такое полное сходство, что пытливому глазу философа становится совершенно невозможно усмотреть здесь хоть какое-нибудь различие. Следовательно, убийство животного можно приравнять по мере совершаемого зла, в действительности весьма незначительного, к уничтожению человека, ведь мы по-разному относимся к этим двум действиям только в силу предрассудков, свойственных нашей спеси, однако же трудно назвать более несчастную нелепость, нежели спесь и предрассудки.
Поставим теперь вопрос ребром. Вы ведь не в состоянии отрицать то, что убийство человека следует приравнивать к уничтожению какого-нибудь дикого зверя; но, может быть, уничтожение любого живого существа уже является определенным злом, как то считали некогда пифагорейцы, а теперь — обитатели берегов реки Ганг? Прежде чем ответить на вопрос, я еще раз напомню читателям, что мы исследуем значение убийства только лишь перед лицом природы, а об отношении этого действия к человеческому обществу речь у нас пойдет в дальнейшем.
Я спрашиваю вас о том, насколько ценными могут показаться природе ее создания, если они не стоят ей, вообще говоря, ни малейшего труда и ни малейшей заботы? Как известно, рабочий оценивает свой труд в зависимости от времени, потребовавшегося на производство того или иного предмета. Так сколько же именно человек стоит природе? И если даже мы предположим, что он все-таки обладает какой-нибудь стоимостью, то будет ли она превышать стоимость обезьяны или слона? Теперь я задаю еще один вопрос, чем на деле являются материальные тела, возникающие в окружающем нас мире? Из чего составлены все рождающиеся на свет существа? Разве три стихии, их образующие, не освобождаются в результате простого разрушения других организмов? Ведь если бы существа оказались вечными, то вряд ли бы природе удалось сотворить что-нибудь новое. Итак, допустив невозможность вечного существования вещей в природе, мы приходим к пониманию одного из основных ее законов, а именно, закона разрушения. Поскольку же уничтожение приносит природе столь огромную пользу, что она, вообще, не может без него обойтись, ибо в созидательной деятельности природа с необходимостью обращается к материалу, возникшему вследствие разрушения, которое наша общая мать, в свою очередь, и подготовила, постольку связываемая нами со смертью идея уничтожения теперь уже не обладает никакой истинностью. Итак, доказать действительность уничтожения ныне представляется совершенно невозможным. В самом деле, то, что первоначально называлось прекращением существования, если речь шла о животном, наделенном жизнью, теперь не следует понимать как реальный конец, ведь мы имеем дело просто с преобразованием материи, возникающим по причине вечного движения истинной сущности материи, которую все современные философы принимают за основной ее закон. Опираясь на наши неопровержимые положения, мы оказываемся вправе рассматривать смерть как простое изменение формы, как незаметный переход одного существа в другое, в свое время названный Пифагором словом "метемпсихоз".
Согласившись однажды с такими истинами, говорить далее о преступности уничтожения становится бессмысленно. Осмелитесь ли теперь вы, люди, держащиеся за свои нелепые предрассудки, сказать мне, будто бы преобразование осуществляется без разрушения? Вне всякого сомнения не осмелитесь, ведь вам тогда придется доказывать, что в материи присутствует момент бездействия, отдыха, тогда как доказать это никому никогда не удастся.
Едва лишь какое-нибудь большое животное испускает дух, как тут же появляется множество мелких, причем жизнь подобных маленьких животных есть одно из необходимых следствий вечного сна крупного организма.
Так неужели вы решитесь заявить, будто бы природа предпочитает одного из них другим? Ведь для этого вам придется доказать нечто невозможное, а именно, что предмет, обладающий продолговатой и четырехугольной формой, для природы оказывается приятней и полезней предмета овального или треугольного. Сверх того, вам придется доказать и то, что жиреющий в беспечной бездеятельности лентяй в соответствии с возвышенными предначертаниями природы остается несравненно более полезным, чем лошадь, добросовестно служащая человеку, или бык, тело которого в действительности настолько драгоценно, что невозможно назвать ни одной его части, которая бы не оказалась полезной людям. Тогда уж вам надо будет сказать и о том, будто бы ядовитая змея для нас имеет большую ценность, нежели верная собака.
Поскольку же все ваши утверждения остаются недоказанными, то мы с полным правом будем утверждать, что уничтожить любое творение природы совершенно невозможно, ведь в том случае, когда мы разрушаем что-либо, мы всего лишь производим некоторое изменение формы. Ну, а если жизнь, вообще говоря, неуничтожима, тогда ни один человек не сумеет найти ничего преступного в мнимом уничтожении того или иного создания, какого бы возраста, пола или вида оно бы ни было.
Продолжая серию наших умозаключений, которые словно бы порождают друг друга, нам придется, в конце концов, признать, что при насильственном изменении форм, присущих тем или иным созданиям, мы не наносим никакого вреда природе. Напротив, наши действия приносят ей только выгоду, ведь мы предоставляем в ее распоряжение первоматерию, необходимую для дальнейшего творения, так что без вашей разрушительной деятельности работа природы не могла бы далее продолжаться.
Разум подсказывает нам, что природе всегда следует предоставлять полную свободу. Но разве человек не прислушивается к внушениям нашей общей матери, когда он совершает убийство? Ведь это действие осуществляется по советам природы, которым человек разумный непременно подчинится. В самом деле, посылая на нас чуму и голод, природа, как кажется, пользуется всеми возможными средствами, для того чтобы с наибольшей быстротой приобрести крайне необходимую для ее трудов первоматерию, образующуюся в результате разрушения.
Просветите же, наконец, ваш ум хотя бы на один миг с помощью святого факела философии! Откуда, как не от природы, рождается в наших душах гнев к другим людям? Откуда происходит стремление отомстить, войны, короче говоря, великое множество поводов к постоянным убийствам? Но если они все внушаются нам природой, то она, определенно, в них нуждается. И как же мы теперь сможем посчитать нас виновными в совершении преступления, когда мы только исполняем веления природы?
Приведенные мною доводы представляются более чем убедительными, чтобы просвещенный читатель оказался в состоянии понять полное соответствие убийства природным целям.
Но, может быть, убийство следует рассматривать как преступление в человеческом обществе? Я осмелюсь утверждать противное, а именно, то, что в общественной жизни убийство, к несчастью, всегда оставалось сильнейшим политическим инструментом. Разве Рим стал владеть всем миром не благодаря убийствам? А благодаря чему Франция оказалась сегодня свободной? Я думаю, здесь не время напоминать о том, что речь идет не только о потерях в ходе военных действий, но и о жестокостях, содеянных мятежниками и разрушителями общественного порядка, ведь тех и других мы в равной мере предаем общественному проклятию, так что стоит лишь напомнить о них, как тут же поднимется волна всеобщего ужаса и негодования.
Какое человеческое занятие более нуждается в убийстве, нежели политика, основывающаяся на обмане и имеющая целью увеличение благосостояния своей нации в ущерб прочим? Единственным плодом подобной варварской стратегии всегда оказывается война, которая, в свою очередь, вскармливает, укрепляет и воспитывает ту же самую преступную политику. Но чем иным является война, ежели не наукой разрушения?
Люди иной раз доходят до весьма странного ослепления. Например, они публично учат искусству убивать и даже удостаивают награды человека, преуспевшего в подобном искусстве, и одновременно наказанию предается тот, кто в силу каких-либо частных причин пожелал окончательно отделаться от своего противника! Не настало ли, наконец, время обратить внимание на столь дикие заблуждения?
Является ли убийство преступлением перед обществом? Неужели человек, обладающий разумом, способен иметь такие мысли?
Разве многочисленное сообщество испытает какое-нибудь неудобство, если в нем будет насчитываться одним членом больше или меньше? Разве законы, нравы, обычаи придут по этой причине в упадок? Неужели смерть одного человека сможет повлиять на состояние общественного целого? Ну а что мне сказать после гибели людей в кровопролитном сражении? Ну а если вдруг уничтожится, коль вам то будет угодно, половина мира, то немногочисленные оставшиеся в живых после подобной катастрофы неужели заметят хоть малейшее изменение в положении дел? Увы, нет!
Более того, и вся природа не почувствует никаких особых потрясений. Глупые и спесивые люди, вообразившие себе, что все в мире создано исключительно для их целей, пожалуй, пришли бы в немалое удивление, если бы они смогли присутствовать на земле после полного уничтожения человеческого рода, ведь тогда в природе бы все осталось по-прежнему и ход звезд нисколько бы не замедлился. Однако же продолжим ход наших рассуждений.
Каким образом следует относиться к убийству в государстве воинов — республике?
Наибольшую опасность представляет собой, что очевидно, доходящее до требований покарать убийцу отрицательное к нему отношение. Республиканское благородство, на самом же деле, требует от гражданина некоторой жестокости, ведь как только подобное благородство, теряя свойственную ему энергию, пойдет на убыль, так сразу же республику покорят неприятели.
Здесь я хотел бы высказать одну мысль, которая может показаться кому-то весьма своеобразной, но все-таки, поскольку эта мысль остается истинной, несмотря на свою смелость, я ее скрывать не стану. Итак, если нации прививают республиканскую форму правления в момент ее возникновения, то необходимо придерживаться одной только добродетели, ведь желая достигнуть большего, всегда стараются начинать с малого.
Но если мы имеем дело с народом старым и испорченным, который сбросил с себя иго монархии, дабы скорей перейти к республике, то последняя сможет продержаться лишь благодаря множеству преступлений. В самом деле, рождение республики уже является преступлением, так что если вы пожелаете обратиться от злодеяний к добродетели, то есть от состояния насильственного к безмятежному, когда повсюду царит бездействие, то скорый крах вашего государства окажется неизбежным.
К примеру, что произойдет с деревом, если его извлечь из плодородной почвы и пересадить на песчаную и сухую равнину? Кстати сказать, все идеи нашего разума настолько подчиняются законам естества, что любое сравнение из сельскохозяйственной области всегда пригодится в нравственных рассуждениях.
Дикари, самые независимые из людей и, к тому же, в наибольшей мере приближенные к природе, каждый день безнаказанно совершают убийства. Лакедемоняне в Спарте преследовали илотов, подобно тому как во Франции охотятся на куропаток. Самыми свободными странами считаются те, в которых совершается множество убийств. В частности, в Минданао человек, желающий убить кого-либо, возводится в ранг храбрецов и его даже украшают тюрбаном. Однако у жителей Карагуос надо лишить жизни семь человек, чтобы удостоиться подобного головного убора. Далее, жители острова Борнео считают, что убитые ими люди на том свете станут рабами своих убийц. Благочестивые же испанцы давали обет Святому Иакову Галисийскому каждый день лишать жизни двенадцать американских индейцев. В королевстве Тангут выбирали некоего молодого человека, крепкого и сильного, которому в определенные дни года разрешалось убивать всех, кто встретится ему на пути.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24