Подобная идея, вы скажете далее, в своей невозможности равнозначна следствию без причины. Чем же иным, если не химерой, может называться такая идея без прототипа?
Однако же некоторые ученые, дополните вы свое рассуждение, продолжают уверять, будто, бы идея Бога для человека является врожденной. Люди, по их мнению, обретают подобную идею, находясь еще в материнском чреве. Здесь вы определенно скажите, что все это ложь. В самом деле, любое правило есть суждение, любое суждение, в свою очередь, представляет собой следствие из опыта, опыт же, наконец, приобретается только при действии органов чувств. Поэтому религиозные правила не соотносятся ни с одним предметом и не могут считаться врожденными.
Далее вы продолжите, спросив: каким образом возможно убедить обладающее разумом существо в том, что вещь, которую понимают с огромным трудом, в то же самое время является самой необходимой? По всей видимости, людей надо очень сильно напугать, так как в страхе они теряют разум. Когда же, помимо прочего, запутывая мысли, советуют не особенно полагаться на разум, человек начинает испытывать слепое доверие ко всему остальному.
Вы объясните своим ученикам, что страх и невежество являются опорами любой веры. Человек становится верующим благодаря отсутствию достоверности, неизвестности, окружающих Бога. И в физической, и в нравственной темноте людям свойственно испытывать страх. Постепенно страх становится привычным, понемногу боязнь превращается в потребность — и вот человек начинает считать себя обделенным, если ему нечего уже бояться и не на что надеяться.
Напомните затем вашим ученикам о необходимости нравственности. Здесь вам следует уделять преимущественное внимание не лекциям, но наглядным примерам, не книгам, но доказательствам. Поступая таким образом, вы воспитаете достойных граждан, храбрых бойцов, добрых отцов и супругов, одним словом, вы сделаете из ваших учеников настоящих людей, слишком крепко привязанных к свободе своей земли, чтобы какая-либо рабская мысль смогла омрачить их душу, а религиозный страх — потревожить их гений.
Тогда в человеческих сердцах со всей силой и чистотой засияет свет истинного патриотизма. Любовь к родине будет царить в душах людей, она останется единственным господствующим чувством и ни какая другая идея уже не ослабит ее энергии. Поверьте мне, только тогда ваши наследники окажутся в совершенной безопасности, только тогда они смогут перенять ваше дело, которое станет законом для остального мира.
Но если, напротив, из-за страха и малодушия вы останетесь глухи к моим советам, сохраняя в неприкосновенности основы здания, подлежащего разрушению, то что же тогда произойдет, спрашиваю я вас?
Разумеется, на этих основах возобновится строительство, на них будут воздвигнуты те же самые колоссы с той, однако же, чудовищной разницей, что ни ваше поколение, ни все за ним последующие поколения теперь уже не свергнут кумира, прочно укрепленного на пьедестале.
Не сомневайтесь, именно религия и есть колыбель деспотизма. Первый деспот на земле был священником, первый римский царь Нума, первый римский император Август соединяли со своим званием сан священника. Константин и Хлодвиг скорее походили на настоятелей монастырей, чем на властителей. Гелиогабал являлся жрецом бога Солнца. Таким образом, во все времена и века между деспотизмом и религией существовала теснейшая связь. Исходите же из следующего важного правила — религия всегда есть закон царской власти, и тогда вам уже не потребуется иных доказательств, если, уничтожив царскую власть, вы пожелаете расправиться и с религией.
Впрочем, я не предлагаю вам совершать массовые убийства или прибегнуть к ссылкам. Подобные ужасные средства настолько противны моей душе, что я не в состоянии даже подумать о них хотя бы одно мгновение. Нет, убивать или отправлять в изгнание никого не следует. Все эти жестокости достойны лишь царей и злодеев, им подражающим. Отрешившись от убийств и насильственных изгнаний, вы только усилите неприязнь, выпадающую на долю тех, кто совершает подобные ужасные жестокости.
Силу надлежит применять только по отношению к кумирам, служители которых достойны всего лишь насмешки. И действительно, разве сарказмы Юлиана не нанесли больший вред христианству, чем все преследования Нерона?
Итак, мы должны навсегда уничтожить всякую идею о Боге, мы обязаны сделать солдат из священников. Кстати, некоторые из священников уже стали солдатами, пускай же они привяжутся к столь благородному республиканскому ремеслу, не распространяясь более ни о химерическом существе, ни о своей баснословной вере, которая одна остается предметом нашего презрения.
А коль скоро кто-нибудь из этих святош-шарлатанов вновь приступит к разглагольствованиям о Боге и вере, то он, забрасываемый грязью на всех перекрестках крупнейших городов Франции, будет обречен вами на глумливое посрамление.
Далее, вечное тюремное заключение выпадет на долю того, кто осмелится дважды совершить подобный проступок. Наконец, закон должен полностью разрешить самые яростные богохульства, самые крайние атеистические произведения, пока следы, оставленные ужасными игрушками нашего детства, не будут окончательно изглажены из сердца и памяти человеческого рода.
Власти непременно учредят соревнование среди литераторов с той целью, дабы наградить произведение, в наибольшей мере способное, наконец, просветить европейцев в этом важном предмете. И пусть внушительная награда, даруемая всем народом, достанется тому, кто, исчерпав предмет исследования с наибольшей глубиной, оставит своим соотечественникам меч и чистое сердце, чтобы граждане могли бороться с суевериями и искренне их ненавидеть.
Итак, в течение шести месяцев мы покончим с религией, и ваш обесславленный Бог перейдет в небытие. При этом люди ни на минуту не перестанут быть справедливыми, ревнивыми к заслугам других, трепещущими перед мечом закона, одним словом, они останутся порядочными людьми. Граждане тогда, наконец, поймут, что истинный патриот не должен уподобляться прислужнику царей, действиями которого управляют химеры. Наконец, гражданин республики, сдерживаемый только лишь угрызениями совести, признает своим единственным вождем добродетель, а не легкомысленную надежду на некий лучший мир или страх перед бедствиями, более страшными чем те, которые шлет нам природа.
НРАВЫ
После доказательства негодности теизма для республиканских норм правления, по всей видимости, необходимо показать, что теизм еще в большей мере не соответствует нравам французов. Предмет этот очень важен, ибо нравы послужат побудительной причиной законов, которые нам следует установить в будущем.
Французы, вы являетесь людьми слишком просвещенными, чтобы не осознавать неизбежность возникновения новых нравов при новом правительстве. В самом деле, разве гражданин свободного государства будет себя вести так, как поступал раб короля-деспота? Неужели различия по интересам, разница в обязанностях и взаимных отношениях не приблизят нас к существенно иному способу поведения в обществе? В частности, множество мелких заблуждений и общественных проступков теперь совершенно ничего не значат, хотя им и придавали важное значение во времена правления королей, стремившихся выглядеть почитаемыми и неприступными и потому вынужденных повышать свою требовательность по мере того, как росла их потребность в подчинении подданных.
Что касается иных злодеяний, известных под названиями богохульства и цареубийства, то в республиканском государстве они также должны считаться мнимыми, ведь наше правительство уже не признает ни государей, ни религии.
Граждане, подумайте о том, что владея свободой совести и печати, нам остается совсем немногое, а именно, присоединить к этим свободам свободу действовать, исключив, разумеется, те действия, которые прямо, подрывают существующие формы правления. Тогда вам придется преодолевать несравненно меньшее число преступлений, ведь в обществе, основывающемся на равенстве и свободе, насчитывается очень мало преступных деяний. Если хорошо обдумать и взвесить все обстоятельства, то преступным следует считать только то, что противоречит закону.
Природа же нам внушает одинаково как порок, так и добродетель, принимая во внимание только наши свойства, или, выражаясь по-философски, существующие в разных людях природные потребности. Таким образом, дар природы, по-видимому, является весьма недостоверной мерой определения добра и зла.
Я попытаюсь изложить мысли, касающиеся такого важного предмета, несколько подробней, распределив по разрядам различные человеческие поступки, которые ранее принято было называть преступными. Далее, я постараюсь сопоставить означенные поступки с истинными обязанностями гражданина республики.
Человеческие обязанности всегда находились в зависимости от трех различных отношений, а именно:
1. Обязанности по отношению к Верховному Существу, налагаемые на человека благодаря его легковерию и совестливости.
2. Обязанности, которые следует исполнять по отношению к себе подобным.
3. Наконец, обязанности по отношению к человеку, субъекту прочих отношений.
Первый вид обязанностей ( я подразумеваю тот случай, когда мы ложно верим в какие-либо обязанности перед Богом) уничтожается с легкостью. В самом деле, теперь нам уже достоверно известно, что Бог никак не вмешивается в наши дела, мы являемся такими необходимыми продуктами природы, как растения и животные. Вне всякого сомнения человек существует в этом мире потому, что не существовать ему здесь абсолютно невозможно.
Вместе с упразднением обязанностей первого вида исчезают все преступления против религии, а именно, проступки, известные под неопределенными и пустыми именами нечестия, святотаства, богохульства, атеизма и тому подобного. Мнимые преступления против религии стали причиной изгнания Алкивиада из Афин, а у нас, во Франции, повлекли за собой казнь несчастного Ла Барра.
Действительно, если уж в мире и следует считать каких-либо людей безумными, то таковыми необходимо признать тех, кто, не обладая знанием о сущности и желаниях почитаемого ими Бога (ведь они могут судить о Боге — смешном фантоме человеческого воображения — только в силу своей ограниченности) , вместе с тем каким-то образом выносят решения о причинах Божественного гнева или милости.
Мои слова совсем не следует понимать так, как будто бы я советовал вам ограничиться равным разрешением всех вероисповеданий. Я стремлюсь к тому, чтобы любая вера стала объектом насмешек и издевательств. По моему мнению, людей, собравшихся в каком-либо храме для вознесения молитв к Предвечному Существу, надлежит рассматривать в качестве театральных комедиантов. Любому человеку, разумеется, вольно потешаться над игрой подобных актеров.
Если же вы не будете относиться к вопросам веры с насмешкой, то народ в скором времени начнет воспринимать ту или иную веру серьезно, придавая религии не свойственную ей значительность. Ложные мнения в таком случае найдут себе множество защитников, так что теологические прения мгновенно превратятся в религиозные битвы .(Всякий народ считает свою веру наилучшей из всех. В доказательство подобного мнения обычно приводят множество доводов, не только противоположных друг другу, но и подчас прямо себе противоречащих. ЕСли даже и предположить, что Бог существует, то наше глубокое невежество в этом вопросе не позволит решить, какой из означенных доводов наиболее угоден Богу. Мудрые люди должны были бы или одобрить все эти доводы сразу или в равной мере их запретить. Очевидно, запрещение здесь оказывается вернейшим средством, ибо присущее людям нравственное чувство с достоверностью убеждает нас в том, что все религии являют собой маскарад, следовательно, ни одна из них не может угодить Богу, который к тому же не существует.)
Если мы в дальнейшем начнем относиться к какой-нибудь из религий благосклонно, станем оказывать ей покровительство, то наше правление не будет основываться на равенстве. Когда же равенство уничтожится, тогда возродившаяся теократия в короткий срок поможет восстановить господство аристократии. Поэтому я не устану повторять вам, французы, никаких богов, если вы, конечно, не стремитесь к тому, чтобы их пагубная власть вынуждала нас и впредь переносить все ужасы деспотизма.
Далее, поскольку вы обращаете богов в ничто лишь с помощью насмешек, постольку никогда не следует терять хладнокровия, придавая богам несвойственную им важность. В противном случае они возвратятся к вам снова, принося с собой неисчислимое множество прочих опасностей. Не опрокидывайте кумиры с гневом, но разбивайте их на куски играючи, и тогда ложное мнение исчезнет само собой.
Я надеюсь, мне удалось привести достаточно убедительные доказательства, чтобы закон, направленный против религиозных преступлений, никогда вами не принимался. Согрешивший против химеры безусловно не оскорбляет ничто действительно существующее, поэтому верхом непоследовательности представляется наказание того, кто бесчестит или презирает то или иное вероисповедание, превосходство которого над прочими остается в высшей степени сомнительным. Сверх того, наказывая кого-либо за подобные проступки, вы, тем самым, засвидетельствуете определенную партийную принадлежность, так что важнейший закон нового правительства, а именно, равное пользование свободой, окажется под угрозой.
Перейдем теперь ко второму разряду человеческих обязанностей, где содержатся обязанности по отношению к себе подобным. Без всякого сомнения, второй разряд является самым обширным.
Христианская нравственность предписывает чрезвычайно неопределенные правила обхождения человека с другими людьми. Правила христианства основываются на слишком грубых рассуждениях для того, чтобы мы были в состоянии их допустить. В самом деле, когда хотят заложить твердые основания нравственности, то с особой тщательностью избегают принимать в качестве таковых софизмы.
Нелепая христианская нравственность предписывает нам любить ближнего своего как себя самого. Разумеется, трудно подыскать изречение более красивое, если только допустить, что ложь сама по себе может быть прекрасна.
Любить ближнего своего как себя самого не следует, ибо такое поведение явно противоречит всем законам природы, а ведь только голос естества должен управлять нашими жизненными поступками. Однако же любить ближних можно, но как братьев, как друзей, которых дала нам природа. С этими друзьями лучше всего обитать в республике, где упразднение всяческих различий с необходимостью скрепляет узы человеческого общежития.
Пускай же человеколюбие, братство, благотворительность отныне диктуют нам обязанности по отношению друг к другу. Мы будем выполнять означенные обязанности по мере сил, которыми нас наделила для этих целей природа.
Тем не менее, мы не станем хулить или слишком сильно наказывать тех из граждан, которые по своей меланхолии или раздражительности не видят, в отличие от прочих, в означенных узах ничего доброго, какими бы трогательными эти узы нам ни казались. В самом деле, желание с помощью обмана принудить граждан соблюдать некие общие законы является совершенно нелепым.
Подобный смехотворный поступок сопоставим с такой ситуацией: командующий армией приказывает своим солдатам облачиться в мундиры одинакового размера. Следовательно, совершенно несправедливо требовать от людей, наделенных различными характерами, одинакового подчинения законам. Пригодное одному может не подходить другому.
Я соглашусь с тем, что невозможно принимать столько законов, сколько насчитывается граждан, но все-таки законы могут быть малочисленными и снисходительными, так что любой человек, независимо от своего характера, легко станет им подчиняться. Сверх того, наши малочисленные законы должны без труда приспосабливаться к особенностям каждого гражданина. Судья, этими законами руководствующийся, прибегнет к более или менее строгому наказанию в зависимости от характера обвиняемого.
Определенный разряд людей, очевидно, не способен придерживаться общепринятых добродетелей, подобно тому, как одно и то же лекарство по-разному действует на людей различного темперамента. И сколь же велика будет ваша несправедливость, если от меча закона пострадает гражданин, в силу своей природы неспособный перед законом склониться!
Тогда вы окажетесь повинны в равной несправедливости, как если бы вы заставили слепого определить тот или иной цвет.
Установленные мною важнейшие принципы, как вы понимаете, с необходимостью требуют снисходительных законов, и, прежде всего, окончательного уничтожения свирепостей смертной казни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Однако же некоторые ученые, дополните вы свое рассуждение, продолжают уверять, будто, бы идея Бога для человека является врожденной. Люди, по их мнению, обретают подобную идею, находясь еще в материнском чреве. Здесь вы определенно скажите, что все это ложь. В самом деле, любое правило есть суждение, любое суждение, в свою очередь, представляет собой следствие из опыта, опыт же, наконец, приобретается только при действии органов чувств. Поэтому религиозные правила не соотносятся ни с одним предметом и не могут считаться врожденными.
Далее вы продолжите, спросив: каким образом возможно убедить обладающее разумом существо в том, что вещь, которую понимают с огромным трудом, в то же самое время является самой необходимой? По всей видимости, людей надо очень сильно напугать, так как в страхе они теряют разум. Когда же, помимо прочего, запутывая мысли, советуют не особенно полагаться на разум, человек начинает испытывать слепое доверие ко всему остальному.
Вы объясните своим ученикам, что страх и невежество являются опорами любой веры. Человек становится верующим благодаря отсутствию достоверности, неизвестности, окружающих Бога. И в физической, и в нравственной темноте людям свойственно испытывать страх. Постепенно страх становится привычным, понемногу боязнь превращается в потребность — и вот человек начинает считать себя обделенным, если ему нечего уже бояться и не на что надеяться.
Напомните затем вашим ученикам о необходимости нравственности. Здесь вам следует уделять преимущественное внимание не лекциям, но наглядным примерам, не книгам, но доказательствам. Поступая таким образом, вы воспитаете достойных граждан, храбрых бойцов, добрых отцов и супругов, одним словом, вы сделаете из ваших учеников настоящих людей, слишком крепко привязанных к свободе своей земли, чтобы какая-либо рабская мысль смогла омрачить их душу, а религиозный страх — потревожить их гений.
Тогда в человеческих сердцах со всей силой и чистотой засияет свет истинного патриотизма. Любовь к родине будет царить в душах людей, она останется единственным господствующим чувством и ни какая другая идея уже не ослабит ее энергии. Поверьте мне, только тогда ваши наследники окажутся в совершенной безопасности, только тогда они смогут перенять ваше дело, которое станет законом для остального мира.
Но если, напротив, из-за страха и малодушия вы останетесь глухи к моим советам, сохраняя в неприкосновенности основы здания, подлежащего разрушению, то что же тогда произойдет, спрашиваю я вас?
Разумеется, на этих основах возобновится строительство, на них будут воздвигнуты те же самые колоссы с той, однако же, чудовищной разницей, что ни ваше поколение, ни все за ним последующие поколения теперь уже не свергнут кумира, прочно укрепленного на пьедестале.
Не сомневайтесь, именно религия и есть колыбель деспотизма. Первый деспот на земле был священником, первый римский царь Нума, первый римский император Август соединяли со своим званием сан священника. Константин и Хлодвиг скорее походили на настоятелей монастырей, чем на властителей. Гелиогабал являлся жрецом бога Солнца. Таким образом, во все времена и века между деспотизмом и религией существовала теснейшая связь. Исходите же из следующего важного правила — религия всегда есть закон царской власти, и тогда вам уже не потребуется иных доказательств, если, уничтожив царскую власть, вы пожелаете расправиться и с религией.
Впрочем, я не предлагаю вам совершать массовые убийства или прибегнуть к ссылкам. Подобные ужасные средства настолько противны моей душе, что я не в состоянии даже подумать о них хотя бы одно мгновение. Нет, убивать или отправлять в изгнание никого не следует. Все эти жестокости достойны лишь царей и злодеев, им подражающим. Отрешившись от убийств и насильственных изгнаний, вы только усилите неприязнь, выпадающую на долю тех, кто совершает подобные ужасные жестокости.
Силу надлежит применять только по отношению к кумирам, служители которых достойны всего лишь насмешки. И действительно, разве сарказмы Юлиана не нанесли больший вред христианству, чем все преследования Нерона?
Итак, мы должны навсегда уничтожить всякую идею о Боге, мы обязаны сделать солдат из священников. Кстати, некоторые из священников уже стали солдатами, пускай же они привяжутся к столь благородному республиканскому ремеслу, не распространяясь более ни о химерическом существе, ни о своей баснословной вере, которая одна остается предметом нашего презрения.
А коль скоро кто-нибудь из этих святош-шарлатанов вновь приступит к разглагольствованиям о Боге и вере, то он, забрасываемый грязью на всех перекрестках крупнейших городов Франции, будет обречен вами на глумливое посрамление.
Далее, вечное тюремное заключение выпадет на долю того, кто осмелится дважды совершить подобный проступок. Наконец, закон должен полностью разрешить самые яростные богохульства, самые крайние атеистические произведения, пока следы, оставленные ужасными игрушками нашего детства, не будут окончательно изглажены из сердца и памяти человеческого рода.
Власти непременно учредят соревнование среди литераторов с той целью, дабы наградить произведение, в наибольшей мере способное, наконец, просветить европейцев в этом важном предмете. И пусть внушительная награда, даруемая всем народом, достанется тому, кто, исчерпав предмет исследования с наибольшей глубиной, оставит своим соотечественникам меч и чистое сердце, чтобы граждане могли бороться с суевериями и искренне их ненавидеть.
Итак, в течение шести месяцев мы покончим с религией, и ваш обесславленный Бог перейдет в небытие. При этом люди ни на минуту не перестанут быть справедливыми, ревнивыми к заслугам других, трепещущими перед мечом закона, одним словом, они останутся порядочными людьми. Граждане тогда, наконец, поймут, что истинный патриот не должен уподобляться прислужнику царей, действиями которого управляют химеры. Наконец, гражданин республики, сдерживаемый только лишь угрызениями совести, признает своим единственным вождем добродетель, а не легкомысленную надежду на некий лучший мир или страх перед бедствиями, более страшными чем те, которые шлет нам природа.
НРАВЫ
После доказательства негодности теизма для республиканских норм правления, по всей видимости, необходимо показать, что теизм еще в большей мере не соответствует нравам французов. Предмет этот очень важен, ибо нравы послужат побудительной причиной законов, которые нам следует установить в будущем.
Французы, вы являетесь людьми слишком просвещенными, чтобы не осознавать неизбежность возникновения новых нравов при новом правительстве. В самом деле, разве гражданин свободного государства будет себя вести так, как поступал раб короля-деспота? Неужели различия по интересам, разница в обязанностях и взаимных отношениях не приблизят нас к существенно иному способу поведения в обществе? В частности, множество мелких заблуждений и общественных проступков теперь совершенно ничего не значат, хотя им и придавали важное значение во времена правления королей, стремившихся выглядеть почитаемыми и неприступными и потому вынужденных повышать свою требовательность по мере того, как росла их потребность в подчинении подданных.
Что касается иных злодеяний, известных под названиями богохульства и цареубийства, то в республиканском государстве они также должны считаться мнимыми, ведь наше правительство уже не признает ни государей, ни религии.
Граждане, подумайте о том, что владея свободой совести и печати, нам остается совсем немногое, а именно, присоединить к этим свободам свободу действовать, исключив, разумеется, те действия, которые прямо, подрывают существующие формы правления. Тогда вам придется преодолевать несравненно меньшее число преступлений, ведь в обществе, основывающемся на равенстве и свободе, насчитывается очень мало преступных деяний. Если хорошо обдумать и взвесить все обстоятельства, то преступным следует считать только то, что противоречит закону.
Природа же нам внушает одинаково как порок, так и добродетель, принимая во внимание только наши свойства, или, выражаясь по-философски, существующие в разных людях природные потребности. Таким образом, дар природы, по-видимому, является весьма недостоверной мерой определения добра и зла.
Я попытаюсь изложить мысли, касающиеся такого важного предмета, несколько подробней, распределив по разрядам различные человеческие поступки, которые ранее принято было называть преступными. Далее, я постараюсь сопоставить означенные поступки с истинными обязанностями гражданина республики.
Человеческие обязанности всегда находились в зависимости от трех различных отношений, а именно:
1. Обязанности по отношению к Верховному Существу, налагаемые на человека благодаря его легковерию и совестливости.
2. Обязанности, которые следует исполнять по отношению к себе подобным.
3. Наконец, обязанности по отношению к человеку, субъекту прочих отношений.
Первый вид обязанностей ( я подразумеваю тот случай, когда мы ложно верим в какие-либо обязанности перед Богом) уничтожается с легкостью. В самом деле, теперь нам уже достоверно известно, что Бог никак не вмешивается в наши дела, мы являемся такими необходимыми продуктами природы, как растения и животные. Вне всякого сомнения человек существует в этом мире потому, что не существовать ему здесь абсолютно невозможно.
Вместе с упразднением обязанностей первого вида исчезают все преступления против религии, а именно, проступки, известные под неопределенными и пустыми именами нечестия, святотаства, богохульства, атеизма и тому подобного. Мнимые преступления против религии стали причиной изгнания Алкивиада из Афин, а у нас, во Франции, повлекли за собой казнь несчастного Ла Барра.
Действительно, если уж в мире и следует считать каких-либо людей безумными, то таковыми необходимо признать тех, кто, не обладая знанием о сущности и желаниях почитаемого ими Бога (ведь они могут судить о Боге — смешном фантоме человеческого воображения — только в силу своей ограниченности) , вместе с тем каким-то образом выносят решения о причинах Божественного гнева или милости.
Мои слова совсем не следует понимать так, как будто бы я советовал вам ограничиться равным разрешением всех вероисповеданий. Я стремлюсь к тому, чтобы любая вера стала объектом насмешек и издевательств. По моему мнению, людей, собравшихся в каком-либо храме для вознесения молитв к Предвечному Существу, надлежит рассматривать в качестве театральных комедиантов. Любому человеку, разумеется, вольно потешаться над игрой подобных актеров.
Если же вы не будете относиться к вопросам веры с насмешкой, то народ в скором времени начнет воспринимать ту или иную веру серьезно, придавая религии не свойственную ей значительность. Ложные мнения в таком случае найдут себе множество защитников, так что теологические прения мгновенно превратятся в религиозные битвы .(Всякий народ считает свою веру наилучшей из всех. В доказательство подобного мнения обычно приводят множество доводов, не только противоположных друг другу, но и подчас прямо себе противоречащих. ЕСли даже и предположить, что Бог существует, то наше глубокое невежество в этом вопросе не позволит решить, какой из означенных доводов наиболее угоден Богу. Мудрые люди должны были бы или одобрить все эти доводы сразу или в равной мере их запретить. Очевидно, запрещение здесь оказывается вернейшим средством, ибо присущее людям нравственное чувство с достоверностью убеждает нас в том, что все религии являют собой маскарад, следовательно, ни одна из них не может угодить Богу, который к тому же не существует.)
Если мы в дальнейшем начнем относиться к какой-нибудь из религий благосклонно, станем оказывать ей покровительство, то наше правление не будет основываться на равенстве. Когда же равенство уничтожится, тогда возродившаяся теократия в короткий срок поможет восстановить господство аристократии. Поэтому я не устану повторять вам, французы, никаких богов, если вы, конечно, не стремитесь к тому, чтобы их пагубная власть вынуждала нас и впредь переносить все ужасы деспотизма.
Далее, поскольку вы обращаете богов в ничто лишь с помощью насмешек, постольку никогда не следует терять хладнокровия, придавая богам несвойственную им важность. В противном случае они возвратятся к вам снова, принося с собой неисчислимое множество прочих опасностей. Не опрокидывайте кумиры с гневом, но разбивайте их на куски играючи, и тогда ложное мнение исчезнет само собой.
Я надеюсь, мне удалось привести достаточно убедительные доказательства, чтобы закон, направленный против религиозных преступлений, никогда вами не принимался. Согрешивший против химеры безусловно не оскорбляет ничто действительно существующее, поэтому верхом непоследовательности представляется наказание того, кто бесчестит или презирает то или иное вероисповедание, превосходство которого над прочими остается в высшей степени сомнительным. Сверх того, наказывая кого-либо за подобные проступки, вы, тем самым, засвидетельствуете определенную партийную принадлежность, так что важнейший закон нового правительства, а именно, равное пользование свободой, окажется под угрозой.
Перейдем теперь ко второму разряду человеческих обязанностей, где содержатся обязанности по отношению к себе подобным. Без всякого сомнения, второй разряд является самым обширным.
Христианская нравственность предписывает чрезвычайно неопределенные правила обхождения человека с другими людьми. Правила христианства основываются на слишком грубых рассуждениях для того, чтобы мы были в состоянии их допустить. В самом деле, когда хотят заложить твердые основания нравственности, то с особой тщательностью избегают принимать в качестве таковых софизмы.
Нелепая христианская нравственность предписывает нам любить ближнего своего как себя самого. Разумеется, трудно подыскать изречение более красивое, если только допустить, что ложь сама по себе может быть прекрасна.
Любить ближнего своего как себя самого не следует, ибо такое поведение явно противоречит всем законам природы, а ведь только голос естества должен управлять нашими жизненными поступками. Однако же любить ближних можно, но как братьев, как друзей, которых дала нам природа. С этими друзьями лучше всего обитать в республике, где упразднение всяческих различий с необходимостью скрепляет узы человеческого общежития.
Пускай же человеколюбие, братство, благотворительность отныне диктуют нам обязанности по отношению друг к другу. Мы будем выполнять означенные обязанности по мере сил, которыми нас наделила для этих целей природа.
Тем не менее, мы не станем хулить или слишком сильно наказывать тех из граждан, которые по своей меланхолии или раздражительности не видят, в отличие от прочих, в означенных узах ничего доброго, какими бы трогательными эти узы нам ни казались. В самом деле, желание с помощью обмана принудить граждан соблюдать некие общие законы является совершенно нелепым.
Подобный смехотворный поступок сопоставим с такой ситуацией: командующий армией приказывает своим солдатам облачиться в мундиры одинакового размера. Следовательно, совершенно несправедливо требовать от людей, наделенных различными характерами, одинакового подчинения законам. Пригодное одному может не подходить другому.
Я соглашусь с тем, что невозможно принимать столько законов, сколько насчитывается граждан, но все-таки законы могут быть малочисленными и снисходительными, так что любой человек, независимо от своего характера, легко станет им подчиняться. Сверх того, наши малочисленные законы должны без труда приспосабливаться к особенностям каждого гражданина. Судья, этими законами руководствующийся, прибегнет к более или менее строгому наказанию в зависимости от характера обвиняемого.
Определенный разряд людей, очевидно, не способен придерживаться общепринятых добродетелей, подобно тому, как одно и то же лекарство по-разному действует на людей различного темперамента. И сколь же велика будет ваша несправедливость, если от меча закона пострадает гражданин, в силу своей природы неспособный перед законом склониться!
Тогда вы окажетесь повинны в равной несправедливости, как если бы вы заставили слепого определить тот или иной цвет.
Установленные мною важнейшие принципы, как вы понимаете, с необходимостью требуют снисходительных законов, и, прежде всего, окончательного уничтожения свирепостей смертной казни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24