Окончились румяные унывные закаты. Обносит вихорь хвои с сосен. Дрожат обломанные ветви. Обиты, приопали листья.Печальны поздние отлеты птиц.Вчера последняя простилась стая. И там, где озеро заволокло травой, в затоне пропела лебедь.Отошло веселье.Попрятались за тучи звезды.Беззвездна, хмура осенняя ночь.Глядя на ночь в такую погоду, недалеко уйдешь. Ветер, — все, сколько есть всего ветров, поднялись и звенят. Нет от ветра затулы Затул — затулье, ограда, защита. (АМР)
. И сама терпеливая Найда, хвост поджавши, забилась в конурку, забыла, как тявкать.Постучались в избушку.— Я — Алалей. Моя спутница — Лейла.— Что вам тут надо? — высунул морду двуголовый конь с золотыми ушами, конь Унеси-голова.— А чья тут избушка?— Как чья избушка?! — замотал головой двуголовый, — это терем старого Вия.— Вия! — голоса у путников стали, как струнки: пропадут, тут им живу не быть, — того самого Вия: Подымите мне веки, ничего не вижу! — Того самого о железном пальце . Нынче Вий на покое, — зевнул одной головой конь двуголовый, а другой головой облизнулся, — Вий отдыхает: он немало народу-людей погубил своим глазом, а от стран-городов только пепел лежит. Накопит Вий силы, примется снова за дело. А Пузырь Пузырь — «Над ним (Хомой Брутом) держалось в воздухе что-то в виде огромного пузыря, с тысячью протянутых из середины клещей и скорпионных жал; черная земля висела на них клоками». — Вий.) Полн. собр. соч. Н. В. Гоголя. Изд. его наслед. Т. 1. М., 1862. С. 434—435. (АМР)
с клещами да с жалами помер.— Пусти, конь, обогреться!— Пустишь вас… уж сидит один странник. А вы кто такие?— А мы перехожие люди, бродим по свету от дерева до дерева, от каменья до каменья, а идем мы в дальне-далече к Морю-Океану.— Да вы не с Бурь-болота от Кукураковны? Кукураковна — сплетница. (АМР)
Прошлым летом такие шатались.— Нет, мы не такие… Прошлым летом мы посолонь Посолонь — по солнцу, по течению солнца, как ходит колесо года — с весны на зиму. (АМР)
шли с Котофеем.— А с Латымиркой-ведьмой знаетесь?— Про седого Ауку мы знаем.— Ну, идите! Да осторожней! Глядите под ноги. Тут лежат вилы. Не наткнитесь! Это — вилы самого Вия: вилами Вию подымали веки! — и конь, колесом завивая гриву, расстилал долгий хвост по земле, светил золотыми ушами дорогу.И очутились путники в избушке у Вия.Конь Унеси-голова, пока стол накрывали, взялся показывать хозяйство.Большое хозяйство у Вия.Первая горница — золото. Там живут муравьи: день-деньской только и дела им — тащут со всех концов муравьи к Вию в избушку червонное золото. Вторая горница — коневая, Коню принадлежит: убранство богатое: Третья горница — за столом сидит семеро, и все они сини, синее котла, и все, как один, без голов.А в другие скрытные горницы Конь не повел — небывалому страшно! И только позволил разок через щелку взглянуть.Там жар, там огни горят, мигуны там помигивают, свистуны там посвистывают, стук, брякотня, безурядица, там громы Ильинские, морозы Крещенские, петухи с вырванным красным хвостом, козьи ноги, пауки, злые собаки, — все хвостатое, хоботастое, там говор, гул, шип и покрик — нежеланные.Не оторваться от щелки. Любопытство так и берет.Но Конь уж уводит к столу: ужин готов.Сели за ужин.Служила собачка: подавала миски, меняла тарелки. У собачки личико острое, ровно у мальчика, только ушами собачка все пошевеливала.Позвали к столу и странника. Странник послушался, слез с полатей, повертел ложкой, покатал из хлеба катушек, а есть не ел, отказался.А кормили, чем Бог послал, и все, как следует. И только за кашей подползли к гостям три муравья, покусали немного и тихонько опять отползли.На загладку Конь рассказал: какой он был конь. Конь когда-то стоял, не простой, за двенадцатью замками, за двенадцатью дверями, на двенадцати цепях, а держал он поскоки горностаевы, повороты зайца, полеты соколиные. И уж стал было Конь представлять свои прежние поскоки, да в ногу ступило.И пошел себе Конь в свою горницу, и собачка за ним.Конь-то конем и собачка собачкой, только Бог с ними! — все как-то жутко.Вий спит за перегородкой, только носом подсапывает. Да мыши под полом бегают, малые серые мыши скребутся в углах. У мышек хвостики длинные.— Эй, странник Божий, ты тоже не спишь?— Во всю ночь не засну.— Страшно?— Нет, я не боюсь.— Что же ты?— Воли мне нет.— Как так?— Да так.— А ты расскажи!— А вы забоитесь?— Не забоимся, рассказывай!Странник подвинулся ближе, посупился.— Я не помню, — рассказывал странник, — как пришла она, взяла мою волю, мои печальные дни: пристала ко мне Летавица Летавица — Ветренница, Прелестница, Дикая баба — галицко-русское поверье. См. Живую Старину, 1897. Вып. 1 (Статья Юлиана Яворского). (АМР)
Летавица — наиболее близкий аналог этого образа — южнославянская Вила (Самовила). Ссылка в примечаниях самого Ремизова на статью Ю. Яворского в «Живой Старине» (1897, № 1) мистифицирована; аналогичной статьи в журнале не обнаружено.
. Слышали вы о Летавице? Красота ее краше всех, лицо ее девичье, вольные волосы золотые до самой земли. Всякую ночь приходит она: или ложится в ногах, или станет и смотрит всю ночь и, лишь ветер подует под утро, исчезнет. Слышали вы о Летавице? Я оставил мой дом, бросил все и пошел. И, как лист в непогоду, скитаюсь по белому свету — только б ее из сердца прочь! Шатается тень моя, спотыкаются ноги, а дума о ней не проходит. Побывал я в Москве и у Троице-Сергия, в Соловках у Белого моря и в вятских лесах у Николы Хлыновского Никола Хлыновский Великорецкий — Хлынов — Вятка. (АМР)
. Не помогло богомолье. Вот и хожу. Как трава, сохну и вяну. Не по силам мне мука. Она всюду за мной по пятам: станет и смотрит всю ночь…— Постой-ка, мы ее видели!— Где, где она? — задрожал странник, как лист.— А в горохе мы ее видели.— В горохе?..— На Бориса и Глеба. Шли мы горохом — порх! — и наткнулись: лежит такая кра-са-вая! Золотые волосы всю с головой опутали, глаза, словно колодцы, а сапоги на ней красные…— Она! Она самая! — стукнул по столу странник, а за перегородкой у Вия заворочалось, — да вам бы сапоги ее красные снять с нее и унесть, да она бы для вас без сапог все тогда делала: ей сапоги — что птице легкое крылье! И меня бы избавили… Экие вы! — счастье проглупали.— А ты о Басаврюке Басаврюк — «бесовский человек» у Гоголя в «Вечере накануне Ивана Купала». (АМР)
что-нибудь знаешь? — хотела поразить странника Лейла.Но странник и Басаврюком не подзадорился, странник ничего не ответил. Да вдруг как выпучит глаза — не стерпели огромные, налились глаза черною кровью, стиснул он зубы, почернел, что земля, а руки замлели. Знать, пришел его час: стала Летавица.Он навеки ее нерушим, с нею свой век завекует.
Ночь сменилась серым утром.Из сырой земли, как из теплого гнезда, заклубился пар.Красный след Летавицы мелькнул в дверях.Старый ворон, перелетывая с ветки на ветку, словно все усмехался, вещий ворон, граючи Граючи — граять, гаркать, каркать. (АМР)
, каркал.Странник тихо лежал: охолонул, бесприкладный.Вышел из-под лавки Лизун Лизун — домовой. (АМР)
толстомясый — пятки прямые, живот наоборот. Походил Лизун по горнице, ничего не сказал и спрятался.А они все молчком обмалчивались: собирали сумки — снаряжались в путь.Пришла на задних лапках собачка: на собачке зеленый колпак в кружочках. Напоила собачка их чаем, воровато сунула сухариков в сумки:— Берите!Топ копытом — Конь появился, сам конь Унеси-голова.Пожурил Конь собачку, что коровы прожорливы стали: солому поели, сено подобрали. Потом и к гостям обратился: подарил им сушеный медвежий глаз на веревочке.— Станет страшно, — сказал Конь, — надень, и страха как не бывало.Дал подержать им в руках Меч-самосек.Подержали они в руках Меч-самосек, поблагодарили Коня за медвежий глаз , ну и в дорогу.Собака махала им лапкой.— А Пузырь с клещами да с жалами помер! — мотал головами Конь двуголовый, провожая гостей в сени.И пошли себе путники дальше.
Колесиста дорога. Сиверко. Дождь моросит. Греют путники в пазухе руки. По колено в грязи.Не поддавайся упорному ветру!А уж скоро ударят морозы — синие крупные звезды сверкнут. В звездах ночь засветит ясной луною. Весело снег захрустит. Змеиными тропами Копоул Копоулыч Занесло все дороги, все летние тропинки, замерзли болота, застыли ручьи, сравнялись реки, засумерился день, легла зима — легли снега, путь стал.Скрип ворота, — мороз на дворе!У Копоула тепло. Хорошо и тепло Алалею и Лейле зимовать у Копоула в теплой избе.И светла и просторна изба Копоула, что Кощеев дворец. Много собрано в ней всяких волшебных диковин, как у Кощея: меч-самосек, топор-саморуб, палка-самобойка, гусли-самогуды, ковер-самолет, санки-самокатки, сапоги-скороходы, шапка-невидимка, скатерть-самобранка.Копоул — сам хозяин — кум Котофея, ворчливый шамчун: не может ни скоро сказать, ни скоро пройти, то щами подавится, то лапшей захлебнется. Но зря никогда Копоул не похвалится небылыми речами и по правде слово рассудит. Носит Копоул от сглазу лапу слепого крота, и, хоть не надо ему колдовской неодолимой защиты, пьет всякий день настой жабьей косточки.Одиноко в лесу живет Копоул среди лютых морозов в Кощеевом царстве. Баран, и гусь, и петух давным-давно ушли от Кота, и лисица ушла от Кота.— Что за шерсть, что за хвост! — вспоминает Копоул свою неверную лису, свое прошлое семейное житье-бытье.А неукротимые звери — соседи Копоула — куцый волк, который волк хвостом в проруби рыбку ловил, да с отрубленной лапой медведь, который медведь к старику и старухе по ночам приходил, пел свою страшную медвежью песню, — волк и медведь сами на старости лет и недолуки и неудаковы. Волк еще хорошо языком ищет соринки в глазах, но о хвосте успел позабыть, а медведь, хоть и не прочь спеть свою страшную песню, да не страшно нисколько, и не забьет косолапый вола, как бывало, не закусит зайцем, как бывало.Сойдутся свирепые неукротимые звери из своих заброшенных лубяных и ледяных избушек к Коту для совета и знай одно себе: дружно Копоулу подхрапывают.Который ворон летает за море и приносит живую и мертвую воду, вещий за все зимовье — от ноября до февраля — даже ни разу не каркнул и только на Наума — в именинный кошачий праздник показался в Кощеевом царстве: сам пришел в гости к коту Копоулу.А который кузнец Требуха сковал Бабе-Яге тонкий голос, еще третьего года пирогами объелся и приказал долго жить после Никольщины.Не надо Копоулу колдовской неодолимой защиты.Глаза Алалея и Лейлы — не злые, не сглазят.— А кто вас знает! — говорил Копоул, принимая слова их в досаду, и сам крепко держался за лапу слепого крота.
Расседает земля от мороза.Тяжки и плящи морозы.В чистом поле белеют снега. И лишь ель и сосна зеленят белую зиму.А в метельные ночи старый черт закрывает месяц косматою шапкой, и метель, набрав снега, размахнется комом и пустит в окошко.От ноября до февраля — волчье темное время.Стучат зубами голодные волки.— Копоул Копоулыч, не косоурьтесь, расскажите-ка сказку! — просит Лейла.И знает Копоул, знает и перезнает много всяких докук и балагурья, да чуфырится: как можно, ведь тысячу и одну ночь терся кот в коленях у Шехерезады, когда рассказывала Шахриару сказки Шехерезада!— Это ни к чему не поведет, это, похоже, не выйдет! — вот и весь сказ Копоула: и на речи не ставится и на сговор не сдается.Скуки ради ходят Алалей и Лейла из горницы в горницу, смотрят в окно. И сколько раз, провожая студеные дни, нетерпеливые, они пересчитывали лысых, чтобы на двенадцатого лысого мороз пересел. Не слушал мороз Алалея и Лейлы: нагуляется по двору, засядет и сидит трескун на Кощеевом озере, выставит ветру свой красный нос.
Расседает земля от мороза.Тяжки и плящи морозы.Кует зима звездный небесный свод.Днем, как и ночью, норовил Кот поспать, похрапеть, поваляться, позевать, потянуться, и уж ты от Кота ничего не добьешься — ни за холодную воду. Но нападал добрый стих: вдруг раздобрится Кот, поведет долгим усом, — и начинается сказка, ладно удуманная, хорошо улаженная, зимняя копоулова сказка. Упырь Упырь — см. Живую Старину, 1897. Вып. 1. (Статья Юлиана Яворского). Народные поверья дают следующее объяснение происхождения Упырей: если беременная женщина посмотрит в церкви во время Великого выхода на священника, несущего чашу, то ее дитя будет упырем. Упырь по смерти своей между полночью и первым петухом выходит из могилы и ходит к тем, кто ему люб, и высасывает у них кровь или заманивает их в могилу и там это делает, для ограждения от Упыря откапывают его гроб, отрезают ему голову и кладут ее между ногами трупа, прибивают голову или сердце осиновым колом или железным гвоздем ко дну, и тогда Упырь не может тронуться из могилы. (АМР)
Не ведьма Дундучиха застилает на ночь стол скатертью, не ступой закостила наброжая — кроет землю белый снег, летят-падают хлопья надранными лохмотьями, воет, вьется вьюга, выбухает вихорь, метет метель-поземелица, закуделила.Третий день и грустна и печальна коротает дни в серебряном тереме царевна Чучелка.Третий день, как печален и грустен уехал царевич Коструб за Лукорье.За морем Лукорье, там реки текут сытовые, берега там кисельные, источники сахарные, а вырии -птицы Вырии-птицы — весенние птицы. Вырей, Ирей — сказочная страна, где нет зимы.
Ир — весна. В Поучении Владимира Мономаха: «И сему ся подивуемы, како птицы небесныя из ирья идут». (АМР)
не умолкают круглый год.Полпути не проехал царевич, занемог в дороге и помер. И в чужом краю его схоронили.Вот среди ночи слышит царевна, под окном кто-то кличет:— Чучелка, Чучелка, отвори!Вся зарделась царевна: узнала Коструба.Думает царевна: «Это он, это жених, царевич вернулся с дороги!» Встала. Отворила.— Бери свои белые платья, жемчуг. Я в чужом краю завоевал себе землю, мой подземный дворец краше Лукорья.Надела Чучелка белые платья, жемчуг. Спешит на крыльцо.А он ее за руку и на коня.Взвился конь и помчались.Мчатся. Мчится царевич с царевной. Страх змеей заползает на сердце: видит царевна, под нею не конь, таких не бывает, а ветер.Ветер-вихорь несет их сквозь темные леса, сквозь мхи и болота — ржавцы болота в шары-бары — пустое место.Поравнялись с церковью, повернули на кладбище.Тут конь исчез.И вдвоем остались они над могилой: царевич Коструб и царевна. А в могиле чернеет из-под снега дыра.— Вот мои земли, там мой дворец, там мы отпразднуем свадьбу: дни будут вечны и пир наш веселый без печали, без слез… — полезай!— Нет, — отвечает царевна, — я дороги не знаю, ты — наперед, я — за тобою.Послушал царевич царевну, пропал в могиле.И одна осталась царевна над черной дырой. Сняла с себя платья — да в могилу.— На же, тяни за собою. Вот белые платья, вот жемчуга! — и, сбросив в могилу все до сафьянных сапожков, заткнула дыру, да бежать без дороги по снегу, сама не знала куда.Летела царевна, летела — вдалеке огонек мелькает — прытче бежит. Добежала, смотрит: изба — одна одинока изба стоит среди поля. Бросилась к двери, вломилась в сени, да в горницу…Мертвец на лавке лежит, больше нет никого, и светит свеча.Царевна со страха на печку, забилась в угол, сидит тихонько.А там на кладбище, а там на могиле обманутый вышел из гроба царевич. Созвал Коструб мертвецов и полетел с мертвецами вслед по царевну.Прилетел до избы, кричит через окно:— Мертвец, отвори мертвецу! Будем с живым пир пировать!Зашевелился мертвец: то ногой, то рукой поведет. А потом с лавки как встал и пошел, дверь отворил.И нашло мертвецов полным-полна изба. Окружили печь, кличут царевну:— Вылезай, вылезай — будем пир пировать!— У меня нет рубашки и сафьянных сапожков, принесите мне: там они на могиле! — говорит мертвецам царевна.Посылает царевич мертвеца на могилу.И вернулся мертвец, принес и рубашку и сапожки.И опять кличут царевну.А она им: то, говорит, рукавичек нет, то платка у нее нет, то пояса…Но мертвецы ей все из могилы достали: все платья, весь жемчуг до последней крупинки.Кличут царевну:— Вылезай, вылезай — будем пир пировать!И надела царевна белые платья, жемчуг, — вышла. Вышла царевна. И в кругу мертвецов замерла.А! как обрадован мертвый живому!— Я тебе верен за гробом, — целовал царевну мертвый царевич, и с поцелуем живая кровь убывала — теплая кровка текла в его холодные синие жилы.Третьи петухи пропели — мертвецы разлетелись по темным могилам, там, в могилах, облизывали красные губы.Не вернулась царевна в свой серебряный терем. Нашли Чучелку утром — белая, как белый снег, без единой кровинки, далеко в чистом поле в мертвецкой избе.
Вьется вьюга и воет, валит и, опрокидывая, руша, сбивает с ног. Разворотила, нелегкая, дубья-колодья, замела дверь, засыпала окна — хоронит серебряный Чучелкин терем.Холодна зима — белый снег. Сон-трава Сон-трава — Anemone pratensis. См.: Н. Ф. Сумцов. Этнограф. заметки. Этн. обоз. III. (АМР)
Дождались весенней поры. Уходила зима.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
. И сама терпеливая Найда, хвост поджавши, забилась в конурку, забыла, как тявкать.Постучались в избушку.— Я — Алалей. Моя спутница — Лейла.— Что вам тут надо? — высунул морду двуголовый конь с золотыми ушами, конь Унеси-голова.— А чья тут избушка?— Как чья избушка?! — замотал головой двуголовый, — это терем старого Вия.— Вия! — голоса у путников стали, как струнки: пропадут, тут им живу не быть, — того самого Вия: Подымите мне веки, ничего не вижу! — Того самого о железном пальце . Нынче Вий на покое, — зевнул одной головой конь двуголовый, а другой головой облизнулся, — Вий отдыхает: он немало народу-людей погубил своим глазом, а от стран-городов только пепел лежит. Накопит Вий силы, примется снова за дело. А Пузырь Пузырь — «Над ним (Хомой Брутом) держалось в воздухе что-то в виде огромного пузыря, с тысячью протянутых из середины клещей и скорпионных жал; черная земля висела на них клоками». — Вий.) Полн. собр. соч. Н. В. Гоголя. Изд. его наслед. Т. 1. М., 1862. С. 434—435. (АМР)
с клещами да с жалами помер.— Пусти, конь, обогреться!— Пустишь вас… уж сидит один странник. А вы кто такие?— А мы перехожие люди, бродим по свету от дерева до дерева, от каменья до каменья, а идем мы в дальне-далече к Морю-Океану.— Да вы не с Бурь-болота от Кукураковны? Кукураковна — сплетница. (АМР)
Прошлым летом такие шатались.— Нет, мы не такие… Прошлым летом мы посолонь Посолонь — по солнцу, по течению солнца, как ходит колесо года — с весны на зиму. (АМР)
шли с Котофеем.— А с Латымиркой-ведьмой знаетесь?— Про седого Ауку мы знаем.— Ну, идите! Да осторожней! Глядите под ноги. Тут лежат вилы. Не наткнитесь! Это — вилы самого Вия: вилами Вию подымали веки! — и конь, колесом завивая гриву, расстилал долгий хвост по земле, светил золотыми ушами дорогу.И очутились путники в избушке у Вия.Конь Унеси-голова, пока стол накрывали, взялся показывать хозяйство.Большое хозяйство у Вия.Первая горница — золото. Там живут муравьи: день-деньской только и дела им — тащут со всех концов муравьи к Вию в избушку червонное золото. Вторая горница — коневая, Коню принадлежит: убранство богатое: Третья горница — за столом сидит семеро, и все они сини, синее котла, и все, как один, без голов.А в другие скрытные горницы Конь не повел — небывалому страшно! И только позволил разок через щелку взглянуть.Там жар, там огни горят, мигуны там помигивают, свистуны там посвистывают, стук, брякотня, безурядица, там громы Ильинские, морозы Крещенские, петухи с вырванным красным хвостом, козьи ноги, пауки, злые собаки, — все хвостатое, хоботастое, там говор, гул, шип и покрик — нежеланные.Не оторваться от щелки. Любопытство так и берет.Но Конь уж уводит к столу: ужин готов.Сели за ужин.Служила собачка: подавала миски, меняла тарелки. У собачки личико острое, ровно у мальчика, только ушами собачка все пошевеливала.Позвали к столу и странника. Странник послушался, слез с полатей, повертел ложкой, покатал из хлеба катушек, а есть не ел, отказался.А кормили, чем Бог послал, и все, как следует. И только за кашей подползли к гостям три муравья, покусали немного и тихонько опять отползли.На загладку Конь рассказал: какой он был конь. Конь когда-то стоял, не простой, за двенадцатью замками, за двенадцатью дверями, на двенадцати цепях, а держал он поскоки горностаевы, повороты зайца, полеты соколиные. И уж стал было Конь представлять свои прежние поскоки, да в ногу ступило.И пошел себе Конь в свою горницу, и собачка за ним.Конь-то конем и собачка собачкой, только Бог с ними! — все как-то жутко.Вий спит за перегородкой, только носом подсапывает. Да мыши под полом бегают, малые серые мыши скребутся в углах. У мышек хвостики длинные.— Эй, странник Божий, ты тоже не спишь?— Во всю ночь не засну.— Страшно?— Нет, я не боюсь.— Что же ты?— Воли мне нет.— Как так?— Да так.— А ты расскажи!— А вы забоитесь?— Не забоимся, рассказывай!Странник подвинулся ближе, посупился.— Я не помню, — рассказывал странник, — как пришла она, взяла мою волю, мои печальные дни: пристала ко мне Летавица Летавица — Ветренница, Прелестница, Дикая баба — галицко-русское поверье. См. Живую Старину, 1897. Вып. 1 (Статья Юлиана Яворского). (АМР)
Летавица — наиболее близкий аналог этого образа — южнославянская Вила (Самовила). Ссылка в примечаниях самого Ремизова на статью Ю. Яворского в «Живой Старине» (1897, № 1) мистифицирована; аналогичной статьи в журнале не обнаружено.
. Слышали вы о Летавице? Красота ее краше всех, лицо ее девичье, вольные волосы золотые до самой земли. Всякую ночь приходит она: или ложится в ногах, или станет и смотрит всю ночь и, лишь ветер подует под утро, исчезнет. Слышали вы о Летавице? Я оставил мой дом, бросил все и пошел. И, как лист в непогоду, скитаюсь по белому свету — только б ее из сердца прочь! Шатается тень моя, спотыкаются ноги, а дума о ней не проходит. Побывал я в Москве и у Троице-Сергия, в Соловках у Белого моря и в вятских лесах у Николы Хлыновского Никола Хлыновский Великорецкий — Хлынов — Вятка. (АМР)
. Не помогло богомолье. Вот и хожу. Как трава, сохну и вяну. Не по силам мне мука. Она всюду за мной по пятам: станет и смотрит всю ночь…— Постой-ка, мы ее видели!— Где, где она? — задрожал странник, как лист.— А в горохе мы ее видели.— В горохе?..— На Бориса и Глеба. Шли мы горохом — порх! — и наткнулись: лежит такая кра-са-вая! Золотые волосы всю с головой опутали, глаза, словно колодцы, а сапоги на ней красные…— Она! Она самая! — стукнул по столу странник, а за перегородкой у Вия заворочалось, — да вам бы сапоги ее красные снять с нее и унесть, да она бы для вас без сапог все тогда делала: ей сапоги — что птице легкое крылье! И меня бы избавили… Экие вы! — счастье проглупали.— А ты о Басаврюке Басаврюк — «бесовский человек» у Гоголя в «Вечере накануне Ивана Купала». (АМР)
что-нибудь знаешь? — хотела поразить странника Лейла.Но странник и Басаврюком не подзадорился, странник ничего не ответил. Да вдруг как выпучит глаза — не стерпели огромные, налились глаза черною кровью, стиснул он зубы, почернел, что земля, а руки замлели. Знать, пришел его час: стала Летавица.Он навеки ее нерушим, с нею свой век завекует.
Ночь сменилась серым утром.Из сырой земли, как из теплого гнезда, заклубился пар.Красный след Летавицы мелькнул в дверях.Старый ворон, перелетывая с ветки на ветку, словно все усмехался, вещий ворон, граючи Граючи — граять, гаркать, каркать. (АМР)
, каркал.Странник тихо лежал: охолонул, бесприкладный.Вышел из-под лавки Лизун Лизун — домовой. (АМР)
толстомясый — пятки прямые, живот наоборот. Походил Лизун по горнице, ничего не сказал и спрятался.А они все молчком обмалчивались: собирали сумки — снаряжались в путь.Пришла на задних лапках собачка: на собачке зеленый колпак в кружочках. Напоила собачка их чаем, воровато сунула сухариков в сумки:— Берите!Топ копытом — Конь появился, сам конь Унеси-голова.Пожурил Конь собачку, что коровы прожорливы стали: солому поели, сено подобрали. Потом и к гостям обратился: подарил им сушеный медвежий глаз на веревочке.— Станет страшно, — сказал Конь, — надень, и страха как не бывало.Дал подержать им в руках Меч-самосек.Подержали они в руках Меч-самосек, поблагодарили Коня за медвежий глаз , ну и в дорогу.Собака махала им лапкой.— А Пузырь с клещами да с жалами помер! — мотал головами Конь двуголовый, провожая гостей в сени.И пошли себе путники дальше.
Колесиста дорога. Сиверко. Дождь моросит. Греют путники в пазухе руки. По колено в грязи.Не поддавайся упорному ветру!А уж скоро ударят морозы — синие крупные звезды сверкнут. В звездах ночь засветит ясной луною. Весело снег захрустит. Змеиными тропами Копоул Копоулыч Занесло все дороги, все летние тропинки, замерзли болота, застыли ручьи, сравнялись реки, засумерился день, легла зима — легли снега, путь стал.Скрип ворота, — мороз на дворе!У Копоула тепло. Хорошо и тепло Алалею и Лейле зимовать у Копоула в теплой избе.И светла и просторна изба Копоула, что Кощеев дворец. Много собрано в ней всяких волшебных диковин, как у Кощея: меч-самосек, топор-саморуб, палка-самобойка, гусли-самогуды, ковер-самолет, санки-самокатки, сапоги-скороходы, шапка-невидимка, скатерть-самобранка.Копоул — сам хозяин — кум Котофея, ворчливый шамчун: не может ни скоро сказать, ни скоро пройти, то щами подавится, то лапшей захлебнется. Но зря никогда Копоул не похвалится небылыми речами и по правде слово рассудит. Носит Копоул от сглазу лапу слепого крота, и, хоть не надо ему колдовской неодолимой защиты, пьет всякий день настой жабьей косточки.Одиноко в лесу живет Копоул среди лютых морозов в Кощеевом царстве. Баран, и гусь, и петух давным-давно ушли от Кота, и лисица ушла от Кота.— Что за шерсть, что за хвост! — вспоминает Копоул свою неверную лису, свое прошлое семейное житье-бытье.А неукротимые звери — соседи Копоула — куцый волк, который волк хвостом в проруби рыбку ловил, да с отрубленной лапой медведь, который медведь к старику и старухе по ночам приходил, пел свою страшную медвежью песню, — волк и медведь сами на старости лет и недолуки и неудаковы. Волк еще хорошо языком ищет соринки в глазах, но о хвосте успел позабыть, а медведь, хоть и не прочь спеть свою страшную песню, да не страшно нисколько, и не забьет косолапый вола, как бывало, не закусит зайцем, как бывало.Сойдутся свирепые неукротимые звери из своих заброшенных лубяных и ледяных избушек к Коту для совета и знай одно себе: дружно Копоулу подхрапывают.Который ворон летает за море и приносит живую и мертвую воду, вещий за все зимовье — от ноября до февраля — даже ни разу не каркнул и только на Наума — в именинный кошачий праздник показался в Кощеевом царстве: сам пришел в гости к коту Копоулу.А который кузнец Требуха сковал Бабе-Яге тонкий голос, еще третьего года пирогами объелся и приказал долго жить после Никольщины.Не надо Копоулу колдовской неодолимой защиты.Глаза Алалея и Лейлы — не злые, не сглазят.— А кто вас знает! — говорил Копоул, принимая слова их в досаду, и сам крепко держался за лапу слепого крота.
Расседает земля от мороза.Тяжки и плящи морозы.В чистом поле белеют снега. И лишь ель и сосна зеленят белую зиму.А в метельные ночи старый черт закрывает месяц косматою шапкой, и метель, набрав снега, размахнется комом и пустит в окошко.От ноября до февраля — волчье темное время.Стучат зубами голодные волки.— Копоул Копоулыч, не косоурьтесь, расскажите-ка сказку! — просит Лейла.И знает Копоул, знает и перезнает много всяких докук и балагурья, да чуфырится: как можно, ведь тысячу и одну ночь терся кот в коленях у Шехерезады, когда рассказывала Шахриару сказки Шехерезада!— Это ни к чему не поведет, это, похоже, не выйдет! — вот и весь сказ Копоула: и на речи не ставится и на сговор не сдается.Скуки ради ходят Алалей и Лейла из горницы в горницу, смотрят в окно. И сколько раз, провожая студеные дни, нетерпеливые, они пересчитывали лысых, чтобы на двенадцатого лысого мороз пересел. Не слушал мороз Алалея и Лейлы: нагуляется по двору, засядет и сидит трескун на Кощеевом озере, выставит ветру свой красный нос.
Расседает земля от мороза.Тяжки и плящи морозы.Кует зима звездный небесный свод.Днем, как и ночью, норовил Кот поспать, похрапеть, поваляться, позевать, потянуться, и уж ты от Кота ничего не добьешься — ни за холодную воду. Но нападал добрый стих: вдруг раздобрится Кот, поведет долгим усом, — и начинается сказка, ладно удуманная, хорошо улаженная, зимняя копоулова сказка. Упырь Упырь — см. Живую Старину, 1897. Вып. 1. (Статья Юлиана Яворского). Народные поверья дают следующее объяснение происхождения Упырей: если беременная женщина посмотрит в церкви во время Великого выхода на священника, несущего чашу, то ее дитя будет упырем. Упырь по смерти своей между полночью и первым петухом выходит из могилы и ходит к тем, кто ему люб, и высасывает у них кровь или заманивает их в могилу и там это делает, для ограждения от Упыря откапывают его гроб, отрезают ему голову и кладут ее между ногами трупа, прибивают голову или сердце осиновым колом или железным гвоздем ко дну, и тогда Упырь не может тронуться из могилы. (АМР)
Не ведьма Дундучиха застилает на ночь стол скатертью, не ступой закостила наброжая — кроет землю белый снег, летят-падают хлопья надранными лохмотьями, воет, вьется вьюга, выбухает вихорь, метет метель-поземелица, закуделила.Третий день и грустна и печальна коротает дни в серебряном тереме царевна Чучелка.Третий день, как печален и грустен уехал царевич Коструб за Лукорье.За морем Лукорье, там реки текут сытовые, берега там кисельные, источники сахарные, а вырии -птицы Вырии-птицы — весенние птицы. Вырей, Ирей — сказочная страна, где нет зимы.
Ир — весна. В Поучении Владимира Мономаха: «И сему ся подивуемы, како птицы небесныя из ирья идут». (АМР)
не умолкают круглый год.Полпути не проехал царевич, занемог в дороге и помер. И в чужом краю его схоронили.Вот среди ночи слышит царевна, под окном кто-то кличет:— Чучелка, Чучелка, отвори!Вся зарделась царевна: узнала Коструба.Думает царевна: «Это он, это жених, царевич вернулся с дороги!» Встала. Отворила.— Бери свои белые платья, жемчуг. Я в чужом краю завоевал себе землю, мой подземный дворец краше Лукорья.Надела Чучелка белые платья, жемчуг. Спешит на крыльцо.А он ее за руку и на коня.Взвился конь и помчались.Мчатся. Мчится царевич с царевной. Страх змеей заползает на сердце: видит царевна, под нею не конь, таких не бывает, а ветер.Ветер-вихорь несет их сквозь темные леса, сквозь мхи и болота — ржавцы болота в шары-бары — пустое место.Поравнялись с церковью, повернули на кладбище.Тут конь исчез.И вдвоем остались они над могилой: царевич Коструб и царевна. А в могиле чернеет из-под снега дыра.— Вот мои земли, там мой дворец, там мы отпразднуем свадьбу: дни будут вечны и пир наш веселый без печали, без слез… — полезай!— Нет, — отвечает царевна, — я дороги не знаю, ты — наперед, я — за тобою.Послушал царевич царевну, пропал в могиле.И одна осталась царевна над черной дырой. Сняла с себя платья — да в могилу.— На же, тяни за собою. Вот белые платья, вот жемчуга! — и, сбросив в могилу все до сафьянных сапожков, заткнула дыру, да бежать без дороги по снегу, сама не знала куда.Летела царевна, летела — вдалеке огонек мелькает — прытче бежит. Добежала, смотрит: изба — одна одинока изба стоит среди поля. Бросилась к двери, вломилась в сени, да в горницу…Мертвец на лавке лежит, больше нет никого, и светит свеча.Царевна со страха на печку, забилась в угол, сидит тихонько.А там на кладбище, а там на могиле обманутый вышел из гроба царевич. Созвал Коструб мертвецов и полетел с мертвецами вслед по царевну.Прилетел до избы, кричит через окно:— Мертвец, отвори мертвецу! Будем с живым пир пировать!Зашевелился мертвец: то ногой, то рукой поведет. А потом с лавки как встал и пошел, дверь отворил.И нашло мертвецов полным-полна изба. Окружили печь, кличут царевну:— Вылезай, вылезай — будем пир пировать!— У меня нет рубашки и сафьянных сапожков, принесите мне: там они на могиле! — говорит мертвецам царевна.Посылает царевич мертвеца на могилу.И вернулся мертвец, принес и рубашку и сапожки.И опять кличут царевну.А она им: то, говорит, рукавичек нет, то платка у нее нет, то пояса…Но мертвецы ей все из могилы достали: все платья, весь жемчуг до последней крупинки.Кличут царевну:— Вылезай, вылезай — будем пир пировать!И надела царевна белые платья, жемчуг, — вышла. Вышла царевна. И в кругу мертвецов замерла.А! как обрадован мертвый живому!— Я тебе верен за гробом, — целовал царевну мертвый царевич, и с поцелуем живая кровь убывала — теплая кровка текла в его холодные синие жилы.Третьи петухи пропели — мертвецы разлетелись по темным могилам, там, в могилах, облизывали красные губы.Не вернулась царевна в свой серебряный терем. Нашли Чучелку утром — белая, как белый снег, без единой кровинки, далеко в чистом поле в мертвецкой избе.
Вьется вьюга и воет, валит и, опрокидывая, руша, сбивает с ног. Разворотила, нелегкая, дубья-колодья, замела дверь, засыпала окна — хоронит серебряный Чучелкин терем.Холодна зима — белый снег. Сон-трава Сон-трава — Anemone pratensis. См.: Н. Ф. Сумцов. Этнограф. заметки. Этн. обоз. III. (АМР)
Дождались весенней поры. Уходила зима.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19