Веки оленёнка затрепетали. Он издал довольный, похожий на стон звук, и уронил голову. Джоди на цыпочках вышел из сарая, направился к поленнице и наколол тонких смолистых лучин для растопки. Подправил поленницу. Затем набрал охапку дубовых дров и отнёс матери на кухню.
– Я как надо снял сливки, ма? – спросил он.
– Как надо.
– Сенокрыл захворал, – сказал он.
– Правда?
– Лем не пустил меня к нему. Лем один из всех злобится на нас, ма. Из-за девчонки Оливера.
– Ну-ну.
– Мельничное Колесо сказал, он даст мне знать, и я смогу пойти потихоньку навестить Сенокрыла, когда Лема не будет дома.
Она рассмеялась.
– Ты сегодня говорлив, ровно старуха какая. – Она прошла к очагу и мимоходом слегка коснулась его головы. – Мне самой не знаю как хорошо, я уж не чаяла, что отец доживёт до рассвета.
Кухня дышала покоем. Послышалось звяканье сбруи. Бык прошёл с поля в ворота и направился на скотный двор, устраивать Цезаря на полуденный отдых.
– Пойду подсоблю ему, – сказал Джоди.
Но не желание помочь, а оленёнок выманил его из уюта и спокойствия дома. Он тихонько скользнул в сарай и как зачарованный стоял перед чудом его существования – и владения им. Вернувшись с Быком со скотного двора, он поманил Быка за собой:
– Только смотри не вспугни его. Вон он…
Не в пример Пенни, Бык проявил неприятное равнодушие к оленёнку. И это было понятно: перед его глазами прошло столько любимцев Сенокрыла.
– Скорей всего, он одичает и убежит, – только и сказал Бык и пошёл мыть руки.
У Джоди захолонуло на сердце. Он побыл немного с оленёнком, затем оставил его и тоже пошёл умываться. От прикосновений к оленёнку на его руках остался лёгкий островатый травяной дух. Ему не хотелось смывать его, но он сообразил, что матери это может совсем не понравиться.
Мать смочила волосы и причесалась к обеду – не из кокетства, а из чувства собственного достоинства. Поверх своего коричневатого ситцевого платья она надела чистый фартук из мешковины.
– Потому как работает у нас только Пенни, – сказала она Быку, – еды у нас не так много, как у вас. Но мы всё же едим чисто и пристойно.
Джоди быстро взглянул на Быка, не обиделся ли он, Бык навалил в тарелку овсяной каши и проделал посередине дыру для яичницы и подливки.
– Обо мне не беспокойтесь, голубушка. Сегодня вечером мы с Джоди пойдём пошляться и принесём вам кучу белок, а то и индюшку. Я видел индюшачьи следы на краю горохового поля.
Матушка Бэкстер наполнила тарелку для Пенни и поставила к ней чашку молока.
– Отнесёшь это ему, Джоди.
Он пошёл к отцу. При виде тарелки Пенни затряс головой.
– С души воротит даже смотреть на это, сын. Сядь-ка рядом да покорми меня, – хватит ложки каши и молока. Мне тяжело подымать руку.
Опухоль с его лица сошла, но рука всё ещё была втрое толще нормального, а дыхание затруднено. Он съел несколько ложек каши, выпил молока и жестом велел убрать тарелку.
– Как у тебя с малышом, всё в порядке?
Джоди рассказал, как он устроил оленёнка.
– Ты выбрал хорошее место. Как ты решил назвать его?
– Прямо не знаю. Я хочу, чтобы у него было какое-нибудь особенное имя.
Бык и матушка Бэкстер вошли в спальню посидеть с больным. День был жаркий, солнце стояло высоко, дел спешных не было.
– У Джоди беда: не может придумать имя для новорожденного Бэкстера, – сказал Пенни.
– Слушай-ка, что я тебе скажу, Джоди, – обратился к нему Бык. – Вот увидишься с Сенокрылом, он и подберёт тебе имя. У него на такие штуки слух, совсем как у иных слух на скрипку. Он тебе ладное имя подберёт.
– Иди пообедай, Джоди, – сказала матушка Бэкстер. – Этот пятнистый отвёл твои мысли даже от еды.
Он отправился на кухню, наполнил тарелку и пошёл с нею в сарай. Оленёнок всё ещё дремал. Он сел возле него и принялся за обед. Он окунул пальцы в приправленную жиром кашу и протянул оленёнку, но тот лишь понюхал и отвернулся.
Под стропилами жужжали осы-землеройки. Джоди съел всё подчистую, отставил тарелку и улёгся рядом с оленёнком. Он обнял его за шею. Ему казалось, что отныне он не будет одинок.
Глава шестнадцатая


Оленёнок отнимал у Джоди немало времени. Он повсюду ходил за ним по пятам, при колке дров лез под самый топор. Джоди было поручено доить корову. Приходилось выпроваживать оленёнка со скотного двора, и он стоял у ворот, глядя между перекладинами и блея всё время дойки. Джоди с таким старанием отжимал соски Трикси, что она возмущённо брыкалась. Каждая чашка молока означала больше еды для оленёнка. Джоди казалось, что он растёт прямо на глазах. Оленёнок твёрдо держался на маленьких ножках, скакал, тряс головой и хвостом. Они бурно возились и под конец без сил падали на землю отдохнуть и остынуть. Погода стояла жаркая и влажная. Пенни парился в постели. Бык приходил с поля взмокший от пота. Он сбрасывал с себя рубашку и работал голый по пояс. На груди его густо росли чёрные волосы. Пот блестел на них, словно капли дождя на сухом чёрном мху. Когда матушка Бэкстер могла быть уверена, что рубашка ему не понадобится, она стирала её и вешала на самый солнцепёк.
Дом был до того полон Быком, что казалось, того и гляди, потолок выпятится.
– Первый-то раз я аж испугалась, как увидела утром эту бородищу да грудь, – сказала она Пенни. – Ну, думаю, не иначе как в дом ввалился медведь.
Её ужасало, сколько еды он уминал трижды на дню. Но ей грех было жаловаться, потому что он с лихвой возмещал свой прокорм работой и дичью, которую ей приносил. За ту неделю, что он пробыл на росчисти, он обработал кукурузу, коровий горох и сладкий картофель. Он расчистил два акра новой земли на западной стороне, срубил с дюжину крупных деревьев – дубов, сосен и ликвидамбров – и бесчисленное множество молодых деревцов, сжёг пни и разделал поваленные деревья так, чтобы Джоди и Пенни легко могли распилить их на дрова двуручной пилой.
Силы возвращались к Пенни медленно. Опухоль, вызванная действием яда, спала. Кожа на месте укуса и там, где были сделаны надрезы, чтобы сбросить отравленную кровь, шелушилась. Но при малейшем усилии Пенни чувствовал тошноту, сердце начинало молотить, словно колёса парохода на реке, он хватал ртом воздух и ощущал неодолимый позыв лечь ничком и отдышаться. Он весь был сплошные нервы, натянутые, словно струны, на хрупкую раму.
На Джоди присутствие Быка влияло так сильно, что он был словно в лихорадке. Уже оленёнок сам по себе мог привести его в горячечное состояние. А от обоих их, вместе взятых, он ходил как в тумане. Он брёл от Пенни к работающему Быку, от него к оленёнку, затем начинал круг сначала.
– Тебе надо замечать за Быком, как он работает, чтобы, когда он уйдёт, самому всё делать, – говорила мать.
Между ними троими молчаливо подразумевалось, что Пенни должен быть избавлен от всех забот.
Утром восьмого дня своего пребывания на росчисти Бык позвал Джоди на кукурузное поле. Ночью на нём побывали мародеры. Початки на половине одного ряда были оборваны. Посередине ряда лежала кучка листовых обвёрток.
– Знаешь, кто это сделал? – спросил Бык.
– Еноты?
– Чёрта с два! Лисицы! Лисицы любят кукурузу ещё поболе меня. Эти твари приходили сюда ночью вдвоём или втроем и устроили себе чистый пикник.
Джоди расхохотался:
– Лисий пикник! Вот бы посмотреть!
– Не смотреть тут надо, а прийти ночью с ружьём и проучить их! – строго сказал Бык. – Сегодня ночью мы их накроем. Тебе следует набираться ума-разума… А до этого, ввечеру, заберём мёд из дерева с дуплом, что возле провала, и ты научишься проделывать всё сам.
Весь день Джоди был как на иголках. Охота с Быком – это было нечто совсем другое, чем охота с отцом. Во все, что бы ни делали Форрестеры, они вносили возбуждение, извинчивавшее Джоди и заставлявшее его волноваться. Всем их предприятиям неизменно сопутствовали шум и суматоха. Охота с Пенни давала большее удовлетворение, чем одна только гоньба. На охоте с ним у тебя всегда было время рассмотреть птицу, пролетающую над головой, услышать, как в болоте ревёт аллигатор. Как жалко, что Пенни не может пойти с ними забирать мёд с пчелиного дерева и выслеживать воровок-лисиц. В середине дня Бык пришёл с заново расчищенного участка. Пенни спал.
– Мне понадобится ведро из-под сала, топор и куча тряпья для дымника.
Лишних тряпок, да ещё чтобы много, никогда не водилось в хозяйстве Бэкстеров. Платье носилось, латалось и штопалось до тех пор, пока не расползалось лохмотьями. Мешки из-под муки шли на передники, кухонные полотенца, накидки для кресел, которые матушка Бэкстер расшивала зимними вечерами, на подкладки для лоскутных одеял. Бык с отвращением взглянул на горсточку тряпья, которую она ему подала.
– Ладно, попробуем обойтись мхом, – сказал он и пошёл со двора вместе с Джоди.
Оленёнок следовал за ними.
– Ты хочешь, чтобы пчёлы насмерть зажалили твоего детёныша, будь он неладен? Запри его.
Джоди нехотя отвёл оленёнка в сарай и прикрыл дверь. Ему страшно не хотелось разлучаться с ним даже ради охоты за мёдом диких пчёл. Ему казалось несправедливым, что Пенни нет с ними. Он присматривался к этому пчелиному дереву всю весну. Ждал только срока, когда пчёлы соберут нектар с жёлтого жасмина, тутового дерева и падуба, с цветов пальм и мелии, с дикого винограда и персиковых деревьев, с боярышника и дикой сливы. Но ещё достаточно будет цветов, с которых они смогут собрать зимний запас. Магнолии и гордонии стояли в полном цвету. Скоро к ним должны присоединиться сумах, золотарник и астры.
– Знаешь, кто прямо-таки загорелся бы пойти с нами за мёдом? – спросил Бык. – Сенокрыл. Он работает среди пчёл так спокойно, что кажется, будто они приносят ему соты в подарок.
Они были уже у провала.
– Просто не понимаю, как вы живёте, таская воду так далеко, – сказал Бык. – Ежели б я не собирался домой, я бы помог вам вырыть колодец у дома.
– Ты собираешься домой?
– Ну да. Мне тревожно за Сенокрыла. Да к тому ж со мною это впервые, чтобы я так долго обходился без виски.
Пчелиным деревом была мёртвая сосна. На половине её высоты зияло глубокое дупло, через которое влетали и вылетали дикие пчёлы. Она стояла с северного края провала. Бык задержался у купы живых дубов, чтобы набрать несколько охапок зелёного испанского мха. У подножия сосны он указал на кучку перьев и сухой травы.
– Тут пробовали свить гнездо древесные утки, – сказал он. – Но пчёлы их прогнали.
Он принялся рубить сосну. Где-то высоко-высоко над землей возникло гудение, словно заработало погремками целое логово гремучих змей, – отдалённое, бурное гудение. Эхо ударов металось по провалу то в одну, то в другую сторону. Белки, дотоле тихо сидевшие на пальмах и дубах, подняли возмущённый галдеж. Пронзительно кричали сойки. Сосна содрогалась. Гудение переросло в рёв. Пчёлы, словно мелкая дробь, со свистом проносились над их головами.
– Сделай мне дымник, мальчуган, да поживей! – крикнул Бык.
Джоди скатал в ком тряпки и мох, открыл рожок с трутом, который дал ему Бык, и вступил в единоборство с куском стали и кремнем. Пенни всегда так искусно высекал огонь, мелькнула у него лихорадочная мысль, что ему ни разу не приходилось браться за это самому. Искры так и летели на пережжённую ветошку, но дул он на них с такой силой, что они угасали, едва успев сесть на ткань. Бык бросил топор, подбежал и взял у него кресало и огниво. Он ударял сталью о кремень так сильно, как Джоди, зато дул на затлевшую ветошку с осмотрительностью, для Форрестера прямо-таки поразительной. В конце концов ветошка вспыхнула, и Бык поднёс огонь ко мху. Мох задымился, не разгораясь пламенем.
Бык вернулся к сосне и что есть мочи замахал топором. Блестящее лезвие так и врубалось в прогнившую сердцевину. Длинные волокна расщеплялись, рвались, дрожали. Сосна взревела, словно обрела голос, чтобы вскричать при падении, и с треском рухнула на землю. Пчёлы тучей кружились над её мёртвым зияющим сердцем. Бык схватил дымник и, что было совсем неожиданно при его огромной фигуре, стремительно, словно ласка, метнулся к поверженному дереву. Он тычком сунул дымящий комок мха в отверстие и как сумасшедший кинулся прочь, более чем когда-либо похожий на бегущего вперевалку медведя. Он взвыл и принялся хлопать себя по груди и плечам. Глядя на него, Джоди невольно расхохотался. Но тут его шею ожгла острая струйка огня.
– Давай в провал! – крикнул Бык. – К воде!
Они ссыпались вниз по крутому откосу. Прудок на дне из-за бездождья обмелел. Вода не закрывала их целиком, когда они легли в него. Бык зачерпывал пригоршнями грязь и обмазывал ею волосы и шею Джоди. Его собственная густая растительность служила ему достаточно надёжной защитой. Несколько пчёл полётели за ними вдогонку и теперь упорно кружили над ними. Через некоторое время Бык осторожно поднялся.
– Теперь им впору затихнуть, – сказал он. – А мы ну просто пара свиней, да и только.
Их штаны, лица, рубахи были залеплены грязью. Джоди повёл Быка вверх по южному склону провала к стиральным лоткам. Они прополоскали одежду и умылись.
У Быка было пять или шесть укусов, Джоди отделался двумя. Они приближались к пчелиному дереву с опаской. Дымник был заложен как надо. Густой дым одурманил пчёл. Они медленно ползали вокруг отверстия дупла, отыскивая матку.
Бык расширил отверстие и обрубил края охотничьим ножом. Он очистил дупло от сора и щепок и опустил в него нож. Он повернулся, изумлённый.
– Сегодня у нас великий день! Там целая лохань мёду. Дерево полно им.
Он достал золотистый, сочащийся мёдом комок. Сам сот был грубый и тёмный, но мёд был светлее очищенного сахарного сиропа. Они наполнили ведро из-под сала и на шесте принесли его домой. Для второго захода матушка Бэкстер дала им кипарисовую бадью. Бык за всю свою жизнь не мог упомнить такого большого сбора мёда с одного дерева.
– Вернусь завтра домой и расскажу своим, мне не поверят, – сказал он.
– А с собой мёду вы разве не возьмёте? – спросила матушка Бэкстер.
– Не больше, чем можно унести в желудке. Я уже приглядел два-три дерева на болоте. Вот коли с ними не будет удачи, приду к вам попрошайничать.
– Вы по-соседски выручили нас, – сказала матушка Бэкстер. – Может быть, мы когда-нибудь разбогатеем и сможем отблагодарить вас.
Бык был явно чём-то обеспокоен. За ужином он без конца шаркал ногами, а после принялся мерять шагами комнату. Он поглядел на небо.
– Ясная будет ночка, как раз впору отправиться, – сказал он.
– Отчего ты так вдруг забеспокоился? – спросил Джоди.
Бык приостановился.
– Находит на меня такое. Мне нравится бывать то здесь, то там. Какое-то время мне хорошо на новом месте, а потом вдруг чувствую – невмоготу, да и только. Бывало, как попадешь с Лемом и Мельничным Колесом в Кентукки, лошадьми торговать, то, ей-богу, места себе не находишь, так домой хочется. – Он помолчал, глядя на закат, затем тихо добавил: – Я очень тревожусь за Сенокрыла. У меня такое чувство… – он ударил себя кулаком по груди, – …что ему плохо.
– Но тогда кто-нибудь приехал бы.
– В том-то и штука. Не знай они, что твой отец болен, они бы запросто приехали. А так они знают, что твоему отцу надобна помощь, вот и не хотят отрывать меня, ежели у них какая-нибудь дурная или тревожная новость.
Он в беспокойстве ждал темноты. Ему хотелось покончить с делами и уйти. Джоди помог ему приготовить смолистой щепы для жаровни. Потом они прошли к Пенни.
– Ежели бы вы собирались за пантерой, – сказал он, – ей-богу, я увязался бы за вами, до того мне полегчало.
– Будь со мной собаки, я бы взял тебя на охоту за пантерой, – сказал Бык,
– Ну, моя-то пара утрет нос всей вашей своре. К слову сказать, – с невинным видом добавил отец, – как вы управляетесь с той дрянной собачонкой, которую я вам сторговал?
– Эта собака оказалась самой быстрой, самой отменной, самой неутомимой и самой смелой из всех собак, которые у нас были и есть, – растягивая слова, проговорил Бык. – Ей была нужна только выучка.
Пенни хмыкнул.
– Рад, что вы сумели довести её до ума, – сказал он. – Где она сейчас?
– Видишь ли, она была так чертовски хороша, что засрамила всех наших собак, и под конец Лем не выдержал, отвёл её в заросли и пристрелил, а потом захоронил ночью на вашем кладбище.
– То-то я заметил новую могилу и было подумал, что вам стало негде хоронить, – с серьёзным видом проговорил Пенни. – Я сделаю из камня надгробье, дай только поправлюсь. Вырежу на нем: «Здесь покоится Форрестер, оплаканный всеми родными». – Он широко ухмыльнулся и хлопнул рукой по одеялу. – Сдавайся, Бык, – сказал он. – Сдавайся.
Бык вытер бороду.
– Ладно, – сказал он. – Пусть это была шутка, я согласен. Только не жди от Лема, что он посмотрит на это иначе, как на преднамеренное оскорбление.
– Долой недобрые чувства, – сказал Пенни. – Я не держу на вас зла и надеюсь, вы тоже не будете злопамятны, ни Лем, ни кто другой.
– Лем не такой. Он принимает всё близко к сердцу.
– Это печально.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41