Эта война не может продлиться дольше. К сбору урожая с ней будет покончено.Эдмунд встал.– Сомневаюсь, что даже твое присутствие в армии ускорит завершение войны к этому сроку, – гневно произнес он. – Я крайне возмущен тем, что ты добровольно идешь сражаться. Твое место дома, в имении, которое я доверил тебе. Если бы я знал, сколь низко ты ценишь этот дар, я бы распорядился им более осмотрительно.Фрэнсис в изумлении уставился на отца.– Сэр, – запротестовал он, – вы просто не понимаете…– Я отлично все понимаю. Я отправил тебя в Лисий Холм, потому что ему угрожала опасность, и я считал твое присутствие там необходимым для его защиты. А ты бросил его на попечение беременной женщины и нескольких слуг! Следовательно, я вынужден считать, что либо ты сомневаешься в правильности моего суждения, либо тебе совершенно безразличен мой дар.Фрэнсис побагровел от гнева и страдания.– Нет, сэр, ни то и ни другое, – страстно ответил он. – Я полагал, что войдя в лета, я вправе иметь собственное мнение о том, в чем более всего состоит мой долг.– И ты еще смеешь говорить мне о долге?! Да разве ты не знаешь, что первый долг сына – повиноваться своему отцу? Все, чем ты владеешь, ты получил из моих рук! А может быть, ты замыслил проложить себе в этом мире иной путь, поскольку ты так крепко полагаешься на свое суждение и так мало – на мое?Фрэнсис уже готов был выпалить не менее резкий и гневный ответ, но тут его внимание отвлекли какое-то неожиданное движение и возглас. Гетта вонзила иголку себе в палец и вскочила на ноги, держа руку далеко на отлете, чтобы не закапать кровью свое шитье. Со стороны это выглядело ничтожнейшей случайностью, но когда Фрэнсис взглянул на нее, она перехватила его взор и с мольбой в глазах покачала головой. Никто не заметил этого жеста, кроме него, и потому Фрэнсис, прикусив губу, лишь пробормотал негромко:– Нет, сэр. Эдмунд отвернулся.– Я еще поговорю, с тобой попозже. Не возвращайся в Йорк, пока не повидаешься со мной… возможно, у меня будут кое-какие поручения для тебя в городе.С этим он и оставил их. После недолгого молчания Мэри-Эстер мягко сказала:– Фрэнсис, ты поступил нехорошо.– Он обвинил меня в неблагодарности, – сердито пробурчал Фрэнсис.Мэри-Эстер покачала головой.– А в чем ты едва не обвинил его? В измене? Я же видела, что эти слова уже трепетали у тебя на губах. И если бы Гетта тебя не остановила, ты бы высказал ему свои взгляды на долг мужчины перед его королем, – она посмотрела на Гетту, сосавшую палец. – Бедный мой ягненочек… больно?– Не очень, – отозвалась Гетта.Анна, толком не понимавшая, что происходит, вскочила и зашагала туда-сюда по комнате.– По-моему, отец больно уж зло говорил с бедным Фрэнком. Будь я мужчиной, я бы тоже вступила в королевскую армию… И к тому же Фрэнк, по-моему, выглядит просто замечательно со своими офицерскими нашивками, – она снова кинулась к брату и с нежностью повисла у него на шее. – Ах, дорогой Фрэнк, почему бы тебе не привезти сюда кого-нибудь из своих друзей-офицеров? Пригласи их в гости, ну, пожалуйста, пожалуйста! Мы теперь вообще никого не видим, и отец так неприветлив, что никто с нами и не общается. Я ведь никогда не выйду замуж, если не познакомлюсь с какими-нибудь молодыми людьми.– Перестань, Анна, не подобает тебе так говорить, – резко оборвала ее Мэри-Эстер.Но Анна ничуть не смутилась.– Да-да, – продолжала девушка, – я слышала, что лорд Ньюкасл – весьма элегантный джентльмен, настоящий придворный. А если бы он устроил здесь свой штаб, то, возможно, он стал бы устраивать приемы, и тогда Фрэнсис мог бы брать меня с собой.– Ах, Анна такая глупая со своей вечной болтовней про танцы и приемы, – вступил в разговор Ральф. – Солдатам некогда танцевать с глупыми девчонками. Солдаты маршируют, сражаются и одерживают славные победы, правда, Фрэнк? Ты возьмешь меня в свой полк, Фрэнк? Я знаю, что ты можешь взять меня.– Ты пока еще слишком молод, – ответил Фрэнсис. – Тебе придется подождать несколько лет.– Тьфу ты! Да к тому времени и война закончится, – сердито проворчал Ральф.Позже, после того как Фрэнсис возвратился в город, Мэри-Эстер пришла к Эдмунду, находившемуся в комнате управляющего. Она рассчитывала застать его за работой, но он просто сидел, уставившись в горящий камин. Отблеск огня окрасил его волосы в розовато-золотистый цвет, а языки пламени, отражавшиеся в глазах, делали их похожими на первые вечерние звезды в разгар лета. Эдмунд не поднял глаз, когда она вошла, и Мэри-Эстер решила, что муж сердится. Но когда к нему подбежал Пес, Эдмунд рассеянно погладил его огромную серую голову и потянул собаку за угли, а Пес с удовольствием уткнулся мордой в ладонь хозяина.– Ну, – начал Эдмунд, – ты явилась, чтобы тоже упрекать меня?Мэри-Эстер не знала, что ей следует сказать. Она совсем не ожидала от него таких слов.– Ты был суров с ним, – нерешительно проговорила она.– А разве я не должен быть суров в случае непослушания?– Но он делает лишь то, что велит ему совесть.Теперь Эдмунд поднял взгляд, и Мэри-Эстер была потрясена враждебностью в его глазах. Ей вдруг захотелось развернуться на каблуках и пуститься бежать, но это выглядело бы нелепо. Да и куда она могла убежать? Как вообще могла она убежать от него, ее собственного мужа?– Странно слышать это из ваших уст, мадам, – промолвил он. – Если бы все люди слушали только свою совесть без должного повиновения власти, то что бы тогда сталось со всеми нами? Я считаю, что первой заповедью каждого паписта является повиновение. Тому, кто повинуется, не нужна никакая совесть.– Но, Эдмунд… – запротестовала Мэри-Эстер.– Вы рассуждаете, как сепаратистка, мадам. Неужели у каждого должны быть собственные жизненные правила? Уж от кого, от кого, а от вас я не ожидал подобных мыслей.– Эдмунд, – негромко вскрикнула она, не понимая причины его озлобления. – Ты ведь знаешь, что я не папистка. Ты ведь знаешь…– Что я должен знать? Для меня в этом нет никакой разницы. Ты проводишь половину жизни там, в часовне, стоишь на коленях, бьешь поклоны, крестишься, возносишь хвалы Господу… Кто кладет свежие цветы в часовне Пресвятой Девы, а? А твоя дочь… ты поощряешь ее в этом вздорном идолопоклонстве перед ее садом! Я видел, как слуги приносят туда подношения, словно это языческий алтарь!– Эдмунд, что это значит? С чего ты набросился на меня? Что я такого сделала?Он встал, кулаки его сжимались и разжимались, и Мэри-Эстер едва не отшатнулась от мужа. Внезапно она осознала, какой он большой и сильный. Она содрогнулась от ужаса и страстного желания, и лишь огромным усилием воли ей удалось сохранить спокойствие.– Ты всех нас здесь подвергаешь опасности, – продолжал Эдмунд. Он не повысил голоса, нет, она понимала, что он никогда этого не сделает, однако голос его дрожал от напряжения. – Неужели ты не понимаешь, в каком положении мы находимся? Мы за пределами города, мы беззащитны! На западе и на юге стоят крупные силы парламента. Довольно и того, что мой сын и твои кузены сражаются в королевской армии. Но теперь, когда здесь Ньюкасл, и Фрэнсис тоже с ним, в это будем втянуты и мы. Они нас пригласят, и как же мы сможем отказаться? Здесь будут встречи, обеды, они попросят денег и людей… и кто знает, чего еще?Мэри-Эстер была потрясена.– Но, Эдмунд… муж мой… что же ты предлагаешь? Ведь ты им не откажешь? Ты не примкнешь к мятежникам?– Мятежникам? Не знаю я никаких мятежников. Это люди, которые сражаются за то, во что они верят. За свободу от тирании и…– Против короля?! – воскликнула Мэри-Эстер. – Да это же измена!Эдмунд повернулся к ней так резко, что Пес навострил уши и зарычал, но ни он, ни она этого не заметили.– Замолчи! И не смей произносить при мне этого слова! Не забывай, кто ты такая!Мэри-Эстер, с трудом сдерживая себя, спокойно ответила:– Я помню, что я из семейства Морлэндов, а Морлэнды поколение за поколением проливали свою кровь за короля!Наступило молчание, а потом раздался его голос, подобный вздоху:– Тогда нам пора остановиться, – какое-то мгновение они пристально смотрели друг на друга, а потом Эдмунд продолжил более мягко: – Я не знаю, кто в этой войне прав, а кто – нет. Я не могу даже пытаться судить об этом. Я знаю, что король сделал много такого, что, по-моему, было неправильным. Я знаю, что полномочия парламента были ограничены способом, который мне не по душе. Я англичанин, и свобода – это наше наследие. Но я еще и Морлэнд, ты об этом не забыла, Мэри? – то, что он назвал ее по имени, было в своем роде просьбой, и от этого Мэри-Эстер затрепетала, хотя она и не знала, от гнева ли это, от страха или от любви, а то и от этого сразу. – Прежде всего я верю в себя, в свою семью, в Морлэнд. Меня ничто не волнует в этом противостоянии короля и парламента. Меня беспокоит лишь то, чтобы принадлежащее мне было сохранено для моих детей и детей моих детей. И кто бы ни победил, король или парламент, я хочу, чтобы победитель не смог бы отобрать у меня то, что принадлежит мне. Теперь ты меня понимаешь? Мэри-Эстер в ужасе смотрела на него.– Понимаю, – ответила она.Ее потрясло то, о чем она не могла сказать, слова, которыми она не могла воспользоваться, ибо он был ее мужем, и она любила его, да и двадцатилетняя привычка не допускала такой вольности. Для нее вопроса о правоте и неправоте вовсе не стояло: король был королем, помазанником Божиим, и долгом каждого, в особенности – каждого Морлэнда, было защищать короля. Делать же противоположное… Слово «измена» подразумевало не только преступление, но и грех против всего порядочного в роде человеческом – грех против верности, чувства благодарности, любви, благочестия, веры… Это слово подразумевало самое дурное, что только способен сотворить человек. Господь, Король и Церковь были едины, и ее жизнь принадлежала каждому из трех в отдельности столь же полно, как и всему их триединству.– Я понимаю, – повторила она, – что до сих пор я тебя совсем не знала, хотя и пробыла твоей женой почти двадцать лет.Эдмунд взывал к пониманию… что ж, вот она и бросила свое понимание ему в лицо. Он, в свою очередь, сделался холодным и неприступным.– Во всяком случае, раз уж ты моя жена, тебе подобает знать, что ты обязана быть мне предана и послушна.Мэри-Эстер слегка выпрямилась, словно солдат, которого отчитывают.– Да, это я знаю.Гордо подняв голову, она взяла Пса за ошейник и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь. И так же, не опуская головы, Мэри-Эстер прошествовала по коридору в часовню. И там самообладание покинуло ее. Опустившись на свое обычное место и сложив на коленях руки, она заплакала навзрыд, убитая горем. Слезы струились по ее щекам: она была слишком горда, чтобы прятать лицо в руках.Вид королевского имения был ослепителен: от тысяч свечей в Большом зале было почти так же светло, как от солнечных лучей: яркие краски, очаровательные дамы и галантные кавалеры, музыка, танцы, смех, на редкость уместные и изящные забавы… Общими усилиями лорду Ньюкаслу и королеве Генриетте-Марии Генриетта-Мария (1609–1669) – французская принцесса, сестра короля Людовика XIII. Выйдя в 1625 году замуж за Карла I и став английской королевой, демонстративно не приняла англиканского вероисповедания, оставшись католичкой, что, с точки зрения многих простолюдинов-пуритан, было едва ли не основным «обвинением» против короля и причиной их борьбы с ним

удалось воссоздать в Йорке довоенное и быстро исчезнувшее великолепие Уайтхолла. Уайтхолл – улица в Лондоне, где расположены (и в прошлом, и в настоящее время) основные правительственные учреждения, там же находится королевский дворец с одноименным названием. В переносном смысле понятие «Уайтхолл» обозначает английское правительство, власть в Англии

Королева возвратилась из Голландии с большой партией оружия и прочих припасов для королевской армии, а поскольку парламент удерживал все порты на юге, а также порт Гул на востоке, она высадилась в Бридлингтоне, где ее уже поджидал Ньюкасл с тысячью солдат, чтобы сопровождать обратно в Йорк. Там Генриетта-Мария должна была оставаться до тех пор, пока король не сможет прислать войско, чтобы забрать ее, поскольку путь между Йорком и Оксфордом пролегал через удерживаемую парламентом территорию. Ньюкасл никак не мог оставить Йорк – оба Ферфакса по-прежнему находились слишком близко от города.В этот вечер давался бал-маскарад в честь графа Монтроза, лидера сторонников короля в Шотландии, который прибыл посоветоваться с Ньюкаслом и засвидетельствовать свое почтение королеве. Ньюкасл воспользовался этим благоприятным случаем, чтобы заручиться поддержкой всех тех джентльменов, в которых он не был уверен. Косвенно предупрежденный Фрэнсисом, что отец может уклониться от встречи, Ньюкасл пошел на хитрость и преподнес приглашение, как знак внимания королевы. А для большей убедительности отправил его с вооруженным курьером. И в итоге Эдмунд Морлэнд с женой и двумя дочерьми явился пораньше в королевское имение, чтобы засвидетельствовать королеве свое почтение. То, что на балу должны были также присутствовать его старший сын и невестка, привело в замешательство всех, включая и самого Ричарда.Поначалу он возмутился. Как? Его смеют приглашать свидетельствовать свое почтение какой-то королеве-папистке?! Однако Кэтрин резко оборвала вспышку супруга легким жестом руки и после краткого глубокомысленного молчания приняла приглашение от имени их обоих. Когда они остались наедине, Ричард потребовал от жены объяснения.– Мы должны быть осторожны, муж. Положение у нас здесь непростое, и если мы будем противостоять твоему отцу слишком открыто, нас могут заставить покинуть дом.– Ну так давай уедем, – отважно выпалил Ричард. – Мы найдем друзей тех же убеждений, и они нас примут к себе. Мы можем отправиться в Гул или даже обратно в Норвич. Мы не должны подвергать риску наше дитя.Дело в том, что Кэтрин уже была беременна.– Вот именно, – подтвердила она, кивнув. – Мы не должны подвергать дитя опасности. Долгое путешествие, враждебность твоих родных, а также поспешное бегство могут привести к тому, что у меня случится выкидыш. Нет-нет, Ричард, мы должны остаться и до поры до времени не привлекать к себе внимания. У нас еще будет шанс, шанс завершить ту работу, для которой мы сюда посланы. Ты ведь не хочешь, чтобы мы оставили этот дом сейчас, когда наша задача еще не выполнена?– Но ведь мы, несомненно… мы разве не подвергаем опасности свои души? – спросил Ричард, сильно озадаченный.Кэтрин загадочно улыбнулась.– Ты должен положиться на меня, муж. Разве не я всегда вела тебя по пути истинному?Ричард не ответил, но на лице застыло выражение неуверенности. Он не мог понять, к чему ведет дело Кэтрин. Поначалу, когда она обратила его в истинную веру и приняла в ряды солдат, сражающихся за дело Господне, все казалось таким ясным, простым и легким. Но с тех пор все так запутывалось и запутывалось… Сначала женитьба: она сказала, что так необходимо, потом – обет воздержания. Приехав в Морлэнд, Ричард вообще перестал что-либо понимать. Они совсем не преуспели в своей работе по спасению душ. А потом Кэтрин неожиданно все-таки настояла на реальном осуществлении их брака, и с того времени они стали сущей мукой друг для друга. Ричард очень хорошо справлялся с полным воздержанием, но он никак не мог совладать со своего рода раздвоением между умственным отвращением к этому греховному акту и физическим наслаждением от него. А Кэтрин… она-то сама что при этом испытывала? Шла ли в ней такая же борьба? Подобные переживания целыми днями беспокоили и изводили Ричарда, он понимал, какой конфликт готовит ему каждая ночь. Все это действовало на него столь сильно, что он начал избегать общества своей дражайшей супруги, когда только мог, и проводил долгие часы в скачках и охоте на пустошах и в лесах.И вот теперь, приведя его в еще большее смятение, Кэтрин настаивала на том, чтобы они отправились на это сборище королевы-папистки, королевы, на которой лежала ответственность за все страдания добропорядочных англичан. Ибо каждому было известно, что король совершенно околдован ее дьявольскими чарами и, подстрекаемый ею, пытается затащить англиканскую церковь обратно в лапы Рима. Не принадлежа к людям утонченным, Ричард всегда двигался напрямик к тому, чего хотел, даже если сам чувствовал, что заблуждается. Ему пришлось просто смириться с тем, что у Кэтрин есть некая труднодостижимая цель, которой сам он не понимал, и это делало его глубоко несчастным.А вот того, что несчастны были также его отец и мачеха, не замечал никто, кроме них самих. Натянутые отношения, установившиеся между ними с того дня, как вернулся домой Фрэнсис, надежно скрывались, благодаря твердой решимости обоих супругов вести себя подобающим образом на глазах у членов семьи и слуг. Эдмунду это давалось легче, поскольку он никогда и не выказывал своей привязанности к жене на людях… ну разве что так, чтобы этого не заметил никто, кроме нее самой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49