Внезапно ей пришло в голову – как странно, что это она черпает силы от королевы, а не наоборот.
В понедельник к ним пришло новое известие – Джордж тоже был приговорен к смерти, как и ожидалось, но держал себя в суде благородно, отрицая все обвинения. Были определены даты казней: Нориса, Уэстона, Бреретона и Смитона на вторник, а Анны и Джорджа – на четверг. Дворян было приказано обезглавить, Смитона – повесить и затем четвертовать. Специально для Анны король приказал выписать палача из Кале, особенно искусного во владении мечом. Так как до сих Пор еще ни одна королева Англии не подвергалась казни, то не было и прецедента, но казалось важным, чтобы обычный топор был заменен чем-то другим. Анна ничего не сказала по этому поводу – она все еще, кажется, не совсем верила в то, что произошло, и перспектива обезглавливания представлялась ей столь же невероятной, что и сожжения.
Ее настроение передалось и фрейлинам, так что они шили, молились или просто беседовали, словно не обращая внимания на то, что произошло, стараясь не слышать стука топора снаружи, где плотники готовили эшафот для завтрашней казни. Вечером Кингстон сообщил им, что многочисленный клан Норисов предложил за Хэла колоссальный выкуп, практически все, что у них было, но король отказал.
Анна кивнула:
– Разумеется. Слишком поздно. Слишком поздно для всех.
– Кроме того, мадам, мне приказано попросить вас снять все ваши драгоценности и передать их кастеляну.
– Эти драгоценности – личный дар короля ее светлости, – резко ответила Мэри Уайат. – Это не собственность Короны.
– Тем не менее, мадам, – бесстрастно продолжал Кингстон, и Анна согласилась:
– Все правильно, Мэри. Этого и следовало ожидать. Теперь ведь я – осужденная преступница. Вот, мастер Кингстон, держите!
Нанетта подумала, что следовало отдать ему должное: он явно чувствовал себя неловко, когда королева расстегнула тройное жемчужное ожерелье и бросила в его ладони, за ним последовали ее кольца. Потом, поколебавшись, она положила руку на украшенный драгоценностями пояс и вопросительно подняла глаза на Кингстона. Он отрицательно покачал головой, покраснел и с поклоном удалился. Анна рассмеялась, видя его неловкость, – ее смеха он опасался больше всего.
Вечером он явился с вооруженным конвоем:
– Наденьте ваш плащ, мадам, – сказал он, – вас отвезут в Ламбет, для свидания с архиепископом Кентерберийским. Лодка ожидает вас.
– Зачем? – спросила Анна.
– Это приказ, подписанный секретарем короля. Мне не нужны другие объяснения, – холодно ответил Кингстон. – Ваши дамы могут сопровождать вас. Вы должны отправиться немедленно.
Анна пожала плечами, встала и через несколько минут все пятеро уже шли к Уотергейту – лондонцы называли его Вратами Предателей, так как именно по воде в Тауэр прибывали пленники, – чтобы сесть на ожидавшую их баржу.
– Никогда не думала, что мне придется покинуть Тауэр еще раз, – тихо проговорила Анна. – Так приятно вдохнуть свежий воздух за пределами этих стен.
– Что же нужно архиепископу? – спросила Нанетта.
– Не архиепископу, а королю, – ответила Мэри.
– Томас знает, что я невиновна, – сказала Анна, – он написал королю, когда меня арестовали, что он обо мне самого лучшего мнения, мне сообщила это миссис Казенс. Возможно... возможно, у него есть план, как помочь мне.
Нанетта и Мэри переглянулись – какая может быть надежда? В этой ситуации следовало хвататься за любую соломинку. Остаток пути до Ламбета они проплыли молча. Это был прекрасный вечер, теплый и свежий, солнце в золотых лучах садилось впереди них, так что фигура охранника на борту казалась вырезанной из черной бумаги на золотом фоне. Оба берега были покрыты цветами, и из зарослей тростника то и дело выплывали утки. Там, где солнце отражалось от воды, клубились облака пляшущей мошкары, и туда-сюда мелькали над водой ласточки, наполняя воздух своим писком, а чуть дальше слышалось вечернее карканье грачей, вьющих в вязах гнезда.
Нанетта видела, как жадно впитывает королева окружающий пейзаж – так страшно покидать этот цветущий мир, и еще ужаснее – в мае, когда всюду начинала бурлить жизнь. Когда они достигли Ламбета, уже совсем стемнело, и Нанетта радовалась этому – было бы жестоко возвращаться в Тауэр через этот сверкающий мир.
Их провели в потайное место, где их ожидал архиепископ. Анна упала на колени, и поцеловала его кольцо. Он суетливо поднял ее, некоторое время просто смотрел на нее полными слез глазами. Кранмер, в отличие от Кингстона, не прятал свои чувства под непроницаемой маской, он любил Анну и был ее исповедником, когда она еще жила в семье. Ныне священнику предстояло выполнить печальный долг, который предписывал ему закон, хотя втайне он был уверен в ее невиновности.
– Дитя мое, король приказал мне выслушать твое признание относительно выдвинутых против тебя обвинений, – начал он.
Анна слегка склонила голову набок:
– Он надеется, что я признаюсь в преступлении и тем облегчу его совесть? Но как же он может узнать о моих признаниях, Томас? Неужели он считает, что вы сообщите ему? – Кранмер явно чувствовал себя неловко. – Если это так, – мягко улыбнулась она, – он знает Томаса хуже, чем я. Разве вы не напомнили ему, что не можете нарушить тайну исповеди, Томас?
– Разумеется, ваша светлость, я сказал это королю.
– А он приказал в любом случае выслушать меня?
– Я пояснил, что это, может быть, даст вам облегчение, – объяснил архиепископ.
– Вы правы, – ответила Анна, – и я охотно исповедуюсь вам, мне нечего страшиться.
– Ваша светлость, – произнес Кранмер, затем сделал паузу и беспокойно огляделся вокруг, прежде чем продолжить. – Ваша светлость, я думаю, что мог бы спасти вас. У меня есть план – если только вы захотите выслушать его.
Даже в полутьме комнаты Нанетта увидела, как побледнела Анна. Ей предлагали жизнь – в такой момент!
– Продолжайте.
– Ваша светлость, если бы можно было доказать, что вы и король никогда не были женаты – по каноническому праву, для вашего союза были два препятствия: ваша помолвка с лордом Нортумберлендом и связь короля с вашей сестрой.
– Если бы я никогда не была замужем... – задумчиво проговорила Анна.
– То вы остались бы только маркизой Пембрук, и тогда ваша предполагаемая связь с этими джентльменами не могла бы рассматриваться как адюльтер, а в этом случае нет и оснований для измены.
– Понятно. И вы полагаете, что король согласится с этим?
Томас покачал головой:
– Не знаю, ваша светлость. Но по закону в этом случае вас должны отпустить, так как нет состава преступления. Если бы вы поклялись, что ваш брак был незаконным...
– И тогда Елизавета будет объявлена незаконнорожденной? – спросила Анна, поняв последствия этого.
– Она будет объявлена ею в любом случае, ваша светлость.
Анна кивнула.
– Тогда меня отправят в ссылку, как вы полагаете?
– Возможно, вам придется поселиться в монастыре, но там вы были бы в безопасности.
– Хорошо, Томас, я согласна. Готовы ли у вас бумаги? Тогда я подпишу их. Я не так горда, как Екатерина. Я молода и люблю жизнь. Если я смогу выехать за границу вместе с Елизаветой, я буду рада.
На обратном пути в Тауэр она была почти весела:
– Я знаю в Антверпене один монастырь, я могу поехать туда и жить там спокойно с моей дочерью. Я так устала, думаю, что никогда больше мне не захочется оказаться при дворе. С меня достаточно простой жизни – сельских наслаждений, как говорит Том, и того, что я буду следить за взрослением моей дочери. Надеюсь, ее судьба сложится счастливей, чем у матери. Может быть, Том тоже присоединится к нам, как ты думаешь, Мэри?
– Мадам, – с сомнением произнесла Мэри, и Анна рассмеялась.
– Ты так осторожна, моя дорогая! Ну что же, пусть нет. Но ведь вы же поедете со мной? Или ссылка – это слишком много для подруги?
– О, мадам, как вы можете так думать? Я никогда не расстанусь с вами, – заверила ее Мэри, почти рыдая, – до конца моей жизни, я никогда не оставлю вас.
Анна посмотрела на четырех любящих ее женщин и улыбнулась:
– Король позволит мне уехать. Он не хочет моей крови. Никогда раньше не казнили королеву Англии – это слишком ужасно. Люди на улицах уже возмущаются тем, что меня осудили несправедливо. Нет, он разрешит мне уехать.
Но утром семнадцатого мая Кингстон принес весть о том, что жертва Анны оказалась напрасна – ее брак с королем был аннулирован, она более не считалась королевой и никогда ею не была. И все же ей придется умереть за преступление, которое она не совершала. И что еще хуже, та же участь постигнет и четверых мужчин. Услышав это, Анна лишилась последней надежды. Кингстон ушел, а она рухнула на пол и плакала, пока глаза ее не иссохли.
Наступил еще один прекрасный майский день, И утонул в сумерках. Последние солнечные лучи гасли за окошком, и в черной бархатной глубине неба начали проступать звезды. Анна сидела перед окном, смотря на единственный доступный ее взгляду краешек неба, пока солнце не скрылось; и только тогда разрешила женщинам зажечь лампы. Это был ее последний закат – завтра наступало девятнадцатое мая, и утром она должна умереть.
Кроме четырех женщин, с Анной в комнате находился тюремный священник Мэтью Паркер, который должен был остаться с ней вплоть до эшафота. Ему не будет позволено подняться на эшафот, так как она не признала своей вины, но Кингстон, по своей доброте, добился его присутствия в камере, а также принес в маленькую переднюю просфоры, так что у Паркера будет занятие до утра. Он, как и Анна, не уснет всю ночь.
Анне же больше нечего было делать – она выбрала платье, которое наденет утром, написала свою речь, раздала последнее имущество, исповедалась, приняла причастие и молилась до тех пор, пока ее сознание было способно вникать в слова молитвы. Теперь ей оставалось только ждать.
– Он не мог отпустить меня, – проговорила она, – я не понимала, почему он так хочет моей смерти, раз он любит меня, но ведь именно Потому, что он любит меня, он не сможет перенести того, что я окажусь на свободе и, возможно, в объятиях другого мужчины. Моя смерть совершится невдалеке от него. Нет, нет, не плачьте, подруги, я заслужила эту казнь. Я виновна – не в том, в чем меня обвиняют, но все-таки виновна в измене: мне не удалось родить королю сына, вот в чем мое преступление. У него есть свой долг, а у меня – свой. Он знает, что я пойму его – он ведь видел, как меня короновали.
– Но, мадам... а остальные, неужели это было необходимо? – с трудом выдавила Мэри. – Его ближайшие друзья – Хэл с ним с детства, и Франк. Они оба были его пажами. А Уилл, а Джордж – это его лучшие друзья... – Она была не в силах продолжать.
Анна с сожалением посмотрела на нее:
– Я знаю, Мэри, знаю. Это тяжело мне, а ему еще тяжелее отпустить их.
– Но почему же?
– Он должен был так поступить, разве это неясно? Если бы я умерла, а они – нет, то им пришлось бы защищать меня от обвинений. Эту группу надо было уничтожить – вот почему он решил обвинить именно их. Он, конечно, не верит во все это. При дворе, где невозможно сохранить тайну?! Нет, он бы знал наверняка. Не думаю, что он хоть на секунду поверил в обвинение. Но оно позволяло ему избавиться от всех нас. – Она некоторое время молчала, раздумывая. Ее фрейлины тоже молчали – в тишине было удобнее сохранять выдержку. Наконец Анна улыбнулась:
– Нанетта, ты со мной с самого начала – ты помнишь ту ночь в Ивере, прежде чем мы попали ко двору? Как мы были тогда легкомысленны! И все же, ты знаешь, когда я размышляю над этим все больше, я понимаю, что не было возможности ускользнуть – у меня не было никакого выбора. У меня вообще никогда не было выбора. Я не могла поступить иначе, ведь правда?
Нанетта покачала головой и произнесла:
– Нет, ваша светлость. Вы не могли ничего изменить.
– Нет, – откликнулась та, казалось, довольная ее ответом. Она беспокойно поднялась, снова подошла к окну. – Завтра опять будет прекрасный день. И опять сухое лето. Я пригрозила Кингстону, – Анна повернулась и злорадно улыбнулась, – пока меня не освободят из Тауэра, дождя не будет. Это его взволновало – мне кажется, он верит во все эти россказни, будто я ведьма. Ну что же, завтра я стану свободной, а что будете делать вы, подруги? Мэри, ты? Когда я умру, Тома выпустят. Вы вернетесь в Кент с Мэдж? Ох, Ивер – если бы мне довелось снова его увидеть, как я хотела бы, – вдруг сорвалась она, – никогда не покидать его! О, моя бедная мать...
Она отвернулась И спрятала лицо в ладонях. Нанетта тихо встала и подошла к ней, и Анна оперлась на руку Нанетты. Ее искривленный палец лег как раз на ладонь Нанетты, и она внезапно вспомнила, сколько раз ей приходилось утешать подругу, уверяя, что это не будет причиной нелюбви к ней.
– С тех пор столь многие любили тебя, – тихо проговорила Нанетта, и Анна кивнула, все еще не поворачивая головы. – Твоя жизнь была такой богатой.
– Да, – прошептала она, – я познала любовь. Я родила ребенка. Моя Елизавета... – Нанетта решила, что Анна плачет, но когда та в следующий миг повернулась, ее впалые щеки были сухи, а глаза блестели не от слез. – Нан, я виновата перед тобой – я не отпустила тебя домой, не дала тебе выйти замуж. Ты могла бы и сама сейчас иметь детей. Нан, простишь ли ты меня?
Нанетта промолчала.
– Теперь ты отправишься домой, правда, и выйдешь за него? Он любит тебя – я поняла это, когда увидела его. Ты вернешься в Морлэнд? Я так плохо знаю север – там красиво?
– Вероятно, мадам. Север дик и не так роскошен, как юг, но в нем есть своя красота.
– Расскажи мне о ней.
– Мне трудно выразить ее словами, разве что сказать, что там больше неба, и оно всегда в движении, его пересекают гонимые ветром облака. И земля тоже движется быстрее, ветер колышет траву, тени облаков мчатся по холмам. И колорит другой – пурпурный и коричневый в горах, зеленый, испещренный белым, и повсюду пасутся овцы.
– Тогда сейчас как раз время для отела – появляются ягнята, так ведь?
– Да, мадам. В мае их так много, что кажется, холмы покрыл снег.
– Ты вернешься, верно? Я буду рада. Я представляю тебя, когда... – она вдруг прервалась и вернулась на свое место, но ее глаза все время были обращены к окну, притягиваемые ночью, свободой, прохладным летним воздухом, пахнущим травой, деревьями и рекой. – У меня осталось так мало времени. Мне кажется, что всю жизнь я была слепой и глухой, не замечая, как прекрасен мир.
Ночь уходила, а они тихо сидели, оставив свое рукоделие, ожидая рассвета, когда им предстояло прослушать мессу. Когда небо стало жемчужным и в воздухе повеяло утром, королева устало подняла голову и сказала:
– Помните Кале? Точно так же светало, когда он пришел.
Нанетта ответила:
– Он был весь в росе. Его камзол был усеян росинками, как жемчугом.
– Как он любил меня, – прошептала Анна, улыбаясь. – Все было таким седым и тихим, и вдруг он появился, как восходящее солнце, золотая искорка в сером мареве, а потом родилась Елизавета. Я так рада, что она есть, это наша любовь. Генрих всегда был так добр ко мне, так добр...
Анна остановилась. Стук снаружи возобновился. Она уже не стала подходить к окну, так как оно выходило на луг, где был установлен эшафот.
В восемь утра пришел Кингстон сообщить королеве, что осталось еще столько всего сделать, что устроить казнь в девять, как намечалось, невозможно.
– Она откладывается до полудня, мадам. Нужно еще многое успеть, и мне тоже. Мне очень жаль, но так получилось.
– Мне тоже жаль, – ответила королева. – Я надеялась к полудню быть мертвой и пережить свою муку.
– Вам не будет больно, – вдруг с неожиданной для него нежностью произнес Кингстон. – Они говорят, что это очень... быстро.
Анна старалась не взорваться, хотя они поняли, что она очень волнуется.
– Они говорят, что палач очень опытный. Да и шея у меня очень тонкая. – Она положила руки на горло, захватив его в кольцо, и истерически засмеялась.
Кингстон выглядел потрясенным, его смятение заставляло ее смеяться еще сильнее. Нанетта и остальные фрейлины расплакались, и лейтенант, наконец, ретировался – он так и не понял ее. Когда он ушел, ее смех оборвался так же резко, как и начался.
– Идемте, лучше вам одеть меня. Мэдж, Мэри, прекратите плакать. Еще не время. Найдите мое платье. Нан, у тебя рука легкая – расчеши мне волосы. Сегодня я должна в последний раз выглядеть как королева.
Они заботливо одели ее. Это далось им с трудом, так как руки у них все время опускались, а глаза были полны слез. Она подшучивала над своими фрейлинами, подбадривая их, но это только еще больше их расстраивало, так как легко быть слабым, когда есть кто-то сильнее тебя. Она надела рубашку из алой камки, пепельно-серое платье, любимый чепец из черного бархата, с двойным рядом жемчуга. Это был тот самый французский чепец, который она ввела в моду, когда привезла его из Франции, от двора королевы Клавдии. То, что она решила надеть его в последний день, казалось символичным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55