На этом же основывался знаменитый принцип <автома-
тического письма>. Желание вырваться из-под бремени логики
привлекало внимание сюрреалистов ко всему <аномальному> -
безумию, сновидению, раннему детству. Знаменитый фильм Бу-
нюэля-Дали <Андалусский пес> родился из встречи двух сно-
видений: Бунюэль рассказал о приснившемся ему глазе, разре-
заемом бритвой, а Дали - о руке, облепленной муравьями. В
результате совместного творчества по типу <автоматического
письма> появился один из известнейших сюрреалистических
шедевров.
Таким образом, мы видим, что психоанализ в искусстве не
ограничивался введением фрейдистской или юнгианской симво-
лики (хотя и таких оппыток бьгло предостаточно). Кроме того,
художники самых разных жанров использовали его для тера-
певтических и творчески-активизирующих целей, взаимно ин-
терпретируя психоанализ как творчество, а искусство как вы-
сшую форму психоанализа. Вместе с тем происходило активное
сближение психоанализа с эстетической теорией, как мы видели
на примере идеи выразительности. Это породило впоследствии
глубокую <психоанализацию> критики, самые разнообразные
формы прививки психоанализа к ней. Можно сослаться на
работу <Удовольствие от текста> Р. Барта, на сопоставление
психозащитных механизмов и поэтических тропов у X. Блюма,
на поэтологическую трактовку принципов <работы сновидения>
у Р. Якобсона и Ж. Лакана (сгущение = метафора, смещение =
метонимия) и т.д. Подобные толкования исходили из предполо-
жения некоего изоморфизма между психическими и языково-
текстовыми структурами. Свое понимание психоанализа авторы
также выстраивали на основе анализа текстов Фрейда сквозь
призму его же открытий - через поиск лакун и недоговорен-
ностей, разрывов в тексте и логике. Результатом становилось
обогащающее сближение теорий искусства и психики, поэтики
и психологии, прообраз которого мы найдем и в русской гума-
нитаристике 20-х годов (см, теорию искусства как катарсиса у
Л.С. Выготского). Истоки же этих новаций можно видеть уже
в теории Фрейда - в многообразных иллюстрациях его постро-
ений материалом художественной литературы, в использовании
понятий из гуманитарных областей, в <концептуальной полифо-
ничности текстов> Фрейд и сам чувствовал эту близость и не
зря говорил, что своим воздействием художественное произве-
дение обязано высвобождению бессознательных сил в субли-
мированной форме, благотворно влияющих и на создателя, и на
зрителя. Так же, как психоанализ, оно <служит самым высоким
и ценным культурным целям, представляя собой хорошего за-
местителя безуспешного вытеснения> (<О психоанализе>).
Однако подобные сближения несут с собой больше проблем,
чем решений. Всякое смешение внешнего и внутреннего, вооб-
ражения и яви должно вылиться в новое разграничение. Дина-
мика возможна лишь в смене форм. Устремление сюрреализма
прекрасно: <Я верю, что в будущем сон и реальность - эти два
столь различных, по видимости, состояния - сольются в некую
абсолютную реальность, в сюрреальность, если можно так вы-
разиться> (А. Бретон; см. 86, с. 48). И оно не кажется столь
уж фантастичным, если вспомнить <революцию воображения>
68-го года, да и всю реальность XX века, по словам Набокова,
рабски подражающую вымыслу. Но вновь и вновь возникают
требования различения, интуитивное понимание иного порядка
и иной логики <сублимированной> реальности. Усвоив урок
психоанализа, мы понимаем, что граница пролегает не там, где
мы привыкли ее видеть, что она подвижна и проницаема. Мир
индивидуальной души и мир всеобщих культурных смыслов
оказываются близкими, но принципиально разноприродными
вселенными. Они существуют в разном времени и пространстве,
живут по разным законам и устремлены к разным целям. Но
одновременно с этим им присуща некая изоморфная двойствен-
ность, расколотость на внутренне несовместимые части. Здесь
искусство может служить моделью психики, демонстрируя по-
стоянное отклонение процесса образования значений в сторону
от авторского сознания, его ускользание от власти упорядочен-
ного мира, Так, О. Мандельштам с легкостью рифмует <потерю
слова> и <потерю себя>, а поэтический принцип сдвигов и
нарушений смысла выражает в словах: <Двурушник я, с двойной
душой, // Я ночи друг, я дня застрельщик> (<Грифельная ода>).
Конечно, такая двойственность может пугать и восприниматься
Драматически. Так было и с Эйзенштейном, вспоминавшим де-
247
сять лет спустя после встречи с психоанализом: <Только что я
на базе опыта первых десяти лет деятельности пришел к осоз-
нанию засилья недостижимых высот интеллектуального взлета
мысли в содержании искусства, и вдруг одновременно оказы-
вается, что вместе с этим и неразрывно искусство средствами
формы вваливает как создателя, так и воспринимателя в самые
глубинные тартарары примитивного варварства, достойного
стать в одном ряду с алкоголизмом, с ранним слабоумием или
зловещей шизофренией, Я помню покровительственную снис-
ходительную улыбку в Берлине со стороны старика психолога
Ганса Сакса с профилем мудрой саламандры> (см. 27, с. 185),
<Стремление свободно проникать в глубины человеческого
сознания, обращаться к иррациональному, импульсивному, тая-
щемуся где-то в глубине нашего Я (Бунюэль) действительно
чревато опасностями и неожиданностями. Но кто сказал, что
<засилье высот> лучше?
Доходящее до подобострастия преклонение многих худож-
ников XX в. перед Фрейдом, - так, С. Дали мог ниспровергать
все, от Иисуса до Ленина и от демократии до сюрреализма, но
неизменно почтительно относился к основателю психоанализа,
- было обусловлено изначально близостью их исканий. На пути
самопознания и творчества им открывалась непрерывно творя-
щая сущность человека. Она свидетельствует о себе в сновиде-
ниях, фантазиях, мифах, она ставит под вопрос все устоявшиеся
смыслы и формы. Она не зависит от произвола человеческих
намерений и, может быть, вообще недоступна до конца разуму.
Но ставя предел его притязаниям, она же и открывает надежду,
ведь она - то, что действительно есть, реальность и основа
мысли и поступка, загадочная, властно заявляющая себя и вечно
обновляющая обустроенный мир.
ВСТРЕЧА ПСИХОАНАЛИЗА С ЯЗЫКОЗНА-
НИЕМ И ФИЛОСОФИЕЙ ЯЗЫКА
Бессознательное, высказывающее истину об ис-
тине, структурировано как язык, и поэтому, когда
я учу вас этому, я высказываю истину о Фрейде,
который позволил высказаться истине под видом
бессознательного.
Ж. Лакан
...Фрейд - толкование тех безмолвных фраз,
которые одновременно и поддерживают, и подры-
вают наши очевидные дискурсы, наши фантазии,
наши сны, наше тело.
М. Фуко
фрейдовской спекуляции можно только отдать
ся или всецело предаться.
Ж. Деррида
Попытки синтеза психоаналитического учения
о бессознательном и языкознания были обусловлены встречным
движением со стороны последнего. С конца XIX века, когда
начала свое становление <структурная лингвистика>, проблема
бессознательности языковых процессов так или иначе привле-
кала внимание языковедов. В трудах Ф. де Соссюра, И.А. Бо-
дуэна де Куртенэ, Н.В.Крушевского, а позднее - Ф, Боаса, Э.
Сапира, Б. Уорфа, Р. Якобсона, К. Леви-Строса отстаивалась
мысль об изначальной бессознательности структур языка и
более общих культурных образований, В первую очередь здесь
выделялся тот факт, что языковые структуры прекрасно функ-
ционируют в речи и без их осознания. Последнее достигается
лишь в работе ученого-лингвиста, описывающего и анализиру-
ющего эти структуры и механизмы их действия.
248
Таким образом, мы видим, что бессознательность языковых
явлений - это прежде всего бессознательность привычки и
автоматизированного действия (<забвение того, чего сознатель-
но и не знали, и непонимание того, чего сознательно и не могли
понимать>, цитирует Бодуэна де Куртенэ Р, Якобсон; 145, с.
157). Сознание же этих структур есть их научное описание
(здесь диалектика сознания/бессознательного превращается в
отношения языка/метаязыка). Отсюда <бессознательная струк-
тура> имеет два смысла. Во-первых, психологический - как
автоматизированное действие, акт <наименее обдуманный, наи-
менее умышленный и в то же время наиболее безличный из
всех> (Ф. де Соссюр; цит. по 145, с. 159), Во-вторых, эписте-
мологический - как скрытая <причина> речевых проявлений,
гипотетически выводимая из них (в этом смысле ясно, что
бессознательные структуры столь же, в пределе, независимы
от сознания, сколь и закон всемирного тяготения). В дальнейшем
эти идеи все больше проблематизировались и трансформирова-
лись через обнаружение влияния сознательных факторов на
язык, включение метаязыка в ряд других языковых функций и
т.д. (см. 145).
Другую линию представляло языковедческое переосмысле-
ние собственно психоаналитических понятий и методов. В зна-
чительной мере эти разработки были предвосхищены в ранней
работе М.М, Бахтина - В.Н. Волошинова (авторство работы
остается сомнительным) <Фрейдизм> (1927 г.). <Мотивы бес-
сознательного, которые вскрываются на психоаналитических
сеансах с помощью метода "свободного фантазирования", -
говорится в ней, - суть такие же словесные реакции пациента,
как и все обычные другие мотивы сознания; они отличаются от
этих последних, так сказать, - не по роду своего бытия, а
только по своему содержанию, т.е. идеологически. В этом смыс-
ле бессознательное Фрейда можно назвать в отличие от обыч-
ного "официального" сознания - "неофициальным" сознанием
(32, с. 84). Далее автор развивает понимание бессознательного
в русле взаимоотношений внутренней и внешней речи (ср. с
Л.С. Выготским). Выстраивается ряд, получивший дальнейшее
философское осмысление в поздних работах М.М. Бахтина:
сознание (и бессознательное) всегда словесно - оно всегда,
таким образом, социально (диалогично) - оно отсылает к оп-
ределенной социальной ситуации своего возникновения (рече-
вому жанру) . Отрицается же при этом <натуралистическая> и
<индивидуалистская> трактовка природы человека (см. о кате-
горичности подобной интерпретации Фрейда Бахтиным в 169),
Тему языкового характера психоаналитического метода
подхватил в 50-х годах нашего века французский лингвист
Э. Бенвенист. <...Весь процесс - от пациента к психоаналисту
и от психоаналиста к пациенту - осуществляется только через
посредничество языка>, - отмечает он в статье <Заметки о роли
языка в учении Фрейда> (13, с. 116). Отличительной чертой
психоаналитического метода Бенвенист считает то, что связь
между явлениями осуществляется через отношение <мотива-
ции>, а не <причинности>, как в естественных науках. В поисках
истоков заболевания аналитик обращается лишь к <речевым
фактам>. <...Дело в том, что эмпирические события имеют для
психоаналиста реальность только в <речи> и в силу <речи>
пациента, которая сообщает им характер достоверного опыта
независимо от их исторической реальности и даже (следует
сказать: в особенности) если речь уклончива, если пациент
излагает речь в ином свете или сочиняет себе биографию. Дело
обстоит так именно потому, что психоаналист стремится вскрыть
мотивации, а не восстановить факты. Основной характеристикой
этой биографии является то, что она выражается словесно
(вербализуется) и тем самым принимается <как своя> тем, кто
ее рассказывает; выражением ее служит речь; связь психоана-
листа и пациента - также речь, диалог> (13, с, 117),
Хотя Бенвенист и подчеркивает свою <психоаналитическую
наивность>, опору лишь на труды Фрейда, очевидно, что его
понимание психоанализа опосредовано не только лингвистикой,
но и структурно-аналитическими штудиями Ж. Лакана (на него
автор ссылается и непосредственно). Бенвенист пишет: <По ту
сторону системы символов, присущей самому языку, он должен
различить индивидуальную систему символов, которая создается
без ведома пациента как из того, что он высказывает, так и из
того, что он опускает. И сквозь историю, создаваемую себе
пациентом, начинает проступать другая история, которая объяс-
Позднее во французской лингвистике такая связка языка с ситуа-
цией его порождения стала называться <дискурсом>.
нит мотивацию. Таким образом, речь используется психоанали-
стом как посредник /уя ис-голкования другого <языка>, имею-
щего свои собственныо правила, символы и <синтаксис> и вос-
ходящего к глубинным структурам психики> (13, с. 118). Здесь
Бенвенист подчеркивает центральную проблему структурно-ана-
литической проблемы языка - проблему субъекта языка, как
неязыкового истока языковых явлений. Этот субъект (природа
дутии) обнаруживает себя в сбоях и разрывах обыденной речи
и дает понять, что <синтаксис> и логос души принципиально
отличаются от обыденной речи. В этом Бенвенист сходится во
мнениях с русским исследователем психики Л.С. Выготским,
Близки они и в понимании аналогов <языка души>. Так, критикуя
фрейдовский поиск подобных аналогий в первобытных языках,
Бенвенист указывает, что их можно обнаружить в мифах и
поэзии. <Аналоги, которые здесь намечаются, поразительны.
Подсознание использует подлинную <риторику>, которая, как
и стиль, имеет свои <фигуры>, и старый каталог тропов оказался
бы пригодным для обоих уровней выражения>, - пишет он (1 3,
с. 126). И здесь снова видно обращение к идеям Лакана: <Ибо
нет ни одной более или менее изощренной формы стиля, в
которую не устремлялось бы бессознательное, не исключая
стилистических фигур эрудитов, кончеттистов, прециозных, ко-
торыми оно так же но пренебрегает, как и автор этих строк,
Гонгора психоанализа> (см. 6, с. 431).
Тезис Лакана о том, что бессознательное есть язык и речь
другого, стал действительно революционным для психоанализа
и всей гуманитарной методологии. Именно он открыл путь для
встречи идей Фрейда со всем корпусом <наук о духе> и новой
французской философией. Для психоанализа же он указал воз-
держность изучения бессознательного средствами и методами
гуманитарных наук.
Понимание бессознательного как структуры было предложе-
но уже К. Леви-Стросом. Последняя мыслилась им как некий
инвариант, производными которого будут все возможные ми-
фологические сюжеты и мыслительные схемы, включая и сам
психоанализ. Так, например, <комплекс Эдипа> понимался Ле-
ви-Стросом нс как объясняющая модель, а как вариант извечной
сюжетообразующей схемы инцеста, наряду с трагедией <Царь
Эдип> Софокла и архаическими системами родства. Методоло-
гией антропологических и культур.х-ч-лческих исследований
Леви-Строс не зря считал структурную лтьистку.
Идеи Лакана были гораздо менее уно-о.иентирсваны и
гораздо больше нагружены фклософс\чй и лнаидуально-пси-
хоанлитической пообл.мотикой. Открытке Фрейда он считал
деструкцию кл.ассическо10 представления о субъекте как само-
властном центре образования значений. Теис Декарта я мыс-
лю, сл.едовательн.з, сущес-к\10> был подвер.-нут психоанализом
<радикальному сомнению>. Выяснилось, что <я мыслю т там,
где я существую> (Лакан), То есть субъелт мышления и супьект
существования не совгадают. Тем Со,мым проблемс.тизи1)овалась
.роль субъекта как центов и условия скн-еза всех иосприятий
мира, сквозная для рефлексивной философии от Докарта к
Канта до Гуссерля. Между тем черед психоаналитические про-
цедуры и. в другой ПЛОСКОСУИ. п поэтической речи выстраива-
ется единое пространство мысл.и/существования (<я мыслю там,
где я существую>). Однако при этом Л перестает быть целост-
ным субъектом, превращается в расщепленную и динамическую
конструкцию (см, 6).
Мы ни будем вникать во все тонкости рассуждений и откры-
тий Лакана. Его описания <стадии зеркал> как рпе/мцествующей
Эдипозой стадии , структурирующей нарциссичесг.ое (вообра-
жаемое) Это: его топология реального-воображаемого-симноли-
ческого, заменяющая фрейдовскую структуру Оно-Я-Сверх-Я.
- давно стали психоаналитической и философской классикой.
Когда-нибудь н нам удастся ознакомиться с этой концепцией
на русском языке. Сам Лакан не только не стремился к ее
ДОСТУПНОСТИ и зконченноста, но V порой провокационно ус-
ложнял свои тексты и вы"тупленир теми самыми <сгущениями>
и <смещениями>, которые, по его мысли, тол.ько и могут выска-
зать <ИСТИНУ бессознатель него> (не случайно он называл себя
<Гонгорой психоанализа>, г": имени одного из самых усложнен-
ных и вычурных испанских поэтов). Перед практическим пси-
хоанализом Лакан поставил одну из самых острых и по сей день
проблем - как совместить <лечебную> функцию психоанализа
с <познавательной>? Истины или облегчения щем мы в глубин-
ной психологии?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
тического письма>. Желание вырваться из-под бремени логики
привлекало внимание сюрреалистов ко всему <аномальному> -
безумию, сновидению, раннему детству. Знаменитый фильм Бу-
нюэля-Дали <Андалусский пес> родился из встречи двух сно-
видений: Бунюэль рассказал о приснившемся ему глазе, разре-
заемом бритвой, а Дали - о руке, облепленной муравьями. В
результате совместного творчества по типу <автоматического
письма> появился один из известнейших сюрреалистических
шедевров.
Таким образом, мы видим, что психоанализ в искусстве не
ограничивался введением фрейдистской или юнгианской симво-
лики (хотя и таких оппыток бьгло предостаточно). Кроме того,
художники самых разных жанров использовали его для тера-
певтических и творчески-активизирующих целей, взаимно ин-
терпретируя психоанализ как творчество, а искусство как вы-
сшую форму психоанализа. Вместе с тем происходило активное
сближение психоанализа с эстетической теорией, как мы видели
на примере идеи выразительности. Это породило впоследствии
глубокую <психоанализацию> критики, самые разнообразные
формы прививки психоанализа к ней. Можно сослаться на
работу <Удовольствие от текста> Р. Барта, на сопоставление
психозащитных механизмов и поэтических тропов у X. Блюма,
на поэтологическую трактовку принципов <работы сновидения>
у Р. Якобсона и Ж. Лакана (сгущение = метафора, смещение =
метонимия) и т.д. Подобные толкования исходили из предполо-
жения некоего изоморфизма между психическими и языково-
текстовыми структурами. Свое понимание психоанализа авторы
также выстраивали на основе анализа текстов Фрейда сквозь
призму его же открытий - через поиск лакун и недоговорен-
ностей, разрывов в тексте и логике. Результатом становилось
обогащающее сближение теорий искусства и психики, поэтики
и психологии, прообраз которого мы найдем и в русской гума-
нитаристике 20-х годов (см, теорию искусства как катарсиса у
Л.С. Выготского). Истоки же этих новаций можно видеть уже
в теории Фрейда - в многообразных иллюстрациях его постро-
ений материалом художественной литературы, в использовании
понятий из гуманитарных областей, в <концептуальной полифо-
ничности текстов> Фрейд и сам чувствовал эту близость и не
зря говорил, что своим воздействием художественное произве-
дение обязано высвобождению бессознательных сил в субли-
мированной форме, благотворно влияющих и на создателя, и на
зрителя. Так же, как психоанализ, оно <служит самым высоким
и ценным культурным целям, представляя собой хорошего за-
местителя безуспешного вытеснения> (<О психоанализе>).
Однако подобные сближения несут с собой больше проблем,
чем решений. Всякое смешение внешнего и внутреннего, вооб-
ражения и яви должно вылиться в новое разграничение. Дина-
мика возможна лишь в смене форм. Устремление сюрреализма
прекрасно: <Я верю, что в будущем сон и реальность - эти два
столь различных, по видимости, состояния - сольются в некую
абсолютную реальность, в сюрреальность, если можно так вы-
разиться> (А. Бретон; см. 86, с. 48). И оно не кажется столь
уж фантастичным, если вспомнить <революцию воображения>
68-го года, да и всю реальность XX века, по словам Набокова,
рабски подражающую вымыслу. Но вновь и вновь возникают
требования различения, интуитивное понимание иного порядка
и иной логики <сублимированной> реальности. Усвоив урок
психоанализа, мы понимаем, что граница пролегает не там, где
мы привыкли ее видеть, что она подвижна и проницаема. Мир
индивидуальной души и мир всеобщих культурных смыслов
оказываются близкими, но принципиально разноприродными
вселенными. Они существуют в разном времени и пространстве,
живут по разным законам и устремлены к разным целям. Но
одновременно с этим им присуща некая изоморфная двойствен-
ность, расколотость на внутренне несовместимые части. Здесь
искусство может служить моделью психики, демонстрируя по-
стоянное отклонение процесса образования значений в сторону
от авторского сознания, его ускользание от власти упорядочен-
ного мира, Так, О. Мандельштам с легкостью рифмует <потерю
слова> и <потерю себя>, а поэтический принцип сдвигов и
нарушений смысла выражает в словах: <Двурушник я, с двойной
душой, // Я ночи друг, я дня застрельщик> (<Грифельная ода>).
Конечно, такая двойственность может пугать и восприниматься
Драматически. Так было и с Эйзенштейном, вспоминавшим де-
247
сять лет спустя после встречи с психоанализом: <Только что я
на базе опыта первых десяти лет деятельности пришел к осоз-
нанию засилья недостижимых высот интеллектуального взлета
мысли в содержании искусства, и вдруг одновременно оказы-
вается, что вместе с этим и неразрывно искусство средствами
формы вваливает как создателя, так и воспринимателя в самые
глубинные тартарары примитивного варварства, достойного
стать в одном ряду с алкоголизмом, с ранним слабоумием или
зловещей шизофренией, Я помню покровительственную снис-
ходительную улыбку в Берлине со стороны старика психолога
Ганса Сакса с профилем мудрой саламандры> (см. 27, с. 185),
<Стремление свободно проникать в глубины человеческого
сознания, обращаться к иррациональному, импульсивному, тая-
щемуся где-то в глубине нашего Я (Бунюэль) действительно
чревато опасностями и неожиданностями. Но кто сказал, что
<засилье высот> лучше?
Доходящее до подобострастия преклонение многих худож-
ников XX в. перед Фрейдом, - так, С. Дали мог ниспровергать
все, от Иисуса до Ленина и от демократии до сюрреализма, но
неизменно почтительно относился к основателю психоанализа,
- было обусловлено изначально близостью их исканий. На пути
самопознания и творчества им открывалась непрерывно творя-
щая сущность человека. Она свидетельствует о себе в сновиде-
ниях, фантазиях, мифах, она ставит под вопрос все устоявшиеся
смыслы и формы. Она не зависит от произвола человеческих
намерений и, может быть, вообще недоступна до конца разуму.
Но ставя предел его притязаниям, она же и открывает надежду,
ведь она - то, что действительно есть, реальность и основа
мысли и поступка, загадочная, властно заявляющая себя и вечно
обновляющая обустроенный мир.
ВСТРЕЧА ПСИХОАНАЛИЗА С ЯЗЫКОЗНА-
НИЕМ И ФИЛОСОФИЕЙ ЯЗЫКА
Бессознательное, высказывающее истину об ис-
тине, структурировано как язык, и поэтому, когда
я учу вас этому, я высказываю истину о Фрейде,
который позволил высказаться истине под видом
бессознательного.
Ж. Лакан
...Фрейд - толкование тех безмолвных фраз,
которые одновременно и поддерживают, и подры-
вают наши очевидные дискурсы, наши фантазии,
наши сны, наше тело.
М. Фуко
фрейдовской спекуляции можно только отдать
ся или всецело предаться.
Ж. Деррида
Попытки синтеза психоаналитического учения
о бессознательном и языкознания были обусловлены встречным
движением со стороны последнего. С конца XIX века, когда
начала свое становление <структурная лингвистика>, проблема
бессознательности языковых процессов так или иначе привле-
кала внимание языковедов. В трудах Ф. де Соссюра, И.А. Бо-
дуэна де Куртенэ, Н.В.Крушевского, а позднее - Ф, Боаса, Э.
Сапира, Б. Уорфа, Р. Якобсона, К. Леви-Строса отстаивалась
мысль об изначальной бессознательности структур языка и
более общих культурных образований, В первую очередь здесь
выделялся тот факт, что языковые структуры прекрасно функ-
ционируют в речи и без их осознания. Последнее достигается
лишь в работе ученого-лингвиста, описывающего и анализиру-
ющего эти структуры и механизмы их действия.
248
Таким образом, мы видим, что бессознательность языковых
явлений - это прежде всего бессознательность привычки и
автоматизированного действия (<забвение того, чего сознатель-
но и не знали, и непонимание того, чего сознательно и не могли
понимать>, цитирует Бодуэна де Куртенэ Р, Якобсон; 145, с.
157). Сознание же этих структур есть их научное описание
(здесь диалектика сознания/бессознательного превращается в
отношения языка/метаязыка). Отсюда <бессознательная струк-
тура> имеет два смысла. Во-первых, психологический - как
автоматизированное действие, акт <наименее обдуманный, наи-
менее умышленный и в то же время наиболее безличный из
всех> (Ф. де Соссюр; цит. по 145, с. 159), Во-вторых, эписте-
мологический - как скрытая <причина> речевых проявлений,
гипотетически выводимая из них (в этом смысле ясно, что
бессознательные структуры столь же, в пределе, независимы
от сознания, сколь и закон всемирного тяготения). В дальнейшем
эти идеи все больше проблематизировались и трансформирова-
лись через обнаружение влияния сознательных факторов на
язык, включение метаязыка в ряд других языковых функций и
т.д. (см. 145).
Другую линию представляло языковедческое переосмысле-
ние собственно психоаналитических понятий и методов. В зна-
чительной мере эти разработки были предвосхищены в ранней
работе М.М, Бахтина - В.Н. Волошинова (авторство работы
остается сомнительным) <Фрейдизм> (1927 г.). <Мотивы бес-
сознательного, которые вскрываются на психоаналитических
сеансах с помощью метода "свободного фантазирования", -
говорится в ней, - суть такие же словесные реакции пациента,
как и все обычные другие мотивы сознания; они отличаются от
этих последних, так сказать, - не по роду своего бытия, а
только по своему содержанию, т.е. идеологически. В этом смыс-
ле бессознательное Фрейда можно назвать в отличие от обыч-
ного "официального" сознания - "неофициальным" сознанием
(32, с. 84). Далее автор развивает понимание бессознательного
в русле взаимоотношений внутренней и внешней речи (ср. с
Л.С. Выготским). Выстраивается ряд, получивший дальнейшее
философское осмысление в поздних работах М.М. Бахтина:
сознание (и бессознательное) всегда словесно - оно всегда,
таким образом, социально (диалогично) - оно отсылает к оп-
ределенной социальной ситуации своего возникновения (рече-
вому жанру) . Отрицается же при этом <натуралистическая> и
<индивидуалистская> трактовка природы человека (см. о кате-
горичности подобной интерпретации Фрейда Бахтиным в 169),
Тему языкового характера психоаналитического метода
подхватил в 50-х годах нашего века французский лингвист
Э. Бенвенист. <...Весь процесс - от пациента к психоаналисту
и от психоаналиста к пациенту - осуществляется только через
посредничество языка>, - отмечает он в статье <Заметки о роли
языка в учении Фрейда> (13, с. 116). Отличительной чертой
психоаналитического метода Бенвенист считает то, что связь
между явлениями осуществляется через отношение <мотива-
ции>, а не <причинности>, как в естественных науках. В поисках
истоков заболевания аналитик обращается лишь к <речевым
фактам>. <...Дело в том, что эмпирические события имеют для
психоаналиста реальность только в <речи> и в силу <речи>
пациента, которая сообщает им характер достоверного опыта
независимо от их исторической реальности и даже (следует
сказать: в особенности) если речь уклончива, если пациент
излагает речь в ином свете или сочиняет себе биографию. Дело
обстоит так именно потому, что психоаналист стремится вскрыть
мотивации, а не восстановить факты. Основной характеристикой
этой биографии является то, что она выражается словесно
(вербализуется) и тем самым принимается <как своя> тем, кто
ее рассказывает; выражением ее служит речь; связь психоана-
листа и пациента - также речь, диалог> (13, с, 117),
Хотя Бенвенист и подчеркивает свою <психоаналитическую
наивность>, опору лишь на труды Фрейда, очевидно, что его
понимание психоанализа опосредовано не только лингвистикой,
но и структурно-аналитическими штудиями Ж. Лакана (на него
автор ссылается и непосредственно). Бенвенист пишет: <По ту
сторону системы символов, присущей самому языку, он должен
различить индивидуальную систему символов, которая создается
без ведома пациента как из того, что он высказывает, так и из
того, что он опускает. И сквозь историю, создаваемую себе
пациентом, начинает проступать другая история, которая объяс-
Позднее во французской лингвистике такая связка языка с ситуа-
цией его порождения стала называться <дискурсом>.
нит мотивацию. Таким образом, речь используется психоанали-
стом как посредник /уя ис-голкования другого <языка>, имею-
щего свои собственныо правила, символы и <синтаксис> и вос-
ходящего к глубинным структурам психики> (13, с. 118). Здесь
Бенвенист подчеркивает центральную проблему структурно-ана-
литической проблемы языка - проблему субъекта языка, как
неязыкового истока языковых явлений. Этот субъект (природа
дутии) обнаруживает себя в сбоях и разрывах обыденной речи
и дает понять, что <синтаксис> и логос души принципиально
отличаются от обыденной речи. В этом Бенвенист сходится во
мнениях с русским исследователем психики Л.С. Выготским,
Близки они и в понимании аналогов <языка души>. Так, критикуя
фрейдовский поиск подобных аналогий в первобытных языках,
Бенвенист указывает, что их можно обнаружить в мифах и
поэзии. <Аналоги, которые здесь намечаются, поразительны.
Подсознание использует подлинную <риторику>, которая, как
и стиль, имеет свои <фигуры>, и старый каталог тропов оказался
бы пригодным для обоих уровней выражения>, - пишет он (1 3,
с. 126). И здесь снова видно обращение к идеям Лакана: <Ибо
нет ни одной более или менее изощренной формы стиля, в
которую не устремлялось бы бессознательное, не исключая
стилистических фигур эрудитов, кончеттистов, прециозных, ко-
торыми оно так же но пренебрегает, как и автор этих строк,
Гонгора психоанализа> (см. 6, с. 431).
Тезис Лакана о том, что бессознательное есть язык и речь
другого, стал действительно революционным для психоанализа
и всей гуманитарной методологии. Именно он открыл путь для
встречи идей Фрейда со всем корпусом <наук о духе> и новой
французской философией. Для психоанализа же он указал воз-
держность изучения бессознательного средствами и методами
гуманитарных наук.
Понимание бессознательного как структуры было предложе-
но уже К. Леви-Стросом. Последняя мыслилась им как некий
инвариант, производными которого будут все возможные ми-
фологические сюжеты и мыслительные схемы, включая и сам
психоанализ. Так, например, <комплекс Эдипа> понимался Ле-
ви-Стросом нс как объясняющая модель, а как вариант извечной
сюжетообразующей схемы инцеста, наряду с трагедией <Царь
Эдип> Софокла и архаическими системами родства. Методоло-
гией антропологических и культур.х-ч-лческих исследований
Леви-Строс не зря считал структурную лтьистку.
Идеи Лакана были гораздо менее уно-о.иентирсваны и
гораздо больше нагружены фклософс\чй и лнаидуально-пси-
хоанлитической пообл.мотикой. Открытке Фрейда он считал
деструкцию кл.ассическо10 представления о субъекте как само-
властном центре образования значений. Теис Декарта я мыс-
лю, сл.едовательн.з, сущес-к\10> был подвер.-нут психоанализом
<радикальному сомнению>. Выяснилось, что <я мыслю т там,
где я существую> (Лакан), То есть субъелт мышления и супьект
существования не совгадают. Тем Со,мым проблемс.тизи1)овалась
.роль субъекта как центов и условия скн-еза всех иосприятий
мира, сквозная для рефлексивной философии от Докарта к
Канта до Гуссерля. Между тем черед психоаналитические про-
цедуры и. в другой ПЛОСКОСУИ. п поэтической речи выстраива-
ется единое пространство мысл.и/существования (<я мыслю там,
где я существую>). Однако при этом Л перестает быть целост-
ным субъектом, превращается в расщепленную и динамическую
конструкцию (см, 6).
Мы ни будем вникать во все тонкости рассуждений и откры-
тий Лакана. Его описания <стадии зеркал> как рпе/мцествующей
Эдипозой стадии , структурирующей нарциссичесг.ое (вообра-
жаемое) Это: его топология реального-воображаемого-симноли-
ческого, заменяющая фрейдовскую структуру Оно-Я-Сверх-Я.
- давно стали психоаналитической и философской классикой.
Когда-нибудь н нам удастся ознакомиться с этой концепцией
на русском языке. Сам Лакан не только не стремился к ее
ДОСТУПНОСТИ и зконченноста, но V порой провокационно ус-
ложнял свои тексты и вы"тупленир теми самыми <сгущениями>
и <смещениями>, которые, по его мысли, тол.ько и могут выска-
зать <ИСТИНУ бессознатель него> (не случайно он называл себя
<Гонгорой психоанализа>, г": имени одного из самых усложнен-
ных и вычурных испанских поэтов). Перед практическим пси-
хоанализом Лакан поставил одну из самых острых и по сей день
проблем - как совместить <лечебную> функцию психоанализа
с <познавательной>? Истины или облегчения щем мы в глубин-
ной психологии?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36