После двух литров фиолетовой жидкости, от которой отказались бы дикари Огайо, его немного мутило, однако он был весьма доволен собой.
Шляпа с цветами и рваная шаль принадлежали его покойной жене. Ее-то он и оплакивал, заливаясь пьяным смехом. Он был сердобольным малым.
– О-хо-хо, мадам Теодора! – вставлял он между куплетами песни. – Виржиния, о-хо-хо! В «Родничке» у месье Ревершона по-прежнему пьют до упаду! Для желудка это плохо, ну а для души хорошо. Если бы ты была там, вот бы мы повеселились. Да мы и так повеселились, о-хо-хо, мадам Теодора, о-хо-хо!
Жулу остановился и спрятался за деревом. Маргарита вцепилась руками в подоконник. Ролан ничего не видел и не слышал вокруг себя.
– Эй, приятель! – возопил старьевщик, заметив Ролана. – Ты знаком с Typo? Typo – это я… Ты можешь простудиться… В прошлом году я был с мадам Теодорой. Она кашляла, и вот в один прекрасный день – бац! и в дамки! На мне ее шаль и колпак. Надо же, бедная женщина! Бойся простуд.
Он подобрал по привычке валявшуюся на земле тряпку и пошел прочь со словами:
– Да здравствует карнавал! Она любила праздники. Прощай, приятель, и прости, ежели что не так. Я выпил два литра у месье Ревершона. На ее похоронах, кроме меня, никого больше не было. Вот потеха, а? О-хо-хо!
Повернув за угол на улицу Шеврез, старьевщик исчез из вида.
Жулу выскочил из своего укрытия. Маргарита резко вздрогнула.
– Кретьен! Не трогай его! – сдавленно вскрикнула она.
То был последний всплеск угрызений совести, но Жулу его не услышал. Он положил свою тяжелую руку на плечо Ролана и произнес:
– Отдай бумажник, скотина!
Маргарита более не могла слышать слов, произносимых Жулу. Она глубоко вздохнула, в голове у нее мелькнула мысль: «Жулу нападает лицом к лицу! Да он храбрец!»
И правда, монолог старьевщика, вдовца Виржинии, заставил Жулу изменить первоначальный план атаки. На его родине не бьют исподтишка.
Вероятно, Жулу вполне заслуживал кличку «Дурак» и, к счастью для себя, не понимал, как низко он пал. Но в этом цепном псе нет-нет да и проглядывал благородный дворянин. Отваги ему было не занимать.
Маргарита тоже была не робкого десятка.
Ролан поднял голову. Он все еще пребывал во власти душевного потрясения, мысли его путались. Он не был завсегдатаем «Таверны» и никогда прежде не сталкивался с Жулу. Вид этого человека, простоволосого, злобно гримасничающего, изрыгающего ругательства и размахивающего ножом, вызвал в Ролане чувство омерзения, усиленного маскарадным костюмом, в который был обряжен Жулу.
– Любезный, – произнес Ролан, – ступай своей дорогой.
Жулу схватил его за шиворот и резко встряхнул. Ролан обладал недюжинной силой. Побуждаемый инстинктом самосохранения, он вскочил и легко перепрыгнул через скамейку, ставшую барьером между ним и противником.
– Да ты, парень, трус! – прорычал Жулу. – Мы с тобой оба Буриданы, и у тебя на поясе такой же кинжал, как и у меня… Отдай бумажник, и я тебя не трону.
При упоминании о бумажнике Ролан вздрогнул.
– Вы из того дома? – спросил он, указывая на дом Маргариты.
Жулу скрипнул зубами:
– Да, я оттуда… Вор!
С этими словами Жулу бросился в атаку, применив излюбленный прием бретонских забияк, в исполнении которого им не было равных: Жулу в мгновение ока перепрыгнул через скамейку и нанес Ролану удар головою в живот.
Юноша отступил на шаг и, подставив обе руки, смягчил удар, иначе противник, действовавший головою как тараном, переломал бы ему ребра. Жулу покатился по мостовой.
– Он дерется, как лев! – пробормотала Маргарита, наблюдавшая сверху. – Прекрасный молодой лев!
Из глотки Жулу вырвался яростный хрип.
– Где твой нож?! – закричал он. – Шутки в сторону, парень, ты меня разозлил. Где твой нож?!
Ролан, не теряя хладнокровия, вновь поставил скамью заслоном между собой и противником, который уже встал на ноги. Жулу возобновил атаку с неистовством дикого зверя. Ролан обнажил наконец бутафорский кинжал, висевший у него на поясе.
Однако он желал лишь одного – избавиться от этого сумасшедшего. С улицы Кампань-Премьер донеслось пение. На этой маленькой немощеной улочке, начинавшейся неподалеку и служившей проездом для повозок, располагался парадный вход в кабачок «Нельская башня».
Ролан попятился от Жулу. Дважды бретонец настигал его и был повержен, несмотря на свою звериную стойкость и большой опыт уличного бойца. В третий раз на углу улицы Кампань-Премьер, откуда уже были видны огни питейного заведения, казавшегося Ролану спасительным убежищем, юноша попал ногой в скользкую «ловушку», подстроенную окрестными ребятишками и не замеченную им в потемках. Ролан потерял равновесие и упал.
По-волчьи взвыв, Жулу набросился на него. Он вонзил кинжал в грудь Ролана с такой силой, что лезвие целиком исчезло в ране и теплая кровь, словно вино из распоротого бурдюка, брызнула в лицо нападавшему, на мгновение ослепив его.
Ролан лишь коротко и жалобно вскрикнул.
Маргарита, стоявшая у окна, пошатнулась и медленно побрела в глубь комнаты.
В этот момент дверь «Нельской башни» отворилась и веселая компания с пением вывалилась на улицу.
На другом конце бульвара, из-за Обсерватории, появился полицейский наряд. Стражи порядка прогуливались не спеша, заложив руки за спину.
ВЕСЕЛАЯ КОМПАНИЯ
Жулу, спотыкаясь, как слепой, и не отнимая рук от глаз, обожженных горячей кровью, наугад нашел подъезд Маргариты. Ни полицейский наряд, ни веселая компания, покинувшая «Нельскую башню», не заметили его. На улице было свежо. Малочисленные окна, выходившие на ту часть бульвара, где произошло убийство, были плотно закрыты. У преступления, походя совершенного человеком с рассудком и совестью дикаря, у поединка, предшествовавшего роковому удару, не было иных свидетелей, кроме женщины, наблюдавшей сверху с балкона. Но и она состояла в сговоре с преступником.
Страшная тайна осталась ведома лишь ей, Жулу и Господу.
Молодые люди в маскарадных костюмах шли по улице Кампань-Премьер, весело болтая и распевая песни.
– Конец карнавалу! – говорили они. – Копилка пуста, мы проели последние часы, а папаша Ланселот больше не отпустит в долг.
Другие пьяными усталыми голосами мрачно выкрикивали тот самый куплет, что мешал Жулу спокойно обедать:
– Нальем! Глотнем! Споем! Допьем!
При этом вся компания зевала. Развлекаться надобно на всю катушку. Именно так часто развлекаются веселые компании.
Что до стражей порядка из полицейского наряда, то они с неподражаемым спокойствием обсуждали литературные и политические новости, время от времени задремывая на ходу.
Как мы уже говорили, веселая компания была разодета в костюмы персонажей из пьесы «Нельская башня». Король Людовик Сварливый остановился посреди улицы и сказал:
– Если бы сейчас были те варварские времена, когда я имел честь править Францией, мы бы ограбили прохожего и встретили бы рассвет в номере сто тринадцать.
– Увы! – вздохнул Ангерран де Мариньи. – Те добрые времена миновали, все пришло в упадок, даже виселица, на которой меня повесили в Монфаконе… Однако будем справедливы, в четырнадцатом веке номера сто тринадцать еще в помине не было!
– В книге «О нравственности», – вставил Готье д'Онэй, – я прочел о двух молодых офицерах, которые однажды заложили в ломбард свою честь. Я предлагаю…
– Оставь свою честь при себе, – заметил Ландри. – За вещь стоимостью менее трех франков ростовщики ничего не дадут.
Тем временем Жулу, задыхаясь, ворвался в гостиную Маргариты.
– Я убил его, – сказал он, словно отвечая на вопрос. – Убил наповал!
Но никто его не услышал, Маргарита была в обмороке.
Жулу плеснул ей водой в лицо. Маргарита открыла глаза, но, увидев отвратительную кровавую маску на лице бретонца, в ужасе зажмурилась.
– Умойся! – прошептала она. – Вдруг сюда придут!
Жулу глянул на себя в зеркало и в испуге отшатнулся.
– Меня словно кипятком обожгло, – сказал он. – Не надо было мне этого делать. Ведь этот малый не был моим врагом до сегодняшнего вечера. Глупо получилось.
Маргарита сама принесла ему таз с водой.
– Ты тоже ранен? – спросила она.
– Нет, на мне только его кровь, – ответил Жулу, опуская голову в таз, отчего вода стала красной. – Не надо было мне этого делать, ох, не надо. Он не хотел драться всерьез. Боялся меня поранить. Черт побери, а я его убил! Как глупо!
Маргарита сменила воду в тазу. Вопрос готов был сорваться с ее губ, но она сдерживала себя. Жулу окунул лицо в чистую воду и сказал:
– Холодная, как хорошо! Если бы не ловушка, мне бы не удалось… Меня никто не видел, тот человек с лампой, он ушел… А он, вот уж молодец, так молодец! Ни разу не позвал на помощь!.. Ну а ты что же молчишь? Ведь ты все затеяла. Когда я прятался под деревом, я видел, как ты смотрела сверху!
– Я кричала тебе, чтобы ты не убивал его, – пробормотала Маргарита. – Ты не слышал?
– Разве он не украл у тебя бумажник? – спросил Жулу, уставясь на нее невидящим взглядом.
– Где же он, этот бумажник? – совсем тихо проговорила Маргарита.
Вместо ответа Жулу рухнул на диван.
– Я не боюсь смерти, – сказал Жулу. Его склоненная голова болталась из стороны в сторону. – Но эшафот… Я однажды ходил к заставе Сен-Жак посмотреть на эшафот. Я не знал, что придет день, когда… Ах, как глупо! Как глупо!
Он умолк, по телу пробежала судорога.
Маргарита села рядом, сложив руки на груди, прямая, как стрела.
– А мои бедные старики! – продолжал Жулу изменившимся голосом, по-детски нежным и жалобным. – Мои бедные старики, мои отец и мать! Веришь ли, они всегда были добры к нам. Нет, я убью себя… Сегодня вечером они выпьют за мое здоровье, как бы они ни были на меня сердиты. Я стоил им огромных денег! А завтра, в первый день поста, они пойдут в приходскую церковь, и матушка будет молиться за меня со слезами на глазах.
Маргарита нахмурилась. Лиловые круги легли вокруг ее глаз, оттеняя смертельную бледность лица. Безупречной формы губы нервно подрагивали. Она запустила свои ледяные руки в волосы Жулу и приподняла его, подставив свету его распухшее от слез лицо. Ибо Жулу плакал, как дитя.
– Не хватит ли? – прошипела Маргарита. Жулу сжал кулаки.
– Хватит, дурак! – продолжала Маргарита, в ее глазах вновь вспыхнул огонь. – Я страдаю сильнее, чем ты, потому что я его любила. Слышишь? Любила… Отдай бумажник.
– У меня его нет, – огрызнулся Жулу.
– Ах так! – воскликнула Маргарита, и губы ее побледнели. – Эти десять минут стали для меня адом. Значит, я понапрасну рыдала кровавыми слезами?
Жулу коснулся разжатой ладонью лба.
– Я – дурак! – пробормотал он. – Тем лучше. Возможно, я смогу все забыть.
– Мне нужен бумажник! – неистовствовала Маргарита. – Он принадлежит мне.
– Я ощупал его грудь, – с усилием произнес Жулу, – не для того, чтобы найти твой бумажник, а чтобы узнать, жив ли он. Такой удар быка свалил бы… Дурак! Дурак!.. Его сердце больше не билось. При нем не было бумажника, я в этом уверен. А, послушай! Я припоминаю: когда он поскользнулся… когда он упал, я увидел, как он сунул руку за подкладку камзола. Я вспомнил об этом, потому что подумал тогда: «Он собирается размозжить мне череп из пистолета…» Но нет, то был не пистолет! Я рассказываю тебе, и память моя проясняется. Наверное, то был бумажник. Он отбросил его далеко вперед, и бумажник… теперь я совершенно уверен, что то был бумажник… упал в двадцати шагах от нас на улице Кампань.
– Я его найду! – воскликнула Маргарита. – Слишком дорого он мне обошелся, я должна его иметь!
Она резко отняла руки от головы Жулу, и тот, не удержавшись на ногах, рухнул ничком. Он не сделал попытки встать. В его воспаленном мозгу проносились бессвязные мысли: «Эта женщина – ведьма! Она любила его… Покончить с собой или вернуться домой, в Бретань? Матушка всегда говорила мне: „Когда ты совершаешь что-нибудь дурное, мне снятся плохие сны“. Что ей приснится сегодня ночью? Ах, как глупо! Зря я приехал в Париж! Завтра исповедаюсь, а после утоплюсь».
Маргарита решительным шагом спускалась по лестнице.
Однако у двери парадного она остановилась: бульвар, столь пустынный несколько минут назад, когда произошло убийство, теперь был полон народа. События развивались своим чередом. Веселая компания, вышедшая из «Нельской башни», и полицейский наряд, приближавшийся от Обсерватории, встретились на углу улицы Кампань-Премьер и одновременно заметили Буридана, лежавшего в кровавой луже поверх растаявшей ледяной ловушки. В Париже любопытных зевак как грибов после дождя. Вот и сейчас без них не обошлось.
Маргарита тихонько затворила дверь парадного, которую она было открыла, и прильнула к просвету между прутьями решетки.
Консьержа в доме не было. Ничего удивительного, в этом квартале обязанности консьержа нередко берет на себя главный съемщик комнат и самолично сторожит дом. Главным съемщиком в доме Маргариты был студент-недоучка, нещадно обиравший своих молодых собратьев и лечившийся от ревматизма в объятиях знакомых кумушек.
Наряд, состоявший из офицера полиции и двух рядовых, вышел на поиски тайного сборища республиканцев. Бог знает, существовало ли оно на самом деле. По ночам в Париже никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Убийство какого-то «Буридана» не являлось случаем из ряда вон выходящим. Завтра это дело будет представлено детективам-виртуозам и, возможно, в течение дня раскрыто. Впрочем, с той же вероятностью оно может навсегда остаться неразгаданным, и отчет о нем будет пылиться в папках префектуры до скончания дней этого учреждения.
Полицейские – люди осмотрительные, рассудительные, обладающие собачьим чутьем. Мы, литераторы, легко ополчаемся против них, и, как ни странно, семь восьмых мирного населения, которое они охраняют, охотно присоединяется к нашему возмущению. Город Афины, как известно, провозгласил себя величайшим городом на земле. Не стану спорить с афинянами, дабы не показаться им неотесанным беотийским мужланом. И все же, при всем моем почтении к свободолюбивому городу, я позволю себе думать иначе. Я предпочитаю спокойно ходить по улицам, а по ночам вкушать никем и ничем не нарушаемый покой. А ежели стражи порядка не сразу появляются на месте дорожного происшествия, когда коляска переедет прохожего, так что ж…
Наметанным глазом полицейские живо определили, что веселая компания не имеет никакого отношения к убийству, равно как и редкие зеваки, стекавшиеся к месту происшествия. Невиновность гуляк из «Нельской башни» безусловно подтверждал их вид: они выглядели полупьяными и изрядно пресытившимися, как и подобает выглядеть честным гражданам в карнавальную ночь. Среди зевак нашелся студент-медик. В близлежащих кварталах студентов обитает в избытке, но этот несомненно станет в будущем медицинским светилом. Взглянув на нож и кровь, он объявил, что Буридан умер вследствие ранения.
Ролана подняли. Женщины, стоявшие вокруг, отметили идеальную красоту его черт, когда его голова безжизненно повисла на руках полицейских. Студент-медик великодушно предложил свою помощь. Нашлись и другие помощники, и скорбная процессия потянулась по бульвару к улице Шеврез, а оттуда на улицу Нотр-Дам-де-Шан, где находилась обитель Ордена Милосердия. Офицер полиции, не будучи уверен в смерти Буридана, отправил нарочного на улицу Регар в дом № 1, где проживал доктор Рекамье.
Особняк этого замечательного врача, известного своими дарованиями, любезностью и ленью, находился в двух шагах от монашеского приюта на улице Нотр-Дам-де-Шан.
Таким образом, все было устроено как нельзя лучше. Что касается Афин, то я вовсе не уверен, что мародеры, заменяющие на месте происшествия полицейских, приняли бы более действенные меры.
Правда, полицейские не поленились арестовать на улице Шеврез старьевщика Туро, бывшего незаконного супруга покойной мадам Теодоры, по той причине, что бедолага заснул, прислонив голову к каменной тумбе. Рядом с ним горела его лампа. Однако в данном случае рвение стражей порядка вполне простительно, если принять во внимание, что ночи стояли холодные, а два литра отравы вызвали прилив крови к голове любовника Виржинии, и, не наткнись на него полицейские, несчастный малый мог бы проснуться в первый день поста уже на том свете.
Веселая компания не последовала за скорбной процессией. Гуляки молча стояли на углу улицы Кампань. Маргарите не терпелось, чтобы они ушли. Она по-прежнему сторожила за дверью парадного, выжидая.
– Я подумал, что это Леон Мальвуа! – нарушил тишину Людовик Сварливый.
– Костюм тот же, – отозвался Ландри, – и Леон Мальвуа весь вечер не показывался.
– Ба! – воскликнул Ангерран де Мариньи. – Да Леон здесь неподалеку, у своей красавицы Маргариты… Судари, я отправляюсь спать!
Остальные переглянулись. Первому министру, вознамерившемуся отправиться восвояси, позволили отойти на несколько шагов, однако у веселой компании возникли кое-какие подозрения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Шляпа с цветами и рваная шаль принадлежали его покойной жене. Ее-то он и оплакивал, заливаясь пьяным смехом. Он был сердобольным малым.
– О-хо-хо, мадам Теодора! – вставлял он между куплетами песни. – Виржиния, о-хо-хо! В «Родничке» у месье Ревершона по-прежнему пьют до упаду! Для желудка это плохо, ну а для души хорошо. Если бы ты была там, вот бы мы повеселились. Да мы и так повеселились, о-хо-хо, мадам Теодора, о-хо-хо!
Жулу остановился и спрятался за деревом. Маргарита вцепилась руками в подоконник. Ролан ничего не видел и не слышал вокруг себя.
– Эй, приятель! – возопил старьевщик, заметив Ролана. – Ты знаком с Typo? Typo – это я… Ты можешь простудиться… В прошлом году я был с мадам Теодорой. Она кашляла, и вот в один прекрасный день – бац! и в дамки! На мне ее шаль и колпак. Надо же, бедная женщина! Бойся простуд.
Он подобрал по привычке валявшуюся на земле тряпку и пошел прочь со словами:
– Да здравствует карнавал! Она любила праздники. Прощай, приятель, и прости, ежели что не так. Я выпил два литра у месье Ревершона. На ее похоронах, кроме меня, никого больше не было. Вот потеха, а? О-хо-хо!
Повернув за угол на улицу Шеврез, старьевщик исчез из вида.
Жулу выскочил из своего укрытия. Маргарита резко вздрогнула.
– Кретьен! Не трогай его! – сдавленно вскрикнула она.
То был последний всплеск угрызений совести, но Жулу его не услышал. Он положил свою тяжелую руку на плечо Ролана и произнес:
– Отдай бумажник, скотина!
Маргарита более не могла слышать слов, произносимых Жулу. Она глубоко вздохнула, в голове у нее мелькнула мысль: «Жулу нападает лицом к лицу! Да он храбрец!»
И правда, монолог старьевщика, вдовца Виржинии, заставил Жулу изменить первоначальный план атаки. На его родине не бьют исподтишка.
Вероятно, Жулу вполне заслуживал кличку «Дурак» и, к счастью для себя, не понимал, как низко он пал. Но в этом цепном псе нет-нет да и проглядывал благородный дворянин. Отваги ему было не занимать.
Маргарита тоже была не робкого десятка.
Ролан поднял голову. Он все еще пребывал во власти душевного потрясения, мысли его путались. Он не был завсегдатаем «Таверны» и никогда прежде не сталкивался с Жулу. Вид этого человека, простоволосого, злобно гримасничающего, изрыгающего ругательства и размахивающего ножом, вызвал в Ролане чувство омерзения, усиленного маскарадным костюмом, в который был обряжен Жулу.
– Любезный, – произнес Ролан, – ступай своей дорогой.
Жулу схватил его за шиворот и резко встряхнул. Ролан обладал недюжинной силой. Побуждаемый инстинктом самосохранения, он вскочил и легко перепрыгнул через скамейку, ставшую барьером между ним и противником.
– Да ты, парень, трус! – прорычал Жулу. – Мы с тобой оба Буриданы, и у тебя на поясе такой же кинжал, как и у меня… Отдай бумажник, и я тебя не трону.
При упоминании о бумажнике Ролан вздрогнул.
– Вы из того дома? – спросил он, указывая на дом Маргариты.
Жулу скрипнул зубами:
– Да, я оттуда… Вор!
С этими словами Жулу бросился в атаку, применив излюбленный прием бретонских забияк, в исполнении которого им не было равных: Жулу в мгновение ока перепрыгнул через скамейку и нанес Ролану удар головою в живот.
Юноша отступил на шаг и, подставив обе руки, смягчил удар, иначе противник, действовавший головою как тараном, переломал бы ему ребра. Жулу покатился по мостовой.
– Он дерется, как лев! – пробормотала Маргарита, наблюдавшая сверху. – Прекрасный молодой лев!
Из глотки Жулу вырвался яростный хрип.
– Где твой нож?! – закричал он. – Шутки в сторону, парень, ты меня разозлил. Где твой нож?!
Ролан, не теряя хладнокровия, вновь поставил скамью заслоном между собой и противником, который уже встал на ноги. Жулу возобновил атаку с неистовством дикого зверя. Ролан обнажил наконец бутафорский кинжал, висевший у него на поясе.
Однако он желал лишь одного – избавиться от этого сумасшедшего. С улицы Кампань-Премьер донеслось пение. На этой маленькой немощеной улочке, начинавшейся неподалеку и служившей проездом для повозок, располагался парадный вход в кабачок «Нельская башня».
Ролан попятился от Жулу. Дважды бретонец настигал его и был повержен, несмотря на свою звериную стойкость и большой опыт уличного бойца. В третий раз на углу улицы Кампань-Премьер, откуда уже были видны огни питейного заведения, казавшегося Ролану спасительным убежищем, юноша попал ногой в скользкую «ловушку», подстроенную окрестными ребятишками и не замеченную им в потемках. Ролан потерял равновесие и упал.
По-волчьи взвыв, Жулу набросился на него. Он вонзил кинжал в грудь Ролана с такой силой, что лезвие целиком исчезло в ране и теплая кровь, словно вино из распоротого бурдюка, брызнула в лицо нападавшему, на мгновение ослепив его.
Ролан лишь коротко и жалобно вскрикнул.
Маргарита, стоявшая у окна, пошатнулась и медленно побрела в глубь комнаты.
В этот момент дверь «Нельской башни» отворилась и веселая компания с пением вывалилась на улицу.
На другом конце бульвара, из-за Обсерватории, появился полицейский наряд. Стражи порядка прогуливались не спеша, заложив руки за спину.
ВЕСЕЛАЯ КОМПАНИЯ
Жулу, спотыкаясь, как слепой, и не отнимая рук от глаз, обожженных горячей кровью, наугад нашел подъезд Маргариты. Ни полицейский наряд, ни веселая компания, покинувшая «Нельскую башню», не заметили его. На улице было свежо. Малочисленные окна, выходившие на ту часть бульвара, где произошло убийство, были плотно закрыты. У преступления, походя совершенного человеком с рассудком и совестью дикаря, у поединка, предшествовавшего роковому удару, не было иных свидетелей, кроме женщины, наблюдавшей сверху с балкона. Но и она состояла в сговоре с преступником.
Страшная тайна осталась ведома лишь ей, Жулу и Господу.
Молодые люди в маскарадных костюмах шли по улице Кампань-Премьер, весело болтая и распевая песни.
– Конец карнавалу! – говорили они. – Копилка пуста, мы проели последние часы, а папаша Ланселот больше не отпустит в долг.
Другие пьяными усталыми голосами мрачно выкрикивали тот самый куплет, что мешал Жулу спокойно обедать:
– Нальем! Глотнем! Споем! Допьем!
При этом вся компания зевала. Развлекаться надобно на всю катушку. Именно так часто развлекаются веселые компании.
Что до стражей порядка из полицейского наряда, то они с неподражаемым спокойствием обсуждали литературные и политические новости, время от времени задремывая на ходу.
Как мы уже говорили, веселая компания была разодета в костюмы персонажей из пьесы «Нельская башня». Король Людовик Сварливый остановился посреди улицы и сказал:
– Если бы сейчас были те варварские времена, когда я имел честь править Францией, мы бы ограбили прохожего и встретили бы рассвет в номере сто тринадцать.
– Увы! – вздохнул Ангерран де Мариньи. – Те добрые времена миновали, все пришло в упадок, даже виселица, на которой меня повесили в Монфаконе… Однако будем справедливы, в четырнадцатом веке номера сто тринадцать еще в помине не было!
– В книге «О нравственности», – вставил Готье д'Онэй, – я прочел о двух молодых офицерах, которые однажды заложили в ломбард свою честь. Я предлагаю…
– Оставь свою честь при себе, – заметил Ландри. – За вещь стоимостью менее трех франков ростовщики ничего не дадут.
Тем временем Жулу, задыхаясь, ворвался в гостиную Маргариты.
– Я убил его, – сказал он, словно отвечая на вопрос. – Убил наповал!
Но никто его не услышал, Маргарита была в обмороке.
Жулу плеснул ей водой в лицо. Маргарита открыла глаза, но, увидев отвратительную кровавую маску на лице бретонца, в ужасе зажмурилась.
– Умойся! – прошептала она. – Вдруг сюда придут!
Жулу глянул на себя в зеркало и в испуге отшатнулся.
– Меня словно кипятком обожгло, – сказал он. – Не надо было мне этого делать. Ведь этот малый не был моим врагом до сегодняшнего вечера. Глупо получилось.
Маргарита сама принесла ему таз с водой.
– Ты тоже ранен? – спросила она.
– Нет, на мне только его кровь, – ответил Жулу, опуская голову в таз, отчего вода стала красной. – Не надо было мне этого делать, ох, не надо. Он не хотел драться всерьез. Боялся меня поранить. Черт побери, а я его убил! Как глупо!
Маргарита сменила воду в тазу. Вопрос готов был сорваться с ее губ, но она сдерживала себя. Жулу окунул лицо в чистую воду и сказал:
– Холодная, как хорошо! Если бы не ловушка, мне бы не удалось… Меня никто не видел, тот человек с лампой, он ушел… А он, вот уж молодец, так молодец! Ни разу не позвал на помощь!.. Ну а ты что же молчишь? Ведь ты все затеяла. Когда я прятался под деревом, я видел, как ты смотрела сверху!
– Я кричала тебе, чтобы ты не убивал его, – пробормотала Маргарита. – Ты не слышал?
– Разве он не украл у тебя бумажник? – спросил Жулу, уставясь на нее невидящим взглядом.
– Где же он, этот бумажник? – совсем тихо проговорила Маргарита.
Вместо ответа Жулу рухнул на диван.
– Я не боюсь смерти, – сказал Жулу. Его склоненная голова болталась из стороны в сторону. – Но эшафот… Я однажды ходил к заставе Сен-Жак посмотреть на эшафот. Я не знал, что придет день, когда… Ах, как глупо! Как глупо!
Он умолк, по телу пробежала судорога.
Маргарита села рядом, сложив руки на груди, прямая, как стрела.
– А мои бедные старики! – продолжал Жулу изменившимся голосом, по-детски нежным и жалобным. – Мои бедные старики, мои отец и мать! Веришь ли, они всегда были добры к нам. Нет, я убью себя… Сегодня вечером они выпьют за мое здоровье, как бы они ни были на меня сердиты. Я стоил им огромных денег! А завтра, в первый день поста, они пойдут в приходскую церковь, и матушка будет молиться за меня со слезами на глазах.
Маргарита нахмурилась. Лиловые круги легли вокруг ее глаз, оттеняя смертельную бледность лица. Безупречной формы губы нервно подрагивали. Она запустила свои ледяные руки в волосы Жулу и приподняла его, подставив свету его распухшее от слез лицо. Ибо Жулу плакал, как дитя.
– Не хватит ли? – прошипела Маргарита. Жулу сжал кулаки.
– Хватит, дурак! – продолжала Маргарита, в ее глазах вновь вспыхнул огонь. – Я страдаю сильнее, чем ты, потому что я его любила. Слышишь? Любила… Отдай бумажник.
– У меня его нет, – огрызнулся Жулу.
– Ах так! – воскликнула Маргарита, и губы ее побледнели. – Эти десять минут стали для меня адом. Значит, я понапрасну рыдала кровавыми слезами?
Жулу коснулся разжатой ладонью лба.
– Я – дурак! – пробормотал он. – Тем лучше. Возможно, я смогу все забыть.
– Мне нужен бумажник! – неистовствовала Маргарита. – Он принадлежит мне.
– Я ощупал его грудь, – с усилием произнес Жулу, – не для того, чтобы найти твой бумажник, а чтобы узнать, жив ли он. Такой удар быка свалил бы… Дурак! Дурак!.. Его сердце больше не билось. При нем не было бумажника, я в этом уверен. А, послушай! Я припоминаю: когда он поскользнулся… когда он упал, я увидел, как он сунул руку за подкладку камзола. Я вспомнил об этом, потому что подумал тогда: «Он собирается размозжить мне череп из пистолета…» Но нет, то был не пистолет! Я рассказываю тебе, и память моя проясняется. Наверное, то был бумажник. Он отбросил его далеко вперед, и бумажник… теперь я совершенно уверен, что то был бумажник… упал в двадцати шагах от нас на улице Кампань.
– Я его найду! – воскликнула Маргарита. – Слишком дорого он мне обошелся, я должна его иметь!
Она резко отняла руки от головы Жулу, и тот, не удержавшись на ногах, рухнул ничком. Он не сделал попытки встать. В его воспаленном мозгу проносились бессвязные мысли: «Эта женщина – ведьма! Она любила его… Покончить с собой или вернуться домой, в Бретань? Матушка всегда говорила мне: „Когда ты совершаешь что-нибудь дурное, мне снятся плохие сны“. Что ей приснится сегодня ночью? Ах, как глупо! Зря я приехал в Париж! Завтра исповедаюсь, а после утоплюсь».
Маргарита решительным шагом спускалась по лестнице.
Однако у двери парадного она остановилась: бульвар, столь пустынный несколько минут назад, когда произошло убийство, теперь был полон народа. События развивались своим чередом. Веселая компания, вышедшая из «Нельской башни», и полицейский наряд, приближавшийся от Обсерватории, встретились на углу улицы Кампань-Премьер и одновременно заметили Буридана, лежавшего в кровавой луже поверх растаявшей ледяной ловушки. В Париже любопытных зевак как грибов после дождя. Вот и сейчас без них не обошлось.
Маргарита тихонько затворила дверь парадного, которую она было открыла, и прильнула к просвету между прутьями решетки.
Консьержа в доме не было. Ничего удивительного, в этом квартале обязанности консьержа нередко берет на себя главный съемщик комнат и самолично сторожит дом. Главным съемщиком в доме Маргариты был студент-недоучка, нещадно обиравший своих молодых собратьев и лечившийся от ревматизма в объятиях знакомых кумушек.
Наряд, состоявший из офицера полиции и двух рядовых, вышел на поиски тайного сборища республиканцев. Бог знает, существовало ли оно на самом деле. По ночам в Париже никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Убийство какого-то «Буридана» не являлось случаем из ряда вон выходящим. Завтра это дело будет представлено детективам-виртуозам и, возможно, в течение дня раскрыто. Впрочем, с той же вероятностью оно может навсегда остаться неразгаданным, и отчет о нем будет пылиться в папках префектуры до скончания дней этого учреждения.
Полицейские – люди осмотрительные, рассудительные, обладающие собачьим чутьем. Мы, литераторы, легко ополчаемся против них, и, как ни странно, семь восьмых мирного населения, которое они охраняют, охотно присоединяется к нашему возмущению. Город Афины, как известно, провозгласил себя величайшим городом на земле. Не стану спорить с афинянами, дабы не показаться им неотесанным беотийским мужланом. И все же, при всем моем почтении к свободолюбивому городу, я позволю себе думать иначе. Я предпочитаю спокойно ходить по улицам, а по ночам вкушать никем и ничем не нарушаемый покой. А ежели стражи порядка не сразу появляются на месте дорожного происшествия, когда коляска переедет прохожего, так что ж…
Наметанным глазом полицейские живо определили, что веселая компания не имеет никакого отношения к убийству, равно как и редкие зеваки, стекавшиеся к месту происшествия. Невиновность гуляк из «Нельской башни» безусловно подтверждал их вид: они выглядели полупьяными и изрядно пресытившимися, как и подобает выглядеть честным гражданам в карнавальную ночь. Среди зевак нашелся студент-медик. В близлежащих кварталах студентов обитает в избытке, но этот несомненно станет в будущем медицинским светилом. Взглянув на нож и кровь, он объявил, что Буридан умер вследствие ранения.
Ролана подняли. Женщины, стоявшие вокруг, отметили идеальную красоту его черт, когда его голова безжизненно повисла на руках полицейских. Студент-медик великодушно предложил свою помощь. Нашлись и другие помощники, и скорбная процессия потянулась по бульвару к улице Шеврез, а оттуда на улицу Нотр-Дам-де-Шан, где находилась обитель Ордена Милосердия. Офицер полиции, не будучи уверен в смерти Буридана, отправил нарочного на улицу Регар в дом № 1, где проживал доктор Рекамье.
Особняк этого замечательного врача, известного своими дарованиями, любезностью и ленью, находился в двух шагах от монашеского приюта на улице Нотр-Дам-де-Шан.
Таким образом, все было устроено как нельзя лучше. Что касается Афин, то я вовсе не уверен, что мародеры, заменяющие на месте происшествия полицейских, приняли бы более действенные меры.
Правда, полицейские не поленились арестовать на улице Шеврез старьевщика Туро, бывшего незаконного супруга покойной мадам Теодоры, по той причине, что бедолага заснул, прислонив голову к каменной тумбе. Рядом с ним горела его лампа. Однако в данном случае рвение стражей порядка вполне простительно, если принять во внимание, что ночи стояли холодные, а два литра отравы вызвали прилив крови к голове любовника Виржинии, и, не наткнись на него полицейские, несчастный малый мог бы проснуться в первый день поста уже на том свете.
Веселая компания не последовала за скорбной процессией. Гуляки молча стояли на углу улицы Кампань. Маргарите не терпелось, чтобы они ушли. Она по-прежнему сторожила за дверью парадного, выжидая.
– Я подумал, что это Леон Мальвуа! – нарушил тишину Людовик Сварливый.
– Костюм тот же, – отозвался Ландри, – и Леон Мальвуа весь вечер не показывался.
– Ба! – воскликнул Ангерран де Мариньи. – Да Леон здесь неподалеку, у своей красавицы Маргариты… Судари, я отправляюсь спать!
Остальные переглянулись. Первому министру, вознамерившемуся отправиться восвояси, позволили отойти на несколько шагов, однако у веселой компании возникли кое-какие подозрения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54