– Все три – на имя Раймона Фиц-Руа Жерси, герцога де Клар!
Комейроль продолжал:
– Герцогиня, жена Раймона, старшего брата, умерла; у нас есть свидетельство о ее смерти; вы ее сын: у нас есть ваше свидетельство о рождении.
Ролан выразительно кивнул.
– И не вздумайте, – продолжал Комейроль несколько нервно, меж тем как Добряк Жафрэ ерзал на стуле, – вообразить, что мы так уж удивлены происходящим или застигнуты врасплох…
– Да что, в конце концов, происходит? – возопил Жафрэ вне себя. – Наткнулись на лицедея похлеще вашего, дражайший, только и всего!
По лицу Ролана пробежала усмешка, которую можно было бы счесть циничной. На какое-то мгновение Комейроль замер, глядя на него.
– Да чтоб меня! – выругался он наконец. – Он так сказал; я бросаю свой язык псам, да и наплевать сто раз! В конце концов, мы искали сходства, и мы его нашли; нам нужен был малый, которого его прошлое привело бы к нам в руки – так у нас он есть! А кто он там – герцог де Клар, антихрист, сам сатана – нас не касается! Он нам отдаст наши три миллиона, а со своими титулами пусть делает, что заблагорассудится! Так-то!
– Если отдаст три миллиона… – коротко начал было Жафрэ.
– А почему бы не отдать? – примирительно прервал его Ролан.
Движением руки он остановил Комейроля, который порывался что-то сказать, и добавил:
– Если титулы того стоят.
– Стоят, стоят! – вскричал Комейроль. – Мы ж это не на ходу выдумали, эту операцию! Ее вынашивали одиннадцать лет, и тот, кому эта идея впервые пришла в голову, об этом знал! Вот уже одиннадцать лет, как состояние владений де Клар было выверено конторой Дебана, чтобы передать бедняге Лекоку; тогда числилось триста пятьдесят тысяч ливров земельной ренты, чистыми! А с тех пор, думаете, вся эта недвижимость упала в цене? Вот в чем суть!
– Ах! – вздохнул Добряк Жафрэ. – Вот уж воистину подарок!
– И как же мы это оформим? – спросил Ролан, поднеся ладонь ко рту, чтобы скрыть легкий зевок.
Комейроль и Жафрэ придвинулись на стульях.
– Нам бы хотелось немного наличными, – сказал Жафрэ.
– Ну вот! – сказал Комейроль. – Будь я один, я б удовольствовался одним словом господина герцога.
– Но вас много! – бросил молодой художник.
– Увы, – сознался Жафрэ с тяжким вздохом.
Ролан встал и сказал небрежно, будто речь шла о самом пустячном деле:
– Думаю, самое разумное будет выдать вам несколько векселей.
– Прекрасно! – подтвердил Комейроль. – Тридцать заемных писем по сто тысяч франков каждое.
– Как подписывать?
– Ролан, герцог де Клар.
– Ах-ах! – улыбаясь сказал молодой художник. – Итак, мое имя Ролан?
– Разумеется, – отвечал Комейроль, – если сведения или воспоминания, которыми вы располагаете, окажутся недостаточны, ибо вы не были с нами вполне откровенны, Господин Сердце, мы предоставим вам все необходимое. За десять лет, как вы понимаете, мы собрали все подробности. Справки мы навели что надо!
– На чье имя выписывать заемные письма? – спросил Ролан вместо ответа.
Теперь поднялся Комейроль, а за ним тотчас Жафрэ. Комейроль произнес, напирая на каждое слово:
– Может, вам покажется странным, но все поручительства должны быть выписаны на имя господина графа дю Бреу де Клар.
– Боже мой, да нет же, – отвечал Ролан, отодвигая свой стул как бы в знак официального прощания, – это ничуть не более странно, чем все остальное.
Наши дипломаты поклонились, а Комейроль повернулся и направился к двери. Жафрэ пятился за ним. Он был сама учтивость.
У порога Комейроль обернулся.
– Полагаю, мы можем считать дело сделанным.
– Само собой разумеется, – добавил Жафрэ.
– Позвольте, – отвечал Ролан, следивший за ними на расстоянии, – я не связывал себя словом. Положением своих дел я в целом доволен, и оно кажется мне прочным. Но у меня были иные виды. Это идет вразрез с некоторыми моими замыслами. Господа, обещаю ответить вам завтра утром: да или нет. Честь имею быть вашим покорным слугою.
Он просто помахал рукой и повернулся спиной.
Пока Комейроль и Жафрэ шли до ворот сада, они не обменялись ни словом. Очутившись на улице Матюрэн-Сен-Жак, Жафрэ решился заговорить; Комейроль ускорил шаг. Он поднялся одним махом по лестнице нового дома и остановился лишь в столовой у Жафрэ.
– Стакан коньяку! – заорал он. – Задыхаюсь!
– Как по-твоему, – спросил Жафрэ, – что он за птица?
Бывший главный письмоводитель выхлебал один за другим два стакана водки.
– Законченный идиот, – отозвался он наконец, – либо редкий прохвост, либо полицейский агент.
«Ангельская» прическа Жафрэ встала дыбом на его заостренном черепе.
– Который из трех? – пробормотал он. Комейроль буркнул:
– Титулы надо запереть в надежный шкаф с секретом и изменить комбинацию шифра. Я б зарыл его на сто футов под землю. Ах! Да чтоб меня! Да чтоб меня! Не будем рисковать! Какого черта этот идиот Лекок дал себя укокошить!
– У нас есть еще графиня… – предположил Жафрэ. Комейроль хлопнул себя по лбу.
– Фиакр! – приказал он. – И галопом к Маргарите!
Оставшись один, Ролан спокойно обошел мастерскую. Солнце уже закатывалось за высокие старинные дома квартала; в декабре сумерки наступают быстро. Ролан долго расхаживал, временами то хмурясь от горьких мыслей, то улыбаясь сладостной мечте. Одиночки, как он, умеют беседовать сами с собой и в безмолвии советоваться со своей совестью.
На часах Сорбонны звонило четыре, когда он остановился перед картиной, скрытой занавесью. Он отодвинул драпировку, и очаровательные лица юных дев, уже описанные нами, показались из-за ткани в последних отсветах сумерек.
В большом городе всегда немало затворников; я бы не колеблясь утверждал, что ни в одной Фиваиде вы не найдете столько пещерных скитов. Можно быть одиночкой, не произнося при всяком удобном случае пошлых и многословных монологов. Сердце Ролана распирало в груди, губы его приоткрылись, глаза блестели, и свет страстных упований озарил его мужественное лицо.
Сад был полон звуков; Ролан нимало не беспокоился, слыша их. Он заранее знал, что мастерская Каменного Сердца чествовала своего главу в Сен-Никез, и уже был готов благосклонно встретить какие угодно сюрпризы. Гул простуженной бронзы Сорбонны еще отдавался в воздухе, когда взрыв шутихи под его окнами возвестил Ролану о начале ежегодных увеселений.
Тотчас на пару молодых улыбчивых лиц, уже вполовину окутанных ночной мглой, вновь пала занавеска, и Господин Сердце, во всем величии своих властных полномочий, сделал шаг к дверям, навстречу почестям, которыми должны были его осыпать.
И вовремя. Мощная вспышка опалила сад, и в тот же миг чудовищный вопль вознесся к удивленным небесам.
– Да здравствует хозяин и гулянка!
Две длинные цепочки подмастерьев с факелами в руках уходили и терялись из виду перед входом в павильон; со всех деревьев, разом освещенных, словно плоды сказочного сада, свисали цветные стекляшки.
– Ага! – произнес Ролан убежденно. – Да, ребятки, такого, я признаюсь, не ожидал! Это похлеще, чем в прошлом году!
В прошлом году Ролан говорил в точности то же самое; но этого было достаточно, чтобы вознаградить труды этих горемык, которые словно большие дети размахивали факелами и снова разражались своими фантастическими выкриками.
Вояка Гонрекен, разумеется, был во главе первой цепочки; второй командовал господин Барюк.
Каждый нес факел в правой руке, держа левую за спиной. Господин Барюк подал знак, и все вытащили спрятанные руки, вооруженные большими букетами. Целый холм цветов вырос перед крыльцом павильона, на котором стоял Господин Сердце.
– Да здравствует хозяин и гулянка!
– А теперь, – сказал господин Барюк, сняв свою мягкую фетровую шляпу, – Вояка, как всегда, произнесет свою извечную речь. Проглотите языки! В этот миг, в этот торжественный момент, не сметь ни чихать, ни кашлять, ни сопеть… А ну!
Тотчас воцарилась полнейшая тишина. И вот уже Гонрекен, сняв шляпу и не без волнения, сделал шаг к помосту. Однако заговорил он не вдруг, ибо тут, ко всеобщему удивлению, господин Барюк, повинуясь знаку Господина Сердце, поднялся по ступенькам маленького помоста.
Сначала господин Барюк улыбаясь слушал, что тихо говорит ему хозяин; но внезапно побледнел и, шатаясь, отступил на шаг назад.
СИМИЛОР
Господин Барюк был маленький и хладнокровный человек, и прозвище Дикобраз довольно точно передавало его характер. Он ничему, вообще говоря, не удивлялся и вводил всех – кроме хозяина – в заблуждение непроницаемо бесстрастной миной. Любопытный, пронырливый, но при этом не болтливый, он знал великое множество мелких секретов, каковыми делился лишь в случае надобности, и это особенно повышало его вес в этом пестром мирке, где каждому приходилось что-то скрывать.
Хозяину господин Барюк был предан безгранично, хотя тот был единственным из окружавших его людей, с кем Барюк познакомился не по своей воле.
Заставить пергаментные щеки господина Барюка заметно побледнеть, а его короткие и крепкие, как пни, ноги подкоситься могли две причины: либо дело было из рук вон скверно, либо он угадал все номера в лотерее – ибо радость тоже пугает, как то доказал своим несравненным успехом один из самых чарующих сочинителей нашего времени.
Мы сейчас объясним, из-за чего пошатнулся и побледнел бравый господин Барюк, когда Господин Сердце говорил ему на ухо.
Господин Сердце сказал ему:
– Дружище, не стоит особенно затягивать нынешний праздник; нам придется вечерком поработать.
А поскольку господин Барюк напомнил старые пословицы о том, что работа может потерпеть и до утра, Господин Сердце отвечал:
– Завтра будет поздно: меня уже с вами не будет.
Это-то и была одна из тех вещей, с которыми живое воображение Дикобраза никогда не пожелало б смириться. Он пережил многих хозяев; выборное королевство мастерской Каменного Сердца время от времени меняло монарха со времен его юности, не задевая сколько-нибудь его чувств, но этот! Дитя дома! Облагодетельствованный благодетель! Тот неизвестный, которого нашли и выходили словно сына, ни разу не спросив его о его тайне; тот, кого любили, и кто царствовал тем успешней, что правил он из заоблачных высей! Сын мастерской и ее хозяин!
Господин Барюк уже достиг зрелых лет и среди тех благостных мыслей, что приходят с годами, лучшей была мечта – почти уверенность – что он умрет раньше Господина Сердце.
Он слишком был умен, чтобы не заметить нравственной дистанции, отделявшей патрона от его мастерской, и слишком любопытен, чтобы не подобраться своим пытливым умом совсем близко к загадке, заданной Господином Сердце, но нечто, а точнее, искренняя нежность, своего рода преклонение, всегда останавливало его расследования.
Но что значила, в конце концов, эта дистанция? Господин Сердце был свободен как ветер. Ему, хоть он о том никогда не просил, воздвигли настоящий алтарь. От него ничего не требовалось, кроме одного: чтобы он существовал и оставался на своем месте – и все вокруг были счастливы!
– Завтра меня с вами уже не будет!
Так сказал Господин Сердце, а устами его, как известно, глаголет сам Бог.
– Значит, – пробормотал господин Барюк, – завтра не будет и мастерской Каменного Сердца. Тело не может жить без души. У нас самих ничего не удержится; без вас все пойдет насмарку. Если вы нас вот так возьмете и бросите, то чем веселиться и жечь шутихи, лучше просто подпалить дом!
– Надо праздник праздновать, старина, – заговорил снова Ролан. – Ты меня не понял, я вас не только не бросаю, но вы мне очень понадобитесь.
При этих словах лицо господина Барюка просияло светом надежды, и толпа пачкунов и мазил, замершая было при виде такого его замешательства, вновь воспряла духом.
Сам Вояка Гонрекен ничего не заметил, настолько он был поглощен предстоящей ему ответственной речью. Он говорил не то вслух, не то про себя:
– Непростое это дело, торчать в ожидании с приготовленной в одночасье речью, которая так и испаряется с каждой минутой из головы!
– Особенно мне понадобишься ты, дружище Барюк, – продолжал Ролан, – я тебя сейчас пущу по следу. Есть важное дело: не забудь сесть рядом со мной за стол и пить не больше, чем надо, чтобы глаз оставался острым.
Проговорив это совсем тихо, Господин Сердце во всеуслышание провозгласил:
– Ну, вперед, ребята! Я с вами!
Господин Барюк одним махом спустился со ступеней, его тощая физиономия светилась. По рядам прошел веселый рокот.
– Ну, Вояка, давай!
– Легко сказать давай! – горько сказал тот. – Слово хозяина надо исполнять, но хотел бы я видеть вас на моем месте! У меня все было так складно в голове, и начало, и середка, и конец, так чинно и красиво, и с эффектами, где положено, чтобы буря была рукоплесканий. Большая честь держать речь в то время, когда течение времени приближает Сен-Никез, ежегодное чествование нашей мастерской, которая всегда умеет достойно поздравить Господина Сердце. По этим букетам можно судить! Если я собьюсь, то все из-за того, что меня так резко прервали в самый момент, когда взялся за импровизацию, которую набросал…
Он замолчал, бросая вокруг себя беспокойные взгляды.
Раздалось несколько снисходительных хлопков.
Вояка, вытирая со лба проступивший пот, пробормотал:
– Очень мило с вашей стороны хлопать, хоть я не заслужил… Правда, если я мямлю, то тому виной моя судьба. Я это уже сказал: в этих благоприятных обстоятельствах… в эту торжественную минуту… все не то! Это из середины! Пять франков бы дал, чтобы вспомнить, с чего там началось… погодите!
Он выпрямился во весь рост и испустил облегченный вздох.
– Вспомнил! – вскричал он. – Нашлось начало! Тихо!
И, переменив тон на важный и торжественный, воспел во весь голос:
– Почтенный хозяин, милостивые друзья! В прошлом году я начал свою речь со слов «время летит как на крыльях»…
При этих словах разразилась целая буря ликующих криков, и даже сам Господин Сердце, которого одолевал смех, отечески похлопал в ладоши.
Вояка Гонрекен воспользовался бурей, еще раз утер лоб, и продолжил, когда бушевание стихло настолько, чтобы его могли слышать:
– В добрый час! На сей раз все в порядке! Сказанное выше составляло неотъемлемую часть моей речи; следственно, я не могу не принять вашего одобрения. И это продолжалось там в том же духе, недолго, после чего был переход к благоприятным обстоятельствам в середине и к смене времен года, о чем я уже успел упомянуть, чтобы подвести тем самым к годовой периодичности. После этого, тоже в середине, там было про славу мастерской и про ее неуклонное процветание благодаря тому, что Господин Сердце платит за помещение и пособляет в меру своего великодушия, ведь мы денег считать не умеем и куда больше любим кутить, чем откладывать сбережения… это я тут к случаю подпустил эффекту, нарочно придумал, для общего впечатления.
Заказанные таким образом рукоплескания не заставили себя ждать.
– Славно, – продолжал Вояка, – это заслужённый аплодисмент. Ну, и потом там были всякие незначительные вещи, чтобы закруглиться, и просто для красного словца и чтобы подобраться потихонечку к финальному эффекту в виде букета. Тихо там! Я вспоминаю текст. Кончалось, в общем, как прошлый год: «Господин Сердце – это самое доброе сердце из всех Каменных Сердец, вот так! Черви-козыри! И все наши сердца у него! От нитки перейдем к иголке, не в наших привычках забывать о желудке и телесной пище, которую уже принесли из харчевни Фликото, и она стоит, нас дожидается. Пойдемте же туда, ибо самое время сдвинуть стаканы в честь верности. Да здравствует хозяин и гулянка!
– И да здравствует господин Вояка Гонрекен! – рявкнул Каскаден среди веселого гвалта, что поднялся после этого выступления. – Он заслужил большой почетный приз за французское красноречие, как и прошлый год. Ужинать!
Разорвалась вторая шутиха. В это время оркестр семейства Вашри, состоящий из двух кларнетов, корнет-а-пистона, тромбона, пары больших барабанов и четырех малых, заиграл нежную и ласковую мелодию, так подходившую обстоятельствам. Под звуки этого национального гимна король, его министры и весь народ процессией направились к мастерской, наспех – но с отменным вкусом – разубранной с помощью всевозможного тряпья, использовавшегося в работе цеха. Удачным нововведением были маленькие фонарики, привешенные господином Барюком под каждой крысиной тушкой знаменитой гирлянды; от этого, помимо сильного эстетического впечатления, происходил весьма примечательный запашок.
Составленные в мастерской столы были без скатертей и все разного роста, зато обильно уставлены похлебкой, ожидавшей сотрапезников. Присутствовали и дамы.
Жаль, что мы не приводим здесь подробного описания этого пиршества, замечательного простотой блюд и неиссякаемым аппетитом участников. Не считая нескольких стычек, случившихся из-за дам, все прошло в высшей степени гладко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54