Нечего и говорить, задумка была славной, и никакое неожиданное препятствие не могло бы помешать ее осуществлению. Но когда настал момент привести хитроумный план в действие, Ролан ощутил, как волосы у него встают дыбом.
Он вдруг вспомнил о сущих безделицах. Даво никогда не выходила по вечерам. И как она просит открыть ворота, когда выходит? Какими словами приветствует сестру-привратницу? А что, если он с кем-нибудь столкнется? Стоит ему хоть на шаг сбиться с пути, и все пропало.
Что до походки, голоса, манеры говорить, то об этих вещах Ролан не беспокоился. Даво была родом из тех мест, что граничат с Бельгией, а подмастерья художников, к каковым относился и Ролан, наделены врожденными способностями ко всякому передразниванию.
Воспоминание о бельгийской границе навело Ролана на мысль: он накинул шаль на голову, словно огромную косынку, и, честное слово, не раздумывая более ни секунды, двинулся к двери приемной, которая довольно скоро поддалась ему.
Он был удивлен, с какой легкостью он справился с первой частью своего плана. Храбрецы колеблются лишь на берегу Рубикона. Но стоит им ступить в воду, как к ним возвращается хладнокровие. Ролан тихонько запер дверь и положил ключ в карман.
Он оказался в нетопленом вестибюле, освещенном лампой – кинкет, висевшей на стене. Оттуда, где, по мнению Ролана, был выход, доносилось взволнованное шушуканье нескольких приглушенных голосов. Между свободой и Роланом встало новое препятствие: тайное собрание сгорающих от любопытства кумушек.
Несомненно, даже самого отважного человека подобное затруднение заставило бы отступить. Но Ролан смело пошел навстречу гибели. Выйдя из вестибюля, он попал в небольшой двор, где находилась привратницкая, и где собрались сестры, которым последние события в обители не давали уснуть.
Молодые и старые, крепкие и немощные, они болтали без умолку, перебивая друг друга, и предметом беседы было удивительное отсутствие матери Франсуазы Ассизской. Собрание длилось уже около двух часов, и какие только догадки и суждения не были высказаны! Сейчас сестры возбужденно обсуждали, уж не господин ли герцог, чего доброго, зарезал несчастного молодого человека.
Привратница заметила странную фигуру, остановившуюся у входа в сторожку, и по новой шали узнала сиделку Даво.
– Вот кому у нас подарки жалуют! – пробормотала привратница.
– Уж ей-то наверняка кое-что известно! – заметила одна из сестер.
– Что-нибудь случилось, мадам Даво? – громко спросила привратница.
– Да вот хочу прогуляться до дому, – ответил Ролан, прикрываясь шалью и с изумительной точностью подражая гнусавому голосу сиделки и ее манере растягивать слова. – Я только на минутку. Сами понимаете, надо же похвастаться перед муженьком обновками.
– А что, раненый остался один?
– Ну что вы, как вы могли такое подумать! С ним сестра Люсия.
Сестра Люсия была одной из двух славных монахинь, что на свой страх и риск поместили умирающего Ролана в приемной.
Солгавший Ролан дрожал от страха, опасаясь, что сестра Люсия находится здесь и сейчас выведет его на чистую воду.
Но удача сопутствовала ему. Сестра Люсия не любила судачить и давно отдыхала в своей келье.
– Как вы необычно шаль повязали, мадам Даво! – заметила привратница.
– Такая у нас мода, там, на севере, – отвечал Ролан, – да и простуды меня все время одолевают.
Привратница с ворчанием открывала ворота.
– Мать Франсуаза еще не вернулась, мадам Даво. Может быть, у вас к ней поручение? Конечно, я вас ни о чем не спрашиваю! Но если бы вы не были ее любимицей, я бы с вами по-другому поговорила. – Она обернулась к сестрам и добавила: – Когда этой дамочке в чем-нибудь отказывают, такой шум поднимается!
Ролан был уже на улице.
– Что-то она как будто ростом стала выше, – заметила одна из сестер.
– И похудела, – отозвалась другая.
– Но все-таки зачем матушка Франсуаза Ассизская отправилась в город? – раздалось сразу несколько голосов.
И дискуссия возобновилась с новым пылом.
Обхватив себя руками, Ролан прислонился к стене монастыря. Преодоление первого препятствия обессилило его. Он чувствовал, что вот-вот упадет в обморок.
К счастью, улица Нотр-Дам-де-Шан была одной из самых пустынных в этом тихом квартале. По вечерам на ней не было ни души. Ролан смог на четвереньках добраться до поворота на улицу Вожирар. Там он опустился в углубление при двери, чтобы перевести дух. Он задыхался более от волнения, чем от усталости.
Пока он отдыхал, мимо проехал экипаж герцога де Клара, запряженный четверкой лошадей, и на полном скаку повернул на улицу Нотр-Дам-де-Шан. Ролан воспринял появление экипажа как сигнал тревоги: обман будет очень скоро раскрыт, он должен уйти отсюда во что бы то ни стало.
Он поднялся и зашагал. Оказалось, что идти легче, чем он опасался. По улице Вожирар он спустился на улицу Кассет и, свернув на нее, опять отдохнул. Здесь он полагал себя уже в безопасности.
Пробило одиннадцать, когда он снова двинулся в путь. На улице Вожирар он заметил приготовления к празднику, но на унылой, вытянувшейся кишкой, улице Кассет царила тишина. Ролан брел по тротуару, еле волоча ноги, как вдруг парадное одного из домов с грохотом распахнулось. Это оказался дом № 3, Ролан узнал его, и тоска сжала ему сердце: сюда он приходил в тот день по поручению матери.
Веселая компания в масках с шумом вывалилась на улицу: все персонажи «Нельской башни», мужчины и женщины, окружили торжественным эскортом рослого полупьяного Буридана. Ролан взглянул на него и в ужасе замер.
Он вспомнил это лицо с резкими, грубоватыми чертами, словно у деревянных святых в сельской церкви, и ему почудилось, будто холодное лезвие пронзает его грудь. Рана отозвалась пульсирующей болью.
Ролан узнал человека, который напал на него.
Веселая компания проследовала мимо с песнями и криками:
– Жулу – граф! Оплачем отца Жулу! Жулу – наследник! Жулу приглашает всех в свой замок в Бретани! Да здравствует Жулу! Король дураков!
Ролан еще долго слышал смех и вопли, в которых он вдруг явственно различил имя – Маргарита Садула.
На сей раз ему потребовалось больше времени, чтобы прийти в себя. Голова у него шла кругом, его снова лихорадило. Лишь к полуночи он добрался до дома, где жила его мать.
В квартале обитали студенты, и потому праздник отмечался с размахом. Входная дверь была распахнута настежь, никто не спросил Ролана, куда он идет. Он отсчитал четыре этажа, и какой же мукой оказался для него этот подъем! Грудь его горела, преодоление каждого пролета стоило ему изнурительных усилий. Когда же он наконец добрался до площадки четвертого этажа, то, забыв обо всем, бросился к порогу, за которым его ждала мать.
Он подумал, что сошел с ума. Из-за неказистой двери, за которой должна была обретаться кроткая нежная страдалица, доносились звуки буйного веселья: звон бокалов и вилок, громкие голоса, смех, пение.
Ролан подумал, что сошел с ума. Точнее говоря, он решил, что его подвела лихорадка, и он попросту бредит. Или же ошибся этажом, и его мать живет ниже.
Но эти яркие блики на двери, отбрасываемые лампой, были так хорошо ему знакомы! К тому же на соседней двери по обычаю Латинского квартала была прибита табличка с именем мадам Марселины.
Ролана охватил безотчетный мучительный страх.
– Матушка переехала! – произнес он вслух.
Иную, страшную мысль он пытался гнать прочь. Струйки холодного пота потекли по лбу.
Он постучал в дверь соседки, та не отозвалась. Ролан хотел было позвать ее по имени, но голос не шел из сдавленного горла. Звуки праздничного веселья, доносившиеся из квартиры матери, болезненным гулким эхом отдавались в его голове.
Он снова постучал.
– Кто там? – спросил настороженный голос.
– Это я, Ролан.
Соседка вскрикнула.
– Ах ты, негодный мальчишка! Где ты шатался?
– Моя мать! – горестно произнес Ролан. – Моя матушка! Где она?
Он услышал, как соседка что-то пробормотала. Прошла минута, долгая, как вечность. Наконец дверь отворилась, на пороге стояла мадам Марселина со свечой в руке.
– У меня племянница гостит, – смущенно сказала она. – Понимаешь, ты не очень вовремя… Батюшки! Да он в женском платье! И пьяный небось!
Ибо Ролан пошатнулся и чуть не упал навзничь. Соседка возмущенно подытожила:
– Ступай, откуда пришел, слышишь, бессердечный мальчишка! Ты убил свою мать, неделю назад ее свезли на кладбище!
Из груди Ролана вырвался громкий стон, и он без чувств рухнул на пол.
СОСЕДКА
Соседка, мадам Марселина, вовсе не была злой, напротив, все беды с ней происходили от чрезмерной жалостливости. Мадам Марселина была сильной женщиной. Она втащила бездыханного Ролана к себе и уложила на старый диван – украшение самой большой комнаты, служившей одновременно прихожей, столовой и гостиной. В жарко натопленной комнате витал стойкий запах кофе с водкой. Видно, праздничный обед удался соседке на славу.
Мадам Марселина обратилась к «племяннице», находившейся в другой комнате:
– Месье Огюст, досадно, конечно, я понимаю, но не оставлять же бедного мальчика на лестничной площадке. Я знавала его еще ребенком. Это сын той недавно почившей страдалицы, что жила рядом и чью квартиру сдали позавчера фабриканту бисера. Ну и балаган он устроил сегодня! Когда мальчик придет в себя, вы уж пожалуйста, месье Огюст, ни гугу и без глупостей. Подумайте о моей репутации в квартале.
В ответ «племянница» пробормотала нечто невразумительное. Мадам Марселина закрыла дверь, подожгла гусиное перо и поднесла его к носу Ролана, дабы привести его в чувство. Затем она подала ему стакан подслащенной воды, больше на столе ничего не было. Ролан выпил, глотая с трудом, и прошептал:
– Мне не пригрезилось, матушка умерла?
В его глазах было столько боли, что отзывчивое сердце соседки не могло не откликнуться сочувствием.
– Ах ты, маленький дурачок! – сказала мадам Марселина, растирая заледеневшие руки Ролана. – Я всегда говорила: «Он вернется! Он вернется!» Загулять на три недели, с последней ночи карнавала до середины поста, надо же было такое учудить! А уж как она тебя любила и как страдала!.. Только не подумайте, месье Ролан, что вашу матушку бросили одну. Пять последних ночей я спала в ее комнате на полу и надела траур, когда провожала ее на кладбище Монпарнас. Конечно, за гробом шло немного народу: я да доктор.
Ролан низко склонил голову, и мадам Марселина почувствовала, как губы юноши коснулись ее руки. На глаза соседки навернулись слезы.
– Знаю, знаю, у тебя доброе сердце. Черт возьми, уж от тебя я такого не ожидала. Ты был всегда ласков с ней, да и к тому же вы были одни на целом свете… Ведь говорила же я ей: «Он слишком красивый парень, с ним надо быть построже». Но даже я не ожидала, что ты начнешь гулять так рано. Пропасть на три недели, три недели и два дня! И, видно, с тобой не больно-то церемонились. Ты переменился, выглядишь больным, измученным.
– Это не то, что вы думаете, – перебил Ролан.
– Ну хорошо, хорошо, – сказала мадам Марселина, – я ничего не думаю. Вот беда, племянница у меня гостит. Если бы не она, то я непременно оставила бы тебя переночевать, но, сам понимаешь, при ней неудобно…
– Расскажите мне о матушке, прошу вас, – снова перебил Ролан.
– Бедный малыш, – вздохнула соседка, – крепко тебе досталось от этих дамочек! Что ты хочешь от меня услышать? У твоей матушки были секреты, это точно, но мне она их не поверяла… Но ты ведь не вор, правда? Голову даю на отсечение, что нет! И однако она говорила о каком-то бумажнике с двадцатью тысячами франков. Подумать только, двадцать тысяч франков! Откуда она могла их взять?! Под конец ей стал изменять рассудок…
Соседка внимательно наблюдала за лицом Ролана. Природная подозрительность не покидает женщин даже в самые трогательные моменты. Ролан не поднимал глаз и не отвечал.
– Вот оно как! – удивленно воскликнула мадам Марселина. – Значит, история о двадцати тысячах франков – не выдумка! Послушай, неужели у тебя ничего не осталось? Отвечай… Ах извини, у тебя ничего не осталось. За двадцать три дня тебя обобрали до нитки, не так ли? Господи, а ведь можно было бы иметь триста пятьдесят тысяч франков в год и жить припеваючи.
Ролан хотел было возразить, но соседка прикрыла ему рот рукой.
– Дурачок ты мой, да они и не таких простаков пускали по миру. В этом деле они мастерицы. Впрочем, твои приключения меня не интересуют. Если бы не племянница, я бы предложила тебе… но я уже об этом говорила.
Из спальни послышался мощный храп, издаваемый явно мужчиной. Мадам Марселина смущенно закашлялась и поспешно продолжала:
– Вот как все было: в первый день поста мадам Тереза чувствовала себя неплохо. Поскольку ты не вернулся и она беспокоилась, я рассказала ей о костюме Буридана. Она не расстроилась, напротив, ей захотелось увидеть тебя в офицерском платье. Бедная женщина! К вечеру у нее начался жар. Доктор Ленуар спрашивал меня, бывало ли раньше, что ты не приходил домой. Знаешь, он очень достойный человек. Не то что доктор Самюэль, тот явился лишь на распродажу ваших вещей… Ох, они таки не задержались с распродажей, все пустили с молотка!
– Они хотя бы оставили что-нибудь из моей одежды? – спросил Ролан.
– Ничего не оставили, и хозяин еще заявляет, что вы ему задолжали за квартиру. Так что, дружочек, тебе придется уйти в чем пришел. Видно, сюртук и панталоны ты тоже прогулял… Но надо поторапливаться, сам понимаешь, племянница… Только через два дня она впервые упомянула о двадцати тысячах франков. В конце недели прошел слух, будто убили какого-то молодого человека, только об этом и говорили. Конечно, мадам Терезе я ничего не сказала, чтобы не волновать ее. Пора мне закругляться, сейчас неподходящее время для визитов, да и не люблю я сплетничать. Но приходи, когда захочешь, всегда буду рада… Ох, молодость!
– Что она говорила обо мне? – спросил Ролан. Глаза его были сухи, но голос звучал отрывисто, словно он с трудом выдавливал из себя слова.
– Однако ты неплохо держишься, – сухо заметила мадам Марселина. – Я-то думала, ты поведешь себя по-другому… А тебя, кажется, ничем не проймешь! Впрочем, раньше или позже все вы такими становитесь. Что она говорила о тебе? Слава Богу, мы, женщины, в десятки раз лучше вас, мужчин, а может и в сотни. Она говорила: «С ним случилось несчастье!» В предпоследний день она почувствовала себя лучше, попросила принести перо, чернила, бумагу и написала письмо. Я думала, что она скажет мне, куда его отнести, но она, как всегда, таилась. Я не обижаюсь, но разве я не доказала ей свою дружбу? Ну да теперь все равно. Она вызвала рассыльного и осталась с ним наедине. Я знаю этого малого. Когда он выходил с письмом, я спросила: «Куда ты это несешь, Жером?» – «Не суй нос в чужие дела», – ответил он. Вот так всегда: заботишься о человеке, а награду получаешь… Ну хватит болтать. Уже час ночи, и племянница моя здесь.
Ролан поднялся весь дрожа.
– Ты не подумай, я тебя не выгоняю, – спохватилась мадам Марселина, раскаявшись. – Садись. Тебе есть где переночевать?
– Да, – не задумываясь, ответил Ролан.
– Ох, боюсь, ты врешь!.. Отправив письмо, она совсем обессилела, ей становилось все хуже и хуже. Неделю тому назад она вручила мне небольшой пакет с бумагами для передачи доктору Ленуару и угасла у меня на руках. Я плачу, а ты, негодник, даже слезинки не проронил!
Ролан смотрел на нее неподвижным взглядом, глаза его действительно были сухи. Он издал глубокий вздох.
– Выпей воды, – предложила соседка. – Уж лучше бы ты плакал. Она умерла с твоим именем на устах… А раньше она говорила что-то о герцоге… о пэре Франции… Понятно, она уже бредила!.. Надеюсь, ты вернешься в мастерскую?
Ролан утвердительно кивнул и спросил:
– Когда она умерла, ее лицо сильно изменилось?
Голос его звучал глухо и невыразительно. Мадам Марселине стало не по себе.
– Когда-нибудь ты сойдешь с ума… Ты видел себя в зеркале? Ни одна женщина не может сравниться с тобой красотой!
Она подала Ролану зеркало, тот отвел глаза.
– Тебе стыдно, – продолжала мадам Марселина, – это хорошо. Я уж и не знала, что подумать, когда ты ввалился сюда в женском платье. Сам посуди: она столько слез пролила перед смертью, а ты развлекался на карнавале!.. Правда ли, что она задолжала более чем за шестьдесят визитов доктору Самюэлю? Он немало поживился на распродаже… Но откуда она взяла эти двадцать тысяч франков? Ну да это ваше дело, чужие секреты мне ни к чему.
– Прощайте, мадам Марселина, – сказал Ролан, – я благодарю вас за все, что вы сделали для моей бедной матушки.
Он хотел было встать, но соседка вновь удержала его. Она была смущена и взволнована.
– Я собиралась тебе что-то рассказать, да из головы вылетело… Послушай, я говорила тебе о бумагах, переданных доктору Ленуару? Конечно, миллионов за них не выручить, но все же доктор Ленуар добрый человек. Каждый раз после его ухода я находила на камине монету в сорок франков… А, да ты покраснел, а ведь каким бледным был!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Он вдруг вспомнил о сущих безделицах. Даво никогда не выходила по вечерам. И как она просит открыть ворота, когда выходит? Какими словами приветствует сестру-привратницу? А что, если он с кем-нибудь столкнется? Стоит ему хоть на шаг сбиться с пути, и все пропало.
Что до походки, голоса, манеры говорить, то об этих вещах Ролан не беспокоился. Даво была родом из тех мест, что граничат с Бельгией, а подмастерья художников, к каковым относился и Ролан, наделены врожденными способностями ко всякому передразниванию.
Воспоминание о бельгийской границе навело Ролана на мысль: он накинул шаль на голову, словно огромную косынку, и, честное слово, не раздумывая более ни секунды, двинулся к двери приемной, которая довольно скоро поддалась ему.
Он был удивлен, с какой легкостью он справился с первой частью своего плана. Храбрецы колеблются лишь на берегу Рубикона. Но стоит им ступить в воду, как к ним возвращается хладнокровие. Ролан тихонько запер дверь и положил ключ в карман.
Он оказался в нетопленом вестибюле, освещенном лампой – кинкет, висевшей на стене. Оттуда, где, по мнению Ролана, был выход, доносилось взволнованное шушуканье нескольких приглушенных голосов. Между свободой и Роланом встало новое препятствие: тайное собрание сгорающих от любопытства кумушек.
Несомненно, даже самого отважного человека подобное затруднение заставило бы отступить. Но Ролан смело пошел навстречу гибели. Выйдя из вестибюля, он попал в небольшой двор, где находилась привратницкая, и где собрались сестры, которым последние события в обители не давали уснуть.
Молодые и старые, крепкие и немощные, они болтали без умолку, перебивая друг друга, и предметом беседы было удивительное отсутствие матери Франсуазы Ассизской. Собрание длилось уже около двух часов, и какие только догадки и суждения не были высказаны! Сейчас сестры возбужденно обсуждали, уж не господин ли герцог, чего доброго, зарезал несчастного молодого человека.
Привратница заметила странную фигуру, остановившуюся у входа в сторожку, и по новой шали узнала сиделку Даво.
– Вот кому у нас подарки жалуют! – пробормотала привратница.
– Уж ей-то наверняка кое-что известно! – заметила одна из сестер.
– Что-нибудь случилось, мадам Даво? – громко спросила привратница.
– Да вот хочу прогуляться до дому, – ответил Ролан, прикрываясь шалью и с изумительной точностью подражая гнусавому голосу сиделки и ее манере растягивать слова. – Я только на минутку. Сами понимаете, надо же похвастаться перед муженьком обновками.
– А что, раненый остался один?
– Ну что вы, как вы могли такое подумать! С ним сестра Люсия.
Сестра Люсия была одной из двух славных монахинь, что на свой страх и риск поместили умирающего Ролана в приемной.
Солгавший Ролан дрожал от страха, опасаясь, что сестра Люсия находится здесь и сейчас выведет его на чистую воду.
Но удача сопутствовала ему. Сестра Люсия не любила судачить и давно отдыхала в своей келье.
– Как вы необычно шаль повязали, мадам Даво! – заметила привратница.
– Такая у нас мода, там, на севере, – отвечал Ролан, – да и простуды меня все время одолевают.
Привратница с ворчанием открывала ворота.
– Мать Франсуаза еще не вернулась, мадам Даво. Может быть, у вас к ней поручение? Конечно, я вас ни о чем не спрашиваю! Но если бы вы не были ее любимицей, я бы с вами по-другому поговорила. – Она обернулась к сестрам и добавила: – Когда этой дамочке в чем-нибудь отказывают, такой шум поднимается!
Ролан был уже на улице.
– Что-то она как будто ростом стала выше, – заметила одна из сестер.
– И похудела, – отозвалась другая.
– Но все-таки зачем матушка Франсуаза Ассизская отправилась в город? – раздалось сразу несколько голосов.
И дискуссия возобновилась с новым пылом.
Обхватив себя руками, Ролан прислонился к стене монастыря. Преодоление первого препятствия обессилило его. Он чувствовал, что вот-вот упадет в обморок.
К счастью, улица Нотр-Дам-де-Шан была одной из самых пустынных в этом тихом квартале. По вечерам на ней не было ни души. Ролан смог на четвереньках добраться до поворота на улицу Вожирар. Там он опустился в углубление при двери, чтобы перевести дух. Он задыхался более от волнения, чем от усталости.
Пока он отдыхал, мимо проехал экипаж герцога де Клара, запряженный четверкой лошадей, и на полном скаку повернул на улицу Нотр-Дам-де-Шан. Ролан воспринял появление экипажа как сигнал тревоги: обман будет очень скоро раскрыт, он должен уйти отсюда во что бы то ни стало.
Он поднялся и зашагал. Оказалось, что идти легче, чем он опасался. По улице Вожирар он спустился на улицу Кассет и, свернув на нее, опять отдохнул. Здесь он полагал себя уже в безопасности.
Пробило одиннадцать, когда он снова двинулся в путь. На улице Вожирар он заметил приготовления к празднику, но на унылой, вытянувшейся кишкой, улице Кассет царила тишина. Ролан брел по тротуару, еле волоча ноги, как вдруг парадное одного из домов с грохотом распахнулось. Это оказался дом № 3, Ролан узнал его, и тоска сжала ему сердце: сюда он приходил в тот день по поручению матери.
Веселая компания в масках с шумом вывалилась на улицу: все персонажи «Нельской башни», мужчины и женщины, окружили торжественным эскортом рослого полупьяного Буридана. Ролан взглянул на него и в ужасе замер.
Он вспомнил это лицо с резкими, грубоватыми чертами, словно у деревянных святых в сельской церкви, и ему почудилось, будто холодное лезвие пронзает его грудь. Рана отозвалась пульсирующей болью.
Ролан узнал человека, который напал на него.
Веселая компания проследовала мимо с песнями и криками:
– Жулу – граф! Оплачем отца Жулу! Жулу – наследник! Жулу приглашает всех в свой замок в Бретани! Да здравствует Жулу! Король дураков!
Ролан еще долго слышал смех и вопли, в которых он вдруг явственно различил имя – Маргарита Садула.
На сей раз ему потребовалось больше времени, чтобы прийти в себя. Голова у него шла кругом, его снова лихорадило. Лишь к полуночи он добрался до дома, где жила его мать.
В квартале обитали студенты, и потому праздник отмечался с размахом. Входная дверь была распахнута настежь, никто не спросил Ролана, куда он идет. Он отсчитал четыре этажа, и какой же мукой оказался для него этот подъем! Грудь его горела, преодоление каждого пролета стоило ему изнурительных усилий. Когда же он наконец добрался до площадки четвертого этажа, то, забыв обо всем, бросился к порогу, за которым его ждала мать.
Он подумал, что сошел с ума. Из-за неказистой двери, за которой должна была обретаться кроткая нежная страдалица, доносились звуки буйного веселья: звон бокалов и вилок, громкие голоса, смех, пение.
Ролан подумал, что сошел с ума. Точнее говоря, он решил, что его подвела лихорадка, и он попросту бредит. Или же ошибся этажом, и его мать живет ниже.
Но эти яркие блики на двери, отбрасываемые лампой, были так хорошо ему знакомы! К тому же на соседней двери по обычаю Латинского квартала была прибита табличка с именем мадам Марселины.
Ролана охватил безотчетный мучительный страх.
– Матушка переехала! – произнес он вслух.
Иную, страшную мысль он пытался гнать прочь. Струйки холодного пота потекли по лбу.
Он постучал в дверь соседки, та не отозвалась. Ролан хотел было позвать ее по имени, но голос не шел из сдавленного горла. Звуки праздничного веселья, доносившиеся из квартиры матери, болезненным гулким эхом отдавались в его голове.
Он снова постучал.
– Кто там? – спросил настороженный голос.
– Это я, Ролан.
Соседка вскрикнула.
– Ах ты, негодный мальчишка! Где ты шатался?
– Моя мать! – горестно произнес Ролан. – Моя матушка! Где она?
Он услышал, как соседка что-то пробормотала. Прошла минута, долгая, как вечность. Наконец дверь отворилась, на пороге стояла мадам Марселина со свечой в руке.
– У меня племянница гостит, – смущенно сказала она. – Понимаешь, ты не очень вовремя… Батюшки! Да он в женском платье! И пьяный небось!
Ибо Ролан пошатнулся и чуть не упал навзничь. Соседка возмущенно подытожила:
– Ступай, откуда пришел, слышишь, бессердечный мальчишка! Ты убил свою мать, неделю назад ее свезли на кладбище!
Из груди Ролана вырвался громкий стон, и он без чувств рухнул на пол.
СОСЕДКА
Соседка, мадам Марселина, вовсе не была злой, напротив, все беды с ней происходили от чрезмерной жалостливости. Мадам Марселина была сильной женщиной. Она втащила бездыханного Ролана к себе и уложила на старый диван – украшение самой большой комнаты, служившей одновременно прихожей, столовой и гостиной. В жарко натопленной комнате витал стойкий запах кофе с водкой. Видно, праздничный обед удался соседке на славу.
Мадам Марселина обратилась к «племяннице», находившейся в другой комнате:
– Месье Огюст, досадно, конечно, я понимаю, но не оставлять же бедного мальчика на лестничной площадке. Я знавала его еще ребенком. Это сын той недавно почившей страдалицы, что жила рядом и чью квартиру сдали позавчера фабриканту бисера. Ну и балаган он устроил сегодня! Когда мальчик придет в себя, вы уж пожалуйста, месье Огюст, ни гугу и без глупостей. Подумайте о моей репутации в квартале.
В ответ «племянница» пробормотала нечто невразумительное. Мадам Марселина закрыла дверь, подожгла гусиное перо и поднесла его к носу Ролана, дабы привести его в чувство. Затем она подала ему стакан подслащенной воды, больше на столе ничего не было. Ролан выпил, глотая с трудом, и прошептал:
– Мне не пригрезилось, матушка умерла?
В его глазах было столько боли, что отзывчивое сердце соседки не могло не откликнуться сочувствием.
– Ах ты, маленький дурачок! – сказала мадам Марселина, растирая заледеневшие руки Ролана. – Я всегда говорила: «Он вернется! Он вернется!» Загулять на три недели, с последней ночи карнавала до середины поста, надо же было такое учудить! А уж как она тебя любила и как страдала!.. Только не подумайте, месье Ролан, что вашу матушку бросили одну. Пять последних ночей я спала в ее комнате на полу и надела траур, когда провожала ее на кладбище Монпарнас. Конечно, за гробом шло немного народу: я да доктор.
Ролан низко склонил голову, и мадам Марселина почувствовала, как губы юноши коснулись ее руки. На глаза соседки навернулись слезы.
– Знаю, знаю, у тебя доброе сердце. Черт возьми, уж от тебя я такого не ожидала. Ты был всегда ласков с ней, да и к тому же вы были одни на целом свете… Ведь говорила же я ей: «Он слишком красивый парень, с ним надо быть построже». Но даже я не ожидала, что ты начнешь гулять так рано. Пропасть на три недели, три недели и два дня! И, видно, с тобой не больно-то церемонились. Ты переменился, выглядишь больным, измученным.
– Это не то, что вы думаете, – перебил Ролан.
– Ну хорошо, хорошо, – сказала мадам Марселина, – я ничего не думаю. Вот беда, племянница у меня гостит. Если бы не она, то я непременно оставила бы тебя переночевать, но, сам понимаешь, при ней неудобно…
– Расскажите мне о матушке, прошу вас, – снова перебил Ролан.
– Бедный малыш, – вздохнула соседка, – крепко тебе досталось от этих дамочек! Что ты хочешь от меня услышать? У твоей матушки были секреты, это точно, но мне она их не поверяла… Но ты ведь не вор, правда? Голову даю на отсечение, что нет! И однако она говорила о каком-то бумажнике с двадцатью тысячами франков. Подумать только, двадцать тысяч франков! Откуда она могла их взять?! Под конец ей стал изменять рассудок…
Соседка внимательно наблюдала за лицом Ролана. Природная подозрительность не покидает женщин даже в самые трогательные моменты. Ролан не поднимал глаз и не отвечал.
– Вот оно как! – удивленно воскликнула мадам Марселина. – Значит, история о двадцати тысячах франков – не выдумка! Послушай, неужели у тебя ничего не осталось? Отвечай… Ах извини, у тебя ничего не осталось. За двадцать три дня тебя обобрали до нитки, не так ли? Господи, а ведь можно было бы иметь триста пятьдесят тысяч франков в год и жить припеваючи.
Ролан хотел было возразить, но соседка прикрыла ему рот рукой.
– Дурачок ты мой, да они и не таких простаков пускали по миру. В этом деле они мастерицы. Впрочем, твои приключения меня не интересуют. Если бы не племянница, я бы предложила тебе… но я уже об этом говорила.
Из спальни послышался мощный храп, издаваемый явно мужчиной. Мадам Марселина смущенно закашлялась и поспешно продолжала:
– Вот как все было: в первый день поста мадам Тереза чувствовала себя неплохо. Поскольку ты не вернулся и она беспокоилась, я рассказала ей о костюме Буридана. Она не расстроилась, напротив, ей захотелось увидеть тебя в офицерском платье. Бедная женщина! К вечеру у нее начался жар. Доктор Ленуар спрашивал меня, бывало ли раньше, что ты не приходил домой. Знаешь, он очень достойный человек. Не то что доктор Самюэль, тот явился лишь на распродажу ваших вещей… Ох, они таки не задержались с распродажей, все пустили с молотка!
– Они хотя бы оставили что-нибудь из моей одежды? – спросил Ролан.
– Ничего не оставили, и хозяин еще заявляет, что вы ему задолжали за квартиру. Так что, дружочек, тебе придется уйти в чем пришел. Видно, сюртук и панталоны ты тоже прогулял… Но надо поторапливаться, сам понимаешь, племянница… Только через два дня она впервые упомянула о двадцати тысячах франков. В конце недели прошел слух, будто убили какого-то молодого человека, только об этом и говорили. Конечно, мадам Терезе я ничего не сказала, чтобы не волновать ее. Пора мне закругляться, сейчас неподходящее время для визитов, да и не люблю я сплетничать. Но приходи, когда захочешь, всегда буду рада… Ох, молодость!
– Что она говорила обо мне? – спросил Ролан. Глаза его были сухи, но голос звучал отрывисто, словно он с трудом выдавливал из себя слова.
– Однако ты неплохо держишься, – сухо заметила мадам Марселина. – Я-то думала, ты поведешь себя по-другому… А тебя, кажется, ничем не проймешь! Впрочем, раньше или позже все вы такими становитесь. Что она говорила о тебе? Слава Богу, мы, женщины, в десятки раз лучше вас, мужчин, а может и в сотни. Она говорила: «С ним случилось несчастье!» В предпоследний день она почувствовала себя лучше, попросила принести перо, чернила, бумагу и написала письмо. Я думала, что она скажет мне, куда его отнести, но она, как всегда, таилась. Я не обижаюсь, но разве я не доказала ей свою дружбу? Ну да теперь все равно. Она вызвала рассыльного и осталась с ним наедине. Я знаю этого малого. Когда он выходил с письмом, я спросила: «Куда ты это несешь, Жером?» – «Не суй нос в чужие дела», – ответил он. Вот так всегда: заботишься о человеке, а награду получаешь… Ну хватит болтать. Уже час ночи, и племянница моя здесь.
Ролан поднялся весь дрожа.
– Ты не подумай, я тебя не выгоняю, – спохватилась мадам Марселина, раскаявшись. – Садись. Тебе есть где переночевать?
– Да, – не задумываясь, ответил Ролан.
– Ох, боюсь, ты врешь!.. Отправив письмо, она совсем обессилела, ей становилось все хуже и хуже. Неделю тому назад она вручила мне небольшой пакет с бумагами для передачи доктору Ленуару и угасла у меня на руках. Я плачу, а ты, негодник, даже слезинки не проронил!
Ролан смотрел на нее неподвижным взглядом, глаза его действительно были сухи. Он издал глубокий вздох.
– Выпей воды, – предложила соседка. – Уж лучше бы ты плакал. Она умерла с твоим именем на устах… А раньше она говорила что-то о герцоге… о пэре Франции… Понятно, она уже бредила!.. Надеюсь, ты вернешься в мастерскую?
Ролан утвердительно кивнул и спросил:
– Когда она умерла, ее лицо сильно изменилось?
Голос его звучал глухо и невыразительно. Мадам Марселине стало не по себе.
– Когда-нибудь ты сойдешь с ума… Ты видел себя в зеркале? Ни одна женщина не может сравниться с тобой красотой!
Она подала Ролану зеркало, тот отвел глаза.
– Тебе стыдно, – продолжала мадам Марселина, – это хорошо. Я уж и не знала, что подумать, когда ты ввалился сюда в женском платье. Сам посуди: она столько слез пролила перед смертью, а ты развлекался на карнавале!.. Правда ли, что она задолжала более чем за шестьдесят визитов доктору Самюэлю? Он немало поживился на распродаже… Но откуда она взяла эти двадцать тысяч франков? Ну да это ваше дело, чужие секреты мне ни к чему.
– Прощайте, мадам Марселина, – сказал Ролан, – я благодарю вас за все, что вы сделали для моей бедной матушки.
Он хотел было встать, но соседка вновь удержала его. Она была смущена и взволнована.
– Я собиралась тебе что-то рассказать, да из головы вылетело… Послушай, я говорила тебе о бумагах, переданных доктору Ленуару? Конечно, миллионов за них не выручить, но все же доктор Ленуар добрый человек. Каждый раз после его ухода я находила на камине монету в сорок франков… А, да ты покраснел, а ведь каким бледным был!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54