— Но мы это вам докажем. Игнатий, прошу… Филипп…Майор же продемонстрировал невероятную наглость и абсолютно спокойно просмотрел остальные четыре паспорта, которые были ему моментально принесены. Подняв голову, он позволил себе между делом проявить любопытство:— Невероятно. И все вы так прекрасно говорите по-польски?Бабушка совершенно явно вознамерилась окончательно добить наглого майора.— Вся наша семья, любезный пан, хорошо говорит по-польски. Мы проявляем об этом особую заботу, постоянно работая над языком. Если кто-то из детей начинает говорить с чуждым, в основном английским, акцентом, мы посылаем его в Польшу. Это похоже на манию, однако это связано с тем, что польский — один из самых трудных европейских языков.Грамматика. Ну и произношение. Мы все умеем правильно произнести «хшан» и «шченщчие» Chrzan — по-польски хрен, szczescie — счастье.
, а попробуйте-ка заставить это сделать, например, англичанина или немца. Да хотя бы и француза. Когда заложена необходимая база, все остальное делается гораздо проще. Мы следим за этим уже в третьем поколении и гордимся собой.— Примите выражения моего самого глубокого признания, — с искренним восхищением заявил майор. — Редкое явление. Позвольте теперь, — обратился он ко мне, — перейти к делу.Вот именно, тут и я вспомнила, что ведь им что-то нужно было от меня. Черт их знает, что конкретно.— Может быть, мы перейдём в… — неуверенно начала я.— Нет никакой необходимости куда-то переходить, — перебила меня бабушка. — Довожу до вашего сведения, что мы приехали к нашей внучке и племяннице, существование которой составляет предмет серьёзной нашей озабоченности. Учитывая, что мы живём в Австралии, откуда прилетели и куда вернёмся, и что ваши дела нам чужды, а ваши служебные секреты ни коим образом из-за нас не пострадают, мы хотели бы принять участие в этой беседе. Моя внучка будет не против.— А если и будет, и вы куда-нибудь перейдёте, мы все равно станем подслушивать, — спокойно добавила тётка Иза. — Мы хотим знать, что она натворила.Говоря по правде, я уже натворила столько глупостей, что чуть больше или чуть меньше — не имело никакого значения. На вопросительный взгляд майора я просто махнула рукой.— Хорошо, — согласился он. — Где вы были и что делали тринадцатого числа текущего месяца?— А, и правда! — обрадовалась тётка Иза. — Этот пан тоже меня об этом спрашивал.— Изааааа! — простонал дядя Филипп.— Иза, не мешай, — упрекнула её бабушка. — Мы будем слушать, однако не создавая неразберихи. Этот пан спрашивает одного человека, и отвечать должен тот человек и никто больше. Мы вмешаемся только в том случае, если она явно разойдётся с правдой.Внезапно я разозлилась.— Бабушка, разве я когда-либо расходилась с правдой? — грозно и даже зловеще поинтересовалась я.Бабушка честно задумалась.— Нет. На самом деле, этого пока за тобой не замечалось. Можешь отвечать.У майора, по всей видимости, было просто-таки ангельское терпение. Он молча ждал. Я быстренько покопалась в памяти.— Тринадцатого… А! Я ездила во Владиславов, очень неудачная получилась поездка. К моей подруге, Элеоноре Кошинской. Обсудить с ней вопрос приезда к ним моих детей…Без малейших колебаний я описала ему все мои приключения в этой чудесной поездке, включая сено и вытьё. Хочется ему — пожалуйста. Честное слово, все семейство слушало с явным любопытством. Попробовала бы я рассказать им все это при других обстоятельствах — да они вообще бы не стали слушать.Я мстительно прошлась по электронике «авенсиса», пожалуйста, вы этого сами хотели — так получайте.— И все это время вы были во Владиславове?— Все время. Без какого-либо перерыва.— А когда вы вернулись?— Пятнадцатого вечером.— То есть это вы были в Вечфне Костельной…— Там меня как раз менты.., то есть, простите, дорожная полиция остановила.— А потом в Заленже, и потом — в Дыбах…— Точно. А потом отчаянно добиралась до Млавы.— По дороге, между Заленжем и Дыбами, находится имение под названием Лесная Тишина. Вы туда не заезжали?Я удивилась.— Лесная Тишина? Первый раз слышу. Там есть какой-то указатель?— Есть. Не очень, правда, на виду.— Я не заметила. Да если бы я ещё куда-то заезжала, то добралась бы до Владиславова только ночью. Ни в каких Лесных Тишинах мне совершенно нечего было делать. А что — там где-то по дороге я должна была что-то увидеть?— Не обязательно увидеть, — пробормотал майор и надолго замолчал.Все сидели в молчании, глядя поочерёдно то на него, то на меня, как при игре в настольный теннис.Я была бесконечно удивлена, чем же могла так заинтересовать полицию моя поездка к Элеоноре?Майор вздохнул.— Ну хорошо. Вы знакомы с паном Домиником?О черт бы вас всех побрал!..Пару мгновений я страшно хотела отпереться.Отпереться от Доминика, от знакомства с ним, от семи лет моего кретинизма, семи по-идиотски испорченных лет жизни А одновременно меня разбирало любопытство, мстительное злорадство, дикое желание услышать, какую же беспредельную глупость он ухитрился совершить Неодолимая, необузданная жажда окончательно убедиться, что все-таки права была я, а не он!..Я собрала в кулак всю свою силу духа.— Была знакома, — сказала я абсолютно обычным тоном и даже несколько равнодушно. — В прошлом. Настоящее время вообще здесь не уместно.— И когда вы видели его в последний раз?Вот тебе и на! Все это было так противно, что я даже выбросила из памяти конкретную дату. Ну, помнила так более или менее…— Вам нужно точно? — неуверенно спросила я. — Мне придётся покопаться в старых календарях.— А приблизительно?— Четыре года тому назад. Сейчас у нас что — конец июня? А это была Пасха. Значит, четыре года и примерно два или три месяца, в зависимости от того, когда тогда была Пасха, сейчас я просто не помню.— А после этого? В последнее время?— Ни после этого, ни в последнее время. Пан Доминик избегал меня, а я — его, поэтому нам легко удалось обойтись без каких-либо контактов.— Но до того это было довольно близкое знакомство?Ушки у моей родни свисали уже чуть ли до самого стола. Я задумалась, вывалить ли все при них или же хоть чуть-чуть сохранить лицо. Не приняв никакого решения, я стала балансировать на грани умеренной правды.— Да. Близкое. Весьма близкое к сожительству.— И вы его так внезапно оборвали, как раз на Пасху четыре года назад?— Видите ли, об этом можно было бы долго говорить, хотя Пасха тут не при чем. Мы не руководствовались религиозными соображениями. Просто в какой-то момент после семи лет связи мы оба при шли к выводу, что продолжать её, эту связь, не имеет смысла, и окончательно расстались. Он — сам по себе, я — сама по себе. И привет.— Но вы, без сомнения, могли бы что-то рассказать о господине Доминике?— Мочь-то я, конечно, могла бы, причём чертовски многое. Но вы можете быть железно уверены, что я ничего не скажу. Должна же быть у человека хоть какая-то порядочность, даже если это человек женского пола. Меня воспитывали на понятии рыцарской чести и прочих тому подобных глупостях, поэтому считайте, что я лишилась памяти, впала в идиотизм и нечего не знаю. О господине Доминике лучше пораспрашивайте его самого.— Это было бы несколько сложно, — вздохнул майор. — Спиритические сеансы не пользуются в полиции большой популярностью.— Что?!.— Я говорю, что спиритические сеансы у нас не используются…— Я не понимаю, о чем вы говорите, — раздражённо произнесла я, вовсе не притворяясь. — Вы хотите этим сказать, что Доминик находится на том свете? Он что — умер или как?— На самом деле именно это я и хочу сказать.Господин Доминик мёртв.От изумления я потеряла дар речи. Смерть и Доминик представлялись абсолютно несовместимыми вещами — он всегда был здоров, как бык, берег себя с осторожностью недоверчивого кота, соблюдал рациональный образ жизни, был далёк от ипохондрии, прислушивался к своему организму, словно к самому чуткому хронометру, и казался абсолютно несокрушимым. Каким это чудом он мог оказаться мёртвым?— Это невозможно, — сказала я в остолбенении. — Почему?.. Что с ним случилось?! А вы уверены, что он мёртв? Я не верю.— К сожалению, это факт. Пан Доминик мёртв.— И все равно я не верю. Как, черт возьми, он мог умереть? В моё время у него было идеальное здоровье, ездил он всегда осторожно, избегал всяческого риска… От чего он умер?— Его убили. В его собственном доме в Лесной Тишине как раз тогда, когда вы там находились.Я расстроилась, но это было не слишком-то благородное чувство, полное скорее злости, а отнюдь не жалости, к тому же с добавлением эмоций по поводу сенсационности этого события. С ума он что ли сошёл, всегда так невероятно остерегавшийся всего, вплоть до воздушных смерчей, такой предусмотрительный, такой самый гениальный на свете — и позволил себя убить?! Не иначе как его прикончили из пушки, из дальнобойного орудия или, вполне возможно, авиабомбой… Видно, достал он кого-то сверх всякой меры!— Ни в какой Лесной Тишине я не находилась и вообще не знаю, где это, — запротестовала я с лёгкой рассеянностью, занятая своими собственными мыслями. — Интересно, кто же это его кокнул и как?..— По моему мнению, будет лучше, если ты сразу же признаешься, — предупреждающе посоветовала мне бабушка ледяным тоном. — К тому же, как мне кажется, если ты проявишь раскаяние, то это может рассматриваться как смягчающее вину обстоятельство.— Девочка моя, а ты действительно убила того пана? — озабоченно спросил дядя Филипп.— Если уж ваши родственники высказываются так напрямую, то я тоже хотел бы получить ответ на этот вопрос, — крайне любезно присоединился к ним майор. — Вы убили Доминика? Должен сказать, что многое говорит за такой вариант.Да что они все — с ума посходили, что ли?!— Я вообще себе не представляю, каким это образом я могла бы его убить, — разозлилась я. — Выстрелить в него из ружья? С большого расстояния, с телеобъективом.., нет, извините, как его там… с оптическим прицелом, или, может быть, это как-то иначе называется… Но зачем?— Вот этого я не знаю. Цель, равно как и причины убийства, известны вам, а не нам.— Ничего мне не известно. Вздор. Делать мне больше нечего, как только убивать Доминика. Кто придумал этот идиотизм?— А откуда вы знаете, что его убили из ружья?— А что, в самом деле?.. Ниоткуда не знаю, просто другого способа я и представить себе не могу.Ножом и с близкого расстояния — исключено, разного вида единоборствами он владел в совершенстве.Яд отпадает, он ел и пил исключительно своё. Из чужих рук он бы и куска не взял, точь-в-точь хорошо выдрессированный пёс. Что-то ему на башку сбросить.., тоже нет, у него была реакция летучей мыши…Только огнестрельное оружие, причём с большого расстояния, со всем остальным он бы справился.— А вы умеете стрелять?— В общем-то умею. Но разбирать эти штуки по частям, заряжать, взводить, чистить — это уж нет.Тут, как с автомобилем — ты ездишь, а сервис ухаживает за машиной. Так что кому-то пришлось бы это за меня сделать.— А вы пробовали?— Нет. То есть да, один раз попыталась переломить двустволку, а ещё раз — вытащить что-то там с патронами из пистолета…— Не из револьвера?— Нет, у револьвера — барабан, а пистолет — плоский, это же каждый ребёнок знает. Царские офицеры крутили барабан, когда играли в свою самоубийственную рулетку, да и в кино у всех ковбоев всегда были револьверы, если я правильно помню. Не знаю, кто и когда придумал пистолет с.., вспомнила, обойма! Это называется обойма. Я попыталась, но все это так ужасно тяжело ходит, а у меня нет столько силы в пальцах, так что на первой же попытке все и закончилось.— А откуда вы взяли оружие?— Ниоткуда не брала, мне его сунули в руку.— Кто сунул?Ничего не поделаешь, не могла же я им соврать, все это в общем-то вполне можно проверить, пришлось говорить правду.— Доминик, — призналась я с мрачной неохотой.— Когда?— Откуда я знаю? Давно. Сейчас, дайте подумать…Лет девять тому назад.— Где?— Что где?— Где это всовывание произошло?— Где-то в Тухольских Борах, на какой-то полянке, которую я бы ни за что на свете не нашла. Что-то там стояло, какой-то сараи или овин, и в этот овин я и стреляла.— А откуда пан Доминик взял оружие?— Вынул из машины. Целый арсенал.Все стали разглядывать меня ещё более напряжённо.— Что именно он вынул? — заинтересовался майор.— Ну тут вы от меня точного ответа не дождётесь, — вежливо предупредила я его. — Разные вещи.Двустволку я опознала по двум стволам, а остального просто не помню, я даже и не пыталась во всем этом разобраться.— Но длинноствольное оружие от короткоствольного вы отличите?— Если они заметно различаются, то да. Но я иногда видела в кино нечто среднее, не длинное и не короткое, так в этом я не секу.— А он какие вынул?— Больше длинных, чем коротких, а всего их там штук шесть было. Но даже если бы вы мне все это показали на фотографиях или вообще живьём, я бы тоже не была уверена. Во всяком случае, все это стреляло.— А у него было на них разрешение?— Он говорил, что есть. И думаю, что говорил правду, потому что если бы у него разрешения не было, он бы не стал возить все это в машине и показывать бабам. Он всегда старательно избегал выносить на публику какие-либо нелегальные вещи.— А сколько раз вы стреляли из его оружия после этого?— Ни разу. Больше никогда.— А из чего стреляли?— Не из чего. То есть да, конечно, из чего-то такого в тире в парках аттракционов. Но тоже редко.— Тогда откуда же вы знаете, что умеете стрелять?— Если я попадала туда, куда хотела попасть, то, наверное, умею, да? В выбранные сучки того овина и во всякие там разные фитюльки в тирах парков.А я всегда попадаю, благодаря чему пользуюсь большим уважением собственного сына.— А этот, как вы его называете, арсенал был у пана Доминика до конца жизни? Он от него не избавился? Не поменял?— А я откуда знаю? В лесной чащобе не выбросил, это точно. А после этого я его никогда больше не видела. Да и он ничего на эту тему не говорил, поэтому я понятия не имею.Майор наконец-то отцепился от огнестрельного оружия и перешёл к другой теме, по крайней мере, мне так показалось.— Когда вы в последний раз были в кабинете покойника?В какой-то мере он застал меня врасплох, и некоторое время я просто не понимала, о чем он говорит.— Секундочку, секундочку, не запутывайте меня.Я так понимаю, что вы имеете в виду Доминика. В каком кабинете?— Его. В его доме. В его личном кабинете.— Я все ещё не могу понять, о чем вы говорите.У него ничего такого не было.— А что у него было?— Двухкомнатная квартира, в одной комнате — спальня, в другой — нечто вроде гостиной. Никаких кабинетов там не было.— Похоже, что мы говорим о разных домах. Где находились эти две комнаты? По какому адресу?— Аллея Независимости, сто восемнадцать… Вот черт, номер квартиры не помню. Во всяком случае — на четвёртом этаже.— И это была его единственная квартира?— Если у него и была какая-то другая, мне о ней ничего не было известно, — помолчав, ответила я голосом, который явно свидетельствовал о моем родстве с бабушкой. По сухости я с ней почти сравнялась.— И теперь тоже не известно?Я не сменила тона, в нем даже начали поскрипывать бабушкины деревяшки.— Ни о чем подобном я не знаю. После разрыва сожительства до меня доходили какие-то сплетни, вроде бы как у него было не одно жильё, но меня это не интересовало. У него могло быть сто дворцов — не моей это бабки тапки…Я не успела прикусить себе язык.— Что такое?!. — со смертельной обидой осведомилась бабушка.Я чуть было не подавилась, но майор, по всей видимости, заметил моё faux pas (оплошность, бестактность — фр.), и в нем шевельнулась жалость, а, может быть, плевать ему было на наши семейные распри, и он просто не захотел прекращать свой перекрёстный допрос, в общем, он не сделал ни малейшей паузы.— В таком случае почему вы послали ему письмо на совершенно другой адрес?— Какое письмо?— Обыкновенное. Нормальное письмо. На адрес Ружана, дом три, квартира шестнадцать. Посмотрите, это ведь ваше письмо?Не известно когда он вынул из кармана довольно помятый конверт, показал написанный от руки адрес, вынул из него листок бумаги и подсунул мне под нос. Мне даже не нужно было его разглядывать, я узнала это письмо.Оно было довольно коротким. Всего четыре слова:«Я обдумала. Не хочу». 13 Я и вправду не хотела. Не лежало у меня сердце к этому последнему разговору, ко всем упрёкам и попрёкам. Меня охватило уныние. За каким чёртом я должна была говорить с пнём, объяснять могильной плите, что она — холодная и бездушная! И что несчастная плита могла с этим поделать?Последнее поручение Доминика, которое он выдал мне, уже спускаясь по лестнице, звучало так:— Обдумай все это и сообщи мне.Вот этим-то письмом я как раз и сообщила ему, что больше не хочу. Не хочу его видеть, не хочу ничего исправлять, ничего не хочу выяснять, не хочу стараться и пытаться, не хочу даже устраивать ему скандала. Очарование прошло, обожание сдохло, и то счастье, которым он давил на меня семь лет подряд, у меня уже из ушей вылазит!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
, а попробуйте-ка заставить это сделать, например, англичанина или немца. Да хотя бы и француза. Когда заложена необходимая база, все остальное делается гораздо проще. Мы следим за этим уже в третьем поколении и гордимся собой.— Примите выражения моего самого глубокого признания, — с искренним восхищением заявил майор. — Редкое явление. Позвольте теперь, — обратился он ко мне, — перейти к делу.Вот именно, тут и я вспомнила, что ведь им что-то нужно было от меня. Черт их знает, что конкретно.— Может быть, мы перейдём в… — неуверенно начала я.— Нет никакой необходимости куда-то переходить, — перебила меня бабушка. — Довожу до вашего сведения, что мы приехали к нашей внучке и племяннице, существование которой составляет предмет серьёзной нашей озабоченности. Учитывая, что мы живём в Австралии, откуда прилетели и куда вернёмся, и что ваши дела нам чужды, а ваши служебные секреты ни коим образом из-за нас не пострадают, мы хотели бы принять участие в этой беседе. Моя внучка будет не против.— А если и будет, и вы куда-нибудь перейдёте, мы все равно станем подслушивать, — спокойно добавила тётка Иза. — Мы хотим знать, что она натворила.Говоря по правде, я уже натворила столько глупостей, что чуть больше или чуть меньше — не имело никакого значения. На вопросительный взгляд майора я просто махнула рукой.— Хорошо, — согласился он. — Где вы были и что делали тринадцатого числа текущего месяца?— А, и правда! — обрадовалась тётка Иза. — Этот пан тоже меня об этом спрашивал.— Изааааа! — простонал дядя Филипп.— Иза, не мешай, — упрекнула её бабушка. — Мы будем слушать, однако не создавая неразберихи. Этот пан спрашивает одного человека, и отвечать должен тот человек и никто больше. Мы вмешаемся только в том случае, если она явно разойдётся с правдой.Внезапно я разозлилась.— Бабушка, разве я когда-либо расходилась с правдой? — грозно и даже зловеще поинтересовалась я.Бабушка честно задумалась.— Нет. На самом деле, этого пока за тобой не замечалось. Можешь отвечать.У майора, по всей видимости, было просто-таки ангельское терпение. Он молча ждал. Я быстренько покопалась в памяти.— Тринадцатого… А! Я ездила во Владиславов, очень неудачная получилась поездка. К моей подруге, Элеоноре Кошинской. Обсудить с ней вопрос приезда к ним моих детей…Без малейших колебаний я описала ему все мои приключения в этой чудесной поездке, включая сено и вытьё. Хочется ему — пожалуйста. Честное слово, все семейство слушало с явным любопытством. Попробовала бы я рассказать им все это при других обстоятельствах — да они вообще бы не стали слушать.Я мстительно прошлась по электронике «авенсиса», пожалуйста, вы этого сами хотели — так получайте.— И все это время вы были во Владиславове?— Все время. Без какого-либо перерыва.— А когда вы вернулись?— Пятнадцатого вечером.— То есть это вы были в Вечфне Костельной…— Там меня как раз менты.., то есть, простите, дорожная полиция остановила.— А потом в Заленже, и потом — в Дыбах…— Точно. А потом отчаянно добиралась до Млавы.— По дороге, между Заленжем и Дыбами, находится имение под названием Лесная Тишина. Вы туда не заезжали?Я удивилась.— Лесная Тишина? Первый раз слышу. Там есть какой-то указатель?— Есть. Не очень, правда, на виду.— Я не заметила. Да если бы я ещё куда-то заезжала, то добралась бы до Владиславова только ночью. Ни в каких Лесных Тишинах мне совершенно нечего было делать. А что — там где-то по дороге я должна была что-то увидеть?— Не обязательно увидеть, — пробормотал майор и надолго замолчал.Все сидели в молчании, глядя поочерёдно то на него, то на меня, как при игре в настольный теннис.Я была бесконечно удивлена, чем же могла так заинтересовать полицию моя поездка к Элеоноре?Майор вздохнул.— Ну хорошо. Вы знакомы с паном Домиником?О черт бы вас всех побрал!..Пару мгновений я страшно хотела отпереться.Отпереться от Доминика, от знакомства с ним, от семи лет моего кретинизма, семи по-идиотски испорченных лет жизни А одновременно меня разбирало любопытство, мстительное злорадство, дикое желание услышать, какую же беспредельную глупость он ухитрился совершить Неодолимая, необузданная жажда окончательно убедиться, что все-таки права была я, а не он!..Я собрала в кулак всю свою силу духа.— Была знакома, — сказала я абсолютно обычным тоном и даже несколько равнодушно. — В прошлом. Настоящее время вообще здесь не уместно.— И когда вы видели его в последний раз?Вот тебе и на! Все это было так противно, что я даже выбросила из памяти конкретную дату. Ну, помнила так более или менее…— Вам нужно точно? — неуверенно спросила я. — Мне придётся покопаться в старых календарях.— А приблизительно?— Четыре года тому назад. Сейчас у нас что — конец июня? А это была Пасха. Значит, четыре года и примерно два или три месяца, в зависимости от того, когда тогда была Пасха, сейчас я просто не помню.— А после этого? В последнее время?— Ни после этого, ни в последнее время. Пан Доминик избегал меня, а я — его, поэтому нам легко удалось обойтись без каких-либо контактов.— Но до того это было довольно близкое знакомство?Ушки у моей родни свисали уже чуть ли до самого стола. Я задумалась, вывалить ли все при них или же хоть чуть-чуть сохранить лицо. Не приняв никакого решения, я стала балансировать на грани умеренной правды.— Да. Близкое. Весьма близкое к сожительству.— И вы его так внезапно оборвали, как раз на Пасху четыре года назад?— Видите ли, об этом можно было бы долго говорить, хотя Пасха тут не при чем. Мы не руководствовались религиозными соображениями. Просто в какой-то момент после семи лет связи мы оба при шли к выводу, что продолжать её, эту связь, не имеет смысла, и окончательно расстались. Он — сам по себе, я — сама по себе. И привет.— Но вы, без сомнения, могли бы что-то рассказать о господине Доминике?— Мочь-то я, конечно, могла бы, причём чертовски многое. Но вы можете быть железно уверены, что я ничего не скажу. Должна же быть у человека хоть какая-то порядочность, даже если это человек женского пола. Меня воспитывали на понятии рыцарской чести и прочих тому подобных глупостях, поэтому считайте, что я лишилась памяти, впала в идиотизм и нечего не знаю. О господине Доминике лучше пораспрашивайте его самого.— Это было бы несколько сложно, — вздохнул майор. — Спиритические сеансы не пользуются в полиции большой популярностью.— Что?!.— Я говорю, что спиритические сеансы у нас не используются…— Я не понимаю, о чем вы говорите, — раздражённо произнесла я, вовсе не притворяясь. — Вы хотите этим сказать, что Доминик находится на том свете? Он что — умер или как?— На самом деле именно это я и хочу сказать.Господин Доминик мёртв.От изумления я потеряла дар речи. Смерть и Доминик представлялись абсолютно несовместимыми вещами — он всегда был здоров, как бык, берег себя с осторожностью недоверчивого кота, соблюдал рациональный образ жизни, был далёк от ипохондрии, прислушивался к своему организму, словно к самому чуткому хронометру, и казался абсолютно несокрушимым. Каким это чудом он мог оказаться мёртвым?— Это невозможно, — сказала я в остолбенении. — Почему?.. Что с ним случилось?! А вы уверены, что он мёртв? Я не верю.— К сожалению, это факт. Пан Доминик мёртв.— И все равно я не верю. Как, черт возьми, он мог умереть? В моё время у него было идеальное здоровье, ездил он всегда осторожно, избегал всяческого риска… От чего он умер?— Его убили. В его собственном доме в Лесной Тишине как раз тогда, когда вы там находились.Я расстроилась, но это было не слишком-то благородное чувство, полное скорее злости, а отнюдь не жалости, к тому же с добавлением эмоций по поводу сенсационности этого события. С ума он что ли сошёл, всегда так невероятно остерегавшийся всего, вплоть до воздушных смерчей, такой предусмотрительный, такой самый гениальный на свете — и позволил себя убить?! Не иначе как его прикончили из пушки, из дальнобойного орудия или, вполне возможно, авиабомбой… Видно, достал он кого-то сверх всякой меры!— Ни в какой Лесной Тишине я не находилась и вообще не знаю, где это, — запротестовала я с лёгкой рассеянностью, занятая своими собственными мыслями. — Интересно, кто же это его кокнул и как?..— По моему мнению, будет лучше, если ты сразу же признаешься, — предупреждающе посоветовала мне бабушка ледяным тоном. — К тому же, как мне кажется, если ты проявишь раскаяние, то это может рассматриваться как смягчающее вину обстоятельство.— Девочка моя, а ты действительно убила того пана? — озабоченно спросил дядя Филипп.— Если уж ваши родственники высказываются так напрямую, то я тоже хотел бы получить ответ на этот вопрос, — крайне любезно присоединился к ним майор. — Вы убили Доминика? Должен сказать, что многое говорит за такой вариант.Да что они все — с ума посходили, что ли?!— Я вообще себе не представляю, каким это образом я могла бы его убить, — разозлилась я. — Выстрелить в него из ружья? С большого расстояния, с телеобъективом.., нет, извините, как его там… с оптическим прицелом, или, может быть, это как-то иначе называется… Но зачем?— Вот этого я не знаю. Цель, равно как и причины убийства, известны вам, а не нам.— Ничего мне не известно. Вздор. Делать мне больше нечего, как только убивать Доминика. Кто придумал этот идиотизм?— А откуда вы знаете, что его убили из ружья?— А что, в самом деле?.. Ниоткуда не знаю, просто другого способа я и представить себе не могу.Ножом и с близкого расстояния — исключено, разного вида единоборствами он владел в совершенстве.Яд отпадает, он ел и пил исключительно своё. Из чужих рук он бы и куска не взял, точь-в-точь хорошо выдрессированный пёс. Что-то ему на башку сбросить.., тоже нет, у него была реакция летучей мыши…Только огнестрельное оружие, причём с большого расстояния, со всем остальным он бы справился.— А вы умеете стрелять?— В общем-то умею. Но разбирать эти штуки по частям, заряжать, взводить, чистить — это уж нет.Тут, как с автомобилем — ты ездишь, а сервис ухаживает за машиной. Так что кому-то пришлось бы это за меня сделать.— А вы пробовали?— Нет. То есть да, один раз попыталась переломить двустволку, а ещё раз — вытащить что-то там с патронами из пистолета…— Не из револьвера?— Нет, у револьвера — барабан, а пистолет — плоский, это же каждый ребёнок знает. Царские офицеры крутили барабан, когда играли в свою самоубийственную рулетку, да и в кино у всех ковбоев всегда были револьверы, если я правильно помню. Не знаю, кто и когда придумал пистолет с.., вспомнила, обойма! Это называется обойма. Я попыталась, но все это так ужасно тяжело ходит, а у меня нет столько силы в пальцах, так что на первой же попытке все и закончилось.— А откуда вы взяли оружие?— Ниоткуда не брала, мне его сунули в руку.— Кто сунул?Ничего не поделаешь, не могла же я им соврать, все это в общем-то вполне можно проверить, пришлось говорить правду.— Доминик, — призналась я с мрачной неохотой.— Когда?— Откуда я знаю? Давно. Сейчас, дайте подумать…Лет девять тому назад.— Где?— Что где?— Где это всовывание произошло?— Где-то в Тухольских Борах, на какой-то полянке, которую я бы ни за что на свете не нашла. Что-то там стояло, какой-то сараи или овин, и в этот овин я и стреляла.— А откуда пан Доминик взял оружие?— Вынул из машины. Целый арсенал.Все стали разглядывать меня ещё более напряжённо.— Что именно он вынул? — заинтересовался майор.— Ну тут вы от меня точного ответа не дождётесь, — вежливо предупредила я его. — Разные вещи.Двустволку я опознала по двум стволам, а остального просто не помню, я даже и не пыталась во всем этом разобраться.— Но длинноствольное оружие от короткоствольного вы отличите?— Если они заметно различаются, то да. Но я иногда видела в кино нечто среднее, не длинное и не короткое, так в этом я не секу.— А он какие вынул?— Больше длинных, чем коротких, а всего их там штук шесть было. Но даже если бы вы мне все это показали на фотографиях или вообще живьём, я бы тоже не была уверена. Во всяком случае, все это стреляло.— А у него было на них разрешение?— Он говорил, что есть. И думаю, что говорил правду, потому что если бы у него разрешения не было, он бы не стал возить все это в машине и показывать бабам. Он всегда старательно избегал выносить на публику какие-либо нелегальные вещи.— А сколько раз вы стреляли из его оружия после этого?— Ни разу. Больше никогда.— А из чего стреляли?— Не из чего. То есть да, конечно, из чего-то такого в тире в парках аттракционов. Но тоже редко.— Тогда откуда же вы знаете, что умеете стрелять?— Если я попадала туда, куда хотела попасть, то, наверное, умею, да? В выбранные сучки того овина и во всякие там разные фитюльки в тирах парков.А я всегда попадаю, благодаря чему пользуюсь большим уважением собственного сына.— А этот, как вы его называете, арсенал был у пана Доминика до конца жизни? Он от него не избавился? Не поменял?— А я откуда знаю? В лесной чащобе не выбросил, это точно. А после этого я его никогда больше не видела. Да и он ничего на эту тему не говорил, поэтому я понятия не имею.Майор наконец-то отцепился от огнестрельного оружия и перешёл к другой теме, по крайней мере, мне так показалось.— Когда вы в последний раз были в кабинете покойника?В какой-то мере он застал меня врасплох, и некоторое время я просто не понимала, о чем он говорит.— Секундочку, секундочку, не запутывайте меня.Я так понимаю, что вы имеете в виду Доминика. В каком кабинете?— Его. В его доме. В его личном кабинете.— Я все ещё не могу понять, о чем вы говорите.У него ничего такого не было.— А что у него было?— Двухкомнатная квартира, в одной комнате — спальня, в другой — нечто вроде гостиной. Никаких кабинетов там не было.— Похоже, что мы говорим о разных домах. Где находились эти две комнаты? По какому адресу?— Аллея Независимости, сто восемнадцать… Вот черт, номер квартиры не помню. Во всяком случае — на четвёртом этаже.— И это была его единственная квартира?— Если у него и была какая-то другая, мне о ней ничего не было известно, — помолчав, ответила я голосом, который явно свидетельствовал о моем родстве с бабушкой. По сухости я с ней почти сравнялась.— И теперь тоже не известно?Я не сменила тона, в нем даже начали поскрипывать бабушкины деревяшки.— Ни о чем подобном я не знаю. После разрыва сожительства до меня доходили какие-то сплетни, вроде бы как у него было не одно жильё, но меня это не интересовало. У него могло быть сто дворцов — не моей это бабки тапки…Я не успела прикусить себе язык.— Что такое?!. — со смертельной обидой осведомилась бабушка.Я чуть было не подавилась, но майор, по всей видимости, заметил моё faux pas (оплошность, бестактность — фр.), и в нем шевельнулась жалость, а, может быть, плевать ему было на наши семейные распри, и он просто не захотел прекращать свой перекрёстный допрос, в общем, он не сделал ни малейшей паузы.— В таком случае почему вы послали ему письмо на совершенно другой адрес?— Какое письмо?— Обыкновенное. Нормальное письмо. На адрес Ружана, дом три, квартира шестнадцать. Посмотрите, это ведь ваше письмо?Не известно когда он вынул из кармана довольно помятый конверт, показал написанный от руки адрес, вынул из него листок бумаги и подсунул мне под нос. Мне даже не нужно было его разглядывать, я узнала это письмо.Оно было довольно коротким. Всего четыре слова:«Я обдумала. Не хочу». 13 Я и вправду не хотела. Не лежало у меня сердце к этому последнему разговору, ко всем упрёкам и попрёкам. Меня охватило уныние. За каким чёртом я должна была говорить с пнём, объяснять могильной плите, что она — холодная и бездушная! И что несчастная плита могла с этим поделать?Последнее поручение Доминика, которое он выдал мне, уже спускаясь по лестнице, звучало так:— Обдумай все это и сообщи мне.Вот этим-то письмом я как раз и сообщила ему, что больше не хочу. Не хочу его видеть, не хочу ничего исправлять, ничего не хочу выяснять, не хочу стараться и пытаться, не хочу даже устраивать ему скандала. Очарование прошло, обожание сдохло, и то счастье, которым он давил на меня семь лет подряд, у меня уже из ушей вылазит!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31