— Никто не сбежит. Все желают последовать за братом Мартином.
Толстяк коварно сощурился. Против своего обыкновения негр не ухмылялся. А с такого близкого расстояния было заметно, что он весь в поту. Брат Джон трусит.
— Если они хотят последовать за братом Мартином, то зачем ему я?
Вот гад.
— Некоторым нужна помощь, брат Самуил. Не все так тверды, как ты.
— А ты, брат Джон, тверд? Тебе не надо помочь? Негр силился унять дрожь в руках.
— Нет, брат Самуил. Это необходимо другим. Сейчас же выполняй его приказание и отправляйся туда. Он страшно рассердится, если ты этого не сделаешь.
Толстяк заколебался. Он посмотрел в сторону брата Мартина и разжал пальцы, сжимавшие в кармане пистолет.
Брат Джон проклинал себя за то, что не бросил всего этого раньше. Ему следовало устраниться, как Рэндел еще только завел эти безумные разговоры о самоубийстве. Эта идея не давала ему покоя с момента массового самоубийства членов секты «Человеческий Храм» в Гайане и разгорелась с новой силой после группового самоубийства в предместье Лондона около года назад. В последние недели это переросло в настоящее наваждение; можно было подумать, что ему открылась высшая истина. Господи, да надо было сматываться, как только Рэндел приказал достать цианид! Но он не верил, что этот человек доведет дело до конца. Когда все они будут сидеть вокруг и таращиться друг на друга в ожидании, что начнут падать как мухи, тут уж деваться будет некуда. Их это не очень позабавит, не говоря уже о брате Мартине.
— Иди, брат Самуил, иди же, не заставляй себя ждать.
К несчастью, брат Мартин уже искал его, зорко оглядывая толпу. В последнее время вера брата Джона явно пошатнулась. Он нуждался в помощи, а может быть, и в принуждении. Его отношение к брату Мартину утратило былой энтузиазм, и это позволить ему беспокоило учителя. Неплохая пришла мысль первому вкусить нектар загробной жизни.
— Брат Джон, где ты? Я тебя не вижу. Негр выругался про себя и отозвался:
— Я здесь, брат Мартин.
— Выйди вперед, брат, чтобы мы все тебя видели. Тебе предоставляется честь повести нас за собой.
— О, я не достоин подобной чести, брат Мартин. Только ты можешь вести нас! — Брат Джон облизнул губы и с беспокойством оглянулся на двери.
Брат Мартин засмеялся:
— Мы все достойны! Подходи и испей первым. — Он приблизился к чаше и, зачерпнув белым стаканчиком темно-красную жидкость, протянул его негру. Все повернули головы и посмотрели на брата Джона. Словно догадавшись теперь о его намерениях, брат Самуил широко расставил ноги в дверном проеме, отрезав путь к отступлению.
— Ах ты, дерьмо! — хрипло зарычал брат Джон и ударил толстяка ногой в пах. Брат Самуил упал на колени, схватившись за свои гениталии. Путь был свободен, и брат Джон одним прыжком вылетел в ночную тьму, еще более непроглядную, чем полумрак церкви. Вылетел и остановился.
Чьи-то холодные липкие щупальца окружили его со всех сторон и пробежали по коже ледяным прикосновением. Он вздрогнул и огляделся, но не увидел ничего, кроме расплывчатых точек далеких огней. Он попытался отступить, но эта липкость, казалось, приклеилась к его телу. Он с ужасом ощутил, что щупальца проникли в его голову и прикоснулись к чему-то в его сознании. «Нет, я не хочу!» — протестовал в нем какой-то голос, но другой тут же ответил: «Да, да, ты хочешь!»
Другие руки схватили его за горло, но это были уже не призрачные, а вполне реальные, огромные и сильные руки брата Самуила. По мере того, как их обоих все больше обволакивала чернильная тьма, хватка сжималась, а мысли брата Джона, спотыкаясь, уносились прочь от бесплотных щупалец тьмы, разрушавших его рассудок. Он опустился на каменные ступени перед храмом. Толстяк никого отсюда не выпустит. Но негр постепенно начал понимать, что брат Мартин был прав: это и есть бессмертие, которого они добивались. И хотя его тело содрогалось от боли, что-то внутри него трепетало от счастья. Ты был прав, брат Мартин, ты был ох как прав! Он восторженно осклабился, несмотря на то что сквозь сдавленную глотку в легкие уже не поступал воздух. Его налитые кровью глаза заволокло чернотой, и вскоре в сознании уже не осталось ничего, кроме всеобъемлющей, всепоглощающей тьмы. Да будет так.
Брат Самуил втащил его обмякшее тело в храм, и Тьма проползла следом, жадно устремляясь во все щели и задувая слабо мерцающие свечи. Не обращая внимания на крики ужаса, брат Мартин закрыл глаза и воздел руки, приглашая Тьму в свою церковь.
— Мы выпьем яд и сольемся с тобой, — провозгласил он и удивился, услышав, как ему показалось, издевательский смех. Очень похожий на смех брата Джона. Одна за другой с шипением догорали и гасли свечи, пока наконец все не погрузились во тьму...
— Скажи им, чтобы не поднимали шум, Алекс. Если власти пронюхают, что здесь проходит тайная сходка, у тебя отберут лицензию. — Шейла Брайен подняла стеклянную пинтовую кружку и проверила, не осталось ли на донышке грязи. Такому тщательному осмотру кружки в этом пабе подвергались далеко не всегда, но ведь и комендантский час вводят не так уж часто. Интересно, во время войны тоже были такие ограничения? Шейла считала, что нет, хотя откуда ей знать? Война случилась еще до ее рождения.
— Они ведут себя нормально. Никого не беспокоят. — Алекс посмотрел на свою жену с нескрываемым раздражением.
Это был крупный мужчина с огромным животом и громоподобным голосом, и чтобы управляться с ним, нужна была женщина под стать. Ему уже исполнилось сорок, а она только недавно разменяла четвертый десяток, однако благодаря сходству могучих форм они казались ровесниками.
— Не понимаю, что у тебя с ними общего, — сказала Шейла, водружая на стойку тщательно вымытую кружку. Наклонившись за следующей, она уронила в мутную мыльную воду пепел сигареты, торчавшей у нее изо рта.
— У них правильные идеи, вот что, — запальчиво ответил Алекс, с шумом поставив поднос на сушилку. — Они хотят пропустить еще по одной.
— Тогда будут пить из этих. Я не собираюсь подавать им чистые кружки.
— Конечно из этих. Кто, черт возьми, просит новые? Не понимаю, что на тебя иногда находит. Если бы не эта компания, мы бы сегодня ни гроша не заработали. Из-за этой заразы все сидят по домам.
— В постановлении властей говорится, что вечером выходить опасно.
— Все это вранье. Они что-то задумали, вот и все! Что-то такое, чего никто не должен видеть.
— Не будь идиотом. Сам видел по телевизору, что творится. Уличные беспорядки, пожары, убийства.
— Ну да, кто-то напускает на нас нервный газ. Проклятые левые, вот кто это делает. Получают его от своих друзей из-за границы.
Шейла выпрямилась над мойкой и мокрой рукой вытащила изо рта сигарету.
— Что ты мелешь? — спросила она, возмущенно глядя на мужа.
— Все знают, что за этим стоят коммунисты. По радио тебе этого, конечно, не скажут, но ты спроси любого. Следующим будет Нью-Йорк или, может быть, Вашингтон. Вот увидишь. Потом Париж и Рим. Все. Кроме России, само собой.
— Ну и околесицу ты несешь, Алекс. Похоже, эти пропойцы снова напичкали тебя своими идеями?
Апекс оставил ее вопрос без внимания и начал наполнять кружки.
— Если хорошенько подумать, так оно и есть, — упрямо проворчал он.
Жена выразительно закатила глаза и снова принялась драить кружки. Как бы то ни было, в городе введено военное положение. Это действительно вызывает беспокойство. Понятно, если бы такое произошло где-нибудь за границей. Но только не в Англии. Не в Лондоне. Почему они требуют, чтобы горели все лампы? Боятся Тьмы? Все называют это Тьмой, потому что это происходит по ночам. Говорят, что люди теряют из-за этого рассудок и начинают блуждать по улицам, устраивая пожары и убивая. Какая-то бессмыслица. Она сама видела, как рано утром по улице пронеслись военные грузовики, подбирая праздношатающихся, и куда-то их увезли. Она наблюдала за ними из окна, когда ей однажды ночью не спалось. Какой-то бедолага лежал прямо на мостовой, накрыв голову руками. Пальцы у него были окровавленные, потому что он пытался открыть крышку люка, но она, видно, была слишком тяжелой или он не смог как следует ухватиться. Когда его бросали в машину, он не сопротивлялся, не сказал ни слова. Лицо у него было смертельно бледное, как у привидения, а глаза черные, полузакрытые. Она вздрогнула. Совсем как в одном старом фильме ужасов.
— Куда подевался весь слабый эль, будь он трижды проклят?
Она оторвалась от своих мыслей и переключила внимание на мужа.
— Не ругайся в баре, Алекс. Я же тебя просила.
Он посмотрел на Шейлу, затем окинул взглядом зал.
— Да там почти никого уже нет.
— Не важно. Ты должен отучиться от этой привычки. В этом нет необходимости.
«Глупая корова», — сказал он про себя.
— Не могли же мы его весь израсходовать. Последние две недели торговали только до обеда.
— Алекс, в погребе его полно. Надо только взять на себя труд спуститься и принести.
Алекс с недовольным ворчанием нагнулся и потянул за кольцо люка. Приподняв его, он удивленно уставился в темное подполье.
— Нам вроде бы приказали держать все лампы включенными?
— Я так и делаю, — ответила жена, заглядывая через его плечо в темное квадратное отверстие.
— Тогда почему эта чертова лампа не горит?
Шейла подошла к распределителю, расположенному у дверей задней комнаты, которую они использовали как контору. Жилое помещение находилось наверху.
— Все включено, — крикнула она мужу. — Наверное, лампочка перегорела.
— Тьфу, черт! — выругался он.
— Я дам тебе другую. Заменишь.
— Прекрасно, — угрюмо отозвался Алекс.
Ему хотелось поскорее вернуться на сходку; он с удовольствием слушал разговоры этих парней, а сегодня, в связи с отсутствием других посетителей, появилась идеальная возможность самому поучаствовать в их дискуссиях. К счастью, его бар независимый, поэтому никакие типы, вечно сующие свой нос куда не надо, не донесут пивоваренным компаниям, какого рода организация проводит собрания в его баре. Один его приятель, державший бар в Шердитче, лишился места, когда управляющий пивоварни, владевшей этим баром, узнал, что он предоставляет задние комнаты для собраний «Национального фронта». Самое гнусное в положении арендатора — это то, что приходится плясать под чужую дудку.
— Иди сюда, Шейла, — крикнул он. — Так и быть, принесу.
Она холодно посмотрела на мужа и подала ему фонарик и новую лампочку.
— Сорок ватт? — недовольно спросил он. — Маловато от нее будет толку.
— Других у нас нет, — терпеливо ответила она. — Заодно подними немного «Бейбишама», раз уж ты туда идешь.
— Грушевого сидра? На кой черт он сегодня нужен?
— Завтра пригодится. Сам знаешь, сколько теперь народа набивается в дневное время.
— Да уж, все отовариваются заранее — вечером-то ничего не купишь.
— И правильно делают, иначе мы с тобой разорились бы. Поторапливайся, а то твои приятели разорутся, что так долго нет пива.
— Они вовсе не мои приятели..
— Не считай меня за дурочку. Ты все время возле них вертишься.
— Просто я согласен с тем, что они говорят. Сама видишь, сколько развелось черномазых. Больше, чем нас.
— Ладно уж, спускайся. Иногда ты рассуждаешь как большой ребенок.
Алекс неуклюже полез вниз.
— Попомни мои слова, они еще и сюда повадятся ходить выпивать. — Его большая круглая голова скрылась в подполе.
— Хайль Гитлер! — сухо бросила Шейла и пыхнула сигаретой. После чего с покорным вздохом продолжила наводить блеск на кружки.
Внизу Алекс осветил фонариком грязный, провонявший пивом подвал. Скоро луч наткнулся на свисающую с низкого потолка лампочку без абажура. «Завтра надо будет проверить, сколько осталось товара, — подумал он, ступая по пыльному каменному полу. — Все кончается... о, черт!» Алекс вступил в лужу прокисшего пива и быстро отдернул ногу, стряхивая капли с башмака. Посветил вниз и увидел свое отражение в тонком слое разлитого пива. Пол подвала до середины шел под уклон, чтобы пролитое пиво стекало в центральный желоб, а затем в канализацию. Он провел лучом фонаря вдоль желоба и увидел какие-то тряпки, которые вызвали закупорку.
— Падди, безмозглый ублюдок! — процедил он, имея в виду своего дневного бармена. В обязанности этого маленького ирландца входило каждое утро поднимать в бар напитки из подвала, используя для этого специальный лифт. Наверное, он и уронил в желоб тряпку или еще какую-нибудь дрянь. — Олух ирландский, — пробормотал он, отшвыривая носком промокший хлам. Черт, как трудно стало найти честных работников. Алекс осветил фонарем остро пахнущую смесь различных сортов пива, бурлившую в накрытой решеткой канавке. Хорошо еще, что канавка не забилась. Чего Алекс совершенно не выносил, так это прочищать канализацию. Все это дерьмо и помои. Но канализация должна быть в исправности, иначе в подвале за одну неделю наберется по колено пива, а вонь будет, как на пивоварне. Рассыльные не подкладывают дерн. Кидают ящики как попало. Ему показалось, что от светлого кружка, отбрасываемого лучом фонаря, что-то отпрыгнуло.
— Только не говорите, что у нас завелись крысы, — произнес он вслух.
Алекс обшарил фонарем весь пол, но ничего не обнаружил.
Решив, что это ему просто почудилось, он подошел к лампе. Никаких звуков вроде бы не слышалось. Лампа висела прямо над стоком, и владелец паба потянулся к ней, широко расставив ноги по сторонам канавки.
— Ой! — вскрикнул Алекс, дотронувшись до горячего стекла. Должно быть, лампа перегорела совсем недавно. Он отдернул руку и уронил фонарик. — Черт побери! — Фонарик разбился и потух. Немного света проникало в подвал из открытого люка, но там, где он стоял, было совершенно темно. Алекс полез в карман за носовым платком. Другой карман оттопыривала запасная лампочка. Он начал выкручивать перегоревшую, обернув ее платком, чтобы не обжечься.
Мрак его не беспокоил, поскольку он никогда не боялся темноты, даже в детстве. Но неприятное покалывание в затылке подсказывало ему, что в погребе что-то неладно.
Шейла налегла на стойку и задумчиво уставилась на закрытую дверь. Изо рта у нее торчала очередная сигарета, а полные груди, словно мешки с зерном, уютно устроились на гладкой деревянной поверхности. Она не представляла, сколько еще таких вечеров способна вынести. Наряжаться, глотать стимулирующие пилюли, необходимые для того, чтобы целый вечер кокетничать или выражать сочувствие — в зависимости от настроения каждого клиента, быть со всеми приветливой, но в то же время строгой с теми, кто позволяет себе вольности. В каком-то смысле это похоже на шоу-бизнес, только вот в последнее время нет никакого бизнеса. Скоро от этого газа — или что там скрывается за этой чертовщиной, — конечно, избавятся. Иначе город погибнет. Тем не менее ей следовало быть благодарной за небольшой доход, который она имела от вечерней торговли в задней комнате, при всем ее отвращении к взглядам собиравшихся там людей. Она дала себя уговорить разрешить эти сборища только потому, что они заплатили за месяц вперед. Алекс — такой же, как они, хотя и не желает этого признавать. За эту ночь им, разумеется, придется заплатить отдельно; уйти до утра нет никакой возможности. Если они сунутся ночью на улицу, их сразу арестуют. Где же Алекс? Что-то он задерживается. Кто это на днях выступал по телевизору? Какой-то кардинал или епископ? Сказал, чтобы они молились. Вот потеха! Она представила, как Алекс становится на колени и молится. Под дулом пистолета разве что. И о чем же они должны молиться, интересно? Что толку в молитвах, если это, как утверждает Алекс, — нервный газ? Кому надо молиться, так это ученым. Это они заварили кашу. Пусть теперь и расхлебывают. А молитвы ни к чему.
— Шейла...
Она обернулась. Что это?
— Шейла.
Она вздохнула и поплелась к открытому люку.
— Чего тебе, Алекс? Долго ты еще собираешься возиться, чтобы поднять несчастный ящик пива и «Бейбишама»?
Она прищурилась, всматриваясь в темноту.
— Ты что, до сих пор не вставил лампу? — раздраженно спросила она.
— Шейла, иди сюда.
— Где ты, Алекс? Я тебя не вижу.
— Спускайся.
— Что? Спуститься? Нет уж, Алекс, уволь.
— Прошу тебя, Шейла.
— На что ты намекаешь, Алекс? Я не в настроении.
— Давай-давай, Шейла. Я тебе кое-что покажу.
Жена владельца паба фыркнула:
— Потом покажешь, в постели.
— Нет, Шейла, сейчас. Спускайся.
Голос Алекса звучал на удивление настойчиво.
— Это опасно, Алекс. Я могу упасть.
— Не упадешь. Я тебе помогу. Спускайся.
«О Господи, — подумала Шейла. — И я это делаю безвозмездно».
— Ладно, Алекс, — крикнула она, хихикнув. — Надеюсь, это меня не разочарует.
Крепко ухватившись за края люка, она осторожно поставила ногу на перекладину железной лесенки. Иногда она представляла, как Алекс оступается и проваливается, цепляясь за воздух. Получилось бы очень смешно, в этом ему не откажешь.
— Алекс! Алекс, где ты?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41