— Привет, дружище! Ты кто такой? — встретил он Дана вопросом.
— Я из “Ванкувер пост”, — представился репортер. — Ищу человека по имени Анри Дюваль.
Моряк расплылся в улыбке, обнажив покрытые темным налетом зубы.
— Анри недавно здесь крутился, но вроде пошел спать.
— Как, по-вашему, ничего, если мы его разбудим? — поинтересовался Дан. — Или нам лучше повидать капитана?
Гэйтс покачал головой:
— Шкипера лучше не трогать. Он не любит, когда его будят на стоянке. А вот Анри мы сей момент вытащим из койки. — Он взглянул на Де Вира. — А это кто?
— Он будет делать снимки.
Моряк поднялся из-за стола, запихивая журнал в карман комбинезона.
— Ладно, джентльмены. Пошли со мной. Они спустились по двум трапам и прошли к носовой части судна. В полутемном коридоре, едва освещенном одинокой маломощной лампой, Стабби Гэйтс громыхнул кулаком в дверь и, повернув ключ, распахнул ее. Пошарив рукой по переборке внутри каюты, включил свет.
— Подъем, Анри! — скомандовал он. — К тебе пара джентльменов.
Отступив от двери, Гэйтс кивком головы пригласил Дана войти.
Шагнув к дверному проему, Дан увидел заспанную фигурку, пытавшуюся сесть на узкой металлической койке. Он оглядел каюту.
“Боже милостивый, — мелькнуло у него в голове, — неужели человек может здесь жить!”
Каюта представляла собой металлическую коробку не более шести квадратных футов. Когда-то давным-давно переборки были выкрашены унылой охрой, но краска сошла, уступив место ржавчине. И ржавчина, и остатки краски были покрыты сплошной пленкой влаги, гладь которой кое-где нарушалась более тяжелыми каплями, собиравшимися в стекавшие вниз струйки. Большую часть внутреннего пространства занимала тянувшаяся вдоль одной из переборок металлическая койка. Над ней находилась полочка около фута длиной и дюймов шесть шириной. Под койкой стояло железное ведро. И все.
Иллюминатора в каюте не было, только в верхней части одной из переборок виднелось что-то похожее на вентиляционное отверстие.
Воздух в каюте был тяжелым, спертым.
Анри Дюваль потер кулаками глаза и уставился на посетителей. Дан Орлифф про себя удивился, как молодо выглядел этот заяц. У него правильные черты круглого лица и глубоко посаженные темные глаза. На Дювале была майка под расстегнутой фланелевой рубахой и грубые брезентовые штаны. Под одеждой угадывались сильные мускулы.
— Добрый вечер, месье Дюваль, — обратился к нему по-французски Дан. — Извините за беспокойство. Мы из газеты. Нам кажется, что ваша история заинтересует читателей.
Дюваль медленно покачал головой.
— С французским у вас ничего не выйдет, — вмешался Стабби Гэйтс. — Анри не понимает ни слова. Сдается, у него все языки в голове перемешались еще с пеленок. Лучше попробуйте на английском, только помедленнее.
— Хорошо, — согласился Дан и, повернувшись вновь к Анри, повторил по-английски, тщательно выговаривая слова:
— Я из “Ванкувер пост”. Из газеты. Хотим, чтобы вы рассказали о себе. Понимаете?
Наступила пауза. Дан сделал новую попытку.
— Я бы хотел побеседовать с вами. Потом напишу о вас в газете.
— Почему написать? — В этой первой произнесенной Дювалем фразе прозвучали неуверенность и подозрение.
Дан терпеливо объяснил:
— Возможно, я смогу вам помочь. Вы ведь хотите сойти с судна на берег?
— Вы помочь мне уйти с корабль? Взять работу? Жить на Канада? — коверкая слова, но с откровенной надеждой выговорил Анри.
— Нет, этого я не могу, — покачал головой Дан. — Но то, что я напишу, прочитает множество людей. Кто-нибудь из них, возможно, возьмется вам помочь.
Стабби Гэйтс внушительно добавил:
— А что тебе терять, Анри? Вреда от этого не будет, а может, и к лучшему обернется.
Анри Дюваль погрузился в раздумье.
Внимательно приглядываясь к нему. Дан пришел к выводу, что вне зависимости от прошлого молодого человека в нем, несомненно, чувствовалось природное внутреннее достоинство.
Дюваль наконец кивнул головой в знак согласия:
— О'кей, — просто сказал он.
— Вот что я тебе скажу, Анри, — вступил Стабби Гэйтс. — Ступай-ка умойся, а мы пока с ребятами поднимемся и подождем тебя в камбузе.
Молодой человек вновь согласно кивнул и молча спустил ноги с койки.
Сделав несколько шагов по коридору, Де Вир с нескрываемым сочувствием пробормотал:
— Вот бедняжка, это ж надо…
— Он у вас что, всегда под замком? — спросил Дан.
— Только по ночам, пока мы в порту, — ответил Стабби Гэйтс. — Приказ капитана.
— Что так?
— А чтобы не улизнул на берег. Капитан за него отвечает, понял? — Моряк приостановился на верхней ступеньке трапа. — Здесь-то еще ничего. В Штатах было похуже. Когда стояли во Фриско, его наручниками к койке приковали.
Они вошли в камбуз.
— Как насчет чайку по глоточку? — гостеприимно предложил Стабби Гэйтс.
— Спасибо, с удовольствием, — сказал Дан. Моряк достал три кружки и пошел к эмалированному чайнику, стоявшему на конфорке. Налил из него крепчайшей темно-бурой жидкости, в которую, по всей видимости, уже было добавлено молоко. Расставляя чашки на столе, Гэйтс жестом пригласил газетчиков садиться.
— На таком судне, как я понимаю, можно встретить множество самых разных людей? — спросил Дан.
— И не говори, дружище, — улыбнулся моряк. — Всех видов, цветов и размеров. А также со странностями, понял?
Гэйтс многозначительно подмигнул собеседникам.
— А что вы думаете об Анри Дювале? — поинтересовался Дан.
Прежде чем ответить, Стабби Гэйтс сделал большой глоток из своей кружки.
— Приличный парнишка. У нас тут почти все его любят. Не отказывается повкалывать, когда просят. Хотя зайцы и не обязаны. Морской закон, — информировал он их с видом знатока.
— Вы уже были в команде, когда он пробрался на судно? — задал новый вопрос Дан.
— А то! Мы обнаружили его через два дня, как ушли из Бейрута. Тощий, что твоя палка, вот какой он был. Сдается, поголодал, пока не прыгнул на борт.
Де Вир прихлебнул из кружки и поспешно отставил ее в сторону.
— Жуть, а? — радостно спросил гостеприимный хозяин. — Мы этой штукой загрузились в Чили. Пролазит повсюду, куда хочешь: в рот, в нос, в глаза, даже вот в чай!
— Ну, спасибо, — заметил фотограф. — Теперь хоть смогу сказать в больнице, от чего помираю.
Спустя минут десять в камбузе появился Анри Дюваль. Он успел умыться, побриться и причесать волосы. Поверх рубашки надел синюю матросскую фуфайку. Вся одежда на нем была поношенной, но чистой и опрятной. Прореха в штанине, заметил Дан, аккуратно залатана.
— Давай садись, Анри, — пригласил Стабби Гэйтс. Он налил еще одну кружку чая и поставил перед зайцем, который поблагодарил его застенчивой улыбкой. Он впервые улыбнулся в присутствии газетчиков, и улыбка сразу осветила все его лицо, придав ему еще большее сходство с мальчишкой.
Дан начал с простых вопросов:
— Сколько вам лет?
После едва заметной паузы Дюваль ответил:
— Я двадцать три.
— Где родились?
— На корабль.
— Как называется судно?
— Я не знать.
— Откуда же вы тогда знаете, что родились на судне?
Вновь пауза. Потом:
— Мне не понимать.
Дан терпеливо повторил вопрос. На этот раз Дюваль кивнул в знак того, что понял. Он сказал:
— Мой мать говорить мне.
— Кто ваша мать по национальности?
— Она французский.
— И где она сейчас?
— Она умереть.
— Когда она умерла?
— Давно очень тому назад. Аддис-Абеба.
— Кто ваш отец?
— Я его не знать.
— Разве ваша мать не рассказывала о нем?
— Он английский. Моряк. Я никогда не видеть.
— И никогда не знали его имени?
Дюваль молча покачал головой.
— У вас есть братья, сестры?
— Нет брат, нет сестра.
— Когда умерла ваша мать?
— Извинять. Мне не знать.
Перефразируя вопрос, Дан поинтересовался:
— А вы помните, сколько вам было лет, когда умерла ваша матушка?
— Я шесть лет.
— И кто заботился о вас после ее смерти?
— Я заботиться сам.
— Когда-нибудь учились в школе?
— Нет школа.
— Читать, писать умеете?
— Я писать имя — Анри Дюваль.
— И больше ничего?
— Я писать имя хорошо, — настаивал Дюваль. — Сейчас показать.
Дан протянул ему через стол листок бумаги и карандаш. Медленно, спотыкающимся детским почерком Дюваль вывел свое имя. Расшифровке эти каракули поддавались с большим трудом.
Дан повел рукой вокруг себя:
— Зачем вы сели на это судно?
Дюваль пожал плечами:
— Я пытаться находить страну.
Мучительно подыскивая слова, добавил:
— Ливан нехорошо.
— Почему нехорошо? — Дан невольно сам перешел на усеченный английский.
— Я не гражданин. Полиция ловить — я уходить тюрьма.
— А как вы попали в Ливан?
— Я плыть корабль.
— На каком судне?
— Итальянский. Извинять, я не помнить название.
— Вы пассажиром плыли на этом итальянском судне?
— Я заяц. Я быть итальянский корабль один год. Пытаться уходить на берег. Никто не хотеть. Никто не пускать.
Вмешался Стабби Гэйтс:
— Как я понимаю, он был на этой итальянской посудине, так? Они ходили взад-вперед по Ближнему Востоку, понял? Так вот, он соскочил с него в Бейруте и пробрался к нам. Доходит?
— Доходит, — ответил Дан и вновь обратился к Дювалю:
— А что вы делали до того, как сели на итальянское судно?
— Я ходить с люди, верблюды. Они давать еда. Я работать. Мы ходили Сомали, Эфиопия, Египет, — названия стран давались ему нелегко, и он бессознательно помогал себе жестами. — Когда я маленький, ходить граница чепуха, никто нет дела. Когда я побольше, они останавливать — никто не хотеть. Никто не пускать.
— И тогда вы забрались на итальянское судно, правильно?
Дюваль кивнул.
— У вас есть паспорт, бумаги, ну, что-нибудь, подтверждающее, откуда ваша матушка родом?
— Бумаги нет.
— У вас есть гражданство?
— Страна нет, гражданство нет.
— Вы хотите получить гражданство?
Дюваль озадаченно взглянул на него в полном недоумении.
— Я имею в виду, — еще медленнее, чуть ли не по слогам, повторил Дан, — что вы хотите сойти наконец с этого судна. Вы сами мне сказали об этом.
Энергичный, преувеличенно энергичный кивок в знак подтверждения.
— Значит, вам нужна родина, страна, место, где жить?
— Я работать, — настойчиво заявил Дюваль. — Я работать очень хорошо.
Дан Орлифф вновь пытливо оглядел молодого человека. Была ли его история бездомных скитаний правдой? Действительно ли он изгой, отверженный, которого нигде не признают своим и нигде не хотят приютить? Действительно ли он человек без родины? Или все это выдумка, искусное хитросплетение лжи и полуправды, рассчитанное на пробуждение сочувствия?
Юноша выглядел достаточно простодушным и бесхитростным. Но так ли это на самом деле?
Выражение его глаз казалось умоляющим и трогательным, но где-то в их глубине таилась завеса непроницаемости. Не крылся ли за ней намек на коварную хитрость — или это лишь игра воображения?
Дан Орлифф колебался. Он знал, что написанное им будет разобрано по буковке и перепроверено конкурирующей с “Ванкувер пост” дневной газетой “Ванкувер колонист”.
Поскольку в редакции срока сдачи материала ему не установили, он мог сам определять, сколько времени потратить на подготовку статьи. И поэтому решил тщательно разобраться во всех своих сомнениях.
— Анри, — спросил он, — вы мне доверяете? На миг во взгляде Дюваля промелькнула прежняя подозрительность. Потом он кивнул головой.
— Я доверять, — коротко произнес он.
— Хорошо, — продолжал Дан. — Думаю, я все же смогу помочь. Но мне нужно знать о вас все-все, с самого начала.
Он взглянул на Де Вира, который проверял вспышку.
— Сейчас сделаем снимки, а потом поговорим. И не упускайте ничего, ни малейшей подробности. И не спешите, потому что говорить мы с вами будем долго.
Глава 5
Измученный Анри Дюваль все еще бодрствовал в камбузе “Вастервика”.
Этот газетчик без устали задавал и задавал ему вопросы.
“Иногда даже трудно угадать, — подумал Дюваль, — чего он добивается”. Спрашивал обо всем, требуя ясных ответов. И каждый ответ Анри газетчик быстро записывал на листе бумаги, который лежал перед ним на столе. Ему порой казалось, что это его самого, Анри Дюваля, по капельке переносит на бумагу торопливый карандаш, аккуратно раскладывая всю его жизнь по полочкам. А на самом-то деле в его жизни не было никакого порядка — одни разрозненные отрывки. И так много всего, что трудно выразить ясными простыми словами — словами, понятными этому газетчику, — или даже просто вспомнить, что и как с ним происходило.
Если бы только он сам выучился читать и писать, пользоваться карандашом и бумагой, чтобы сохранять для памяти все, что было у него на уме, — вот как этот газетчик и другие ему подобные. Тогда бы и он, Анри Дюваль, мог копить мысли и воспоминания о прошлом. И не пришлось бы держать их все в голове, как на полке, в надежде, что они не забудутся, как случилось, похоже, со многими эпизодами.
Его мать однажды заговорила о школе. Сама она в детстве научилась читать и писать. Но это было так давно, и мать его умерла еще до того, как он мог бы приступить к учебе. А после ее смерти не было никого, кого заботило бы, чему он учится и учится ли вообще.
Он сдвинул брови и наморщил лоб, пытаясь найти ответы на вопросы, мучительно вспоминая, вспоминая, вспоминая…
Сначала было судно. О нем ему рассказывала мать. На судне он и родился. За день до его рождения они вышли из Джибути, Французское Сомали, и, как ему казалось, однажды мать даже упоминала, куда они направлялись, но с тех пор название порта забылось. И если она и рассказывала, под чьим флагом плавало судно, припомнить этого он не мог.
Роды оказались трудными, а врача на судне не было. Мать страшно ослабла, у нее начался жар, и капитан распорядился повернуть обратно в Джибути. В порту мать и новорожденного отправили в больницу для бедных. Денег у них было совсем немного — и тогда, да и потом тоже.
Анри помнил свою мать заботливой и нежной. У него сохранилось впечатление, что она была красивой, но, возможно, это была только его фантазия, поскольку в памяти то, как она выглядела, стерлось, и теперь, когда он думал о ней, ее лицо рисовалось его мысленному взору неясными, расплывчатыми чертами. Она любила его, уж в этом-то он был уверен и твердо помнил потому, что это была единственная любовь, которую он когда-либо знал.
Годы детства остались в его памяти разрозненными фрагментами. Он знал, что мать работала, когда могла, чтобы добыть денег на пропитание, хотя порой им случалось голодать. Он не мог вспомнить, чем именно она занималась, но одно время считал, что мать была танцовщицей. Они часто переезжали с места на место — из Французского Сомали в Эфиопию, сначала в Аддис-Абебу, потом в Массауа. По маршруту Джибути — Аддис-Абеба они прошли два или три раза.
Поначалу Анри с матерью жили — хотя и в суровой нужде — среди других французов. Потом они вконец обнищали, и туземный квартал стал им единственным домом. Когда Анри Дювалю исполнилось шесть лет, мать умерла.
События после смерти матери совсем перепутались в его голове. Какое-то время — он затруднялся припомнить, как долго, — он жил на улице, добывая еду попрошайничеством и устраиваясь на ночлег в первом попавшемся укромном уголке. Он никогда не обращался к властям, ему и в голову это не приходило, поскольку в том окружении, где он обитал, полицию считали отнюдь не друзьями, а врагами.
Потом его подобрал одинокий старик сомалиец, чья жалкая лачуга в туземном квартале стала для Анри кровом. Так длилось пять лет, а затем старик куда-то исчез, и Анри Дюваль вновь остался один.
На этот раз он перебрался из Эфиопии в Британское Сомали, подрабатывая, где только мог, и в течение четырех следующих лет ему довелось быть и помощником пастуха, и самому пасти коз, и ворочать тяжелым веслом в лодке, перебиваясь кое-как и редко получая за труд что-либо, кроме пищи и ночлега.
Тогда переходить международные границы было для него простым делом. В оживленном потоке многодетных семей власти на пропускных пунктах крайне редко утруждали себя проверкой каждого ребенка в отдельности. В такие моменты он просто пристраивался к какой-нибудь семье и спокойно проходил мимо пограничников, не привлекая их внимания. Со временем он привык к этому.
Даже когда Анри стал постарше, малый рост и хрупкое телосложение по-прежнему помогали ему обманывать бдительность стражей. До тех пор, пока в возрасте двадцати лет его впервые не остановили в группе арабских кочевников и не пропустили через границу Французского Сомали.
Вот тогда Анри Дювалю открылись две истины. Первая: счастливым дням, когда он безмятежно пересекал границы в компании других детей, пришел конец. Вторая:
Французское Сомали, которое он доселе считал своей страной, стало для него закрытым и недоступным. Первого он уже давно подсознательно ждал, второе оказалось для него внезапным потрясением.
Как и было предначертано судьбой, Анри неизбежно столкнулся с одним из устоев современного общества:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54