., и это несмотря на юридическую подготовку и опыт, которые должны были бы предупредить его об опасности. Амбиции, однако, толкают человека на непредсказуемые поступки, побуждают его к риску, порой к чрезмерному риску; с другими это тоже случалось. Сейчас, по прошествии стольких лет, то, что он сделал, казалось диким и неразумным. Но в то время, влекомый амбициями, не предвидя того, что его ждет…
Самое безопасное, пришел Хауден к выводу, оставить Харви Уоррендера в покое, во всяком случае, пока. Его бредовые разглагольствования о том, чтобы переписать закон, не представляют неотложной проблемы, В любом случае подобная идея не найдет поддержки даже у заместителя Харви, а высокопоставленные чиновники умеют затягивать принятие мер, которые им не по душе. Да и без согласия кабинета министров новый законодательный акт принять невозможно, хотя прямого столкновения между Харви Уоррендером и другими членами кабинета допускать нельзя.
Так что все сводилось к тому, чтобы не предпринимать ничего и надеяться на лучшее — древняя панацея от всех политических невзгод. Брайану Ричардсону это, конечно, не понравится; этот политик явно ждал быстрых и жестких мер, но объяснить Ричардсону, почему Хауден ничего не может поделать, он не сможет. В то же время ситуация в Ванкувере, вероятнее всего, накалится, и сам Хауден будет обязан поддержать любое решение, которое примет министерство по делам гражданства и иммиграции. Что ж, об этом можно только сожалеть, но по крайней мере проблема эта не из самых серьезных и вызовет не слишком острую критику, с которой правительству уже не раз доводилось сталкиваться в прошлом, и, вне всяких сомнений, переживет оно ее и на этот раз.
Главное, о чем нельзя забывать, подумал Хауден, — первостепенная необходимость сохранения его собственной власти. От этого зависело столь многое — и в настоящем, и в будущем. Он просто обязан перед всеми остальными остаться у власти. В данный момент равноценной замены ему не существует.
Неслышно вошла Милли Фридмэн.
— Ленч? — спросила она своим низким контральто. — Прислать сюда?
— Нет, — покачал головой Хауден. — Мне нужно сменить обстановку.
Через десять минут премьер-министр в элегантном черном пальто и шляпе а-ля Иден быстро шел к башне Пис-тауэр, где располагался парламентский ресторан. Стоял ясный холодный день, колючий воздух бодрил кровь; асфальт проезжей части и тротуара, разделенных между собой снежными сугробами, быстро подсыхал под зимним солнцем. Хаудена охватило ощущение здоровой силы и безмятежного благополучия, он сердечно отвечал на уважительные приветствия встречных. Инцидент с Уоррендером уже отступил далеко на задний план, его оттеснили куда более важные вещи.
Милли Фридмэн перекусила сандвичем и кофе прямо на рабочем месте, что вошло у нее почти в ежедневную привычку. Затем прошла в кабинет премьер-министра со стопкой документов, из которых она предварительно изъяла те, что могли подождать. Милли положила их в корзину, помеченную надписью “Входящие”. Весь стол был завален бумагами, но приводить их в порядок Милли не стала, зная, что в разгар рабочего дня Джеймс Хауден любил, чтобы у него на столе все сохранялось в неизменном виде. В глаза ей бросился лежавший отдельно чистый лист бумаги. Перевернув его, Милли обнаружила, что это фотокопия.
Ей пришлось перечитать текст дважды, чтобы понять содержание. Когда до нее дошел смысл прочитанного, Милли поймала себя на том, что вся дрожит от сознания чудовищной важности попавшего ей в руки документа. Он объяснял многое из того, что все эти годы оставалось ей непонятным: съезд.., победа Хаудена.., ее собственная утрата…
Листок бумаги в ее руках, понимала она, таил в себе также конец двух политических карьер.
Но почему он оказался здесь? Он явно фигурировал в беседе.., сегодня.., во время встречи премьер-министра с Харви Уоррендером. Но для чего? Что это давало любому из них? И где оригинал? Мысли ее обгоняли одна другую. Вопросы, которые Милли задавала сама себе, пугали. Она уже пожалела, что перевернула этот злосчастный лист бумаги, лучше бы ей ничего об этом не знать.
Внезапно она ощутила прилив злой обиды на Джеймса Хаудена. Как он мог так поступить? Именно в то время, когда так много возникло и крепло между ними, когда они могли бы быть счастливы друг с другом, когда перед ними открывалось общее будущее, если бы только он не стал лидером партии, проиграл на съезде… Она с горечью подумала, почему же он не стал вести честную борьбу?.. Не оставил ей шанс на победу? Да не было у нее никаких шансов, признавалась она сама себе…
Но тут гнев Милли растаял так же внезапно, как и охватил ее несколько мгновений назад, и на его место пришли жалость и сочувствие. “То, что сделал Хауден, — подумалось ей, — было сделано потому, что у него не было другого выхода. Жажда власти, стремление сокрушить соперников и добиться политического успеха.., они оказались всепоглощающими. По сравнению с ними личная жизнь.., даже любовь.., не значили ничего. Скажи себе правду — у тебя никогда не было никаких шансов…”
Однако надо думать о деле.
Милли заставила себя рассуждать спокойно. Ясно, премьер-министру, а возможно, и другим, угрожает опасность. Но для нее существовал один лишь Джеймс Хауден. Милли показалось, что прошлое вернулось и нахлынуло на нее. Ведь только сегодня утром, вспомнилось ей, она твердо решила всемерно оберегать и защищать Хаудена. Но теперь.., когда она знает то, что узнала.., когда она знает то, чего не знает — и в этом она была совершенно уверена — даже Маргарет Хауден… Да, хотя бы в этом Милли наконец стала Джеймсу Хаудену ближе даже его жены.
Прямо сейчас предпринять она ничего не может. Но очень может быть, что какая-нибудь возможность и откроется. Иногда шантаж можно обратить против самого шантажиста. Мысль эта была еще неясной, расплывчатой.., словно она нащупывала что-то в кромешной тьме.
Но если случится так, что.., если представится хотя бы малейшая возможность.., она должна быть готова воспользоваться тем, что узнала.
Милли взглянула на часы. Она хорошо изучила привычки Хаудена. До его возвращения у нее есть не менее получаса. В приемной — ни души.
Повинуясь внезапному порыву, Милли взяла фотокопию и бросилась к копировальной машине, установленной в приемной. Торопливо — в какой-то миг сердце у нее ушло в пятки при звуке приближающихся шагов.., нет, мимо, мимо — она включила машину. Изготовленная ею копия — репродукция с репродукции — получилась весьма неважного качества, однако расплывчатые буквы читались довольно легко и почерк не вызывал сомнений. Поспешно сложив копию в маленький квадратик, Милли запихала его на самое дно своей сумочки. Фотокопию она постаралась положить на то же самое место, где ее обнаружила.
Ближе к вечеру Джеймс Хауден ненароком перевернул лежавший отдельно и попавшийся под руку листок бумаги и похолодел. Он совсем забыл, что положил его на стол. Если бы только фотокопия осталась здесь на ночь… Он бросил взгляд на дверь в приемную. Милли? Нет, не может быть, она знала давнее и беспрекословное правило — в середине рабочего дня ни к чему на его столе не притрагиваться. Хауден отнес фотокопию в смежный с кабинетом туалет, старательно порвал лист на крошечные клочки и спустил воду, внимательно проследив, пока они не исчезли все до единого.
Глава 3
Харви Уоррендер с легкой, довольной усмешкой, бродившей по его лицу, удобно и вольготно устроился на заднем сиденье автомобиля из обслуживавшего министров гаража. Прибыв на Элгин-стрит, где размещалось министерство по делам гражданства и иммиграции, он вошел в незатейливую коробку здания из бурого кирпича, проталкиваясь сквозь плотный встречный поток служащих, спешивших к выходу, — наступил обеденный перерыв. Поднявшись лифтом на пятый этаж, Уоррендер прошел к себе в кабинет через отдельную дверь, минуя приемную. Небрежно бросил пальто, шарф и шляпу в первое попавшееся кресло, быстрым шагом пересек пространство до письменного стола и нажал кнопку интеркома, включив прямую связь со своим заместителем.
— Мистер Хесс, — произнес он в микрофон, — если вы не заняты, зайдите ко мне, пожалуйста.
Получив согласие, выраженное в столь же изысканно вежливой форме, Уоррендер приготовился ждать. Заместителю министра всегда требовалось какое-то время, чтобы проделать путь от расположенного на том же этаже своего кабинета — вероятно, как напоминание о том, что человека, фактически осуществлявшего непосредственное руководство министерством, не следует отрывать от дел слишком часто или без достаточного повода.
Харви Уоррендер, погрузившись в раздумье, медленно расхаживал по толстому пушистому ковру, устилавшему пол кабинета. Он все еще переживал душевный подъем после стычки с премьер-министром. Ведь он сумел обратить неудачу, если не сказать провал, в свою безоговорочную победу. Более того, отношения между ними обрели теперь ясную и четкую определенность.
На смену восторженному состоянию пришло чувство удовлетворения, уверенного самодовольства. Да, здесь его место: среди власть имущих, пусть не на самой вершине власти, но все же на троне — хотя бы и не на главном, но чертовски богатом и удобном. Харви Уоррендер привычно обвел довольным взглядом свой кабинет. Служебное помещение министра по делам гражданства и иммиграции слыло самым роскошным во всей Оттаве. Кабинет был обставлен по собственному дизайну и за огромные деньги его предшественницей — одной из немногих женщин в Канаде, занимавших когда-либо министерский пост. Водворившись в него, Уоррендер оставил все, как было — толстый серый ковер, бледно-серые шторы, комфортабельную мебель английского периода. Все это неизбежно производило сильное впечатление на посетителей. К тому же нынешняя обстановка так разительно отличалась от студеных университетских комнатушек, в которых когда-то ему пришлось тянуть поистине каторжную и неблагодарную работу. Несмотря на угрызения совести, в которых он сознался Джеймсу Хаудену, сейчас Уоррендер честно сказал себе, что отказаться от всех благ и удобств, обеспечиваемых высокой должностью и финансовым успехом, было бы невероятно трудно.
Мысль о Хаудене напомнила ему об обещании еще раз вернуться к этому нудному ванкуверскому делу и действовать строго в соответствии с существующим законом. И обещание свое он сдержит. Уоррендер исполнился решимости не допускать каких-либо серьезных ошибок или даже мелких упущений и промахов, в которых его впоследствии могли упрекнуть Хауден и прочие.
Послышался стук в дверь, и его личный секретарь впустил в кабинет заместителя министра, Клода Хесса, осанистого и дородного чиновника, который одевался, как процветающий гробовщик, а порой елейными манерами и походил на носителя этой достойной профессии.
— Доброе утро, шеф, — приветствовал Уоррендера Клод Хесс. Как и всегда, ему удавалось разумно сочетать в обращении уважительность и фамильярность, хотя иногда повадки Хесса и выдавали твердую убежденность в том, что выборные министры приходят и уходят, а сам он будет продолжать оставаться у власти даже тогда, когда не станет нынешнего обладателя министерского поста.
— Был у премьер-министра, — информировал его Уоррендер. — Вызывал меня на ковер.
У него вошло в привычку говорить с Хессом с полной откровенностью — он давно уже понял, что это сполна компенсируется чертовски умными и полезными советами со стороны заместителя. На такой основе — а отчасти еще и потому, что Харви Уоррендер уже на протяжении двух сроков пребывания правительства у власти занимал в нем пост министра по делам гражданства и иммиграции, — их отношения складывались весьма результативно.
Лицо заместителя выразило глубокое соболезнование.
— Понятно, — коротко ответил он. До него, конечно, уже дошло подробнейшее описание стычки в правительственной резиденции, хотя от упоминания о ней министру он благоразумно воздержался.
— Одна из его претензий касалась ванкуверского дела, — сообщил Харви. — Кое-кому, похоже, не нравится, что мы ведем его по всем правилам.
Заместитель министра громко вздохнул. Он уже свыкся с тем, что при помощи разнообразных послаблений и обходных путей закон об иммиграции употребляли в политических целях. Но следующая же фраза министра повергла его в изумление.
— Я заявил премьер-министру, что мы не пойдем на попятную. Если его это не устраивает, надо переписывать закон об иммифации и тогда делать, что ему нужно, в открытую.
— И мистер Хауден на это… — осторожно поинтересовался заместитель министра.
— Развязал нам руки, — коротко закончил за него Уоррендер. — Я согласился изучить дело, но поведем мы его по своему усмотрению.
— Но это же прекрасная новость. — Хесс положил принесенную с собой папку, и оба опустились в стоявшие друг против друга кресла. Уже не в первый раз тучный заместитель министра терялся в догадках относительно взаимоотношений между Харви Уоррендером и Джеймсом Хауденом. Здесь явно были какие-то особые нюансы, поскольку по сравнению с другими членами кабинета Харви Уоррендеру предоставлялась необычно большая свобода. Это обстоятельство, однако, очень устраивало заместителя министра, ибо открывало возможность претворить в жизнь кое-какие из его собственных задумок. “Непосвященные иногда воображают, — подумал Клод Хесс, — что политика есть прерогатива избранных представителей. Однако, на удивление, в значительной степени процесс управления состоит в том, что избранные представители облекают в форму закона идеи элитарного корпуса заместителей министров”.
Поджав губы, Хесс задумчиво произнес:
— Надеюсь, вы пошутили насчет пересмотра закона об иммиграции, шеф. В целом это неплохой закон.
— Другого я от вас, естественно, и не ожидал, — сухо бросил Уоррендер. — Начнем с того, что это вы его написали.
— М-да, должен признаться, что испытываю некоторую отеческую привязанность…
— Я лично не могу согласиться со всеми вашими мыслями относительно состава населения, — продолжал Харви Уоррендер. — Вам ведь это известно, не так ли?
Хесс улыбнулся:
— Да, по долгому опыту нашей совместной работы у меня создалось такое впечатление. Но в то же время я считаю вас, если можно так выразиться, реалистом.
— Если вы имеете в виду, что я не хочу, чтобы Канаду заполонили китайцы и негры, вы правы, — резко ответил Уоррендер. — Хотя порой я задумываюсь вот о чем. Мы занимаем четыре миллиона квадратных миль богатейших земель, не столь уж густо населенных, народу у нас фактически не хватает. Да и уровень нашего развития оставляет желать лучшего. Планета же кишит людьми, которые ищут себе приюта, стремятся найти новый дом…
— Открыв двери всем желающим, мы все равно ничего не решим, — твердо заявил Хесс.
— Своих проблем, возможно, и не решим. Но как насчет остального мира — как насчет войн, которые могут вспыхнуть, если где-нибудь не найдется клапан для все растущего народонаселения?
— По-моему, это будет слишком дорогой платой за предотвращение возможных случайностей, которые вполне могут никогда и не произойти. — Клод Хесс положил ногу на ногу, аккуратно разгладив складку на безупречно сшитых брюках. — Я придерживаюсь того взгляда, шеф, — и вам, конечно, это известно, — что сейчас, в условиях существующего состава населения, Канада может оказывать значительно большее влияние на международные отношения, нежели в том случае, если мы позволим захлестнуть страну представителям нежелательных рас.
— Другими словами, — тихо произнес Уоррендер, — давайте цепляться за привилегии, которые нам повезло получить от рождения.
По губам заместителя министра скользнула мимолетная усмешка.
— Как я только что отметил, мы оба реалисты.
— Может быть, вы и правы. — Харви Уоррендер побарабанил пальцами по столу. — Есть целый ряд вещей, по поводу которых я никак не могу прийти к определенному мнению, и обсуждаемый вопрос как раз относится к этой категории. Но в одном я абсолютно уверен — народ нашей страны несет ответственность за наши законы об иммиграции, и необходимо заставить народ наконец-то осознать это. Но люди никогда не смогут этого осознать, пока мы виляем вокруг да около. Вот почему, пока я сижу в этом кресле, мы будем неукоснительно блюсти букву закона вне всякой зависимости от того, что она гласит.
— Браво! — врастяжку проговорил заместитель министра, расплываясь в улыбке.
Наступила пауза, во время которой взгляд Харви Уоррендера устремился куда-то поверх головы заместителя. Даже не оборачиваясь, Хесс знал, на что смотрит министр — на выполненный маслом портрет молодого человека в форме Королевских канадских ВВС. Картина была сделана с фотографии сына Харви Уоррендера после того, как юноша погиб на поле боя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Самое безопасное, пришел Хауден к выводу, оставить Харви Уоррендера в покое, во всяком случае, пока. Его бредовые разглагольствования о том, чтобы переписать закон, не представляют неотложной проблемы, В любом случае подобная идея не найдет поддержки даже у заместителя Харви, а высокопоставленные чиновники умеют затягивать принятие мер, которые им не по душе. Да и без согласия кабинета министров новый законодательный акт принять невозможно, хотя прямого столкновения между Харви Уоррендером и другими членами кабинета допускать нельзя.
Так что все сводилось к тому, чтобы не предпринимать ничего и надеяться на лучшее — древняя панацея от всех политических невзгод. Брайану Ричардсону это, конечно, не понравится; этот политик явно ждал быстрых и жестких мер, но объяснить Ричардсону, почему Хауден ничего не может поделать, он не сможет. В то же время ситуация в Ванкувере, вероятнее всего, накалится, и сам Хауден будет обязан поддержать любое решение, которое примет министерство по делам гражданства и иммиграции. Что ж, об этом можно только сожалеть, но по крайней мере проблема эта не из самых серьезных и вызовет не слишком острую критику, с которой правительству уже не раз доводилось сталкиваться в прошлом, и, вне всяких сомнений, переживет оно ее и на этот раз.
Главное, о чем нельзя забывать, подумал Хауден, — первостепенная необходимость сохранения его собственной власти. От этого зависело столь многое — и в настоящем, и в будущем. Он просто обязан перед всеми остальными остаться у власти. В данный момент равноценной замены ему не существует.
Неслышно вошла Милли Фридмэн.
— Ленч? — спросила она своим низким контральто. — Прислать сюда?
— Нет, — покачал головой Хауден. — Мне нужно сменить обстановку.
Через десять минут премьер-министр в элегантном черном пальто и шляпе а-ля Иден быстро шел к башне Пис-тауэр, где располагался парламентский ресторан. Стоял ясный холодный день, колючий воздух бодрил кровь; асфальт проезжей части и тротуара, разделенных между собой снежными сугробами, быстро подсыхал под зимним солнцем. Хаудена охватило ощущение здоровой силы и безмятежного благополучия, он сердечно отвечал на уважительные приветствия встречных. Инцидент с Уоррендером уже отступил далеко на задний план, его оттеснили куда более важные вещи.
Милли Фридмэн перекусила сандвичем и кофе прямо на рабочем месте, что вошло у нее почти в ежедневную привычку. Затем прошла в кабинет премьер-министра со стопкой документов, из которых она предварительно изъяла те, что могли подождать. Милли положила их в корзину, помеченную надписью “Входящие”. Весь стол был завален бумагами, но приводить их в порядок Милли не стала, зная, что в разгар рабочего дня Джеймс Хауден любил, чтобы у него на столе все сохранялось в неизменном виде. В глаза ей бросился лежавший отдельно чистый лист бумаги. Перевернув его, Милли обнаружила, что это фотокопия.
Ей пришлось перечитать текст дважды, чтобы понять содержание. Когда до нее дошел смысл прочитанного, Милли поймала себя на том, что вся дрожит от сознания чудовищной важности попавшего ей в руки документа. Он объяснял многое из того, что все эти годы оставалось ей непонятным: съезд.., победа Хаудена.., ее собственная утрата…
Листок бумаги в ее руках, понимала она, таил в себе также конец двух политических карьер.
Но почему он оказался здесь? Он явно фигурировал в беседе.., сегодня.., во время встречи премьер-министра с Харви Уоррендером. Но для чего? Что это давало любому из них? И где оригинал? Мысли ее обгоняли одна другую. Вопросы, которые Милли задавала сама себе, пугали. Она уже пожалела, что перевернула этот злосчастный лист бумаги, лучше бы ей ничего об этом не знать.
Внезапно она ощутила прилив злой обиды на Джеймса Хаудена. Как он мог так поступить? Именно в то время, когда так много возникло и крепло между ними, когда они могли бы быть счастливы друг с другом, когда перед ними открывалось общее будущее, если бы только он не стал лидером партии, проиграл на съезде… Она с горечью подумала, почему же он не стал вести честную борьбу?.. Не оставил ей шанс на победу? Да не было у нее никаких шансов, признавалась она сама себе…
Но тут гнев Милли растаял так же внезапно, как и охватил ее несколько мгновений назад, и на его место пришли жалость и сочувствие. “То, что сделал Хауден, — подумалось ей, — было сделано потому, что у него не было другого выхода. Жажда власти, стремление сокрушить соперников и добиться политического успеха.., они оказались всепоглощающими. По сравнению с ними личная жизнь.., даже любовь.., не значили ничего. Скажи себе правду — у тебя никогда не было никаких шансов…”
Однако надо думать о деле.
Милли заставила себя рассуждать спокойно. Ясно, премьер-министру, а возможно, и другим, угрожает опасность. Но для нее существовал один лишь Джеймс Хауден. Милли показалось, что прошлое вернулось и нахлынуло на нее. Ведь только сегодня утром, вспомнилось ей, она твердо решила всемерно оберегать и защищать Хаудена. Но теперь.., когда она знает то, что узнала.., когда она знает то, чего не знает — и в этом она была совершенно уверена — даже Маргарет Хауден… Да, хотя бы в этом Милли наконец стала Джеймсу Хаудену ближе даже его жены.
Прямо сейчас предпринять она ничего не может. Но очень может быть, что какая-нибудь возможность и откроется. Иногда шантаж можно обратить против самого шантажиста. Мысль эта была еще неясной, расплывчатой.., словно она нащупывала что-то в кромешной тьме.
Но если случится так, что.., если представится хотя бы малейшая возможность.., она должна быть готова воспользоваться тем, что узнала.
Милли взглянула на часы. Она хорошо изучила привычки Хаудена. До его возвращения у нее есть не менее получаса. В приемной — ни души.
Повинуясь внезапному порыву, Милли взяла фотокопию и бросилась к копировальной машине, установленной в приемной. Торопливо — в какой-то миг сердце у нее ушло в пятки при звуке приближающихся шагов.., нет, мимо, мимо — она включила машину. Изготовленная ею копия — репродукция с репродукции — получилась весьма неважного качества, однако расплывчатые буквы читались довольно легко и почерк не вызывал сомнений. Поспешно сложив копию в маленький квадратик, Милли запихала его на самое дно своей сумочки. Фотокопию она постаралась положить на то же самое место, где ее обнаружила.
Ближе к вечеру Джеймс Хауден ненароком перевернул лежавший отдельно и попавшийся под руку листок бумаги и похолодел. Он совсем забыл, что положил его на стол. Если бы только фотокопия осталась здесь на ночь… Он бросил взгляд на дверь в приемную. Милли? Нет, не может быть, она знала давнее и беспрекословное правило — в середине рабочего дня ни к чему на его столе не притрагиваться. Хауден отнес фотокопию в смежный с кабинетом туалет, старательно порвал лист на крошечные клочки и спустил воду, внимательно проследив, пока они не исчезли все до единого.
Глава 3
Харви Уоррендер с легкой, довольной усмешкой, бродившей по его лицу, удобно и вольготно устроился на заднем сиденье автомобиля из обслуживавшего министров гаража. Прибыв на Элгин-стрит, где размещалось министерство по делам гражданства и иммиграции, он вошел в незатейливую коробку здания из бурого кирпича, проталкиваясь сквозь плотный встречный поток служащих, спешивших к выходу, — наступил обеденный перерыв. Поднявшись лифтом на пятый этаж, Уоррендер прошел к себе в кабинет через отдельную дверь, минуя приемную. Небрежно бросил пальто, шарф и шляпу в первое попавшееся кресло, быстрым шагом пересек пространство до письменного стола и нажал кнопку интеркома, включив прямую связь со своим заместителем.
— Мистер Хесс, — произнес он в микрофон, — если вы не заняты, зайдите ко мне, пожалуйста.
Получив согласие, выраженное в столь же изысканно вежливой форме, Уоррендер приготовился ждать. Заместителю министра всегда требовалось какое-то время, чтобы проделать путь от расположенного на том же этаже своего кабинета — вероятно, как напоминание о том, что человека, фактически осуществлявшего непосредственное руководство министерством, не следует отрывать от дел слишком часто или без достаточного повода.
Харви Уоррендер, погрузившись в раздумье, медленно расхаживал по толстому пушистому ковру, устилавшему пол кабинета. Он все еще переживал душевный подъем после стычки с премьер-министром. Ведь он сумел обратить неудачу, если не сказать провал, в свою безоговорочную победу. Более того, отношения между ними обрели теперь ясную и четкую определенность.
На смену восторженному состоянию пришло чувство удовлетворения, уверенного самодовольства. Да, здесь его место: среди власть имущих, пусть не на самой вершине власти, но все же на троне — хотя бы и не на главном, но чертовски богатом и удобном. Харви Уоррендер привычно обвел довольным взглядом свой кабинет. Служебное помещение министра по делам гражданства и иммиграции слыло самым роскошным во всей Оттаве. Кабинет был обставлен по собственному дизайну и за огромные деньги его предшественницей — одной из немногих женщин в Канаде, занимавших когда-либо министерский пост. Водворившись в него, Уоррендер оставил все, как было — толстый серый ковер, бледно-серые шторы, комфортабельную мебель английского периода. Все это неизбежно производило сильное впечатление на посетителей. К тому же нынешняя обстановка так разительно отличалась от студеных университетских комнатушек, в которых когда-то ему пришлось тянуть поистине каторжную и неблагодарную работу. Несмотря на угрызения совести, в которых он сознался Джеймсу Хаудену, сейчас Уоррендер честно сказал себе, что отказаться от всех благ и удобств, обеспечиваемых высокой должностью и финансовым успехом, было бы невероятно трудно.
Мысль о Хаудене напомнила ему об обещании еще раз вернуться к этому нудному ванкуверскому делу и действовать строго в соответствии с существующим законом. И обещание свое он сдержит. Уоррендер исполнился решимости не допускать каких-либо серьезных ошибок или даже мелких упущений и промахов, в которых его впоследствии могли упрекнуть Хауден и прочие.
Послышался стук в дверь, и его личный секретарь впустил в кабинет заместителя министра, Клода Хесса, осанистого и дородного чиновника, который одевался, как процветающий гробовщик, а порой елейными манерами и походил на носителя этой достойной профессии.
— Доброе утро, шеф, — приветствовал Уоррендера Клод Хесс. Как и всегда, ему удавалось разумно сочетать в обращении уважительность и фамильярность, хотя иногда повадки Хесса и выдавали твердую убежденность в том, что выборные министры приходят и уходят, а сам он будет продолжать оставаться у власти даже тогда, когда не станет нынешнего обладателя министерского поста.
— Был у премьер-министра, — информировал его Уоррендер. — Вызывал меня на ковер.
У него вошло в привычку говорить с Хессом с полной откровенностью — он давно уже понял, что это сполна компенсируется чертовски умными и полезными советами со стороны заместителя. На такой основе — а отчасти еще и потому, что Харви Уоррендер уже на протяжении двух сроков пребывания правительства у власти занимал в нем пост министра по делам гражданства и иммиграции, — их отношения складывались весьма результативно.
Лицо заместителя выразило глубокое соболезнование.
— Понятно, — коротко ответил он. До него, конечно, уже дошло подробнейшее описание стычки в правительственной резиденции, хотя от упоминания о ней министру он благоразумно воздержался.
— Одна из его претензий касалась ванкуверского дела, — сообщил Харви. — Кое-кому, похоже, не нравится, что мы ведем его по всем правилам.
Заместитель министра громко вздохнул. Он уже свыкся с тем, что при помощи разнообразных послаблений и обходных путей закон об иммиграции употребляли в политических целях. Но следующая же фраза министра повергла его в изумление.
— Я заявил премьер-министру, что мы не пойдем на попятную. Если его это не устраивает, надо переписывать закон об иммифации и тогда делать, что ему нужно, в открытую.
— И мистер Хауден на это… — осторожно поинтересовался заместитель министра.
— Развязал нам руки, — коротко закончил за него Уоррендер. — Я согласился изучить дело, но поведем мы его по своему усмотрению.
— Но это же прекрасная новость. — Хесс положил принесенную с собой папку, и оба опустились в стоявшие друг против друга кресла. Уже не в первый раз тучный заместитель министра терялся в догадках относительно взаимоотношений между Харви Уоррендером и Джеймсом Хауденом. Здесь явно были какие-то особые нюансы, поскольку по сравнению с другими членами кабинета Харви Уоррендеру предоставлялась необычно большая свобода. Это обстоятельство, однако, очень устраивало заместителя министра, ибо открывало возможность претворить в жизнь кое-какие из его собственных задумок. “Непосвященные иногда воображают, — подумал Клод Хесс, — что политика есть прерогатива избранных представителей. Однако, на удивление, в значительной степени процесс управления состоит в том, что избранные представители облекают в форму закона идеи элитарного корпуса заместителей министров”.
Поджав губы, Хесс задумчиво произнес:
— Надеюсь, вы пошутили насчет пересмотра закона об иммиграции, шеф. В целом это неплохой закон.
— Другого я от вас, естественно, и не ожидал, — сухо бросил Уоррендер. — Начнем с того, что это вы его написали.
— М-да, должен признаться, что испытываю некоторую отеческую привязанность…
— Я лично не могу согласиться со всеми вашими мыслями относительно состава населения, — продолжал Харви Уоррендер. — Вам ведь это известно, не так ли?
Хесс улыбнулся:
— Да, по долгому опыту нашей совместной работы у меня создалось такое впечатление. Но в то же время я считаю вас, если можно так выразиться, реалистом.
— Если вы имеете в виду, что я не хочу, чтобы Канаду заполонили китайцы и негры, вы правы, — резко ответил Уоррендер. — Хотя порой я задумываюсь вот о чем. Мы занимаем четыре миллиона квадратных миль богатейших земель, не столь уж густо населенных, народу у нас фактически не хватает. Да и уровень нашего развития оставляет желать лучшего. Планета же кишит людьми, которые ищут себе приюта, стремятся найти новый дом…
— Открыв двери всем желающим, мы все равно ничего не решим, — твердо заявил Хесс.
— Своих проблем, возможно, и не решим. Но как насчет остального мира — как насчет войн, которые могут вспыхнуть, если где-нибудь не найдется клапан для все растущего народонаселения?
— По-моему, это будет слишком дорогой платой за предотвращение возможных случайностей, которые вполне могут никогда и не произойти. — Клод Хесс положил ногу на ногу, аккуратно разгладив складку на безупречно сшитых брюках. — Я придерживаюсь того взгляда, шеф, — и вам, конечно, это известно, — что сейчас, в условиях существующего состава населения, Канада может оказывать значительно большее влияние на международные отношения, нежели в том случае, если мы позволим захлестнуть страну представителям нежелательных рас.
— Другими словами, — тихо произнес Уоррендер, — давайте цепляться за привилегии, которые нам повезло получить от рождения.
По губам заместителя министра скользнула мимолетная усмешка.
— Как я только что отметил, мы оба реалисты.
— Может быть, вы и правы. — Харви Уоррендер побарабанил пальцами по столу. — Есть целый ряд вещей, по поводу которых я никак не могу прийти к определенному мнению, и обсуждаемый вопрос как раз относится к этой категории. Но в одном я абсолютно уверен — народ нашей страны несет ответственность за наши законы об иммиграции, и необходимо заставить народ наконец-то осознать это. Но люди никогда не смогут этого осознать, пока мы виляем вокруг да около. Вот почему, пока я сижу в этом кресле, мы будем неукоснительно блюсти букву закона вне всякой зависимости от того, что она гласит.
— Браво! — врастяжку проговорил заместитель министра, расплываясь в улыбке.
Наступила пауза, во время которой взгляд Харви Уоррендера устремился куда-то поверх головы заместителя. Даже не оборачиваясь, Хесс знал, на что смотрит министр — на выполненный маслом портрет молодого человека в форме Королевских канадских ВВС. Картина была сделана с фотографии сына Харви Уоррендера после того, как юноша погиб на поле боя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54