– Это так, Даргейм. Его уже нет. Его убили. Варвар молча смотрел на него широко открытыми глазами, и на лице его не отражалось ничего. Мужчина не имеет права выдавать сокровенные чувства. Но даже мужчина не может скрыть боль души, если она плещется на дне его светлых, таких, вроде бы, безразличных глаз. Не от Аластера, во всяком случае.
– Я могу спросить, кто это сделал?
– Мы не можем найти настоящего убийцу, – ответил герцог честно. – Мы уже добрались до наемников, выполнивших это поручение, нашли подручных. Но мы не знаем, кто именно направлял ту руку, которая поразила Ортона.
– А вы догадываетесь, кто это может быть?
– Все следы ведут на Бангалорский архипелаг. Но дальше – мы не можем обрушивать силу нашего гнева на всех подряд, чтобы среди сотен невинных жертв оказался убийца. А если мы промахнемся?
– Знаю, – неожиданно согласился Даргейм.
Аластер опешил. Он-то ожидал долгой словесной баталии с этим неукротимым человеком, который должен был стремиться покарать всех и каждого за смерть своего Друга.
– Мне Ортон это все подробно разъяснил. Правда, я не понял и половины, – откровенно признался король, – но это не так уж важно. Важно, что Ортон не хотел бы, чтобы я объявил войну Бангалорам и вырезал там всех до единого, хотя, видит Бог, они этого заслуживают.
Герцог Дембийский подумал, что, кажется, несчастному близнецу так и не удалось ничего объяснить своему Другу.
– Это хорошо, что ты был честен со мной, – одобрил Даргейм, протягивая Аластеру свою грубую, мозолистую лапищу. – Тогда я тебе кое-что покажу и подробно объясню. Я сам думал заняться этим делом, но если Ортон любил тебя и ты оказался именно таким, как он о тебе говорил, что ж, я поделюсь с тобой. Вот, смотри, что у меня есть.
И он подал Аластеру клочок пергамента, все время норовивший скрутиться в трубочку.
«Господин и повелитель, архонт мой, – было коряво нацарапано на нем самыми мелкими буквами, какие только были доступны человеческому глазу. – Как я уже и докладывал, император жив и сегодня присутствовал на обеде. Я видел его лично три раза после того, как завершился турнир. Этот митхан – последний. С благоговением, ваш покорный слуга».
– Как к тебе попало это письмо, король?
– С неба упало, – ухмыльнулся варвар. – Да не гляди на меня волком, герцог. С неба. Я сегодня митхана подстрелил со скуки – гляжу, а к его лапе клочок этот примотан. Ну, я и развязал.
– А как он летел?
– На юг, естественно. На Бангалоры, если ты это имеешь в виду. Что, и теперь не можешь послать туда армию?
– Увы, король. Не могу и не пошлю.
– Я так и знал.
– Вот бы выяснить, кто отправил этого митхана, – протянул герцог задумчиво.
– А чего тут выяснять? Я уже дал своим воинам приказ отыскать того, у кого была хищная птица, – они все вверх дном перевернут, а виновника отыщут.
Словно в подтверждение его слов на лужайке перед дворцом раздался лихой свист.
– Вот и они! – обрадовался Даргейм. – Интересно, кого поймали?
Король и герцог свесились через перила. Внизу стояли четверо дюжих воинов Самааны и держали обмякшее, как мешок, тело пухлого, разряженного человека.
– Лысый волк! – выругался Даргейм. – Одни трупы! Пытать некого.
В Великом Роане был уже яркий солнечный день, а Аиойна еще нежилась в объятиях ночи. Дворец Чиванга был погружен в тишину и покой, когда внизу, у золотых ворот, раздался страшный грохот.
Один из токе, учитель Ирам-зат-ал-Имад, вышел на смотровую площадку надвратной башни и спросил у того, кто был внизу:
– За какой надобностью явился ты сюда? В этом году мы уже взяли ученика.
В ответ раздались странные звуки, похожие на пение рога, были они мелодичны и чарующи, а голос поющего – мощным и звучным.
– Не может быть, – прошептал токе.
Он щелкнул пальцами, и в воздухе разлилось ослепительное сияние бледно-голубого цвета. В нем стал виден тот, кто пришел этой ночью во дворец Чиванга не за тем, чтобы отвечать на вопросы перед золотыми, серебряными и железными воротами. Быстрым взглядом окинул ал-Имад черно-зеленый панцирь, изумрудные горящие глаза, двойной ряд шипов, идущий по всей спине. Он знал этого великолепного воина слишком хорошо и знал, что просто так тот не станет нарушать тишину и покой в обители своих преданных друзей.
– Здравствуй, Ульрих, – сказал он негромко. Но тот, кто был внизу, хорошо его расслышал.
– Погоди, я отворю ворота.
Спустя час в так называемой Морской комнате дворца Чиванга собрались все токе и их старшие ученики.
Морская комната была сделана как кусочек подводного мира. Здесь все было выполнено в голубых и бирюзовых тонах; со стен глядели оскаленные морды морских тварей; в углах громоздились толстые ветви кораллов; невероятных размеров перламутровые раковины играли роль фонтанов; потолок, похожий на гладкую поверхность воды, в которой снуют рыбешки и царственно парят прозрачные медузы, поддерживали колонны в виде жгутов спутанных водорослей и водяных растений. А пол был усыпан мелким чистым песком бело-золотого цвета.
– Давно я здесь не был, – негромко сказал тот, кого назвали Ульрихом.
Ученики токе не сводили глаз с великана, служившего в известной на весь обитаемый мир гвардии императора Великого Роана, и восхищались. Он был действительно могуч и к тому же красив неповторимой, невероятной красотой народа, который постепенно исчезал с лица этой планеты.
– Чем мы можем помочь тебе, Ульрих? – спросил ал-Имад. – Скажи только, чего ты желаешь, и мы все для тебя сделаем.
– Так много я не попрошу, – усмехнулся гвардеец. – Ты же знаешь закон Брагана, мудрый токе: никто из Агилольфингов и их слуг не должен превышать в своих деяниях меру человеческого могущества. Нам все должно даваться с таким же трудом, как и остальным жителям этого мира.
– Это мудрый закон, – склонил седую голову хозяин дворца Чиванга. – Мы учим наших детей и учеников тому же. То, что легко дается, дешево ценится. А они должны знать, что человеческая жизнь бесценна и каждая ее минута бесконечно дорога. Только тогда они смогут по-настоящему делать добро – не от того, что им это ничего не стоит, а потому, что они будут стремиться делать его, чего бы это им не стоило.
– Вот мы и зашли в тупик, – сказал Ульрих. – И немного нарушили установленные правила. Видишь ли, добрый ал-Имад, у нас нет времени выяснять это обычным способом, так ответь же, что ты знаешь о неком Эрлтоне? Мне сказали, он учился здесь, во дворце.
– О каком из них ты желаешь выслушать историю, Ульрих?
– А сколько их всего было?
– Двое. Два брата, младшие принцы Эстергома, потомки желтокожих эрлтонских владык.
– Они никогда не расставались друг с другом, – рассказывал ал-Имад. – И пришли искать знаний во дворце Чиванга тоже вдвоем. Две руки постучали в золотые ворота, два голоса одновременно отвечали на вопросы. Мы не стали разлучать их – впервые за все время существования этого места впустили во дворец двоих.
Они происходили из очень знатного рода, и в крови у них была способность к чародейству и магии. Оба хотели изменить мир в лучшую сторону, оба мечтали о царстве добра и справедливости на земле. Они учились у нас тридцать лет и постигли то, чего никто из предыдущих и последующих моих учеников постичь не смог.
Я гордился ими.
Чтобы как-то различать их, мы звали одного из братьев Эрлтон Серебряный, а второго Эрлтон Пересмешник.
– Почему Серебряный? – спросил Ульрих с нескрываемым интересом.
Хоть старик-токе и рассказывал неторопливо и обстоятельно, он не подгонял его, запоминая каждую мелочь. Кто знает, что может оказаться решающим?
– Серебряный, потому что его волосы были удивительного цвета – расплавленного серебра, не седые, а непостижимые, неописуемые. И поэтому он вообще любил серебро, ибо оно шло к его внешности чрезвычайно. Ну а Пересмешник, ты, верно, и сам понял, всех поддразнивал. И выходило это у него очень удачно и совсем не обидно. Нам даже нравилось.
– Что случилось с ними потом?
– На тридцатом году учения Серебряный Эрлтон отыскал в моей библиотеке запретный манускрипт. Он всегда интересовался, где можно добыть дополнительную силу и энергию, чтобы создать это самое царство добра. Вот его и потрясло то, что он прочитал.
– Насколько я знаю, у тебя не так много запретных манускриптов.
– Ты прав. Но ему «посчастливилось» найти нечто воистину ужасное. Он отыскал историю Отрубленной Головы!
– Только не это, – пробормотал Ульрих. – И потом… пусть он даже ее прочитал, что с того? Добыть-то голову почти невозможно.
– Я тоже так думал. Не перебивай меня.
– Прости, ал-Имад.
– Поняв, какая опасная идея зародилась у этого мальчишки, я подробно рассказал ему, отчего невозможно использовать Отрубленную Голову в благих целях, даже если бы он добыл ее – что тоже практически невыполнимо. И он со мной согласился. Когда срок их ученичества истек, оба брата отправились в мир, чтобы нести свет и добро.
– Прости, я все же прерву тебя еще раз. Как давно это было?
– Чуть больше трех с половиной веков тому назад.
– Они ушли вместе?
– Как ни странно, нет. Теперь я думаю, что их взгляды стали сильно различаться уже тогда, но я об этом ничего не знал, иначе силой оставил бы во дворце Чиванга Эрлтона Серебряного еще на какое-то время. Впрочем, ты знаешь наши правила. Мы никого не удерживаем, и молодые люди вольны сами решать свою судьбу. Эрлтон Пересмешник двинулся на Алгер. Ему всегда нравились тамошние люди, а потом для него, выходца с Ходевена, это была редчайшая возможность посмотреть на совершенно другой, яркий, интересный мир.
– А его брат?
– Тот уехал на Бангалоры. Цель у него была прекрасная и возвышенная – создать что-то вроде университета или такой вот обители ученых и магов, как дворец Чиванга, и таким образом нести знания людям. Он намеревался пригласить в эту обитель лекарей и художников, поэтов и астрономов, всех, кому есть что делать в этой жизни. Я был очень рад за него и благословил избранный им путь. Право слово, тогда Пересмешник представлялся мне куда более легковесным.
Но теперь я в этом не так уверен.
Мы редко общаемся с внешним миром, нам он чужд. И потому я только недавно узнал, что на Бангалорах по сей день нет никакой обители, никакого дворца наук и искусств, а только какой-то загадочный, таинственный Орден Черной Змеи, в существовании которого многие тоже сомневаются. Хочу надеяться, что его действительно нет в природе, а если и есть, то Эрлтон к этому абсолютно непричастен.
Ульрих хотел было сказать старику, что тот таким примитивным способом пытается успокоить и заглушить голос собственной совести, а подобные попытки никогда не дают нужного результата, но затем передумал. Это могло бы сильно разочаровать токе и их учеников, ранить в самое сердце и надолго, если не навсегда отвернуть от детей рода человеческого, которым они сделали столько добра. Пусть творят его и впредь, а с отступниками должны сражаться настоящие воины.
Ал-Имад кротко смотрел на исполина Ульриха, глаза его были полны непролитых старческих слез. Сознание собственной вины всегда тягостно, особенно если речь идет о таких мудрецах.
– Не переживай, добрый токе. Всего не предусмотришь. И Господь, случается, не может уследить за всеми. Да и нужно ли это?
– Я понимаю. Но меня не покидает чувство, что я чего-то не рассказал бедному мальчику, не предостерег, не удержал вовремя от опрометчивого поступка. Он был таким чистым, так мечтал о счастье для всех. Где же я допустил ошибку? Или я ошибся, когда решил, что Пересмешник не заслуживает такого же внимания? Нет, нет, поверь, я любил его, всех, кто сюда попадает, уже нельзя не любить. Однако мне казалось, что он чересчур полон жизни – жизнерадостность била из него фонтаном. Я думал, что из него вышел хороший человек, но не более. Эрлтон Серебряный – вот кто был настоящим ученым и мыслителем. Где же я ошибся, Ульрих?!
– Я постараюсь все исправить, – пообещал тот вместо ответа. – Только скажи еще вот что: мог ли он все-таки отыскать эту Отрубленную Голову?
– Не знаю, – ответил токе. – Во всяком случае, спустя пятьдесят лет после того, как оба брата покинули дворец Чиванга, вот здесь и здесь, – его худая рука скользнула по поверхности глобуса, указав на две точки, – наблюдались процессы подводной вулканической деятельности. И огромный пласт дна поднялся на несколько локтей. Возможно, что на отдельных участках смещения были еще значительнее. Тут уж дело случая: Отрубленная Голова могла быть погребена под толщей лавы, а могла оказаться на отмели.
– Ты не представляешь, как ты мне помог! А теперь я отправлюсь в обратный путь.
– Жаль, – сказал ал-Имад. – Жаль, что не погостишь, не поговоришь со мной ни о чем. Мы столько лет не виделись.
– Обещаю, – ответил Ульрих, – что вскоре навещу тебя и останусь надолго. А сейчас прощай!
– Прощай!
Гвардеец быстрым шагом вышел из Морской комнаты и двинулся извилистыми переходами по направлению к выходу.
– Может, гостя следовало бы проводить? – спросил один из учеников.
– Он этого не любит, – мягко улыбнулся токе. – И никогда не любил. Его нужно только встречать. Не бойтесь, он не заблудится.
– Это один из бывших учеников дворца Чиванга? – задал вопрос другой.
– Что вы, дети мои! Что вы! Нет, это не мой ученик. Но я скажу вам по секрету, что иметь такого учителя – это высшее счастье, которое только может выпасть на долю любого существа.
Человек в серебряной маске проснулся нескоро. Он медленно открыл глаза и полежал некоторое время не двигаясь. Затем он осторожно шевельнул рукой, напряг мускулы, провел пальцами по бедру. И вздрогнул, когда ощутил шелковистую, упругую молодую кожу.
Эрлтон поднимался медленно, но уже чувствовал, что все эти предосторожности излишни. Тело кипело и бурлило от переполнявшей его энергии, он испытывал забытые ощущения силы, бодрости и почти всемогущества. Но так же хорошо он понимал, что до всемогущества еще очень и очень далеко, и ему предстоит многое сделать, чтобы хотя бы вернуть утраченное.
Затем он спустил ноги со стола и встал во весь рост. В подземелье было темно и тоскливо, и ему отчаянно захотелось солнца, зелени и голубого бездонного неба.
Магистры ждали его в башне этой крепости, принадлежащей Ордену. Они знали, что Эрлтон должен сильно измениться после воссоединения, однако не ожидали, что это будет выглядеть именно так. Все послушники и магистры привыкли видеть дергающегося, больного, высохшего человека, едва переставляющего негнущиеся ноги. И тем более странно им было встретиться с молодым атлетом – бронзовокожим, высоким, грациозным. Он вошел в башню стремительной упругой походкой, на ходу отбрасывая назад отросшие за одну эту ночь длинные волосы. Только серебряная маска была прежней, да еще, пожалуй, острый, холодный взгляд, так хорошо знакомый его подданным.
– Господин, – преклонили они колени.
– Я доволен вами, – произнес он величественно. – Вы хорошо поработали, и я рад сообщить вам, что теперь я навсегда останусь в этом облике. Это тело не будет стареть и высыхать, как все предыдущие. Оно даст мне новую жизнь и новые возможности. Я возвеличусь в скором времени, и вместе со мной возвеличитесь вы.
– Благодарим тебя, господин наш.
– В скором времени я приму новое имя, – произнес человек в серебряной маске. – И это обстоятельство более всего радует меня.
– Ты говоришь загадками, господин.
– Я поясню вам все, когда приспеет срок. А теперь отвечайте, были ли свежие новости из Роана.
– О да, повелитель! – подал голос брат Анаконда. – Прилетел еще один митхан, сегодня на рассвете. Мы накормили его досыта, и теперь он дремлет в своей клетке. Мы не посмели без тебя читать послание. Если ты прикажешь, мы немедленно отправимся за птицей и снимем с нее футляр с пергаментом.
– Поторопитесь, – приказал Эрлтон. – Мне нужно немедленно узнать, что делается сейчас в империи. И еще… Кто-нибудь, прикажите приготовить обильную трапезу: много мяса, овощей и фруктов и красного вина, а также отвар из трав, которые восстанавливают кровь и действуют как укрепляющее.
Он хмыкнул недоверчиво:
– Я зверски голоден. Как никогда в жизни. Я буду у себя в апартаментах.
С этими словами человек в серебряной маске легко повернулся и вышел из дверей.
– Как он хорош! – восторженно произнес вслед брат Саргонская гадюка.
– Не забывайся, – остановил его брат Кобра. – Это все тот же магистр Эрлтон, хоть и выглядит иначе. И суть его осталась прежней – в этом я абсолютно не сомневаюсь.
Виноградины лопались на зубах, наполняя рот сладким, упоительным соком. Мясо было изумительно прожарено, а хлеб – пышный, еще горячий – буквально таял на языке.
Эрлтон наслаждался и давно забытым вкусом пищи, и самим чувством наслаждения, забытым еще раньше. Он поднял бокал, наполненный красным вином, и посмотрел его на солнце. За тонким стеклом переливалась жидкость, светящаяся изнутри, как кровавый рубин, и это было прекрасно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52