Моя старенькая и первая в жизни машина, стоившая больше чем деньги, вырученные от продажи новой кооперативной квартиры в Москве, к этому времени как раз проржавела, и в салоне после дождей хлюпала вода. Предстоящая починка нависала надо мной своей унылой неизбежностью, обещая оставить солидную брешь в семейном бюджете и вызывая некоторое чувство неуверенности в завтрашнем дне, по слухам довольно типичного в капиталистическом мире.
Конференция подходила к концу, и в один из вечеров Андрей заехал за мной на своей новенькой Тойоте. Лицо его было важно и торжественно, щеки слегка надуты. Он посмотрел на меня оценивающе. Взгляд его скользнул по туфлям, десять лет назад купленным по талонам перед моей свадьбой в магазине для новобрачных, австрийскому костюму, по случаю выхваченному тещей на какой-то распродаже для ветеранов и заслуженных работников в период конца застоя в Москве, израильскому галстуку и рубашке с едва заметной надписью «Москва» на нагрудном кармане, пересланной родителями из Москвы для бедствующих научных сотрудников в Израиле. По-видимому мой внешний вид хотя и оставлял желать лучшего, тем не менее его удовлетворил. Он раскрыл рот и произнес тоном диктора советского телевидения, объявляющего о визите важной государственной особы: «Я рассказал Ефиму о тебе, и он хочет с тобой встретиться».
Мы уже как-то обсуждали эту тему, и я тогда отнесся к подобной идее без особого энтузиазма, так как мои познания совершенно не совпадали с той областью, в которой Пусик сделал свой бизнес. К тому же время было уже довольно позднее — начало девятого вечера — и лицо мое, по-видимому, выразило некоторое недоумение, замеченное Андреем.
— Сейчас мы поедем к нам в компанию! — по-военному отчеканил он. — Ефим ждет. — Эти последние слова были произнесены с каким-то особым оттенком значимости, с придыханием. Наверное, так же когда-то вызывали какого-нибудь деятеля искусств на ночное совещание к Сталину в Кремль — тоном, не терпящим возражений и объясняющим непонятливому товарищу всю неуместность его мягкотелого замешательства.
Через четверть часа мы уже подъехали к зданию компании Пусика. «Pusik»
— гласила крупная эмблема у входа. Меня поразило, что несмотря на поздний час окна двухэтажного просторного здания были ярко освещены, а стоянка была плотно заставлена машинами сотрудников. «Вот это работа,» — подумал я, и вдруг в голову полезли полосы старой газеты «Правда», описывающие суровую и напряженную борьбу за существование, которую приходится вести среднему американскому труженику. Труженик этот потому и обладает сравнительно высоким уровнем жизни, что все свои силы отдает работе. Правда, все это напускное, так как труженик этот не обладает уверенностью в завтрашнем дне, потому в душе его усиливается напряженность и усталость. Я потряс головой, и белые газетные полосы развеялись, как улетающие бабочки-капустницы.
Мы поднялись по небольшой лестнице и зашли в здание. Недалеко от входа в ярко освещенном холле стоял довольно крупный, благообразный джентельмен лет пятидесяти-пяти — шестидесяти. Одет он был в плотный черный шерстяной пиджак дорогого покроя, в белоснежную рубашку, брюки стрелочкой, и был до синевы выбрит. Ярко выраженные еврейские черты пожилого одессита совмещались в нем с аристократичностью облика, властностью и осознанием собственной силы.
— Это Ефим, говори с ним только по-английски! — шепнул мне Андрей, и на лице у него появилась почтительная улыбка.
Рядом с Ефимом стоял седой пожилой господин благообразного вида с римским профилем и с маленькими седыми усиками. Он держал в руках огромный чертеж какого-то устройства, весь испещренный деталями, разметками, отверстиями и бог знает чем. Судя по его безупречной английской речи, господин этот родился и прожил всю свою жизнь в Западном полушарии. Голова его была как-то втянута в плечи, и вся фигура изображала некоторую подобострастность и полную готовность исполнить любое распоряжение хозяина.
— Ефим, посмотрите, пожалуйста, — говорил он. — Мы сделали отверстия в этой планке: я предусмотрел четыре по бокам, чтобы можно было повернуть блок, но решил перед тем как пускать деталь в производство, еще раз вам показать чертеж.
— Слушай, — лицо Ефима как-то брезгливо сморщилось. — Слушай, слушай, слушай, — он раздраженно закрутил головой. Звучало это по-английски так: «Листен, листен, листен, листен» с сильным русским акцентом, — Потом, потом. Я ничего не хочу видеть. Делайте все сами, я в эти дела не вмешиваюсь. Мы же говорили об этом вчера. Вообще никаких отверстий не надо, не нужны они и все, я же тебе все уже объяснил.
Лицо пожилого господина с усиками выразило недоумение.
—Ефим, вы же вчера сами попросили меня сделать отверстия, вот я и пришел вам показать…
—Листен, листен, листен, сколько можно меня отвлекать? — небрежно сказал Ефим. —Ну сделал ты эти отверстия, хорошо, пускай деталь в производство. Черт с ним, мы потеряем пару десятков тысяч, что я могу поделать? Просверлим отверстия, пусть будут. Да, сделай их, это неплохо даже смотрится. Красиво, да? — Ефим надел очки и стал рассматривать чертеж. — Сделай, только не четыре, а шесть. Но вообще-то они не нужны, я же вчера тебе говорил, что не надо никаких отверстий! Ну сделай парочку, может быть, они пригодятся. Ну ты же видишь, никаких отверстий не надо. Я чего хочу, чтобы вы все сами думали. И берите на себя смелость принимать решения. Вот ты просверлил отверстия, приди ко мне и скажи: «Ефим, я их просверлил». Ну представим себе, что ты неправ, да, конечно, неправ! Ну и что? Так и скажи: «Неправ!», не бойся признаться в ошибке. Я тоже делал много ошибок. Но отверстий никаких не делай, не трать время, все эти дырки убери и пускай деталь в производство. Ты понял, о чем я говорю?
—Хорошо, Ефим, все понял, Ефим, будет сделано, уже иду! — седой господин свернул чертеж и быстрым пружинящим шагом ушел куда-то в глубь здания.
Только что услышанный диалог меня поразил, но я пока решил ничему не удивляться. Андрей сделал шаг навстречу Ефиму.
—Ефим, — вот это тот самый парень, о котором я вам говорил, — сказал он по-английски.
—Так вот ты какой! — Ефим перешел на русский, чуть посмеиваясь и одновременно окидывая меня взглядом с ног до головы. Взгляд его пробежал по моим черным лаковым ботинкам с длинными носиками, брюкам, пиджаку, галстуку. Ноздри его чуть раздулись, и мне вдруг показалось, что он принюхивается. По-видимому, мой облик его удовлетворил, он улыбнулся и приветливо протянул мне руку. — Ну пошли, поговорим. Я так мучаюсь, ты же сам видел, вокруг сплошные идиоты. Ну ты же слышал, дырку не в состоянии просверлить! Не могут элементарную вещь сделать уже два года, я двадцать миллионов на этих дырках потерял! Совершенно не могу найти толковых, да даже не толковых, просто нормальных инженеров. Сейчас поговорим, только давай на минутку в сборочный цех зайдем. Мне надо проверить, что эти бездельники там натворили! — Он подошел к двери на которой было написано «Вход только для сотрудников компании», и потянул за ручку.
За дверью открылся огромный ярко освещенный зал, с рядами столов и огромным количеством ящичков и полочек с какими-то металлическими деталями, проводками и винтиками.
—Пошли, пошли, посмотришь на то, как мы живем. — Ефим усмехаясь прошел в дверь. Мы следовали за ним в некотором почтительном отдалении. За ближайшим столом сидела женщина с ярко выраженными мексиканскими чертами. Она доставала из маленькой коробочки крохотные детальки, ловко соединяла их с детальками побольше с помощью пинцета и складывала результаты своей работы в другую коробочку. Ефим остановился около стола.
— Ну, как дела? — спросил он, снова перейдя на английский. Не дожидаясь ответа, он надел очки и стал похож на доброго старого дедушку
—часовщика из кооперативного киоска. Неожиданно лицо его помрачнело. — Где новое крепление? — он пристально поглядел на Андрея. — Я же говорил Леониду, чтобы он прекратил собирать старые подставки, вы меня до инфаркта доведете! Ну-ка вызови его сюда!
Андрей семенящим шагом подбеждал к телефону, нажал на кнопку, и с потолка заревел его голос, с неизбывным русским акцентом, усиленным громкоговорителями: «Леонид, 278! Леонид, Ефим по номеру 278!». В голосе Андрея слышалась грозная решительность, не оставляющая сомнений в том, что произошло нечто серьезное. Тут же раздался гудок, и Ефим взял трубку.
— Леонид, — прорычал он, — что происходит? Я подхожу и вижу, что вы до сих пор собираете старые подставки! Я же вчера приказал остановить все и отправить всех сборщиков домой до тех пор, пока новые детали не поступят!
На другом конце линии еле слышался объясняющий и извиняющийся голос Леонида.
— Листен, листен, листен, листен, к черту заказчиков! — Повысил голос Ефим. — Они подождут, я не желаю больше старую подставку видеть. Хорошо, я завтра проверю. — Он бросил трубку. — Иди домой, иди домой, отдыхай, к детям, уже поздно, — ласково сказал он женщине. — Они дают тебе бесполезную работу, не думают. Один я должен за всех думать. Приходи завтра с утра, начнешь собирать новую подставку. А это все выкини, все равно не нужно.
Женщина с уважением смотрела на Ефима снизу вверх.
— Хорошо, хорошо, Ефим, — пробормотала она, накинула пиджак и встала из-за стола.
— Что значит хорошо? — Ефим начал раздражаться. Он схватил ящик с маленькими блестящими металлическими детальками и швырнул их в мусорную корзину. Детальки с шорохом скользили по обрывкам бумажных листов, проваливаясь в темную глубину ящика. — Вот это хорошо! — Ефим удовлетворенно отряхнул руки. — Ну вот видите, — уже спокойным голосом и по-русски сказал Ефим, обращаясь к нам. — Вот такие неинтересные проблемы приходится решать. А что делать, ведь в одну секунду прогоришь и по миру пойдешь. Ну пойдем, поговорим.
Мы поднялись на второй этаж и зашли в кабинет Ефима. На письменном столе стояли несколько фотографий, на которых Ефим сидел с какой-то женщиной и маленьким ребенком. На другой фотографии ребенок был уже постарше, и в нем можно было узнать симпатичную девочку, похожую на отца. На третьей фотографии Ефим был в компании друзей, явно российского происхождения, с безошибочно узнаваемыми лицами интеллигентов шестидесятых годов. Впрочем, фотография эта явно была сделана уже за пределами одной пятой части суши, что безошибочно можно было определить по просторной комнате, камину и обилию импортных напитков на столе.
Ефим сел за стол и вздохнул. — Ну, рассказывай, — сказал он, обращаясь ко мне. — Вот он, — и он кивнул в сторону Андрея, на лице которого мгновенно возникла почтительная улыбка, — рассказывал о тебе. Значит наукой занимаешься, в Израиле живешь? Там хорошая наука, есть сильные люди, я ведь там почти год прожил, только сбежал — работу в Англии предложили, но вот попал сюда и застрял, здесь затягивает, ты знаешь? Удивительное место! Ты вроде нормальный, я ведь людей хорошо вижу, у меня интуиция, парень толковый. И по-английски говоришь. — Ефим вдруг перешел на английский. — Машину водишь, знаешь, как на Западе жить, самостоятельный. Ведь когда в Израиль уехал, никто тебе не помогал, сам карабкался? А там условия жесткие, не то что здесь. Я это в людях уважаю. Здесь ко мне ребята приезжают из России на все готовое, жизни не знают, получают все сразу, квартиры, машины, деньги. Я, когда приехал, полы мыл за тридцать центов в час, не то что они, — и он качнул головой в сторону Андрея. — Ведь нет у тебя проблем, правда? И зарплаты хватает?
Андрей качнул головой и расплылся в натянутой улыбке. Он не сводил глаз с Ефима, полураскрыв рот и ловя каждое его слово.
—Я думаю, с тобой проблем не будет, — снова перешел на русский Ефим.
— Ты знаешь, у нас сейчас имеется небольшая проблема. Промышленность меняется, то, на чем я деньги сделал еще пару лет, доход давать будет, а потом придется уходить. Они какие-то новые методы придумали, статьи пишут, и никто не знает, что это такое. Есть какие-то профессора, но они даже толком объяснить не могут, о чем это все. У нас были гениальные ребята, ушли, жалко, такие типчики, из принципа по-русски с родным отцом не разговаривали. Или вот инженеры, они ходили в халатиках, с калькуляторами, идиоты, считали что-то. Ну, при чем здесь желтые носки, да, да, они ходили в желтых носках! С умным видом, а носки желтые, брюки короткие, и калькуляторы из кармана торчат! Представляешь, желтые носки и такие короткие брюки, чуть ниже колен! Я когда пришел, за неделю все сделал, то, что они год в своих носках вычисляли!
Ефим продолжал говорить, переходя то на русский, то на английский. Его мягкий баритон как-то обволакивал мое сознание. Вроде бы все, о чем он говорил, было понятно, но раздроблено на мелкие, изолированные друг от друга островки сознания, и я с ужасом почувствовал, что уже давно потерял нить разговора и совершенно не чувствую взаимосвязи между инженерами в желтых носках, новыми идеями в электронике, отверстиями и гениями, не разговаривающими с родителями по-русски. Временами мне казалось, что Ефим переходит еще на какой-то третий язык, смысл которого я не вполне понимал. Странное чувство затуманенности возникло у меня в голове. Ефим все продолжал говорить.
—Ты понимашь, о чем я говорю? — вдруг спросил он и пристально посмотрел мне в глаза слегка настороженным, неподвижным, оценивающим и цепким взглядом. Я вышел из оцепенения и почувствовал некоторую неловкость. Переспрашивать Ефима было как-то неудобно.
— Да, да. —ответил я.
— Хорошо! — сказал Ефим и сразу как-то успокоился. — Ты знаешь, трудно найти толковых людей. Вот и он тебя рекомендовал, — и Ефим качнул головой в сторону Андрея, который сразу же покраснел, расплылся в застенчивой улыбке и покачал головой, как будто хотел сказать, что хотя и рекомендовал меня, но сам он при этом не при чем. — В общем, я долго уже говорю. Если захочешь, мы сделаем на тебя все документы, визу, приедешь, устроишься. Поработаешь год-другой, захочешь — оформим тебе грин-кард. Я вижу, ты парень толковый, может, справишься. Очень надо бы разобраться в этой теории, они понаписали статей, сами ничего не понимают. Так что смотри, денег тебе подбросим, будешь жить нормально, привези семью, купишь новую машину себе и жене. Я от тебя ничего не хочу, чувствуй себя свободно — читай, разбирайся, в библиотеку ходи, может, чего придумаешь, нам объяснишь. Не получится — как хочешь, можешь найти другую работу, уйдешь в университет или в Израиль вернешься. Ну потеряем мы твою зарплату за пару лет, это не проблема. Я с этими идиотами, которые дырки просверлить не могут, в сто раз больше уже потерял! Так что поработаешь спокойно, не торопясь, накопишь денег, ведь это тоже важно, у тебя же наверняка зад голый! Да? Правильно я говорю? Ты меня поправь, если я неправ. Ну все, я закончил! — Ефим резко встал и улыбнулся мне: — По рукам? — спросил он.
Противоречивые чувства овладели мной. Предложение звучало заманчиво, каков размах, — на дырках потерять миллионы! Такое бывает, быть может, раз в жизни — пожить и поработать в знаменитом месте, да еще и хорошую зарплату получать! Я вспомнил мучительный процесс подготовки заявок, десятикратное переписывание статей, ответы на идиотские замечания рецензентов и все увеличивающуюся неопределенность по поводу того, получу я место на факультете в следующем году или нет.
— По-рукам! — неожиданно для себя и бодро ответил я и пожал руку Ефиму. Только какой-то холодок вдруг родился где-то в горле, как маленький холодный комок пробежал у меня по груди и спустился куда-то в область желудка. Стены на мгновение поплыли у меня перед глазами, и из-за серой пелены подсознания на какую-то долю секунды я увидел себя, день изо дня поднимающегося по лестнице на второй этаж компании под ярким, чуть мерцающим светом люминисцентных ламп. Видение качнулось и исчезло.
— Все, поздравляю, ты Ефиму понравился. — прошептал Андрей. —Считай, что дело в шляпе, у нас все делается быстро. Собирай вещи и готовься к жизни в Америке.
Этим вечером я смотрел на проплывающие за окном окрестности, мягко светившуюся зеленым светом панельную доску машины, читал знаменитые, знакомые с детства названия окрестностей и компаний. Меня ждало интересное и пока что неизвестное будущее. Я старался не думать о холодке, иногда возникающем где-то внутри, и списывал его на счет предстоявших перемен и связанных с ними трудностей и хлопот…
На востоке поднималась заря, алюминиевая махина огромного лайнера осветилась первыми лучами солнца, белые редкие облака висели внизу над бескрайней голубой равниной океана. Я физически ощущал, как крохотная песчинка моей плоти отдаляется от солнечного мира дикого Запада и с каждой минутой приближается к древней, просыпающейся Евразии, где в заснеженной Москве ждут и надеются увидеть меня люди, давшие мне жизнь и носившие меня на руках по маленькой комнатке в доме, около сада Эрмитаж, а на берегу Средиземного моря спит в своей кроватке малыш, который.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Конференция подходила к концу, и в один из вечеров Андрей заехал за мной на своей новенькой Тойоте. Лицо его было важно и торжественно, щеки слегка надуты. Он посмотрел на меня оценивающе. Взгляд его скользнул по туфлям, десять лет назад купленным по талонам перед моей свадьбой в магазине для новобрачных, австрийскому костюму, по случаю выхваченному тещей на какой-то распродаже для ветеранов и заслуженных работников в период конца застоя в Москве, израильскому галстуку и рубашке с едва заметной надписью «Москва» на нагрудном кармане, пересланной родителями из Москвы для бедствующих научных сотрудников в Израиле. По-видимому мой внешний вид хотя и оставлял желать лучшего, тем не менее его удовлетворил. Он раскрыл рот и произнес тоном диктора советского телевидения, объявляющего о визите важной государственной особы: «Я рассказал Ефиму о тебе, и он хочет с тобой встретиться».
Мы уже как-то обсуждали эту тему, и я тогда отнесся к подобной идее без особого энтузиазма, так как мои познания совершенно не совпадали с той областью, в которой Пусик сделал свой бизнес. К тому же время было уже довольно позднее — начало девятого вечера — и лицо мое, по-видимому, выразило некоторое недоумение, замеченное Андреем.
— Сейчас мы поедем к нам в компанию! — по-военному отчеканил он. — Ефим ждет. — Эти последние слова были произнесены с каким-то особым оттенком значимости, с придыханием. Наверное, так же когда-то вызывали какого-нибудь деятеля искусств на ночное совещание к Сталину в Кремль — тоном, не терпящим возражений и объясняющим непонятливому товарищу всю неуместность его мягкотелого замешательства.
Через четверть часа мы уже подъехали к зданию компании Пусика. «Pusik»
— гласила крупная эмблема у входа. Меня поразило, что несмотря на поздний час окна двухэтажного просторного здания были ярко освещены, а стоянка была плотно заставлена машинами сотрудников. «Вот это работа,» — подумал я, и вдруг в голову полезли полосы старой газеты «Правда», описывающие суровую и напряженную борьбу за существование, которую приходится вести среднему американскому труженику. Труженик этот потому и обладает сравнительно высоким уровнем жизни, что все свои силы отдает работе. Правда, все это напускное, так как труженик этот не обладает уверенностью в завтрашнем дне, потому в душе его усиливается напряженность и усталость. Я потряс головой, и белые газетные полосы развеялись, как улетающие бабочки-капустницы.
Мы поднялись по небольшой лестнице и зашли в здание. Недалеко от входа в ярко освещенном холле стоял довольно крупный, благообразный джентельмен лет пятидесяти-пяти — шестидесяти. Одет он был в плотный черный шерстяной пиджак дорогого покроя, в белоснежную рубашку, брюки стрелочкой, и был до синевы выбрит. Ярко выраженные еврейские черты пожилого одессита совмещались в нем с аристократичностью облика, властностью и осознанием собственной силы.
— Это Ефим, говори с ним только по-английски! — шепнул мне Андрей, и на лице у него появилась почтительная улыбка.
Рядом с Ефимом стоял седой пожилой господин благообразного вида с римским профилем и с маленькими седыми усиками. Он держал в руках огромный чертеж какого-то устройства, весь испещренный деталями, разметками, отверстиями и бог знает чем. Судя по его безупречной английской речи, господин этот родился и прожил всю свою жизнь в Западном полушарии. Голова его была как-то втянута в плечи, и вся фигура изображала некоторую подобострастность и полную готовность исполнить любое распоряжение хозяина.
— Ефим, посмотрите, пожалуйста, — говорил он. — Мы сделали отверстия в этой планке: я предусмотрел четыре по бокам, чтобы можно было повернуть блок, но решил перед тем как пускать деталь в производство, еще раз вам показать чертеж.
— Слушай, — лицо Ефима как-то брезгливо сморщилось. — Слушай, слушай, слушай, — он раздраженно закрутил головой. Звучало это по-английски так: «Листен, листен, листен, листен» с сильным русским акцентом, — Потом, потом. Я ничего не хочу видеть. Делайте все сами, я в эти дела не вмешиваюсь. Мы же говорили об этом вчера. Вообще никаких отверстий не надо, не нужны они и все, я же тебе все уже объяснил.
Лицо пожилого господина с усиками выразило недоумение.
—Ефим, вы же вчера сами попросили меня сделать отверстия, вот я и пришел вам показать…
—Листен, листен, листен, сколько можно меня отвлекать? — небрежно сказал Ефим. —Ну сделал ты эти отверстия, хорошо, пускай деталь в производство. Черт с ним, мы потеряем пару десятков тысяч, что я могу поделать? Просверлим отверстия, пусть будут. Да, сделай их, это неплохо даже смотрится. Красиво, да? — Ефим надел очки и стал рассматривать чертеж. — Сделай, только не четыре, а шесть. Но вообще-то они не нужны, я же вчера тебе говорил, что не надо никаких отверстий! Ну сделай парочку, может быть, они пригодятся. Ну ты же видишь, никаких отверстий не надо. Я чего хочу, чтобы вы все сами думали. И берите на себя смелость принимать решения. Вот ты просверлил отверстия, приди ко мне и скажи: «Ефим, я их просверлил». Ну представим себе, что ты неправ, да, конечно, неправ! Ну и что? Так и скажи: «Неправ!», не бойся признаться в ошибке. Я тоже делал много ошибок. Но отверстий никаких не делай, не трать время, все эти дырки убери и пускай деталь в производство. Ты понял, о чем я говорю?
—Хорошо, Ефим, все понял, Ефим, будет сделано, уже иду! — седой господин свернул чертеж и быстрым пружинящим шагом ушел куда-то в глубь здания.
Только что услышанный диалог меня поразил, но я пока решил ничему не удивляться. Андрей сделал шаг навстречу Ефиму.
—Ефим, — вот это тот самый парень, о котором я вам говорил, — сказал он по-английски.
—Так вот ты какой! — Ефим перешел на русский, чуть посмеиваясь и одновременно окидывая меня взглядом с ног до головы. Взгляд его пробежал по моим черным лаковым ботинкам с длинными носиками, брюкам, пиджаку, галстуку. Ноздри его чуть раздулись, и мне вдруг показалось, что он принюхивается. По-видимому, мой облик его удовлетворил, он улыбнулся и приветливо протянул мне руку. — Ну пошли, поговорим. Я так мучаюсь, ты же сам видел, вокруг сплошные идиоты. Ну ты же слышал, дырку не в состоянии просверлить! Не могут элементарную вещь сделать уже два года, я двадцать миллионов на этих дырках потерял! Совершенно не могу найти толковых, да даже не толковых, просто нормальных инженеров. Сейчас поговорим, только давай на минутку в сборочный цех зайдем. Мне надо проверить, что эти бездельники там натворили! — Он подошел к двери на которой было написано «Вход только для сотрудников компании», и потянул за ручку.
За дверью открылся огромный ярко освещенный зал, с рядами столов и огромным количеством ящичков и полочек с какими-то металлическими деталями, проводками и винтиками.
—Пошли, пошли, посмотришь на то, как мы живем. — Ефим усмехаясь прошел в дверь. Мы следовали за ним в некотором почтительном отдалении. За ближайшим столом сидела женщина с ярко выраженными мексиканскими чертами. Она доставала из маленькой коробочки крохотные детальки, ловко соединяла их с детальками побольше с помощью пинцета и складывала результаты своей работы в другую коробочку. Ефим остановился около стола.
— Ну, как дела? — спросил он, снова перейдя на английский. Не дожидаясь ответа, он надел очки и стал похож на доброго старого дедушку
—часовщика из кооперативного киоска. Неожиданно лицо его помрачнело. — Где новое крепление? — он пристально поглядел на Андрея. — Я же говорил Леониду, чтобы он прекратил собирать старые подставки, вы меня до инфаркта доведете! Ну-ка вызови его сюда!
Андрей семенящим шагом подбеждал к телефону, нажал на кнопку, и с потолка заревел его голос, с неизбывным русским акцентом, усиленным громкоговорителями: «Леонид, 278! Леонид, Ефим по номеру 278!». В голосе Андрея слышалась грозная решительность, не оставляющая сомнений в том, что произошло нечто серьезное. Тут же раздался гудок, и Ефим взял трубку.
— Леонид, — прорычал он, — что происходит? Я подхожу и вижу, что вы до сих пор собираете старые подставки! Я же вчера приказал остановить все и отправить всех сборщиков домой до тех пор, пока новые детали не поступят!
На другом конце линии еле слышался объясняющий и извиняющийся голос Леонида.
— Листен, листен, листен, листен, к черту заказчиков! — Повысил голос Ефим. — Они подождут, я не желаю больше старую подставку видеть. Хорошо, я завтра проверю. — Он бросил трубку. — Иди домой, иди домой, отдыхай, к детям, уже поздно, — ласково сказал он женщине. — Они дают тебе бесполезную работу, не думают. Один я должен за всех думать. Приходи завтра с утра, начнешь собирать новую подставку. А это все выкини, все равно не нужно.
Женщина с уважением смотрела на Ефима снизу вверх.
— Хорошо, хорошо, Ефим, — пробормотала она, накинула пиджак и встала из-за стола.
— Что значит хорошо? — Ефим начал раздражаться. Он схватил ящик с маленькими блестящими металлическими детальками и швырнул их в мусорную корзину. Детальки с шорохом скользили по обрывкам бумажных листов, проваливаясь в темную глубину ящика. — Вот это хорошо! — Ефим удовлетворенно отряхнул руки. — Ну вот видите, — уже спокойным голосом и по-русски сказал Ефим, обращаясь к нам. — Вот такие неинтересные проблемы приходится решать. А что делать, ведь в одну секунду прогоришь и по миру пойдешь. Ну пойдем, поговорим.
Мы поднялись на второй этаж и зашли в кабинет Ефима. На письменном столе стояли несколько фотографий, на которых Ефим сидел с какой-то женщиной и маленьким ребенком. На другой фотографии ребенок был уже постарше, и в нем можно было узнать симпатичную девочку, похожую на отца. На третьей фотографии Ефим был в компании друзей, явно российского происхождения, с безошибочно узнаваемыми лицами интеллигентов шестидесятых годов. Впрочем, фотография эта явно была сделана уже за пределами одной пятой части суши, что безошибочно можно было определить по просторной комнате, камину и обилию импортных напитков на столе.
Ефим сел за стол и вздохнул. — Ну, рассказывай, — сказал он, обращаясь ко мне. — Вот он, — и он кивнул в сторону Андрея, на лице которого мгновенно возникла почтительная улыбка, — рассказывал о тебе. Значит наукой занимаешься, в Израиле живешь? Там хорошая наука, есть сильные люди, я ведь там почти год прожил, только сбежал — работу в Англии предложили, но вот попал сюда и застрял, здесь затягивает, ты знаешь? Удивительное место! Ты вроде нормальный, я ведь людей хорошо вижу, у меня интуиция, парень толковый. И по-английски говоришь. — Ефим вдруг перешел на английский. — Машину водишь, знаешь, как на Западе жить, самостоятельный. Ведь когда в Израиль уехал, никто тебе не помогал, сам карабкался? А там условия жесткие, не то что здесь. Я это в людях уважаю. Здесь ко мне ребята приезжают из России на все готовое, жизни не знают, получают все сразу, квартиры, машины, деньги. Я, когда приехал, полы мыл за тридцать центов в час, не то что они, — и он качнул головой в сторону Андрея. — Ведь нет у тебя проблем, правда? И зарплаты хватает?
Андрей качнул головой и расплылся в натянутой улыбке. Он не сводил глаз с Ефима, полураскрыв рот и ловя каждое его слово.
—Я думаю, с тобой проблем не будет, — снова перешел на русский Ефим.
— Ты знаешь, у нас сейчас имеется небольшая проблема. Промышленность меняется, то, на чем я деньги сделал еще пару лет, доход давать будет, а потом придется уходить. Они какие-то новые методы придумали, статьи пишут, и никто не знает, что это такое. Есть какие-то профессора, но они даже толком объяснить не могут, о чем это все. У нас были гениальные ребята, ушли, жалко, такие типчики, из принципа по-русски с родным отцом не разговаривали. Или вот инженеры, они ходили в халатиках, с калькуляторами, идиоты, считали что-то. Ну, при чем здесь желтые носки, да, да, они ходили в желтых носках! С умным видом, а носки желтые, брюки короткие, и калькуляторы из кармана торчат! Представляешь, желтые носки и такие короткие брюки, чуть ниже колен! Я когда пришел, за неделю все сделал, то, что они год в своих носках вычисляли!
Ефим продолжал говорить, переходя то на русский, то на английский. Его мягкий баритон как-то обволакивал мое сознание. Вроде бы все, о чем он говорил, было понятно, но раздроблено на мелкие, изолированные друг от друга островки сознания, и я с ужасом почувствовал, что уже давно потерял нить разговора и совершенно не чувствую взаимосвязи между инженерами в желтых носках, новыми идеями в электронике, отверстиями и гениями, не разговаривающими с родителями по-русски. Временами мне казалось, что Ефим переходит еще на какой-то третий язык, смысл которого я не вполне понимал. Странное чувство затуманенности возникло у меня в голове. Ефим все продолжал говорить.
—Ты понимашь, о чем я говорю? — вдруг спросил он и пристально посмотрел мне в глаза слегка настороженным, неподвижным, оценивающим и цепким взглядом. Я вышел из оцепенения и почувствовал некоторую неловкость. Переспрашивать Ефима было как-то неудобно.
— Да, да. —ответил я.
— Хорошо! — сказал Ефим и сразу как-то успокоился. — Ты знаешь, трудно найти толковых людей. Вот и он тебя рекомендовал, — и Ефим качнул головой в сторону Андрея, который сразу же покраснел, расплылся в застенчивой улыбке и покачал головой, как будто хотел сказать, что хотя и рекомендовал меня, но сам он при этом не при чем. — В общем, я долго уже говорю. Если захочешь, мы сделаем на тебя все документы, визу, приедешь, устроишься. Поработаешь год-другой, захочешь — оформим тебе грин-кард. Я вижу, ты парень толковый, может, справишься. Очень надо бы разобраться в этой теории, они понаписали статей, сами ничего не понимают. Так что смотри, денег тебе подбросим, будешь жить нормально, привези семью, купишь новую машину себе и жене. Я от тебя ничего не хочу, чувствуй себя свободно — читай, разбирайся, в библиотеку ходи, может, чего придумаешь, нам объяснишь. Не получится — как хочешь, можешь найти другую работу, уйдешь в университет или в Израиль вернешься. Ну потеряем мы твою зарплату за пару лет, это не проблема. Я с этими идиотами, которые дырки просверлить не могут, в сто раз больше уже потерял! Так что поработаешь спокойно, не торопясь, накопишь денег, ведь это тоже важно, у тебя же наверняка зад голый! Да? Правильно я говорю? Ты меня поправь, если я неправ. Ну все, я закончил! — Ефим резко встал и улыбнулся мне: — По рукам? — спросил он.
Противоречивые чувства овладели мной. Предложение звучало заманчиво, каков размах, — на дырках потерять миллионы! Такое бывает, быть может, раз в жизни — пожить и поработать в знаменитом месте, да еще и хорошую зарплату получать! Я вспомнил мучительный процесс подготовки заявок, десятикратное переписывание статей, ответы на идиотские замечания рецензентов и все увеличивающуюся неопределенность по поводу того, получу я место на факультете в следующем году или нет.
— По-рукам! — неожиданно для себя и бодро ответил я и пожал руку Ефиму. Только какой-то холодок вдруг родился где-то в горле, как маленький холодный комок пробежал у меня по груди и спустился куда-то в область желудка. Стены на мгновение поплыли у меня перед глазами, и из-за серой пелены подсознания на какую-то долю секунды я увидел себя, день изо дня поднимающегося по лестнице на второй этаж компании под ярким, чуть мерцающим светом люминисцентных ламп. Видение качнулось и исчезло.
— Все, поздравляю, ты Ефиму понравился. — прошептал Андрей. —Считай, что дело в шляпе, у нас все делается быстро. Собирай вещи и готовься к жизни в Америке.
Этим вечером я смотрел на проплывающие за окном окрестности, мягко светившуюся зеленым светом панельную доску машины, читал знаменитые, знакомые с детства названия окрестностей и компаний. Меня ждало интересное и пока что неизвестное будущее. Я старался не думать о холодке, иногда возникающем где-то внутри, и списывал его на счет предстоявших перемен и связанных с ними трудностей и хлопот…
На востоке поднималась заря, алюминиевая махина огромного лайнера осветилась первыми лучами солнца, белые редкие облака висели внизу над бескрайней голубой равниной океана. Я физически ощущал, как крохотная песчинка моей плоти отдаляется от солнечного мира дикого Запада и с каждой минутой приближается к древней, просыпающейся Евразии, где в заснеженной Москве ждут и надеются увидеть меня люди, давшие мне жизнь и носившие меня на руках по маленькой комнатке в доме, около сада Эрмитаж, а на берегу Средиземного моря спит в своей кроватке малыш, который.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43