Лето в этом году выдалось на редкость погожее. Дни стояли солнечные. Не опаздывали и дожди. Они выпадали такие же теплые, и лес после них молодел, становился еще зеленее и долго, словно начищенный, блестел на солнце крупными дождевыми каплями.
Случались этим летом и грозы. С молниями, громом, с присущим грозе освежающим воздухом. Но ветер разгонял тучи, и в сумрачном, скрипевшем на ветру лесу снова устанавливался свой, нарушенный грозой порядок.
Дела на пасеке шли хорошо. Взяток начался ранней весной. Едва только сошел снег, на лесных прогалинах выбросила золотистые головки мать-и-мачеха. Почти одновременно на берегу озера зацвел ивняк; по чернолесью запестрели сине-фиолетовые глазки медуницы. Потом расцвела черемуха, белоснежной отвесной стеной выглянув на просеки, невзрачная, но медистая рябина, лесная калина, потом пожаром заполыхал иван-чай, и так до самой липы. Не успеет отцвести один медонос, зацветает другой. Пчелы развивались хорошо. Дружно прошло роение. После первой откачки меда взяток в природе не уменьшился.
— Ну, Петянька, — радовался дед, — будут нынче колхозники с медом!
Радовался и Петька...
Но неожиданно все переменилось. Случилось это в середине главного медосбора, когда отцветала липа. Утром, как всегда, дед встал до солнышка, разбудил внука, и они пошли на озеро проверять верши. Ездил дед по озеру в старой долбленке, сделанной неизвестно когда и кем из комля серебристого тополя. Озеро невелико, к тому же лесное, тихое, не Волга-река, так что лучшей посудины дед и не желал. Долбленка, известное дело, на воде ходуном ходит, того и гляди перевернется. Случилось, что кто-то на берегу из ружья выстрелил. Дед не то чтобы испугался, а просто от неожиданности вздрогнул, но утлой лодчонке хватило и этого: рыбаки моргнуть не успели, как очутились по шею в воде. Петька еще ничего, а дед от непривычки сразу застучал зубами, так что от ловли пришлось отказаться. На пасеке развели костер, обогрелись, обсохли, и все как будто пошло своим чередом, но к обеду дед пожаловался:
— Занемог я, Петянька, в поясницу что-то вступило. Надо бы в село сходить, в баньке попариться. Ты побудь здесь. Скучно будет — посмотришь, как рои работают. Вечером сторож придет, с ним и заночуешь...
Дед ушел. Чтобы скоротать время до прихода сторожа, Петька развел дымарь и стал осматривать ульи.
Над всей пасекой дружно работали пчелы. Они вереницами спускались в летки. Такие же вереницы бесперебойно вылетали обратно. В ульи пчелы шли тяжелые, нагруженные, кособоко шлепались на прилетные доски и, волоча раздутые от ноши брюшки, торопливо ползли в летки. Обратно вылетали уже облегченные, быстрые и юркие. На пасеке, не умолкая ни на минуту, стоял однотонный, слаженный гул. Пахло липовым медом, свежим воском и каким-то другим, неопределенным, но приятным запахом.
Рои развивались и работали тоже хорошо. Почти в каждой семейке пчелы начинали выкучиваться за перегородные дощечки. Петька стал расширять им гнезда, добавляя новые рамки с искусственной вощиной. Работы было много, и он увлекся ею, позабыв обо всем на свете. Кончил работу только к вечеру, когда тени от деревьев удлинились. Вспомнился дед, и стало грустно. Этот большой, изученный до малейших подробностей лес показался ему сейчас незнакомым и чужим. Даже милая березка, на белоснежной коре которой Петька еще в прошлом году вырезал на память деду внушительную по величине букву «П», на что потом долго сердился дед, казалась тоже не той...
Петька постоял немного, посмотрел на редкие вылеты пчел и, вытряхнув из дымаря жар, принялся раздувать костер. Когда разгорелось пламя, стало немного уютней и веселее. Солнце до половины опустилось в мягкую зелень леса, а сторожа все еще не было. Повесив над костром чайник, Петька взял весло и пошел на озеро смотреть не проверенные утром верши. Озеро на этот раз тоже было таким близким и красивым, как тогда, когда они ездили вместе с дедом. Правда, оно было такое же спокойное, тихое, но, сак и лес, как и та березка, казалось грустным...
Возвратился он уже затемно. На пасеке ярко горел костер, а по земле от него протянулась длинная, уродливая тень дяди Никифора — сторожа пасеки.
...Ночью дед почувствовал себя плохо, а утром фельдшер посоветовал домашним отправить его в больницу. . Дед обвел всех утомленным взглядом и через силу проговорил:
— Оно бы можно и в больницу, да время-то, видишь ли, неподходящее, самый мед пошел. Никак нельзя! Я ведь тебя, милок, не а этим звал. Думал, лекарства дашь такого, чтоб к утру сразу все прошло. А ты — в больницу... Нельзя мне, вот какое дело-то...
Фельдшер долго убеждал, что сразу вылечить нельзя, надо лечь больницу, но дед стоял на своем. Пришлось пригласить председателя колхоза. Он был другом деда Маркела, вместе на фронте были.
Увидев председателя, старик захотел выглядеть молодцом, прозвал заулыбаться, но улыбка получилась слабая, болезненная.
— Что это ты, Маркел, солдат, а порядка не знаешь, дельного совета не слушаешься, — начал председатель, подсаживаясь к нему.
— А я мыслю, Яков, не дело в такой момент пчельник оставить, — ответил дед.
— Плох ты, Маркел. Поезжай-ка лечиться, а нам лучше посоветуй, как с пчелами быть. Сколько раз говорил: возьми себе полдника, обучи его, а ты все — ладно да успеется! Вот и успелось. Я болел, а замены нет.
Дед нащупал слабой рукой колено председателя и, тихонько хлопав по нему, сказал:
— Там, Яков, Петянька, внучок мой, смышленый парнишка. Он у меня все хозяйство знает, только пособите ему, если что потребуется. Про меня скажи, что в больницу, мол, лег дед Маркел, а за пчелами тебе доглядеть наказывал. Он справится. Не год же я там проваляюсь...
3
Утром Петька встал с чувством большой радости: с минуты на минуту должен подойти дед.
Он торопливо умылся и, захватив ведро, побежал на озеро.
Лет пчел еще не начинался, но кое-где пчелы уже выкучивались. От сильной росы было свежо и сыро. Отдельные крупные капли ее, свисая с травинок, переливались на солнце, как многогранные хрустальные шарики.
Долбленка неслышно скользила по сонной воде. За кормой рябилось отражение лесистого берега.
Петька не торопился. Ему хотелось прийти с карасями, и так, чтобы у костра сидел дед и доставал из сумки гостинец.
Но дед не пришел. Петька развел костер, сварил завтрак и долго ждал, не убирая котелков с жара. Вот и угли давно прогорели и превратились в пепел, и завтрак давно простыл, и сторож выспался после дежурства и ушел в село, а деда все не было. Петьку перебрал множество причин, которые могли бы удержать деда в селе, но ничего не придумал. Мысль о болезни тоже пришлось оставить. Петька не помнил, чтобы дед когда-нибудь болел. Правда, иногда и случалось, но дед в постель не ложился. Свою невосприимчивость объяснял он просто: пчеловоды — народ крепкий, к ним ни одна болезнь не пристает, потому что медом они насквозь пропитаны, а мед большую целебную силу имеет ото всех болезней. Дед считал, что и пчелиные ужаления на пользу идут, лучше многих прививок и уколов действуют и к пчеловоду близко ни одну болезнь не подпускают!
В обед на пасеку приехал председатель колхоза. Петька в это время прочищал отверстия в дымаре, выстукивая из него сгустки горелой смолы. Увидев подводу, он очень обрадовался, но председатель был один. Он неторопливо привязал жеребца за прясло изгороди и, поздоровавшись с Петькой, как с равным, за руку, спросил:
— Скучно небось одному-то?
— Дедка чего-то долго не идет, — пожаловался Петя. — Еще вчера ушел, а вот все нету. Да и дядя Никифор в село пошел, а то бы ничего, можно...
— То-то и оно, что все ушли. Ты вот что, давай-ка сначала чай вскипятим, а потом потолкуем. У меня к тебе дело.
Петьку заинтересовало, что за дело могло быть у председателя к нему, и Петька живее обычного захлопотал у костра.
— Сейчас, дядя Яша. Чай у меня готовый, только немного.
— Давай разогреем. Разомлел я. На жнитво заезжал. Страда, видал, брат, какая вымахала, видал небось? То-то! Твоих дружков-одноклассников встретил. Они на гумне у веялок работает. Хорошо трудятся, молодцы, одним словом! Про тебя спрашивали. Что, говорят, Петька из леса на ток не идет, у нас веселее, сяк, говорю им, свое дело делает. У него работа тоже очень нужная.
Закипел чайник. Петька перенес в холодок ящик из-под искусственной вощины, разложил хлеб, поставил кружки, принес из омшаника глиняное блюдо с медом, рядом на пень приспособил.
— Ты, Петянька, не тем медом угощаешь, — по деловому застил председатель. — Качаного у нас и дома хватает. Ты бы лучше свеженького, прямо из улья достал. Я страсть люблю сотовый мед!
— Так он же, дядя Яша, и этот свежий. В нем никакой разницы нет. Только разве что качаный.
— Ну, сказывай!
Петя развел дымарь, взял пустую рамку и побежал к ульям.
Председателю, собственно, нужен был не мед. Ему просто хотелось узнать, насколько Петька разбирается в сложном пасечном хозяйстве и можно ли такому неказистому пареньку доверить в такое горячее время пасеку, хотя и ненадолго.
Петька и не подозревал, что сдает своеобразный экзамен, но выдержал его блестяще. Почти в одних трусах и майке, не надев даже лицевую сетку, он неторопливо снял с улья, задернул холстик и, пустив вскользь по гнезду несколько кубов пухлого белого дыма, вынул увесистую, густо облепленную пчелами рамку. Ловким ударом по верхнему бруску сбил пчел обратно в гнездо и, поставив в освободившееся место пустую улей. Все это он проделал быстро, но без лишней суеты, выдержкой опытного пчеловода. Все движения его были точными, будто заранее рассчитанными. Председатель удивился.
— Молодец! Чисто работаешь, ничего не скажешь.
За чаем он сразу же приступил к деловому разговору.
4
Прошло три дня. Забота о пчелах лежала на Петьке, но по-настоящему он почувствовал это только сегодня. Перед вечером, отмечая в пасечном дневнике погоду и работу пчел, он удивился: с контрольного улья оставался без изменения. Не поверив, он щелкнул весами еще раз, но результат был тот же. Это озадачило Петьку. Взяток кончиться еще не мог. Правда, зеленовато-желтые ветки липы уже почти осыпались, но за лесом, совсем недалеко, цвела гречиха, а в лесу цвел вереск, крушина ломкая... Вчера дневная прибыль нектара доходила до четырех килограммов, а сегодня Петька вспомнил, что пчелы весь день кружились на липе, но она уже обессилела, отцвела... Так вот почему нет прибыли! Пчелы не могут отвыкнуть от сильного медоноса. Он знал, что это может продлиться до тех пор, пока в ульях не выветрится запах липового нектара. Нужно что-то сделать, иначе пчелы несколько дней останутся без работы, пока не переключатся на новый медонос. Петька не мог вспомнить, что делал в таких случаях дед. Тогда он достал с полки замазанную воском и пчелиным клеем—прополисом дедову книгу по пчеловодству. Но в разделе «Главный медосбор» о подобном ничего не говорилось. Это еще больше расстроило Петьку. Он хотел уже бросить книжку и пойти на соседнюю пасеку за советом, как неожиданно напал на статью о подкормке пчел сахарным сиропом и прочитал ее. В ней говорилось о дрессировке пчел на любые растения. Петька решил этим воспользоваться и, рассказав обо всем Никифору, стал собираться в село.
— Не дадут, поди, сахару, — почесал затылок Никифор и посоветовал: — Ты лучше из меда как-нибудь сделай.
— Из меда не выйдет, дядя Никифор. Мед имеет свой запах, а у сахара запаха нет. Мы сварим сироп с гречневым цветом, у нас получится что-то вроде гречневого нектара, дадим его в ульи, он и перебьет запах липы. Пчелы тогда сразу же пойдут на гречу. Если сегодня за ночь все сделаем как надо — завтра утром вся пасека вылетит на гречневое поле. Так взяток и пойдет у нас без перерыва.
— Ну что ж, валяй. Только скажи председателю, что по книжке, мол, действуешь, а книжка не бабушка, не соврет. Так и скажи, а то вполне даже может не дать...
Солнце стояло низко над лесом и почти касалось его острых вершин, когда Петька подошел к Соловьиному долу. За долом начиналось село. Слышно было, как мычали коровы, хлопали калитки, а за огородами чей-то голос звал:
— Ве-чор-ка, Ве-чор-ка, Вечор...
На дне дола, где бежал холодный родниковый ручей, ребятишки строили плотину. Вокруг «строительства» валялись щепки, камни, половинки кирпичей и множество других, не менее «ценных» материалов.
Пятилетний брат Петьки — Вовка, по-видимому, изображал экскаватор, старательно урчал, копая щепкой песок. Накопав горку, он брал песок в пригоршню и, держа руки вытянутыми, как ковш экскаватора, сквозь пальцы цедил в «самосвал».
Увидев Петьку, он бросил занятие и, крикнув сверстникам «чур, не игра», вприпрыжку побежал к брату.
— А клушка цыплят у нас вывела, — сообщил он.
— Ну? — Петька притворно удивился. Вовке это понравилось.
— Петь, а Петь, — сказал он, подпрыгивая на одной ноге, — ты ничего не знаешь? Дедушку в больницу увезли. Доктор сказывал, у него гриб. Это оттого, что в лесу он все время живет, правда?
— Правда, правда, пойдем быстрее. Мне еще в правление нужно зайти.
— Петь, и у тебя гриб будет, да? — не унимался Вовка.
— Почему?
— Ты ведь тоже все лето в лесу живешь, а грибы только там бывают.
— Чудак, Вовка. Ничегошеньки-то ты еще не понимаешь.
— Понимаю! — обиделся Вовка. — Не ходи туда больше, Петь, а? Я тебе соловьенка дам, на огороде в вишнях поймал, и подзову от дяди Яшиного жеребца, у конюшни нашел...
Пока Петька шел до правления колхоза, Вовка успел рассказать ему все нехитрые деревенские новости. У крыльца он отстал.
В правлении было шумно. По делу и просто так сошлись колхозники. Бригадиры сдавали сводки, получали наряды. Большая группа собралась у радиоприемника. Над головами висело плотное облако табачного дыма, не успевавшего выходить в раскрытые окна.
Председатель, увидев вошедшего Петьку, спросил:
— Ну, как дела, юный пчеляк? Рассказывай.
О своей нужде Петька рассказал подробно, хотя и торопливо, захлеб. Председатель наморщил лоб, постучал кончиками пальцев по столу.
— А не ошибаешься, Петя? Помнится, Маркел в это время никогда сахару не брал.
— Дедка, дядя Яша, что-то другое знал, а я только по книжке.
— Ну да, у Маркела практика, слов нет. Может, к нему в больницу послать?
— Мне, дядя Яша, сегодня ночью сделать все надо, чтоб утром чела пошла, куда надо, а к деду ехать — это когда же будет? У нас в пчеловодстве главное быстрота, и дед так говорил. Нужно ка-ое дело сделать — не моргай. Будешь выжидать — прогадаешь.
— Оперативность — хорошее дело, факт! Придется дать, Алексей Иванович, — обратился он к бухгалтеру. — Беды, я думаю, е будет. Кашу маслом не испортишь. Ну, иди, Петянька, отдыхай,
распоряжусь, за тобой заедут.
Выйдя на крыльцо, Петька облегченно вздохнул. От сознания, то его считают равноправным членом большого коллектива, доверяют и советуются, как со взрослым, у него щекотало где-то под сердцем.
Навстречу поднялся Вова.
— Не пойдешь больше в лес?
— Нет, Вовка, идем домой, — ответил Петька, думая о чем-то кругом, большом и радостном. Перед глазами всплывали радужные картины. Он видел зацветающее гречневое поле, белое, как выдержанный на солнце воск-капанец, деловито жужжащих пчел, копошившихся в кружевном плетении цветов, сочные соты, подводы, нагруженные тяжелыми бочками с медом, и повторил слова беда:
— Будут нынче колхозники с медом!
Из села выехали в поздние сумерки. На краю неба, там, где закатилось солнце, догорала заря. С запада на восток, словно пыльная столбовая дорога, протянулся Млечный Путь. По-летнему высоко, в самой глубине неба, перемигивались звезды.
Было душно, как перед дождем. В поспевающей пшенице пели перепела. В Соловьином долу время от времени кричал коростель. Крик его, немного напоминающий утиное кряканье, скрипуче и сухо плыл над ночными полями. «Креэк, креэк», — и смолкнет. Потом, через несколько минут, снова скрипит: «Креэк, креэк, креэк». И кажется, что он хочет сказать этим сухим скрипом: «Какая удивительная летняя ночь, как хороша жизнь!» Этот сухой и в то же время сочный крик вносил в ночное поле домашний уют и радость.
У леса свернули на столбец и, покачиваясь, поехали к белевшей в темноте гречихе.
Петя нащупал под мешком серп, выдернул его и, спрыгнув босыми ногами в холодную^от росы траву, стал торопливо жать, выбирая хорошо цветущие растения. Лошадь потянулась было на запах гречи, но возчик, дернув вожжами, сердито прикрикнул:
— Стой, окаянная. Ишь, чего захотела!
Уложив в телегу беремя два гречи, поехали к пасеке. В лесу дорога стала еле заметной. Вскоре между деревьев замигал огонек костра. Петька уже дремал, когда голос Никифора строго спросил:
— Кто едет?
— Свои, кого же больше понесет в этакую пору, — ответил возчик.
— А я ведь вас и не ждал, — чистосердечно признался Никифор, — думал, утром приедете.
— Не хотели, да вон Петянька, все ему срочно надо, как деду!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41