Вернувшись с прогулки, Мильда очень жалела, что Цезарь не застал ее дома. После окончания курсов машинописи девушка оказалась безработной и искала службу. Однако надежды получить работу, не было. Когда Цезаря приняли вдруг на такое хорошее место, Мильда облегченна вздохнула, надеясь, что Цезарь устроит и ее на службу в новом акционерном обществе «Цеплие». Хорошо бы поговорить с ним и узнать, может ли она на что-нибудь надеяться. .. Заттис как следует выбранила Мильду за то, что она где-то шатается и не бывает дома, когда пришел гость. Что теперь подумает о ней господин Цауне?, Разве ему не обидно понапрасну таскаться такую даль!
Что. это она там говорит? А сколько раз Мильда искала его понапрасну и никогда не роптала. Один-единственный раз не застав ее дома, не подумает же Цезарь сразу о ней плохо. Мильда хотела все это высказать, но только покраснела и промолчала. Когда
портниха на минутку перестала стрекотать, Мильда тихонько вставила:
— А господин Цауне ничего не передавал?
— Что ему передавать! Человеку же неприятно таскаться такую даль зазря, — буркнула Заттис и лишь через некоторое время добавила невзначай: — Целое послание оставил. Он же неплохой человек.
Мильда выхватила у портнихи записку Цауне и быстро прочла. «Он приглашает меня к себе тотчас же, как вернусь, а старая сорока задерживает своими причитаниями!» Не говоря ни слова, Мильда выбежала на улицу и направилась к Цауне. Она бы поехала на трамвае, чтобы добраться поскорее, но в кармане не было ни сантима. Однако Мильду это не смущало. Она знала, что пешком доберется до Цезаря еще быстрее, чем на трамвае. Шаг ее стал легким, вся усталость исчезла оттого, что она спешила к другу, звавшему и ожидавшему ее.
И вот Мильда Меднис стояла теперь у дверей квартиры, где Цауне снимал комнату, и ждала, пока отворят. В одно и то же время ее охватывали радость и страх, смелость и стыд. Раньше чем попасть в комнату Цезаря, придется опять почувствовать на себе взгляд прислуги. А этот взгляд казался Мильде ужаснее всего на свете. Ужаснее причитаний портнихи Заттис и даже безработицы и нужды. Насколько радостно и легко ей было на улице, настолько мрачно и тягостно стоять тут за дверью, ожидая, пока откроют. Наконец послышались шаркающие шаги и заскрежетал ключ.
— Ой, барышня, ну до чего же вам не повезло! — громко воскликнула прислуга, даже не дав Мильде поздороваться. — А господин Цауне сломя голову полетел куда-то в гости. Он же теперь очень занят, только и знай встречается с важными персонами... Заходите, я вам покажу, какое письмо ему пришло! — И Мильда совершенно машинально последовала за прислугой в комнату Цауне. Прислуга протянула ей надушенное письмо госпожи Цеплие, и каждое слово в нем разило Мильду, как резкий удар кнута. Пока она
читала письмо, прислуга еще раз ощупала покупки Цезаря, все время беспрерывно тараторя:
— Вон сколько гостинцев накупил! Видать, вас ожидал, барышня. Хотел угостить, у него ведь сердце-то доброе. Да как прочел это письмо — и ходу. Видать, уж такая симпатичная* иначе не летел бы. А как же не симпатичная, раз самому хозяину понравилась. Значит, должна нравиться и подчиненному! Нынче уж такие дела, нельзя господам перечить. Вам, барышня, надо бы привязать его покрепче, а то эти мужчины уж до того увертливые!
Для Мильды этого было уже более чем достаточно. Наскоро попрощавшись, она пулей выскочила из комнаты, в беспамятстве сбежала по темной лестнице и пришла в себя только на улице, когда вечерняя свежесть пахнула ей в лицо. Да, да, госпожа Цеплис. .. Теперь Мильда припомнила ее: всегда хорошо одета, надушена. .. Но что же общего у нее с Цезарем? Ах да, ведь она супруга его директора. Почему Цезарь мне о ней никогда не рассказывал? Пригласил в гости, а. сам убежал к госпоже Цеплис. Хоть бы записку оставил, не пришлось бы выслушивать пересуды болтливой служанки. А куда теперь идти? Мильда в нерешительности остановилась на перекрестке. Домой? Там Заттиха.не даст покоя. Посидеть в каком-нибудь кафе не разрешает пустой карман. Побродить по улицам, пока он вернется? Нет, и этого Мильда не хотела. Это было бы унижением, не достойным ее. Совершенно машинально Мильда направилась к Даугаве. Улицы были еще полны народу, слышался громкий говор. Летний вечер дышал запахом зелени после недавнего освежающего дождя. Мильда прошла через Верманский парк, где люди толпились и толклись, как в ступе. Какие-то юнцы заговаривали с нею, преследовали несколько шагов, но, не дождавшись ответа на свои слова, свистели сквозь зубы, отпускали какую-нибудь похабщину и отставали. Мильда шла дальше в тени лип по бульвару Бривибас и чувствовала, что сердце ее понемногу успокаивается. Поднимаясь на Бастионную горку, она уже не плакала, только теплая влага застилала ей глаза. Цезарь ведь не виноват, что ему
навязывается супруга директора! При встрече все выяснится, он мне сам расскажет. Так подумала Мильда, и на душе у нее посветлело.
Пиршество в доме Цеплиса было в полном разгаре. В столовой вокруг стола сидели приглашенные сотрудники газет. Они ели, пили и прославляли коммерческий гений хозяина, открывшего латвийское красное золото. Да, именно красное золото, так как получить за нашу глину доллары и фунты стерлингов — это большое искусство. Продать за границу лен или лес сумеет каждый, но делать золото из глины способен лишь поистине творческий гений, каким без сомнения является господин Цеплис. Каждый оратор обещал превознести его в своей газете и всемерно отметить его заслуги. Лишь на таких людях зиждется возрождение и укрепление нашей промышленности... мощь национальной культуры и национального государства... Цеплис слушал, улыбался и угощал гостей французским коньяком, который попал в Латвию, минуя садок таможни. С каждой рюмкой гости делались все более шумными, а Цеплис все более самоуверенным и гордым.
— Если вы не опишете меня в этих ваших газетах и не превознесете наше акционерное общество, так не стоило нам тут выпивать и закусывать. — И Цеплис лихо стукнул по столу кулаком. Зазвенела посуда, и все развеселились еще больше.
— Жаль, нет редакционного фотографа, этот момент следовало бы зафиксировать. Господин Цеплис выглядел, как настоящий глиняный Наполеон. По удару его кулака я чувствую, что кирпичи будут твердые и тяжелые, — усмехнулся Ян Силис.
— Они разлетятся во все стороны, подобно снарядам, и завоюют не только Европу, но и Америку, Австралию, Африку и даже Китай, — поддержал Силиса журналист Карл Крум, человек огромного роста и толщины.
— Шутки в сторону, господа, но я думаю, что от имени всех собратьев по перу могу обещать господину Цеплису широчайшее содействие нашей прессы. Его
предприятие этого заслуживает. Наша обязанность сделать труды и старания господина Цеплиса известными народу, — попытался лишний раз польстить хозяину так называемый король репортеров и специалист по всем вопросам Давис Дунис.
— Правильно, Давис! Разве нам жалко строчек! Мы все согласны с тобой и обещаем прославить красное золото, — отозвался Силис.
— Вы-то обещаете, а что скажут ваши господа редакторы, позволят ли вам писать? — усомнился Цеплис.
— Господа редакторы! — расхохотались все в один голос.
— Да разве ж эти рыцари зеленого стола определяют направление газет? Это делаем мы! Ни один редактор не сумеет выпустить газету, если мы не положим перед ним готовый материал! Эти господа целиком в нашей власти! — хвастливо заявил Силис, и все остальные громко поддержали его. — Глуп тот, кто ищет толку у редакторов. Обтяпать дельце можно только с помощью репортеров, потому что мы ведем господ редакторов за руку. За это я могу вам поручиться от имени всех нас, господин Цеплис! — воодушевленный одобрением, важничал Силис.
— Чего ты так бахвалишься, дружище? Завтра шеф заставит тебя поджать хвост, — зло высмеял его Крум. Его ирония вернула газетчиков с заоблачных высот к суровой действительности.
— Молчи, жирный скептик, давай лучше выпьем! — Пристыженный Силис пытался сгладить неловкое замешательство; собратья по перу поняли его намерение и опять громко поддержали коллегу, дабы хозяин не задумывался о том, о чем за пиршественным столом думать не полагается. Здесь ведь нужны только льстивые слова да громкие обещания, исполнение которых вряд ли возможно. Да никто и не собирался их исполнять! Эти обещания — только любезность в оплату за роскошное угощение, а также известный стимул для самих себя — чтобы побольше съесть и выпить и чтобы все это показалось вкуснее.
Но Цеплис все-таки задумался. Он усомнился в том, были ли присланы ему из редакций именно те, настоящие люди. В смысле еды и питья — возможно... Ну, а в смысле влиятельности? Тем не менее, с гостями надлежало быть вежливым, и Цеплис следовал этому правилу. Коммерсанту нельзя высказывать свои симпатии или антипатии, особенно если рассчитываешь на государственные кредиты. Иной раз шальной комар может загубить слона, и гораздо благоразумнее обращаться бережно даже с такими козявками, ибо дюжина самых сильных друзей не сможет возместить вред, нанесенный одним ничтожным врагом. Пусть уж парни спьяна, немного поломаются и похвастают, утром самим будет стыдно вспомнить — и со стыда они постараются получше прославить новое предприятие..
Как раз в этот момент госпожа Цеплис ввела в столовую бухгалтера акционерного общества «Цеплис» Цезаря Цауне. Больше всего появление молодого человека поразило Цеплиса. Он уставился на вошедшего осоловелым взглядом, как бы говорившим: «Этот шаг, молодой человек, ты запомнишь надолго. Если я тебе до сих пор не сказал ни слова, то не думай, что твоя наглость может переходить все границы». Но госпожа Цеплис, как бы разгадав его мысли, спокойно пояснила:'
— Ты говорил, муженек, что позабыл пригласить господина Цауне. Я исправила твою оплошность и послала ему записку, желая доставить тебе удовольствие. Кроме того, вы тут все толкуете про обжигательные печи да месите глину, а мне скучно. Теперь у меня будет кавалер. Я надеюсь, что вы-то уж не заберетесь в обжигательную печь, а останетесь возле меня? — И Берта обернулась к Цауне, который стоял смущенный и красный, не зная, что делать.
— Ты же всегда любишь устраивать мне приятные сюрпризы. Присаживайтесь, господин Цауне, и закусывайте, — сказал Цеплис подчеркнуто любезно.
— Нет, муженек, позволь мне сначала познакомить господина Цауне с другими гостями. И позволь мне, как хозяйке, самой позаботиться о его угощении, —
Берта засмеялась мужу в лицо, и Цеплису показалось, что жена покраснела и необычайно взволнована. Представив Цауне гостям, госпожа Цеплис усадила его рядом, с собой на другом конце стола, так что Цеплису оставалось только издали смотреть на них. Она предлагала Цезарю кушанья, заставила выпить. Запоздавшему гостю Берта уделила все внимание, тогда как остальные чувствовали себя почти забытыми.
Цеплис попытался исправить нетактичность жены.
— Господа, пусть нас не смущает это голубиное воркованье на другом конце стола, давайте выпьем, — пригласил Цеплис, и все охотно поддержали его. Разговор понемногу опять приобрел утраченную было громкость, и Цауне уже не мешал остальным гостям. Цеплис сделался еще более шумным и пил с таким ожесточением, будто бы только сейчас впервые рас-, пробовал вкус коньяка. Однако Берту ему не удалось запугать. Она казалась очень веселой и не давала Цезарю ни минуты покоя, расспрашивая, доволен ли он работой и не слишком ли бывает занят. Цауне воспользовался случаем поблагодарить ее за протекцию при получении места, обещая быть вечно признательным. Это вышло у него так искренне и простодушно, что бросилось в глаза не только терзаемому ревностью и подозрениями Цеплису, но и другим гостям. Разговорчивый и очень пьяный Силис не вытерпел и допустил на этот счет вольность, сказав:
— Господин Цеплис, будьте осторожны. Пока мы тут восхищаемся красным золотом, золото вашего счастья находится под угрозой.
— Не бойтесь, господин Силис, бухгалтер в этом. отношении не. может угрожать директору, — весело отшутилась Берта.
— Вы ошибаетесь, уважаемая сударыня! В сердечных делах отвага юношей не знает предела, — не отставал Силис, насмешливо поглядев на Цауне. Тот сидел красный, было видно, как горят у него щеки. В присутствии шефа его имя связывают с госпожой Цеплис и отпускают язвительные замечания! Не подумает ли Цеплис, что в каждой шутке есть доля правды? Потому что такая мысль уже мелькнула у
самого Цауне... Может быть, под влиянием выпитою госпожа Цеплис показалась ему первой красавицей в мире. Барышню Меднис он даже не вспоминал: Берта была до того обаятельна, что Цауне не мог оторвать от нее взгляда. Но он знал, что не смеет показывать, своего восхищения, чтобы не стали насмехаться еше пуще и чтобы не разгневать Цеплиса. Сдерживаться. : однако, было неимоверно трудно; Цауне чувствовал себя изголодавшимся человеком, который стережет вкуснейшие лакомства и не смеет к ним прикоснуться. — Такие как раз и нравятся нам, женщинам. Особенно, если мужья чересчур заняты своими делами и даже не замечают нас, — бросила Берта Силису, однако слова ее предназначались Цеплису.
— Но господин Цеплис весь вечер с вас глаз не сводит, — усмехнулся Силис.
— Глаз не сводит, а меня не видит. Без сомнения, у него перед глазами маячат глиняные горы и кирпичные хребты. Рядом с такими важными вещами жена совершенно исчезает и забывается. А жене всегда приходится видеть мужа вместе со всеми его заботами. Я убеждена, что у каждого мужчины голова настолько забита делами, что для жены уже не остается места.
— Зато их сердца принадлежат только женам, — съязвил Крум.
— Ну, господа, о сердцах уж не будем говорить! Их сердца давно выгорели, все слова сказаны. И потому мы вынуждены искать спасения у таких мужчин, которые еще не потеряли способность краснеть, вроде, например, господина Цауне. — Берта обращалась к Силису и Круму, однако все время не упускала из вида мужа, радуясь его затаенному гневу.
— Тогда уж недалеко и до таких, которых можно взять на ручки и покачать, — Цеплис шутил, но его слова звучали весьма ядовито.
— Ну, что ты говоришь, муженек! Конечно, и такие нам тоже нравятся. Но разве ты доверил бы всю бухгалтерию своего предприятия таким мужчинам, которых берут на ручки и качают? Мне кажется, ты очень доволен господином Цауне.
— Конечно, конечно, — Цеплис еще сдерживался.
— Вот видишь! И я тоже очень довольна. Ведь наши вкусы всегда сходятся. — Берта все еще сердечно обращалась к мужу.
— Только оцениваем мы каждый по-своему, — Цеплис начинал терять терпение.
— Нет, мы оцениваем совершенно одинаково. Я ведь тоже руководствуюсь целесообразностью и интересами твоего предприятия. Но не будем сейчас говорить об этом, гости начинают скучать. — Берта стала осторожнее. На лице мужа она увидала такую злобу, которая каждую минуту готова была прорваться в самой острой форме. Игру не следовало продолжать, она могла плохо кончиться. Берта быстро встала и подошла к Цеплису спросить, не пора ли подавать горячий ужин. На это он совсем уже нетерпеливо буркнул:
— Давно пора, но из-за мальчишки ты забыла даже о своих обязанностях!
Берта покраснела и ничего не ответила, чувствуя, что зашла слишком далеко. Молча поспешила она на кухню помочь Эльзе быстрее сервировать ужин. Когда Берта вышла, в столовой наступила полнейшая тишина. Гости, опустив голову, крутили в руках бахрому скатерти, вилку или еще что-нибудь, лишь бы не смотреть на соседей. Лишь Цеплис уничтожающим, острым взором через стол сверлил покрасневшего Цауне, и юноше было до того неудобно, что он не знал, как себя и- вести.
На кухне звякала посуда и слышались торопливые шаги. Эльза поспешно вошла в комнату, собрала пустые тарелки и снова исчезла на кухне, чтобы вернуться оттуда с горой новых тарелок. Не только сервировка стола, но и самый ужин проходил торопливо и подавленно. Никто не знал истинной причины неловкого молчания, но все его ощущали. Если кто-нибудь пытался завязать разговор, слова звучали настолько неловко, что сам говоривший смущался и умолкал, будто пристыженный. Всех тяжелее переносил это молчание Цауне. Он горько жалел, что пришел сюда, последовав приглашению госпожи Цеплис.
Теперь он думал и о Мильде, вспомнив, что позвал ее в гости. Позвал, а сам убежал, даже не написав ей ни слова. Где она сейчас и что о нем думает? И Цауне решил тотчас же после ужина попросить разрешения удалиться, чтобы утром не проспать на работу. Это ему удалось, и никто не уговаривал его остаться выпить кофе.
Лишь очутившись на пустынной ночной улице, он начал сознавать, в каком неприятном положении оказался. Но ведь Цеплис же должен увидеть и понять, что его бухгалтер не виновен во всем случившемся!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Что. это она там говорит? А сколько раз Мильда искала его понапрасну и никогда не роптала. Один-единственный раз не застав ее дома, не подумает же Цезарь сразу о ней плохо. Мильда хотела все это высказать, но только покраснела и промолчала. Когда
портниха на минутку перестала стрекотать, Мильда тихонько вставила:
— А господин Цауне ничего не передавал?
— Что ему передавать! Человеку же неприятно таскаться такую даль зазря, — буркнула Заттис и лишь через некоторое время добавила невзначай: — Целое послание оставил. Он же неплохой человек.
Мильда выхватила у портнихи записку Цауне и быстро прочла. «Он приглашает меня к себе тотчас же, как вернусь, а старая сорока задерживает своими причитаниями!» Не говоря ни слова, Мильда выбежала на улицу и направилась к Цауне. Она бы поехала на трамвае, чтобы добраться поскорее, но в кармане не было ни сантима. Однако Мильду это не смущало. Она знала, что пешком доберется до Цезаря еще быстрее, чем на трамвае. Шаг ее стал легким, вся усталость исчезла оттого, что она спешила к другу, звавшему и ожидавшему ее.
И вот Мильда Меднис стояла теперь у дверей квартиры, где Цауне снимал комнату, и ждала, пока отворят. В одно и то же время ее охватывали радость и страх, смелость и стыд. Раньше чем попасть в комнату Цезаря, придется опять почувствовать на себе взгляд прислуги. А этот взгляд казался Мильде ужаснее всего на свете. Ужаснее причитаний портнихи Заттис и даже безработицы и нужды. Насколько радостно и легко ей было на улице, настолько мрачно и тягостно стоять тут за дверью, ожидая, пока откроют. Наконец послышались шаркающие шаги и заскрежетал ключ.
— Ой, барышня, ну до чего же вам не повезло! — громко воскликнула прислуга, даже не дав Мильде поздороваться. — А господин Цауне сломя голову полетел куда-то в гости. Он же теперь очень занят, только и знай встречается с важными персонами... Заходите, я вам покажу, какое письмо ему пришло! — И Мильда совершенно машинально последовала за прислугой в комнату Цауне. Прислуга протянула ей надушенное письмо госпожи Цеплие, и каждое слово в нем разило Мильду, как резкий удар кнута. Пока она
читала письмо, прислуга еще раз ощупала покупки Цезаря, все время беспрерывно тараторя:
— Вон сколько гостинцев накупил! Видать, вас ожидал, барышня. Хотел угостить, у него ведь сердце-то доброе. Да как прочел это письмо — и ходу. Видать, уж такая симпатичная* иначе не летел бы. А как же не симпатичная, раз самому хозяину понравилась. Значит, должна нравиться и подчиненному! Нынче уж такие дела, нельзя господам перечить. Вам, барышня, надо бы привязать его покрепче, а то эти мужчины уж до того увертливые!
Для Мильды этого было уже более чем достаточно. Наскоро попрощавшись, она пулей выскочила из комнаты, в беспамятстве сбежала по темной лестнице и пришла в себя только на улице, когда вечерняя свежесть пахнула ей в лицо. Да, да, госпожа Цеплис. .. Теперь Мильда припомнила ее: всегда хорошо одета, надушена. .. Но что же общего у нее с Цезарем? Ах да, ведь она супруга его директора. Почему Цезарь мне о ней никогда не рассказывал? Пригласил в гости, а. сам убежал к госпоже Цеплис. Хоть бы записку оставил, не пришлось бы выслушивать пересуды болтливой служанки. А куда теперь идти? Мильда в нерешительности остановилась на перекрестке. Домой? Там Заттиха.не даст покоя. Посидеть в каком-нибудь кафе не разрешает пустой карман. Побродить по улицам, пока он вернется? Нет, и этого Мильда не хотела. Это было бы унижением, не достойным ее. Совершенно машинально Мильда направилась к Даугаве. Улицы были еще полны народу, слышался громкий говор. Летний вечер дышал запахом зелени после недавнего освежающего дождя. Мильда прошла через Верманский парк, где люди толпились и толклись, как в ступе. Какие-то юнцы заговаривали с нею, преследовали несколько шагов, но, не дождавшись ответа на свои слова, свистели сквозь зубы, отпускали какую-нибудь похабщину и отставали. Мильда шла дальше в тени лип по бульвару Бривибас и чувствовала, что сердце ее понемногу успокаивается. Поднимаясь на Бастионную горку, она уже не плакала, только теплая влага застилала ей глаза. Цезарь ведь не виноват, что ему
навязывается супруга директора! При встрече все выяснится, он мне сам расскажет. Так подумала Мильда, и на душе у нее посветлело.
Пиршество в доме Цеплиса было в полном разгаре. В столовой вокруг стола сидели приглашенные сотрудники газет. Они ели, пили и прославляли коммерческий гений хозяина, открывшего латвийское красное золото. Да, именно красное золото, так как получить за нашу глину доллары и фунты стерлингов — это большое искусство. Продать за границу лен или лес сумеет каждый, но делать золото из глины способен лишь поистине творческий гений, каким без сомнения является господин Цеплис. Каждый оратор обещал превознести его в своей газете и всемерно отметить его заслуги. Лишь на таких людях зиждется возрождение и укрепление нашей промышленности... мощь национальной культуры и национального государства... Цеплис слушал, улыбался и угощал гостей французским коньяком, который попал в Латвию, минуя садок таможни. С каждой рюмкой гости делались все более шумными, а Цеплис все более самоуверенным и гордым.
— Если вы не опишете меня в этих ваших газетах и не превознесете наше акционерное общество, так не стоило нам тут выпивать и закусывать. — И Цеплис лихо стукнул по столу кулаком. Зазвенела посуда, и все развеселились еще больше.
— Жаль, нет редакционного фотографа, этот момент следовало бы зафиксировать. Господин Цеплис выглядел, как настоящий глиняный Наполеон. По удару его кулака я чувствую, что кирпичи будут твердые и тяжелые, — усмехнулся Ян Силис.
— Они разлетятся во все стороны, подобно снарядам, и завоюют не только Европу, но и Америку, Австралию, Африку и даже Китай, — поддержал Силиса журналист Карл Крум, человек огромного роста и толщины.
— Шутки в сторону, господа, но я думаю, что от имени всех собратьев по перу могу обещать господину Цеплису широчайшее содействие нашей прессы. Его
предприятие этого заслуживает. Наша обязанность сделать труды и старания господина Цеплиса известными народу, — попытался лишний раз польстить хозяину так называемый король репортеров и специалист по всем вопросам Давис Дунис.
— Правильно, Давис! Разве нам жалко строчек! Мы все согласны с тобой и обещаем прославить красное золото, — отозвался Силис.
— Вы-то обещаете, а что скажут ваши господа редакторы, позволят ли вам писать? — усомнился Цеплис.
— Господа редакторы! — расхохотались все в один голос.
— Да разве ж эти рыцари зеленого стола определяют направление газет? Это делаем мы! Ни один редактор не сумеет выпустить газету, если мы не положим перед ним готовый материал! Эти господа целиком в нашей власти! — хвастливо заявил Силис, и все остальные громко поддержали его. — Глуп тот, кто ищет толку у редакторов. Обтяпать дельце можно только с помощью репортеров, потому что мы ведем господ редакторов за руку. За это я могу вам поручиться от имени всех нас, господин Цеплис! — воодушевленный одобрением, важничал Силис.
— Чего ты так бахвалишься, дружище? Завтра шеф заставит тебя поджать хвост, — зло высмеял его Крум. Его ирония вернула газетчиков с заоблачных высот к суровой действительности.
— Молчи, жирный скептик, давай лучше выпьем! — Пристыженный Силис пытался сгладить неловкое замешательство; собратья по перу поняли его намерение и опять громко поддержали коллегу, дабы хозяин не задумывался о том, о чем за пиршественным столом думать не полагается. Здесь ведь нужны только льстивые слова да громкие обещания, исполнение которых вряд ли возможно. Да никто и не собирался их исполнять! Эти обещания — только любезность в оплату за роскошное угощение, а также известный стимул для самих себя — чтобы побольше съесть и выпить и чтобы все это показалось вкуснее.
Но Цеплис все-таки задумался. Он усомнился в том, были ли присланы ему из редакций именно те, настоящие люди. В смысле еды и питья — возможно... Ну, а в смысле влиятельности? Тем не менее, с гостями надлежало быть вежливым, и Цеплис следовал этому правилу. Коммерсанту нельзя высказывать свои симпатии или антипатии, особенно если рассчитываешь на государственные кредиты. Иной раз шальной комар может загубить слона, и гораздо благоразумнее обращаться бережно даже с такими козявками, ибо дюжина самых сильных друзей не сможет возместить вред, нанесенный одним ничтожным врагом. Пусть уж парни спьяна, немного поломаются и похвастают, утром самим будет стыдно вспомнить — и со стыда они постараются получше прославить новое предприятие..
Как раз в этот момент госпожа Цеплис ввела в столовую бухгалтера акционерного общества «Цеплис» Цезаря Цауне. Больше всего появление молодого человека поразило Цеплиса. Он уставился на вошедшего осоловелым взглядом, как бы говорившим: «Этот шаг, молодой человек, ты запомнишь надолго. Если я тебе до сих пор не сказал ни слова, то не думай, что твоя наглость может переходить все границы». Но госпожа Цеплис, как бы разгадав его мысли, спокойно пояснила:'
— Ты говорил, муженек, что позабыл пригласить господина Цауне. Я исправила твою оплошность и послала ему записку, желая доставить тебе удовольствие. Кроме того, вы тут все толкуете про обжигательные печи да месите глину, а мне скучно. Теперь у меня будет кавалер. Я надеюсь, что вы-то уж не заберетесь в обжигательную печь, а останетесь возле меня? — И Берта обернулась к Цауне, который стоял смущенный и красный, не зная, что делать.
— Ты же всегда любишь устраивать мне приятные сюрпризы. Присаживайтесь, господин Цауне, и закусывайте, — сказал Цеплис подчеркнуто любезно.
— Нет, муженек, позволь мне сначала познакомить господина Цауне с другими гостями. И позволь мне, как хозяйке, самой позаботиться о его угощении, —
Берта засмеялась мужу в лицо, и Цеплису показалось, что жена покраснела и необычайно взволнована. Представив Цауне гостям, госпожа Цеплис усадила его рядом, с собой на другом конце стола, так что Цеплису оставалось только издали смотреть на них. Она предлагала Цезарю кушанья, заставила выпить. Запоздавшему гостю Берта уделила все внимание, тогда как остальные чувствовали себя почти забытыми.
Цеплис попытался исправить нетактичность жены.
— Господа, пусть нас не смущает это голубиное воркованье на другом конце стола, давайте выпьем, — пригласил Цеплис, и все охотно поддержали его. Разговор понемногу опять приобрел утраченную было громкость, и Цауне уже не мешал остальным гостям. Цеплис сделался еще более шумным и пил с таким ожесточением, будто бы только сейчас впервые рас-, пробовал вкус коньяка. Однако Берту ему не удалось запугать. Она казалась очень веселой и не давала Цезарю ни минуты покоя, расспрашивая, доволен ли он работой и не слишком ли бывает занят. Цауне воспользовался случаем поблагодарить ее за протекцию при получении места, обещая быть вечно признательным. Это вышло у него так искренне и простодушно, что бросилось в глаза не только терзаемому ревностью и подозрениями Цеплису, но и другим гостям. Разговорчивый и очень пьяный Силис не вытерпел и допустил на этот счет вольность, сказав:
— Господин Цеплис, будьте осторожны. Пока мы тут восхищаемся красным золотом, золото вашего счастья находится под угрозой.
— Не бойтесь, господин Силис, бухгалтер в этом. отношении не. может угрожать директору, — весело отшутилась Берта.
— Вы ошибаетесь, уважаемая сударыня! В сердечных делах отвага юношей не знает предела, — не отставал Силис, насмешливо поглядев на Цауне. Тот сидел красный, было видно, как горят у него щеки. В присутствии шефа его имя связывают с госпожой Цеплис и отпускают язвительные замечания! Не подумает ли Цеплис, что в каждой шутке есть доля правды? Потому что такая мысль уже мелькнула у
самого Цауне... Может быть, под влиянием выпитою госпожа Цеплис показалась ему первой красавицей в мире. Барышню Меднис он даже не вспоминал: Берта была до того обаятельна, что Цауне не мог оторвать от нее взгляда. Но он знал, что не смеет показывать, своего восхищения, чтобы не стали насмехаться еше пуще и чтобы не разгневать Цеплиса. Сдерживаться. : однако, было неимоверно трудно; Цауне чувствовал себя изголодавшимся человеком, который стережет вкуснейшие лакомства и не смеет к ним прикоснуться. — Такие как раз и нравятся нам, женщинам. Особенно, если мужья чересчур заняты своими делами и даже не замечают нас, — бросила Берта Силису, однако слова ее предназначались Цеплису.
— Но господин Цеплис весь вечер с вас глаз не сводит, — усмехнулся Силис.
— Глаз не сводит, а меня не видит. Без сомнения, у него перед глазами маячат глиняные горы и кирпичные хребты. Рядом с такими важными вещами жена совершенно исчезает и забывается. А жене всегда приходится видеть мужа вместе со всеми его заботами. Я убеждена, что у каждого мужчины голова настолько забита делами, что для жены уже не остается места.
— Зато их сердца принадлежат только женам, — съязвил Крум.
— Ну, господа, о сердцах уж не будем говорить! Их сердца давно выгорели, все слова сказаны. И потому мы вынуждены искать спасения у таких мужчин, которые еще не потеряли способность краснеть, вроде, например, господина Цауне. — Берта обращалась к Силису и Круму, однако все время не упускала из вида мужа, радуясь его затаенному гневу.
— Тогда уж недалеко и до таких, которых можно взять на ручки и покачать, — Цеплис шутил, но его слова звучали весьма ядовито.
— Ну, что ты говоришь, муженек! Конечно, и такие нам тоже нравятся. Но разве ты доверил бы всю бухгалтерию своего предприятия таким мужчинам, которых берут на ручки и качают? Мне кажется, ты очень доволен господином Цауне.
— Конечно, конечно, — Цеплис еще сдерживался.
— Вот видишь! И я тоже очень довольна. Ведь наши вкусы всегда сходятся. — Берта все еще сердечно обращалась к мужу.
— Только оцениваем мы каждый по-своему, — Цеплис начинал терять терпение.
— Нет, мы оцениваем совершенно одинаково. Я ведь тоже руководствуюсь целесообразностью и интересами твоего предприятия. Но не будем сейчас говорить об этом, гости начинают скучать. — Берта стала осторожнее. На лице мужа она увидала такую злобу, которая каждую минуту готова была прорваться в самой острой форме. Игру не следовало продолжать, она могла плохо кончиться. Берта быстро встала и подошла к Цеплису спросить, не пора ли подавать горячий ужин. На это он совсем уже нетерпеливо буркнул:
— Давно пора, но из-за мальчишки ты забыла даже о своих обязанностях!
Берта покраснела и ничего не ответила, чувствуя, что зашла слишком далеко. Молча поспешила она на кухню помочь Эльзе быстрее сервировать ужин. Когда Берта вышла, в столовой наступила полнейшая тишина. Гости, опустив голову, крутили в руках бахрому скатерти, вилку или еще что-нибудь, лишь бы не смотреть на соседей. Лишь Цеплис уничтожающим, острым взором через стол сверлил покрасневшего Цауне, и юноше было до того неудобно, что он не знал, как себя и- вести.
На кухне звякала посуда и слышались торопливые шаги. Эльза поспешно вошла в комнату, собрала пустые тарелки и снова исчезла на кухне, чтобы вернуться оттуда с горой новых тарелок. Не только сервировка стола, но и самый ужин проходил торопливо и подавленно. Никто не знал истинной причины неловкого молчания, но все его ощущали. Если кто-нибудь пытался завязать разговор, слова звучали настолько неловко, что сам говоривший смущался и умолкал, будто пристыженный. Всех тяжелее переносил это молчание Цауне. Он горько жалел, что пришел сюда, последовав приглашению госпожи Цеплис.
Теперь он думал и о Мильде, вспомнив, что позвал ее в гости. Позвал, а сам убежал, даже не написав ей ни слова. Где она сейчас и что о нем думает? И Цауне решил тотчас же после ужина попросить разрешения удалиться, чтобы утром не проспать на работу. Это ему удалось, и никто не уговаривал его остаться выпить кофе.
Лишь очутившись на пустынной ночной улице, он начал сознавать, в каком неприятном положении оказался. Но ведь Цеплис же должен увидеть и понять, что его бухгалтер не виновен во всем случившемся!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45