Такой жестокости.. Я ведь совсем одна.— Бедрягина резко отвернулась.
— Вот видите. Так не мучайте себя. Посмотрите на свою семью со стороны. Зачем же вам терять дочь?
— Я ее уже потеряла. С ним пошла - на меня жало-ваться. На меня, свою мать.
— Она тоже скоро станет матерыо.
- И это от меня скрыли! - с горечью воскликнула Бедрягина. Некоторое время она молчала, прикрыв лицо рукой
Вероятно стеснялась сказать, раз у вас в семье не все гладко,— Ярошенко потянулась за своей сумкой
— Нет-нет, подождите еще минутку. Это — неожиданно. И то, что вы сами пришли. Столько у вас дел и все же считали нужным прийти... Но что поделаешь — не могу, не умею я...
— Милая Зинаида Афанасьевна, не пойму, почему вы так мрачно настроены. Радоваться надо. Будет малыш, счастливая вы женщина! Счастливая...— тихо повторила Елена Ивановна.
С минуту Бедрягина сидела не шевелясь, потом едва уловимая улыбка тронула ее губы, очень живо заискрились глаза.
— Малыш... Уж ему-то я буду очень нужна. Тут вы правы. А вообще-то, возьму и тоже выйду замуж! — Бедрягина неожиданно весело рассмеялась, очевидно, представив ей одной известную ситуацию.
Елена Ивановна решила, что сейчас самый удобный момент, чтобы попрощаться, и, протянув руку, улыбнулась:
— От души желаю вам счастья! Оно ведь совсем ва-ми рядом!
Возвращаясь домой, Елена Ивановна улыбнулась тем сомнениям, которые были у нее перед посещением Бедрягиной. Удобно ли? Не лучше ли вызвать эту женщину к себе и официально?.. Не лучше! Важен результат. А то, что председатель исполкома сама поехала из-за такого «пустяка»... Нет, не пустяк, когда дело касается судьбы человека. Если вот так с Бедрягиной, по-хорошему, и она иначе себя поведет. И почему, собственно, Елена Ярошенко задумывалась — стоит ли ей идти? Кто она такая? Сегодня председатель, а завтра опять может пойти учить ребят. На роду ей, что ли, написано начальством быть?!
Но, вообще-то, хорошо бы вернуться к прежней своей работе. Там не появлялось тягостного чувства: чего-то ты еще не сделала, что-то упустила. Был опыт, а здесь его маловато.
Елена Ивановна вошла в комнату, положила на стол газеты. Негромко звучала музыка. Радиоточку она никогда не выключала.
Да, с Бедрягиной все правильно. Сказал же председатель горисполкома насчет масштабов улучшения благосостояния, за которым подчас теряется сам человек. И вдруг отчетливо прозвучал голос диктора: передавали правительственное сообщение. Ярошенко шагнула к динамику, дрогнувшей рукой прибавила громкость. Навер-
ное, никогда у тех, кто пережил войну, не заглохнет, не уйдет это чувство смертельной тревоги, когда неожиданно звучат по радио слова, вызывающие ассоциации об осажденном Ленинграде.
«Иртыш» вместе с другими судами пошел во Вьетнам. Повез трактора, медикаменты, тетради, детские вещи — подарки, которые собрали ребятишки. «Иртыш», наверное, уже там. Бомбят его и другие наши суда, где отцы, сыновья, мужья. Женщины в эту минуту тоже полны тревоги и страха за своих близких. Война, где бы ни была, какой бы ни была,— она всегда у твоих дверей. Все равно рядом, как пожар, который в любую минуту охватит и твой дом.
Вьетнам блокирован. Бомбят города, порт. И там Николай, Виктор... Беззащитные корабли, и «летающие крепости». Опять кровь, опять черные сообщения, вдовы и сироты.
Она и прежде волновалась, когда слышала штормовые сообщения, когда надвигались ураганы, почему-то с жен- скими именами — Глория,Стелла. Грозили «Иртышу».! Но что все они но сравнению с убийством! Война-—всегда убийство.
Не вытирала слез, не знала, что плачет. И прошлое — санки, в которых везла на кладбище мать, холмик, под которым лежал Вася, взрыв в порту, где никогда не была и где был теперь Николай.
Только бы с-ним ничего не случилось и с Витей...
Если пожар, если разбомбят «Иртыш» — Николай до последнего будет удерживать корабль. Все горькие минуты, все пережитое не убило любви. Не стали чужими, хоть и убедила себя в этом. И виделся не тот Николай, каким был, когда начался разрыв, а прежний, истинный, которого любила. И почувствовала острое сожаление, что не сказала ему хоть несколько теплых слов перед рейсом. Не захотела сказать, а он ждал, надеялся. Даже за астры не поблагодарила. Только что упрекала Бедряги-ну в эгоизме, жестокости, а сама тоже йезаметно ожесточилась.
Разве не бывает у каждого человека ошибок? Она ведь орошо видела, что не смог и не захотел Николай жить ой жизнью, к которой будто стремился. Если бы не случилось того, что случилось с Васей... Но н не смог бы этого предотвратить, как не смогла бы что-либо изменить она, находясь так далеко от сына. Быва-
ют же страшные стечения обстоятельств. А если еще погибнет Николай? Нет, нет, только бы остался жив, только бы вернулся.
И ничего утешительного Ярошенко не узнала. «Иртыш» стоит в Хайфоне. «Воздушные крепости» бомбят порт.
ГЛАВА 44
В этот день Татьяна пообещала Любаше пойти по магазинам помочь выбрать пальто. Но об этом обещании и о том, что Любаша будет дожидаться ее в вестибюле клиники, совсем забыла. Забыла потому, что в этот день предстояло отправлять Сашу в Дом ребенка.
Настроение у всех было подавленное. К мальчику привязались, а нянюшка — Мария Степановна — ходила, сама не своя, с красными глазами, будто навсегда отрывала от себя, отдавала на сторону родного сына.
Мальчик, конечно, чувствовал неладное, сидел на кровати, вцепившись ручонками в спинку, и уходить никуда не хотел, и пальтишко не надевал, хотя оно, принесенное одним из врачей, ему понравилось, особенно мягкий кроличий воротник, который и сейчас поглаживал. Но надевать— нет!
— Смышленый ты мальчишка. Удивительно смышленый,— сморкаясь, говорила Мария Степановна.
Растревоженные ребята испуганно наблюдали за ня-ней — что-то сегодня не так. Это их беспокоило.
— Одевайся, мой лобастый, одевайся, пойдешь с тетей Машей.
Малыш упрямо мотал головой, и едва нянюшке удавалось засунуть в рукав левую руку и приняться за правую, как он, вывернувшись, освобождался от пальто.
Руслан, догадавшись, что Саша уходить не хочет, заревел И потребовал, чтобы его друга оставили в покое. Тогда няня взяла малыша в охапку и вынесла из палаты.
Время шло, и Татьяна, выглянув из кабинета й увидев, что Марии Степановне никак с ребенком не справиться, подошла к ним и взяла мальчика на руки.
— Мама-мама-мама! — радостно заверещал малыш и боднул Татьяну головенкой в плечо.
— Гулять пойдем, Жучку увидишь, черную Жучку. Пойдем!
Саша потянул на себя пальто. Жучка была ему знакома. Гулять он согласен.
Однако, когда Татьяна хотела отдать его Марии Степановне, поднял крик.
— Вместе поедем,— успокоила его Татьяна и, одевшись, снова взяла на руки.
Сопровождаемая Марией Степановной, спустилась по лестнице.
В вестибюле ждала Любаша.
— Ради бога, прости, совсем о тебе позабыла,— сказала Татьяна.— Видишь, с ними придется ехать.
— Отдаете? — с укором спросила Любаша и поправи-, ла сползшую Саше на глаза шапочку.— Ах ты, симпатяга! Татьяна Константиновна, а ведь он будет ученым. Увидите! Вы заметили, какой у него лобик?!
— Идем,—вздохнув, сказала Татьяна Марии Степановне и обратилась к Любаше:— Может с нами поедешь?
Освобожусь, и займемся тобой. Любаша кивнула.
Саша что-то лопотал, разглядывал санитарную машину и, когда Татьяна села с ним в кабину, доверчиво прижился к ее груди. На душе было тяжело. Казалось, будто Татьяна совершает страшную подлость. Только ей верил этот несчастный ребенок. Верил больше, чем тете
Маше, которая изо дня в день с ним возилась. А через час это маленькое существо и к ней потеряет веру: отвезла, бросила. Но иного выхода нет. И так оттягивала, откладывала со дня на день, сколько могла. А мальчик все больше привыкает к клинике, потом еще труднее будет и ему, и Марье Степановне, и ей.
Не она дала Саше жизнь, но она вернула к жизни. Сколько ночей просидела над ним, пока этот лобик стал сухим и теплым. Потом катастрофически падала температура — на нем крупные капли пота, слипшиеся волосики и синева у висков. Все, все было. Страшные мгновения, когда ничего уже не помогало и не могло помочь. Согревала на груди маленькое остывшее тельце и массировала, массировала! Вырвала у смерти. Да, об этих мгновеньях знала только она, только она и никто больше. Вернула ему жизнь, выпестовала этот слабенький росток. В какие руки он теперь попадет? Ему нужны бережные, очень бережные и любящие. Иначе может снова попасть в клинику.
Что поделаешь. Надо отдавать, такая профессия. Приходят малыши, нуждающиеся в ней, на какое-то время она становится им ближе и нужнее матери, потом уходят
в свои семьи. И радуешься их уходу, потому что тайное, только врачу доступно самое светлое, великое удовлетворение — видеть счастливые и такие прекасные глаза матери.
Выздоровление Саши не радовало мать. Не знала, жив ли, здоров ли сын. Не знала, когда был на волоске от смерти. Вырастет мальчонка, и никто ему не расскажет, как мужественно он отстаивал свою жизнь, как произнес первое слово, когда сделал первые шаги. Не будет знать тех первых дней жизни, воспоминания о которых, матери бережно хранят в своем сердце. .
Саша завозился у нее на коленях и полез в рукав ее пальто озябшей ручонкой. Тут же вытащил ее, показывая пальцем на выбежавшую из подворотни кошку.
Может, еще раз поговорить с Минаковой? Нет, не возьмет. И в клинику уже не вернешься. Вернуться, чтоб завтра все, все повторить сначала?
Машина въехала во двор. В глубине его стоял старинный двухэтажный домик с огромным каштаном у входа. По двору бегали ребятишки. Они сразу же окружили машину, с интересом наблюдая, кто из нее выходит. Но увидев, что привезли еще одного воспитанника, стали расходиться.
Только девочка с черной челкой, положив руку на фару машины, не отходила, будто кого-то ждала. Подумалось: девочка похожа на нее — шестилетнюю Таню, снятую сельским фотографом еще там, у бабушки. Такое же длинное, «па вырост» пальто, такой же острый носик и худая шея. Может быть, эта девочка все еще ждала — приедут, заберут...
Любаша и Мария Степановна вышли из машины, и все вместе направились к дому. У дверей нянюшка остановилась.Хоть на части ее режьте, хоть увольняйте, дальше
не пойдет. Саша, совсем успокоенный, крутился у Татьяны на руках и смеялся, пытаясь поймать снежинки. Он был доволен. А у Татьяны впервые в жизни болело сердце. Болело, как болит ушибленная рука или нога. Она медленно шла к высокой дубовой двери. Девочка с черной челкой теперь стояла сбоку у каштана и испуганным, как пока-залось Татьяне, словно бы молящим взором смотрела на них. Конечно, девочка понимала, что сейчас произойдет, и, быть может, опять переживала уже пережитые горь-
Минуты сочувствовала другому маленькому челове-веку, которого тетя оставит за высокой тяжелой дверью. Она парализованная этим, все понимающим взрос-лым взглядом ребенка, Татьяна остановилась. Любаша тоже остановилась, постояла и, опустив голову, пошла к машине.
Татьяна рывком открыла дверь. Принимать ребенка вышла заведующая, невысокого роста молодая женщина в больших роговых очках, с тонкими, чуть подведенными губами.
Обо всем договорено заранее. Оставалось лишь передать документы, которые достала из сумки.
Заведующая прочла их, покачала головой. Нет, эти документы она не примет. Ребенка пусть привезут завтра с уже переоформленным медицинским заключением.
Татьяна безразлично пожала плечом. Заключение она может и сейчас написать заново.
— Хорошо, пойду вам навстречу,— с нажимом проговорила заведующая.
Татьяна безразлично кивнула и застегнула сумку.
— Он вам мешает, спустите ребенка на пол,— безапелляционно произнесла заведующая.
Саша вцепился ручонками в Татьяну, захныкал.
— Ирина Александровна! — позвала заведующая.— Ирина Александровна! — опять обратилась к вошедшей нянюшке.— Возьмите ребенка.
Ирина Александровна, квадратная, атлетического сложения женщина, ловким, быстрым движением молча оторвала ребенка от Татьяны.
Тот зашелся в крике.
— Уходите, да побыстрее. Слышите, доктор! — распоряжалась заведующая.
Татьяна, не глядя на Сашу, пошла к дверям. Она не могла больше слышать этого надрывавшего душу крика. Надо бежать, бежать, оставив ребенка здесь.
И уже не крик, а отчаяние, мольба в зазвеневшем и оборвавшемся:
— Мама, мама!
И остановилась. Бросилась к нему. Схватила, прижала к себе:
— Не отдам. Сынок, успокойся. Пойдем домой! Мальчонка глубоко всхлипнул, обхватил ее шею, прижался щекой к ее щеке и, обессиленный, затих.
— Вот это уже совсем зря,— недовольно проговорила заведующая.— Сентиментальность педагогу категорически противопоказана.
- Я не педагог... И возьму его с собой,— взволнован-но проговорила Татьяна, протянув руку к документам. - Это останется у меня. Вернуть их я не могу,— ле-дяным тоном изрекла заведующая.
Вы ведь только что не хотели их брать,— удивленно произнесла Татьяна.
Но раз привезли ребенка, теперь я не имею права его отдавать.— Заведующая села за стол и обернулась к стоящей у стены нянюшке.
— Считайте, что мы его не привозили,— решительным движением Татьяна взяла документы, щелкнула сумкой.— Бумаги мне теперь нужны, чтобы усыновить Сашу.
— Поразительно,— пробормотала заведующая, удивленно глядя на Татьяну и всем своим видом показывая, что не одобряет ее поведения — несерьезного, несолидного.
— Вы могли бы взять ребенка постарше,— после продолжительного молчания посоветовала.
Татьяна в это время застегивала на малыше пальто, надевала шапку.
— Какого ребенка? Зачем? — Татьяна была занята своими мыслями и не сразу сообразила, что именно име-ет в виду заведующая.
- Ведь мальчик не совсем здоров. А если рецидив?..
— Он здоров! Слышите, совершенно здоров! — резко проговорила Татьяна, не заметив, что ее тон — тон матери, а не лечащего врача.
Вдруг стало так спокойно, так легко на душе, почувствовала себя такой счастливой. Это был ее ребенок, потому что только она была ему нужна. Нужна больше, чем та, которая называлась матерью.
Такое, родилось в эту минуту чувство, словно давно хотела взять домой свое дитя, а ей в этом мешали, и она нервничала, волновалась, не знала, как быть. Вот такое странное чувство, хотя все было не так. Быть может, подсознательно, давно созревало это решение, поэтому и перевод в Киев отвергла.
Увидев сияющую Татьяну с ребенком на руках, Люба-ша радостно взвизгнула.
— Знала, знала! Еще раньше знала, что не отдадите Сашку,— с жаром твердила.— Я стирать буду и купать его буду. Иди ко мне, Сашок!
Но Саша хотел одного: чтобы его не трогали. К ним спешила Мария Степановна:
— Как гора с плеч, боже мой, как гора,— смеясь, утирала концом платка глаза.— Он мальчик хороший, аккуратненький...
— Какой ни есть, а мой. Мой сын! —Было так странно и хорошо повторять: мой сын.
А девочка с черной челкой снова стояла возле машины и испытующе смотрела на Татьяну. Та подошла, потрепала ее по щеке и сказала, словно оправдываясь:
— Я его домой забираю. Девочка тихо спросила:
— Навсегда?
— И тебя навсегда заберут домой. Обязательно.
Но глаза девочки оставались по-взрослому серьезными. Она не поверила, потому что знала больше, чем нужно знать ребенку в шесть лет.
И Татьяне от этого взгляда стало неловко за свою ра- ; дость, за обретенный покой.
И раздумывать было нечего. Она останется в клинике с детьми. Все эти статьи, работы — это потом, потом. По возможности.
— А Сашеньку принесите завтра в клинику. Кому он помешает? А потом уже в ясли определим,— просила Мария Степановна. Пока ехали домой — обдумала.
— Не надо в больницу! — запротестовала Любаша.— Я завтра в школу не пойду, буду казенить, а послезавтра воскресенье.
— Устроимся. И «казенить» тебе, Любаша, ни к чему,— ответила Татьяна. Попрощавшись с Марией Степановной, стала осторожно, чтоб не разбудить малыша, подниматься по лестнице. Наплакавшись, он и во сне всхлипывал. Так, спящего, Татьяна и внесла в комнату.
— Не уходи, Любаша. Помоги мне, пожалуйста, снять со стены ковер, на пол постелим,—шепотом сказала Татьяна, укладывая на свою постель Сашу.
— Правильно, а то еще простудится.— И Любаша, склонившись над малышом, стала осторожно стаскивать с него пальто.
ГЛАВА 45
«Иртыш» ошвартовался у причала Хайфона с уже открытыми, приготовленными к выгрузке трюмами, наполненными станками, медикаментами, минеральными
удобрениями.
— Посмотрите, сколько тут наших судов! — проговорил Пал Палыч, обращаясь к капитану.
— И сколько встречающих! — Николай Степанович помахал рукой, отвечая на приветствие собравшихся на причале ребятишек и взрослых.
Казалось, здесь нет, никакой войны — так радостны и веселы были лица людей на причале:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42