— Опять программу составим,— предложила Елена Ивановна.— У нас ведь все отрывочно записано.
— Правильно,— сказал Осадчий.— С подчиненными Колосова поговорим. Те, что пошли в годичный отпуск, сейчас на берегу. Это пригодится в беседе с начальством.
Оказалось, в отпуске боцман китобазы, непосредственный подчиненный Колосова, капитан-дублер, несколько матросов, кок и судовой врач. И с каждым из этих людей Ярошенко встретилась. Но матроса Хохлова она никак не могла застать дома, поэтому решила пойти к нему в субботу утром.
Студеный февральский ветер швырялся снежной крупой.. Скрипели обледенелые деревья, редкие тучи мчались по бледному небу, не закрывая солнца. От холодного яркого света день казался еще более холодным.
И вдруг вспомнился ей такой же ветреный морозный день, который не могли изгладить из памяти никакие годы. Она провожала на фронт Тараса. Провожала, чтобы больше никогда не увидеть.
Вспомнилось, как стояли на улице, при свете холодного солнца, еще смущенные первой близостью и нераздельно соединенные ею. Тарас затянул у нее на спине концы платка, по-мужски сурово сказал: «Себя береги!» — и, справившись с нахлынувшей прежней застенчивостью, тем же суровым тоном заключил: «И его...»
Уже двинулся грузовик, а Тарас все кричал, что будет писать. И домой, и на главную почту, и на завод. Так верней!
Она дивилась той резкой перемене, которая произошла с Тарасом — тем растерянным мальчиком, которого она в госпитале взяла под свою опеку. В то утро он снова был иным: серьезным и немножко важным мужчиной, который был уверен, что он уже будущий отец. Ему нужно кончить войну, победить, вернуться и растить сына.
Ничего не рассказывала она об этом Николаю. Хорошо, что не рассказывала. Какой была его любовь, чего стоила, если не смог понять ту, которую, кажется, любил.
Да, наверное, это конец. Она позвонила. Дверь открыл пожилой, худощавый человек, в котором она узнала школьного учителя Васи — Владимира Федоровича.
— Входите, входите, Елена Ивановна. Вот уж кого не ожидал увидеть! — приветливо проговорил.
— Как-то не пришло в голову, что матрое Валерий Хохлов — ваш сын,— сказала Елена Ивановна и объяснила, зачем ей понадобился Валерий.
— Он скоро придет. Что ж мы тут стоим?! Давайте я помогу вам раздеться. Вы не поверите, как я радуюсь, встречая ребят, родителей их из нашей школы. Уже год на пенсии. Все как-то не по себе.
Владимир Федорович раскрыл дверь в комнату, вся мебель почти сплошь состояла из шкафов и полок, уставленных морскими диковинками. Были тут морские звезды, зубы кашалота, огромные раковины, сабли китового уса, каравеллы черного дерева, маски...
— Музей. Морской музей! — удивилась Елена Ивановна, усаживаясь в предложенное ей кресло.
— Так ведь еще в школе Валерка в море рвался. Сколько ни убеждали, сколько ни уговаривали пойти на филологический — он ведь литературу, пожалуй, не хуже меня знает,— никакого впечатления! Не хочу! Не пойду! Не буду! И дело с концом. А способный к языкам был мальчишка. Вот — плавает. О береге и слышать не хочет. Хорошо, хоть в мореходном учится. И я бы сказал, даже с удовольствием учится... Ну, а Вася? Как его успехи? Он ведь у вас на геологическом? — Владимир Федорович поставил на стол вазу с фруктами, налил в бокал густого сока гранатов.
— И моего потянуло в дальние странствия. Попросил в институте академотпуск.— Она взяла апельсин, тут же забыла о нем.
— Да, мальчишки, мальчишки. Не удержишь их дома. Дайте, я за вами поухаживаю.— Владимир Федорович стал сосредоточенно счищать кожуру с апельсина.— И Вася ушел в романтику. Впрочем, я так и думал.
— Почему вы так думали? — Ей, конечно, очень хотелось, чтобы старый учитель побольше говорил о сыне. Столько лет знал его.
— Почему так думал? — Владимир Федорович помолчал. Справившись с апельсином и положив его перед Еленой Ивановной на блюдце, он улыбнулся.— Было в нем что-то. Какая-то внутренняя глубина, чуткость. Острое восприятие жизни. Все у мальчишки было свое — отношение к товарищам, к учителям. Но это свое второе «я» он не обнаруживал. Как все ребята, старался казаться этаким беззаботным малым...
Елена Ивановна ловила каждое слово. Быть может, Владимир Федорович, сочувствуя и понимая ее, нарочно говорит о Васе только хорошее. Ну и пусть, пусть только хорошее. Не всегда же слушать обвинения Николая.
— А еще помню такое,— мечтательно произнес Владимир Федорович.— Носился Вася как-то с мальчишками на велосипеде. И собачонка с лаем мчалась за ним. Вдруг навстречу — грузовик. Дворняжка шарахнулась от машины Васе под колесо. У него справа грузовик, слева —обрыв. А собачонка маленькая —не убьешь, так покалечишь. Как он тогда в этом обрыве голову не свернул.
— Да-да, помню,— подхватила Елена Ивановна.— Чинил потом велосипед. Но мне он так ничего и не сказал. Весь был в ссадинах и ушибах.
— Мне тоже не говорил. Валерка потом под секретом объяснил. Уже значительно позже. Так это к случаю пришлось. И вот при всей его доброте был он, совсем ведь еще мальчишка, нетерпим к слабостям. Вернее, к тому, что мы привыкли называть слабостями. Не прощал он их ни учителям, ни товарищам, ни самому себе.
Г Л АВА 17
Любезнов лежал все еще в лазарете, хотя опасность давно миновала, с удовольствием принимал уход и заботы «милой докторины».
Утром Маринка приносила ему фруктовый сок. Дзю-ба готовил диетические и всяческие вкусные блюда, вроде кровяного бифштекса или особым образом приготовленной печенки. Лазарева, приступая к перевязкам, ласково уговаривала его потерпеть.
Авторитет ее среди экипажа неизмеримо вырос, а этому в немалой степени способствовали многозначительные рассуждения Дзюбы о том, как быстро и умело бы-
ла произведена операция. Об объяснении между ним и Татьяной, предшествовавшем операции, никто, конечно, не знал, и, казалось, позабыл о нем и сам Дзюба.
Но разговор тот хорошо, помнила Татьяна. Помнила каждое слово. Она постаралась бы поменьше встречаться со стариком, тем более, что рука его зажила, однако нужно было по три раза в день идти на камбуз снимать пробу с пищи, и Татьяна с нетерпением ждала возвращения домой. Нет, нет, и речи не могло быть еще об одном рейсе. Официально она капитану об этом не докладывала, дожидалась удобного случая. Просто прийти и сказать: просите мне замену!..— совсем не входило в ее планы.
Наконец такой случай представился. Татьяна догадывалась, что капитан пригласил ее имеете осматривать Геную, рассчитывая обо всем поговорить. Ведь это последний порт захода перед возвращением домой.
Она так ждала свидания с этим романтическим прошлым, с «Генуей великолепной» — так звали город в средние века. Теперь осмотрит и картинные галереи, и мраморные дворцы с висячими садами, и церкви, воздвигнутые учениками Микеланджело.
Еще с борта судна любовалась виноградниками, оливковыми и апельсиновыми рощами, разрезанными серой лентой шоссе, то взбиравшегося в гору сквозь тоннели, по виадукам, то падавшего вниз к синей воде.
Ближе к городу шоссе подчеркивала яркая оранжевая полоса—дорожка, вероятно, из битого кирпича, для пешеходов.
У самого входа в порт высилась знаменитая башня-маяк, украшенная по самой середине и вверху ажурной лепкой и увенчанная круглым куполом светильника.
Город амфитеатром раскинулся на холмах, сползавших к заливу. Среди живописных старинных зданий нелепо громоздились небоскребы, нарушавшие весь архитектурный облик города.
С помощью взятого у Пал Палыча бинокля разыскала здание, где несколько веков назад находился всесильный генуэзский банк — сейчас там разместилось управление порта.
Никак не могла дождаться своего спутника, чтобы пойти в город. Сегодня она и Николай разыщут улицу Данте и дом, где, по преданию, родился Колумб.
...Нет, совсем не таким представляла она этот дом. Обветшалый, он казался маленьким и жалким рядом с двумя огромными колоннами у входа в крепость. Густой плющ словно бы совсем вдавил его в землю. Узкая дверь вела в это убогое жилище с небольшими зарешеченными окнами.
— А вы ожидали увидеть дворец,—сказал Терехов и с улыбкой напомнил: — «Волшебник и царь генуэзец Колумб».
— И не такой представляла себе Геную. Не такой она казалась с моря.
Из порта они шли узкими улочками, над которыми с веревок свисало белье. У дверей домов — старики, старухи-хозяйки, готовящие тут же, на улицах, пищу. Казалось, всем этим людям не хватило места в тесных, с каменными полами комнатах.
Через открытые окна громко переговаривались соседи. Их голоса заглушали крики торговцев-старьевщиков, продавцов жареной рыбы и устриц, сигарет и сладостей, банкометов, громко зазывавших к своим столикам прохожих.
— Мы могли бы прямо из порта, по виадуку попасть в центр города,—сказал Николай Степанович.— Но должны же вы увидеть и ту Геную, где живет простой люд. А сейчас посмотрим чудеса города.— И взял стоявшее тут же такси.
По широкой улице выехали на площадь, почти треугольную площадь, где, окруженный темной зеленью, возвышался прекрасный памятник.
— Колумбу? — воскликнула Татьяна.
— Наверное, узнали по открытке «Виды Генуи»,— чуть-чуть улыбнулся капитан.
- Пусть по открытке.
Потом, когда они ехали по улице Гарибальди к зданию муниципалитета, где хранятся письма Колумба и скрипка Паганини, капитан рассказал о третьей реликвии, города. Об акте о сдаче гитлеровского гарнизона Генуи партизанам и восставшему населению в апреле сорок пятого года.
— Как видите, и у современных генуэзцев есть свои исторические знаменательные документы,— заключил капитан.
Усталая и задумчивая, сидела Татьяна за столиком на открытой веранде кафе, куда они зашли поужинать, отдохнуть.
По тому, как был взволнован Терехов, выкуривая одну сигарету за другой, она поняла, что не случайно он выбрал это полупустое кафе. Но, словно не замечая его состояния, смотрела на розовую воду, отражавшую оранжевую кирпичную стену старинного приземистого здания, стоявшего на самом берегу залива.
— Так что же мы будем делать дальше? - спросил Николай Степанович, глядя ей прямо в глаза.
Лицо его постепенно краснело, и белое пятно на левой скуле проступало все явственнее. Он не отводил от нее тяжелого взгляда и еще тише, хрипловатым голосом повторил:
— Что будем делать, Татьяна? Первый раз он назвал ее по имени
Не скрывая охватившего ее волнения, она ответила!
— Ты потребуешь для меня замену. Больше я в рейс не пойду.
— Это решено?
— Да. И ты знаешь почему.
— Знаю. Но...
Татьяна подняла на него глаза. Капитан не мог в них не прочесть недоговоренного.
— После того, как ты так отлично справилась со своими обязанностями, уходит!., пожалуй, ни следует.
— Что поделаешь?! Это уже неизбежно.
— Значит, вес... правда? — У него перехватило дыхание.
— Да. Пусть лучше разом все кончиться. Забудем.
— Почему забудем?! Наоборот, когда ты уйдешь с «Иртыша», никто не посмеет мне ничего сказан.,— горячо говорил он, стискивая руку Татьяны.
— Никто? Пойдемте, Николай Степанович.—Наклонив голову, она с грустью смотрела на него: — Пора возвращаться к судовым будням.
Капитан поднял руку, показал на часы:
— Еще есть время.
— Нет, надо идти. Когда мы будем дома...—Она недосказала, да и не нужно было ничего договаривать. Встала, пошла к дверям.
Капитан, погруженный в свои мысли, не глядя по сторонам, шел рядом. А она скользила взглядом по зажигавшимся ярким витринам.
- Недели через две будем в Ильичевске,— сказал он.
— Значит, вы попросите мне замену.
— За-ме-ну,— с расстановкой повторил он.— Жаль. Я согласился бы всегда плавать с таким врачом, если бы...
— Вот именно: если бы. И мне хорошо было на «Иртыше». Ыо что поделаешь.— Она вздохнула и стала подниматься на судно.
«Иртыш» держал курс к родным берегам. Татьяна старалась поменьше бывать на палубе. В кают-компанию приходила в разное время, чтобы не застать там Виктора. Видеть его не хотелось.
А он искал ее, встречался ей в коридоре, приходил в библиотеку и, листая журналы, не сводил влюбленного взгляда. К этим взглядам настолько привыкли, что даже перестали над Виктором подшучивать.
Передав в пароходство радиограмму о замене судового врача, он сразу же побежал разыскивать Татьяну.
Татьяна бинтовала ногу Любезнову и, увидев Виктора, удивленно подняла брови.
Он наскоро соврал о неисправности трансляционной сети. Ложь была столь очевидной, что Любезное с ехидцей спросил:
— Почему же вы предполагаете, что повреждение именно в лазарете?
— Не дергайтесь,— строго прикрикнула Татьяна, сделав вид, будто поверила радисту.
Она закончила перевязку и сказала, что теперь Виктор Дмитриевич может заняться своей проводкой.
Любезнов не торопился уходить, глядя, как Татьяна убирает пузырьки с лекарствами.
— Это точно, что вы больше не пойдете с нами в рейс? — не дождавшись, пока они останутся одни, спросил Виктор.
— Мне надо вернуться в больницу,— спокойно проговорила Татьяна, пряча в шкаф коробку с инструментом.
Стеклянная дверца отразила его решительный кивок Любезнову: убирайся, оставь нас одних!
Тот подмигнул — ухожу, мол... Взял костыль и закрыл за собой дверь.
Виктор радостно засмеялся, протянул к Татьяне руки — в одной отвертка, в другой плоскогубцы.
— Я так обрадовался, что ты списываешься. Значит...
— Не «ты», а «вы»,— ледяным тоном оборвала его Татьяна.— Ничего не изменилось.— И более милостиво: — До порта. Ведь только до нашего порта.
Виктор беспомощно опустил руки, оглянулся почему-то на динамик, и снова его выпуклые светлые глаза остановились на Татьяне.
— Сколько осталось до порта?! Всего чепуха! Давай скажем всем, что ты моя невеста!
— Не хочу я на судне лишних разговоров.
— Пусть только кто-нибудь попробует трепануть лишнее! — Виктор угрожающе взмахнул отверткой.
— Можете вы, по крайней мере, хоть слово свое сдержать? — резко бросила Татьяна, но, увидев, как стиснул зубы и недобро усмехнулся Виктор, снова заговорила ласково: — Ну, ну, не надо... дорогой! У нас достаточно времени будет на берегу.
Мальчишечье лицо его просветлело.
— Согласен! Мама приедет меня встречать. Я вас познакомлю.
— Хорошо, хорошо,— все с той же снисходительной ласковой улыбкой кивнула Татьяна. В душе она проклинала Виктора за его назойливость, за его наивность. Любой другой давно бы уже сообразил, что к чему, а этот будто ослеп. Не видит, что ее раздражает, злит даже его присутствие. А если б и не нужно пило возвращаться в больницу, невозможно остаться на «Иртыше» из-за Виктора с его влюбленно преданным взглядом, из-за Дзюбы, который так с ней разговаривал перед операцией, хотя и делает сейчас вид, будто никакого разговора не было.
— Мы обо всем условимся в день прихода,— пообещала Татьяна, лишь бы как-то прекратить разговор и выпроводить Виктора из лазарета.
Через полчаса она забыла о своем обещании. Радовалась, что скоро ступит на твердую землю, увидит такие знакомые улицы. Скорей бы вернуться в привычную обстановку больницы. Только вот родной дом не сулит ничего хорошего. На судне своя каюта и дверь. Дверь с ключом, которой можно отгородиться от всех, побыть наедине с мыслями. А там, в углу, где стоит диван-кровать, она вся на виду. Не возьмешь книгу, не приляжешь и на полчаса. Сейчас же находится домашняя работа.
Мама и дорогая невестушка всегда в состоянии «холодной войны», конечно, тайком от «нашего Олежки», долговязого братца Татьяны. Сходятся обе всегда на одном — обсуждении «ее» недостатков. О ней они могут говорить часами. Стоит кому-либо из ее, Татьянйных, знакомых прийти в гости, как мама камнем усаживается тут же и начинает бесконечный рассказ о своем талантливом сыне и о его завистниках. Вконец измученный гость ретируется при первой маминой паузе...
«Иртыш» слабо покачивается на встречной зыби. Ярко, по-весеннему светит солнце. Из репродукторов гремит музыка. Это Виктор Дмитриевич не унимается.
Все готовятся к встрече с берегом, чистятся, бреются, наглаживают рубашки. Возбуждены, громко разговаривают, громко смеются, хлопают дверьми.
Каждого дома ждут. Наверное, уже с утра сидят в Ильичевске жены. И супруга Николая, несомненно, приедет встречать своего капитана.
Как она выглядит? Как держится с ним? Подозревает или убеждена в верности своего супруга? А он? Как он? Говорят, привычка — вторая натура. Многолетняя к тому же привычка. Не просто с ней расстаться,
— Татьяна Константиновна, а ведь мы скоро дома! — Виктор, радостно улыбаясь, смотрел на нее. Его светлые глаза даже порозовели от наплыва чувства.
— Вижу, чувствую и все помню,— медленно произнесла Татьяна, раздумывая, под каким бы предлогом отделаться от него.
— Татьяна... Кто из десятиклассников не был влюблен в Татьяну Ларину! Идеал женственности, благородства.
— Готовитесь к литературной викторине?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42