Там только внимательно выслушают и запишут.
— Доктор, мне нужна ваша помощь,— крикнул из ванной Андрей.
— Медицинская или техническая? — с серьезным видом спросила Татьяна.
— Техническая. Поверните вентиль. Да не так! По часовой стрелке!
— Не могу. Андрей рассмеялся.
— Держите ключ.— Он, запросто взяв Татьяну за плечи, повернул так, чтобы не заслоняла свет, будто она и впрямь была его помощником.— Кстати, как вас зовут?
— Татьяна.
— А по отчеству?
— Какое может быть отчество у подсобника? Просто Татьяна.
— А меня Андрей. Андрей Тищенко. — Ой, кофе сбежит.
— Идите, сам тут управлюсь.
Андрей. держался так просто и непринужденно, что, когда, закончив работу, стал мыть руки, Татьяна скороговоркой бросила:
— Кстати, товарищ добрый, у меня форточка не открывается. Дверь не закрывается. Зима идет. И вообще...
— Какая дверь?—Андрей, вытирая руки, вышел из ванной.
Ей стало неловко. Совершенно незнакомый человек... Пробормотала:
— Извините, это я так, к слову.
— Ничего, при современном состоянии техники эта задача решается просто,— сказал Андрей, доставая из чемоданчика стамеску.
Форточку он тоже привел в порядок и, закурив, сел к столику.
— А знаете, Татьяна, я ведь пришел к вам за советом.— Андрей озабоченно нахмурился, и Татьяна подумала, что он гораздо старше, чем ей показалось.
— Слушаю,—сказала Татьяна. Значит, верно, смеситель всего лишь предлог.
— Есть вещи, о которых невозможно говорить с совершенно чужими людьми, скажем, в поликлинике. Да еще как подумаю, что сказанное где-то запишут—не могу. Это касается моей семьи, моей сестренки. Вот послушайте ее рассуждения.— И Андрей во всех подробностях передал «странный разговор», произошедший между ним и Любашей.
Татьяна молчала. Вероятно, тревожила Андрея не только эта беседа, не только то, что девочка сильно похудела, изменилась. Что-то было еще, о чем он умолчал. Сидел, курил одну сигарету за другой и все не решался сказать о том, чем вызваны все его тревоги, опасения.
— Можете не сомневаться, никто о нашем разговоре знать не будет,— пришла ему на помощь Татьяна.
— Я не сомневаюсь. Просто не могу так сразу,— Андрей выпрямился, смял сигарету.— Может, моя мать не понимала, что не должна иметь ребенка. А может, и знала и решилась, считая, что вернулась к жизни, что все прошло, и хотела прошлое забыть. Я говорю так сбивчиво, непоследовательно...
— Ничего, продолжайте.
— Мама во время войны была угнана в Австрию. Отец разыскал сначала ее, потом меня. Не скоро. Она к тому времени уже поправилась. О ее болезни узнал я много лет спустя. Когда Любаше исполнилось четыре года, отец погиб в автомобильной катастрофе. Вот маму и забрали опять в больницу. Там и сказали мне, чем она болела после концлагеря.
— Сестра знает?
— Нет.
Снова долгое молчание. Он мог и не продолжать, потому что Татьяне было хорошо известно, какие психические расстройства бывали у бывших узников концлагерей.
— Однажды слышал, как отец утешал ее, плачущую: «Успокойся, ты здорова, пойми, здорова, и ребенок родится здоровым». Я до сих пор не могу забыть, как она плакала. Потом все припомнилось. Вот и боюсь, всегда боюсь за Любашу. Читал о наследственности.
— Вовсе не обязательно,— твердо сказала Татьяна.— Вовсе не обязательно. Но хорошо, что вы пришли, я поговорю с сестрой.
Андрей резко выбросил руку вперед, словно что-то от себя отстраняя.
— Нет, нет! Не делайте этого!
— Успокойтесь! Я просто познакомлюсь с Любашей и незаметно понаблюдаю,— сказала Татьяна,
Приходят к ней домой люди узнать ее мнение. Не в клинику, а домой. Наверное, это хорошо. А может, пришли потому, что к знакомому врачу как-то легче обратиться, а не потому, что знакомый этот хороший специалист.
— Мне кажется, я слишком резко оборвал Любашу, когда она заговорила об этом своем перемещении в пространстве. Замкнется — тогда вообще ничего не добьешься. Как знать, что у нее в голове, что собирается делать.
Татьяна допила кофе, поставила чашечку на стол. Ей уже приблизительно ясна была вся картина. Конечно, нужно посмотреть девушку. Но, вероятно, ничего серьезного. Возраст, какие-либо «сердечные» дела.
— После этого разговора ни минуты не чувствую себя спокойным.
— Понятно,— кивнула Татьяна.— Но ей о врачах, о болезни ни слова.
— А как же вы ее понаблюдаете?
— Если вы придумали смеситель для того, чтобы проконсультироваться, я тоже сумею что-либо придумать.
— Обиделись?
— Разве я произвожу впечатление ограниченного человека? Кстати, попадались вам на глаза эти огромные афиши — чехословацкий аттракцион?
— Драконы, карусели, горки? — удивленно спросил Андрей.
— И машины. Сделала на днях крюк, прошла через парк. Эти маленькие машины носятся, толкаются. И взрослые тоже не прочь покататься.
Он настороженно взглянул на Татьяну. Как понимать ее слова? Приглашение? Только вчера Зина Королева, их технолог, тоже о парке говорила, потом о коллективном посещении театра. А ему сейчас не до театра, не до парков. Не до «коллективных посещений», будь то Зина или Татьяна. И все же он, усмехнувшись, спросил:
— И вам захотелось покататься?
— При чем тут я?! О вашей сестре разговор. Вот ей побывать в парке и покататься совершенно необходимо. Идти туда вы должны не так, словно у вас аркан на шее, а...
— ...торжественно? —подсказал повеселевший Андрей,
— Именно. Празднично. И вообще, устраивайте дома побольше маленьких праздников.
— Но я очень занят.
— Рецепт прописан, и потрудитесь выполнить указания врача.
— А как быть с Бредбери и Лемом?
— Их беру на себя. Являюсь к вам. Ведь от денег за смеситель вы отказались.
— Категорически.
— Отлично. Явлюсь, скажем, с выражением благодарности.
Андрей налил себе еще кофе и, сделав небольшой глоток, сказал:
— Только попозже, чтобы и меня застали.
— Разве вы не работаете, как все, до определенного часа?
— А вы?
— Ну, я — врач.
— Мне кажется — дело не в специальности.
— В чем же?
— В характере, если хотите. В интересе к работе.
— У вас интересная работа?
— Да, очень,— сдержанно ответил.
Татьяна почувствовала, будто ее вежливый вопрос вызвал если не обиду, то во всяком случае некоторую досаду. И удивилась: почему? Какие в этой области особые переживания могут быть у рабочего человека: сделана деталь, выдержал размеры, сдал. Она снова, но уже осторожней, спросила:
— Ведь вы на заводе работаете?
— Да.— И добавил, как бы для того, чтобы исключить новые вопросы на эту тему:— В цехе.
Он действительно не хочет говорить о себе, о своих занятиях, словно это, касающееся лично его, было чем-то очень сокровенным, к чему Татьяне, человеку, по существу, чужому, доступа нет.
Это было тем более странно, что, пока она работала в больнице моряков, а потом в поликлинике, ей немало приходилось слышать сетований то на однообразие работы, то на сверхурочные и занятые выходные дни. И убеждалась: у людей наступало переутомление. Начальство объясняло переутомление: атомный век. Стресс. График движения судов...
Как бы оправдываясь за свой вопрос, Татьяна сказала об этом Андрею.
— По-моему, порой причина стресса — просто суета, бестолковщина, неумение организовать и нежелание думать! — Снова изменилось лицо Андрея, углубились рез-. кие складки, сбегавшие от резко очерченных крыльев носа к губам.
— Не понимаю,— проговорила Татьяна, смущенная тем, что Андрей одной безапелляционной фразой все прояснил.
— Посудите сами, во все времена ученые, музыканты, изобретатели работали с предельной нагрузкой. Верно?
— Ну конечно.
— Человек перешел от сохи к трактору, от прялки к машине, электричеству. Появилось радио. Дополнительная информация. И не было стресса. Сейчас научно-техническая революция. В технике она есть, а вот в сознании некоторых товарищей? Какая революция произошла в сознании вашего досточтимого директора? Там Вера, жена нашего Осадчего, работает. Знаю. И что директор из рабочих, тоже знаю. Но сейчас не это главное. И вообще это... не профессия. Да и рабочий рабочему рознь. Вот ваш Петрович из ЖЭКа, рвач и жулик, вроде бы тоже рабочий. Но в наши дни кто его примет всерьез? Вот и ваш директор не хочет понять или не может, что в некоторых цехах техника времен пятидесятых годов. А запросы, требования сегодняшние. Ну и едет на энтузиазме, на самоотверженности. На том, что люди изо всех сил стараются поддержать честь завода. Некоторые— чтоб побольше заработать. Отсюда сверхурочные, переутомление, а под это, вместе взятое, подводят «ученое», солидное определение: стресс.
— Похоже, что все это так,— растерянно произнесла Татьяна.
Привычное, само собой разумеющееся, как-то сместилось. Она чувствовала правоту Андрея, но как он, человек, далекий от медицины, от всевозможных исследований, так сразу, так легко опрокинул, опроверг обычные ее представления?
— Скорей всего, Таня, именно так.— В уголках губ пряталась улыбка. И то, что он сказал не Татьяна, а Таня, и тон, каким он это произнес, поразили ее. Полчаса назад он с некоторой даже робостью советовался с ней,
и она отвечала ему чуть-чуть менторски, а тут вдруг заговорил, словно перед ним была его Любаша.
И она, Татьяна, действительно чувствовала какое-то его внутреннее превосходство, но не в состоянии была объяснить, чем оно вызвано. До сих пор ничего подобного с ней не случалось. О Николае Степановиче и говорить нечего, что же касается профессора Сосницкого — он был очень знающим, опытным, довольно-таки эрудированным специалистом.
Впрочем, очевидно, не в знаниях, не в опыте дело» а в чем-то ином. Может, в характере или в каком-то особом подходе, каких-то очень четких суждениях.
Потом, закрыв за Андреем дверь, она подумала, что говорил он с ней только о делах, ни о чем личном даже не попытался спросить, не поинтересовался. А его появление в ванной! Будто ничего особенного нет в том, что входит он в дом к женщине. Но все это пустяки. Главное,, он неглупый, приятный человек, к тому же как бы мимоходом избавивший ее от всяких досадных мелочей, о которых тоже приходится думать. Особенно, когда садишься за стол и на тебя изо всех щелей дует.
Ладно, довольно об этом. И так отвлеклась от работы. Надо сегодня хотя бы вчерне закончить статью.
Сосницкий настаивает, что в ближайшее время статью необходимо опубликовать. Татьяна взглянула на часы. Засиделась с Андреем и не заметила, как прошло время.
Но вместо папки с начатой статьей достала из шкафа стопу книг. Листала знакомые страницы с отчеркнутыми абзацами, просматривала закладки, написанные от руки и напечатанные на манишке,в них все то повое, что находила в периодической печати и в специальных изданиях.
Думать о статье не хотелось. Пока был Андрей, как-то забылось, что завтра понедельник и надо окончательно решить с Юриком. Опять те же мысли, что вчера, позавчера, неделю назад.
Завтра мальчика начнут готовить к операции. Все, кто смотрел его, пришли к этому выводу. А она знает меньше других или не привыкла еще к неизбежному. Наверное, так. И совсем не потому, что больно за Виктора и Лизу, она сама,, сама не в силах думать о том, что после операции может уже и не быть прежнего «маленького принца». Всякие бывают последствия,
Резко зазвонил телефон.
— Говорите с Киевом,— раздалось в трубке.
— Да, да, слушаю.— Она пододвинула телефон поближе.
Конечно, Сосницкий. Кому же еще звонить из Киева.
— Здравствуйте, Татьяна Константиновна! Здравствуйте, как самочувствие?! Как статья? — Густой баритон профессора звучал мягко, доброжелательно. Обычно красивый голос его был бесстрастен.
Татьяна даже представила, как, повернувшись вполоборота к своему «шлейфу», Сосницкий в безукоризненно сшитом халате, чуть откинув назад седеющую голову, четко отдает распоряжения. Обычно бесстрастный голос его как нельзя больше подходит к холеному спокойному лицу, умному, проницательному взгляду небольших, глубоко посаженных серых глаз.
— Рад, что у вас все в порядке и сами вы, Татьяна Константиновна, в полном здравии,— продолжал в том же, несвойственном ему эмоциональном тоне.— Я вот что хотел предложить: приезжайте-ка вы к Новому году в Киев. Проконсультируетесь насчет своих больных. Доктор Грибов еще кое-что ввел в свои методы лечения. Посмотрим вместе вашу работу.
— Я вам очень благодарна,— неуверенно ответила Татьяна.— Но клиника...
— А что клиника? Поработают несколько дней без вас.
— Больной у меня.
— Так ведь не завтра же ехать. Да и больных-то возить никогда не перестанут. Кстати, почему вы до сих пор статью не выслали? Я уже говорил о ней.
— Столько работы. Сегодня непременно закопчу.
— Дорогая, возьмите себя в руки и научитесь периодически отключаться от повседневных дел.
— У меня лежит Юрик Ковшов по поводу предполагаемой опухоли мозга. Вы смотрели его — отец моряк...
— Как же, помню, консультировал. Теперь у вас есть нейрохирургическое отделение — прооперируйте.
— Да, есть, но...— пробормотала Татьяна.
— Надеюсь, не сомневаетесь в диагнозе? — Голос Сосницкого зазвучал гораздо суше. И после небольшой паузы: —Дорогой коллега, вам не надо объяснять, что научная работа не менее важна, чем клиника...
— Степан Савельевич, не сердитесь,—попросила Татьяна.— Вероятно, я просто не очень организованный человек. ...
— Хорошо, хорошо, не наговаривайте на себя. Так как? Принято мое предложение? Вызывать вас?
— Если находите нужным. Я со своей стороны буду очень благодарна.
— Это мой долг, Татьяна Константиновна. Моя прямая обязанность. Вы ведь у меня пишете диссертацию...
Звонок этот был столь неожиданным, что, только положив трубку, Татьяна подумала: как важно побыть в исследовательском институте у Сосницкого. Зайти в отделение Грибова. Там сконструирован специальный аппарат. Скоро будут введены совершенно новые формы операции на коре головного мозга. Жаль только, Юрик не может ждать. Нельзя.
Она вернулась к письменному столу, думая о звонке профессора, о том, что нужно закончить статью, и продолжала листать записи, справочники. Вдруг листок — торопливые, куда-то летящие строчки. Сразу вспомнила, как писала это несколько лет назад. Курсы усовершенст-вования. Лекция сельского врача, откуда-то из-под Полтавы. Потом прием, который он вел, вспышка магния: старик врач и перед ним девочка с опущенными вдоль тела худыми, словно безжизненными руками, бледное лицо с полузакрытыми глазами. И эта запись.
Тогда записывала, не думала, что так пригодится. Просто случай показался очень интересным, вот и записала. Для себя.
И как она важна именно теперь
Если б все это было на перфолент! Почему так медленно новое находит пути в медицине, где совершенно недопустима ошибка, даже малейшая неточность?
В технике нужны, совершенно необходимы думающие машины. Так ведь то техника, а здесь здоровье, жизнь людей!
Интересно, что сказал бы по этому поводу Андрей?
Нет пока такой машины и не скоро, наверное, будет. Но Татьяна нашла то, что искала.
Бережно расправила листок и вдруг улыбнулась, представила себе «маленького принца», гоняющего во дворе вместе с другими мальчишками кожаный мяч.
ГЛАВА 34
Проснулась Елена Ивановна от громких, но не очень стройных звуков духового оркестра. Солнце заливало стену соседнего дома, окна которого, как в весенние дни, были распахнуты. Из окон тоже лилась ручейками музыка.
И была во всем этом будто солнечная праздничность Первомая, когда горожане собираются на демонстрацию. Словно по заказу, выдался поздней осенью теплый солнечный день.
Торопливо одеваясь, всеми своими помыслами была уже там, в своем районе, где сейчас тоже выходят на субботник.
Поехала прямо на стройку, не заезжая в райисполком.
Взрослые терялись в толпах ребят, вооруженных лопатами, граблями. Поодаль горками лежали сваленные вместе пальто и куртки.
Мальчишка, красный от натуги, тащил охапку хвороста. Кое-где деревья были уже окопаны. А этому рыжему, как огонь, явно не хватало веса. Обеими ногами он взгромоздился на торец лопаты, и только тогда она чуть-чуть ушла в зеленую траву. Девчонки с уважением наблюдали за ним, дожидаясь, когда можно будет унести бурьян.
Все вокруг было похоже на огромный, муравейник. Елену Ивановну сразу же обступили с обычными требованиями, сообщениями» жалобами. Чего-то не подвезли, кто-то подвел...
— Крушим старый быт и нравы! — сказал Осадчий, здороваясь.
Увидев его, Елена Ивановна обрадовалась. Они, правда, встречались на пленумах и совещаниях, но поговорить удавалось редко.
— Как живете, Ваня? Как Вера, дети?—Елена Ивановна выскользнула из плотного кольца окружавших ее людей.
— Все в норме. Я вот вам целую бригаду привел с завода. У нас тоже субботник. Но как же не принять участия в таком важном общегородском мероприятии?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42