Про "Детей капитана Гранта" Шпрот сказал: "Варить!", но Никита не послушался. Хорошая оказалась книжка.
Через неделю Шпрота поймали, когда он запустил руку в мешок с желтой крупной солью, и долго били два брюхача в поддевках. Из-за бочек Никита видел, как появился милиционер в выцветшей гимнастерке и утащил маленького Шпрота за шиворот. Никита вспомнил, что лорд Гленарван был хозяином яхты "Дункан", которая искала капитана Гранта.
Ленька быстро огляделся и, убедившись, что на них никто не обращает внимания, таинственно кивнул в сторону причала и сказал шепотом:
- Пошли. Мы тебе чего-то расскажем.
Глава 2
ОБЩЕСТВО КРАСНЫХ ПИНКЕРТОНОВ
Никита с опаской взглянул в темную глубину между сваями. Лезть туда ему почему-то не хотелось.
- Да ладно, не боись, - сказал Карпа. - Бить не будем. Пошли.
- Это ты не боись, - сказал Никита. - Я с тобой еще за босяка не рассчитался.
- Да ладно вам, - сказал Ленька. - Кто старое помянет, тому глаз вон. Полезай давай.
И Никита полез следом за ними.
В глубине под настилом к сваям была приколочена доска. Под доской Никита разглядел помятое ведро с водой. В ведре брюхом вверх плавали два маленьких налима. Рядом лежала еще одна самодельная острога.
- Рыбу здесь гарпуните, что ли? - спросил Никита.
- Сядем, - сказал Ленька и, когда ребята уселись на самодельную скамью, показал рукой между свай: - Видишь?
Оказалось, что отсюда хорошо просматривается вся прибрежная полоса базара.
- Здесь наш наблюдательный пункт, - продолжал Ленька, - острога и рыба - это для маскировки...
- Вчера я во какую камбалу наколол! - перебил Карпа, разводя руками. - В ведро не влезла!
- Для маскировки, - строго повторил Ленька. - Лорда Гленарвана мы сами придумали, а как его на самом деле зовут, мы еще не выяснили...
- Понимаешь, - снова перебил Карпа, - он английский шпион, должен встретиться здесь на базаре со своим помощником.
- Заливай! - сказал Никита. - Такие шпионы не бывают.
- Много ты понимаешь, - обиделся Карпа. - Вон Леньку спроси, он тебе скажет, сколько здесь англичане шпионов понаоставляли. Правда, Леня?
- А то! - кивнул Ленька.
- И куда вы их складываете? - спросил Никита.
- Кого это? - не понял Карпа.
- Ну, которых наловили, - объяснил Никита.
Ленька надвинул на глаза кепку и молча отвернулся. Карпа схватил Никиту за руку:
- Гленарвана мы застукаем, когда он с помощником встретится. Сегодня баба-дура помешала. Но он обязательно придет. Где им встречаться, как не здесь? Самое подходящее для шпионов место - базар. Правда, Леня?
- А то! - сказал Ленька.
Карпа встал на цыпочки и начал возбужденно шептать Леньке на ухо. Ленька посоображал чего-то, потом кивнул.
- Можно!
- Слушай, Никита. Мы решили тебя принять в наше общество, - сказал Карпа торжественно.
Никита сообразил, что ребята хотят с ним покорешиться.
- Заметано, - сказал он.
- Ты вступаешь в общество Красных пинкертонов, - сказал Ленька так же торжественно, как и Карпа.
- Куда, куда? - удивился Никита.
Карпа возмущенно хлопнул себя по колену.
- Тебе же говорят русским языком: в общество Красных пинкертонов. Сыщиков то есть.
- А вот это, смотри, наш герб, - показал Ленька.
- Мы его три дня рисовали, - сказал Карпа.
Только тут Никита заметил прибитый к свае квадратный лист фанеры, на котором химическим карандашом был начерчен жирный круг. В круге маяк посылал лучи в волнистое море. Снизу крест-накрест нарисованы были сабля и ружье. С одной стороны по кругу написано было: "Честь", с другой стороны: "Верность", а сверху: "Дружба".
- Маяк - это чтобы все видеть, - объяснил Карпа. - Все опасности и рифы. Сабля и ружье - сам понимаешь. Это революция.
- А теперь клянись хранить тайну, - сказал Ленька. - Чтобы никому, ни под каким видом!
- Клянусь! - сказал Никита серьезно. - Никому!
Помолчали. Потом Карпа сказал:
- У нас и девиз есть, - и показал на фанерный лист с гербом.
- Какой еще девиз? - спросил Никита.
- Слово такое, чтобы своих узнавать, какой ты непонятливый, объяснил Карпа.
- А без слова что, не узнаешь? - все не понимал Никита.
Карпа на мгновение задумался.
- А если в темноте? Тогда как? - наконец спросил он.
Ленька сказал:
- Наш девиз: "Верность и честь". Пароль "Верность", а отзыв: "Честь". Запомни хорошенько. Если человек говорит тебе: "Верность!", ты должен ответить ему: "Честь!", бросить все дела и тут же бежать на помощь. Такой у нас закон. Соображаешь?
- Соображаю, - сказал Никита. Этот закон ему понравился.
- Понимаешь, - продолжал объяснять Ленька, - дружба - это верность и честь. Без верности и чести не бывает дружбы. Без дружбы и чести нет верности... А вот честь - она всегда... Она сама по себе... Понимаешь?
Никита ничего не ответил. Дружбу он уважал, она не раз выручала его в трудную минуту. Но вот рассуждать о таких вещах, как верность и честь, ему никогда не приходилось. В том мире, откуда он пришел, была, конечно, своя верность. И даже своя честь была. Только об этом не принято было говорить.
Занятные Никите попались знакомцы. Смешно на них глядеть. И игру придумали какую-то шибко мудреную. Здоровые парни, лет по двенадцать небось уже стукнуло, а лепят каких-то сыщиков. За последние три года Никита играл только в очко да в три листа, а уж в сыщиков-то, извини-подвинься! Сколько раз ему приходилось, дурея от страха, отрываться от грохающей сапогами толпы под жуткий свист дворников и милиционеров.
- А этого Гленарвана, не сомневайся, мы все равно найдем, - сказал Карпа. - Он нам давно подозрительный. Правда, Леня?
Ленька не успел ответить. В светлом проеме между сваями показался чей-то темный силуэт и раздался веселый окрик:
- Пинкертоши, вы где?
- Мы здесь, Володя! - крикнул Ленька и полез наружу.
- Это Ленькин братуха. Он из горкома РКСМ, комсомолец, - шепнул Карпа Никите, устремляясь за Ленькой. - Он про нашу тайну ничего не знает, ты не думай... Это он просто дразнится, потому что мы книжки про Пинкертона любим. Пошли.
Ребята выбрались из-под причала, жмурясь от яркого дневного света.
- Эге, да вашего полку прибыло. А это кто? - спросил высокий парень в выцветшей гимнастерке, подпоясанной широким армейским ремнем.
- Это, Никита, сын Лепехина из редакции, - сказал Ленька.
- Небось тоже в комсомол метишь? - спросил Володя.
Никита не знал, куда он метит, но на всякий случай кивнул.
- Три пацана - это уже ячейка.
- Да, ячейка, - протянул Карпа. - А когда записываться приходили, так ваш Головко знаешь что сказал? - при этих словах Карпа странно изменился. Он раздался в ширину, у него опухли щеки, а взгляд устремился куда-то в небо. "Комсомол - це вам не в бабки грать, це - передовой авангард рабоче-крестьянской да казачьей молоди", - сказал Карпа нравоучительным басом.
- Похоже, - засмеялся Володя. - Но вы не расстраивайтесь, братва, ваше время впереди. А пока для вас есть у меня дело. Нечего вам под причалом ошиваться.
Карпа многозначительно посмотрел на Никиту. Ленька потрогал козырек кепки, облизнул губы.
- Но! Какое задание?
- Разговор этот долгий, - сказал Володя. - Пойдемте-ка лучше в горком.
Никита боялся этих слов: горком, чека, губком - от них всегда веяло опасностью. Он подумал было, не пора ли смываться, но все-таки пошел за ними, отстав на всякий случай на полшага.
Этот Володя, Ленькин братуха, привел их в просторную комнату с двумя пустыми столами. За одним столом сидел толстый парень с маленькими глазками и, пыхтя и отдуваясь, что-то писал красной краской на длинной бумажной ленте. Никита догадался, что это и есть Головко, которого передразнивал Карпа, похоже получилось.
На стене висел плакат: толстый поп, хватающий жирной лапой узелок с яичками у старушонки, и надпись: "Все люди - братья, люблю с них брать я".
И еще один, непонятный. Усатый красноармеец в синем шлеме с красной звездой показывал на тебя пальцем и спрашивал: "А ты записался в ЧОН?"
Ленькин братуха долго разговаривал с ними. Никита не все понимал из их разговоров. Но Карпа потом объяснил ему, что Володя приказал им отправиться к бойскаутам.
* * *
После горкома Никита пошел к отцу. Карпа и Ленька проводили его и договорились назавтра встретиться после обеда.
Никита вбежал в ворота приземистого кирпичного дома. Во дворе дымила походная кухня. К ней подходили люди. Повар в солдатской форме и белом фартуке разливал в котелки и миски пахучее варево. Рот Никиты мгновенно наполнился слюной, и он прошмыгнул в низкую дверь столовой.
Прямо против двери тоже висел плакат: "Чтоб избежать холерной муки, мой чаще хорошенько руки!" Отца Никита увидел сразу: он сидел за свежеоструганным столом и спорил с каким-то дядькой в кожаной куртке и ремнях. Дядька горячился, размахивая руками, шлепал ладонью по столу:
- ...Он до революции в купцах ходил, при англичанах торговал. К стенке его надо было поставить. А теперь этот субчик кондитерскую на углу Поморской открывает, крендель золоченый над дверью повесил, да еще название придумал: "Красный бублик"! Скотина! Что же, я к нему за белыми булками ходить буду? Как это называется?
- Уймись ты, уймись! Суп прольешь, - говорил отец. - Нэп это называется, новая экономическая политика. С разрухой кончать надо. Пусть-ка и торгаши на социализм поработают.
Никита подошел.
- А, Никита, - сказал отец. - Садись давай. Навались. Из камбалы суп. Остывает.
- Твой, что ли? Нашел наконец? - спросил Кожаный и обрадовался.
- Мой, - сказал отец.
- И жену нашел?
Отец молча смотрел в котелок.
- Нет ее... - сказал он тихо.
И Никите вдруг захотелось заплакать.
- Ну, я пошел! - сказал Кожаный и положил отцу на плечо огромную руку. - Вот оно, брат, какая карусель... Корми парня крепче, смотри, какой тощий. Ровно росток картофельный из подвала.
- Ешь, Никита, - сказал отец и поднял голову. - Кушай, сынок.
Глава 3
ПЕРВЫЙ СОН НИКИТЫ
Ломоносов стоял против губернаторского дома, завернутый в какую-то ткань. Голая тетка, вообще ни во что не завернутая, стояла перед ним на одном колене и протягивала какую-то штуку, похожую на два сложенных вместе бараньих рога.
Никита топтался у подножия и, почесывая ногой ногу, рассматривал Ломоносова и тетку.
Ленька сказал, что бойскауты помещаются на проспекте, напротив памятника Ломоносову. Здесь и условились встретиться.
Никита обошел памятник раз, наверное, десять, а вчерашние знакомцы все не появлялись. Из головы у него не выходил тот страшный сон, что приснился сегодня ночью.
Страшные сны стали сниться Никите еще в Петрограде в приюте для беспризорников, где он три недели провалялся в изоляторе с тяжелой формой испанки. Его без сознания подобрали прямо на улице.
Когда кризис миновал и Никита начал быстро поправляться, Лев Исакович, маленький лысый доктор с бородкой клинышком, долго осматривал его в холодной приемной. Прикладывая рожок к спине, просил сначала дышать, потом не дышать, заставлял закрывать глаза и подносить пальцы к носу. Стучал молотком по локтям и коленкам. Доктор что-то бурчал себе под нос, неодобрительно смотрел на Никиту поверх очков, потом велел одеться и пойти полежать в изоляторе еще пару деньков.
Никита лежал в пустой узкой комнате и смотрел в окно, где по подоконнику звонко стучала редкая крупная капель и светило солнце. Там на солнечном припеке бушевали воробьи. Никита был еще очень слаб и долго не мог смотреть на яркое. Тогда он закрывал глаза.
Скрипнула дверь. Он чуть приоткрыл один глаз и увидел в дверном проеме тонкую фигуру воспитательницы Ирмы Васильевны, которую в приюте звали Воблой. За ней заглянул коротенький доктор.
- Спит, - сказала Вобла.
- Всегда много спят после кризиса, - сказал Лев Исакович. - Ну вот, слава богу. С испанкой мы как будто сладили. Должен признаться, это было не просто.
- Я думала, не выкарабкается, - сказала Вобла. - Он страшно так бредил.
- Он и сейчас кричит каждую ночь, - сказал доктор. - То махновцы за ним гонятся, то милиционеры...
- Это опасно, как вы считаете?.. - спросила Вобла.
- Мы называем это ночными страхами, - сказал доктор Лев Исакович. Своеобразная реакция детского организма на избыток информации. Что вы хотите, уважаемая Ирма Васильевна? Чего можно ждать от ребенка, который несколько лет прожил в перевернутом мире? Я знаю? Вы тоже не знаете. Я против, когда дети играют в войну, но тут ничего не поделаешь, это естественно. А вот когда война играет с детьми, это совсем никуда не годится. Хотя, как вы понимаете, я и с этим ничего не могу поделать.
- Ну и как же их лечить, эти страхи? - спросила Вобла.
- При спокойной жизни само пройдет, - сказал доктор, - но я вас спрошу: где ее взять теперь, эту спокойную жизнь?
Когда Никита совсем поправился, Вобла несколько раз беседовала с ним про его прежнее житье, про бездомные скитания. Она была дельная тетка, не зануда, только никогда не улыбалась, наверное, у нее тоже кто-то умер. Лишь один раз совсем недавно Никита увидел ее улыбку.
Она вошла в столовую, где полсотни стриженных под машинку мальчишек деловито расправлялись с ужином из чая и хлеба с селедкой, разыскала Никитину темную макушку, подошла и шепнула, наклонившись к самому его уху:
- Слушай, Никита, а мы ведь разыскали твоего отца. Он живет в Архангельске и ждет тебя. Давай собирайся!
И тут она улыбнулась, положив ему на плечо тонкую руку.
* * *
Сегодня Никите опять приснился сон. Один из тех трех, которые снились ему постоянно. Они снились неодинаково. Детали и подробности были разные, но суть всегда оставалась одна. Всегда страшная.
Будто Никита едет в товарной теплушке по летней цветущей земле. Солнце светит, птички поют, деревья качаются под теплым ветром. В соседней теплушке кто-то негромко играет на гармони.
Начинается пологий подъем. Черный жук-паровоз, натужно пыхтя, медленно вертит колесами. И вдруг становится тихо. В этой звенящей тишине из близкого подлеска вылетают конники в лохматых шапках. Рассыпавшись лавой, они скачут наперерез поезду, заворачивая фланги в широкое кольцо. Их много. В поднятых руках посверкивают сабли. Что-то беззвучно кричат бородатые рты.
И вроде бы дверь теплушки закрыта, вроде бы Никита лежит на дощатом полу, закрыв голову руками, в то же время все видит, что делается снаружи.
Вот один за другим падают красноармейцы с открытых товарных площадок, роняя винтовки, и скатываются по насыпи в траву. Вот уже первые кони поравнялись с паровозом. Вот уже несется вдоль вагонов гривастая тройка, с тачанки дергается и беззвучно строчит пулемет, водя по вагонам тупорылым носом. Никита лежит, прижавшись щекой к грязному затоптанному полу, зажмурив глаза, и одновременно видит, как через тонкие дощатые стены вагона прощелкивают пули, оставляя маленькие круглые дырки, в которые мгновенно косо бьет тонкий пыльный луч солнца. Эти лучи падают на пол все ближе и ближе к его голове.
Никита все ждет, что одна такая тонкая игла вот-вот воткнется в его затылок и тогда случится что-то непоправимое!
Тут ему сделалось страшно до невозможности... и он проснулся. Горела желтоватым светом электрическая лампочка над столом, отец сидел на кровати и держал его за плечи. Лицо у него было испуганное и растерянное. Он увидел, что Никита открыл глаза, и сказал:
- Ты что кричал? Что-нибудь приснилось?
- Стреляли, - сказал Никита. - Махновцы. Думал, убьют.
Отец поднял руку и, задержавшись на секунду в нерешительности, погладил его по голове.
- Спи, брат! Теперь уже не убьют. Спи спокойно. Спи и ни о чем не думай.
Никита неплотно прикрыл глаза. Сквозь радужные лучи от лампочки он видел темное лицо отца и его широкие плечи. Отец все сидел на Никитиной кровати и смотрел куда-то в угол. Тяжелая рука его лежала на голове Никиты.
Никита скоро заснул и так и не увидел, когда лег отец. Больше в эту ночь ему ничего не снилось.
* * *
Никите уже надоело рассматривать Ломоносова, а пацанов все не было. Он собрался уходить, повернулся на одной ноге и увидел бойскаута. Это была девчонка. Из-под широких прямых полей ковбойской шляпы на него смотрели чуть прищуренные нахальные глаза. На девчонке была зеленого цвета рубашка с узкими погончиками и синяя юбка, такая короткая, что торчали коленки. На шее платок, стянутый у воротничка костяным колечком. На левом кармане гимнастерки блестел непонятный трехлепестковый значок.
Пока Никита ее разглядывал, девчонка прищелкнула шляпной резинкой под круглым подбородком, подняла вровень с плечом руку с тремя вытянутыми пальцами и вежливо сказала:
- Здравствуй, мальчик.
Никита переступил с ноги на ногу, подождал, что она еще скажет.
- Я про тебя кое-что знаю. Хочешь, скажу? - выпалила девчонка.
"Шиш ты про меня знаешь", - подумал Никита, но снова промолчал.
- Ты в нашем городе недавно и пришел сейчас со стороны Поморской улицы. Правда?
- Подумаешь, гадалка. Видела, как я оттуда шел, вот и все.
- И не потому вовсе. На углу Поморской забор красят зеленым, а у тебя ноги зеленые. Ты памятник рассматривал, а здешние мальчишки его рассматривать не станут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Через неделю Шпрота поймали, когда он запустил руку в мешок с желтой крупной солью, и долго били два брюхача в поддевках. Из-за бочек Никита видел, как появился милиционер в выцветшей гимнастерке и утащил маленького Шпрота за шиворот. Никита вспомнил, что лорд Гленарван был хозяином яхты "Дункан", которая искала капитана Гранта.
Ленька быстро огляделся и, убедившись, что на них никто не обращает внимания, таинственно кивнул в сторону причала и сказал шепотом:
- Пошли. Мы тебе чего-то расскажем.
Глава 2
ОБЩЕСТВО КРАСНЫХ ПИНКЕРТОНОВ
Никита с опаской взглянул в темную глубину между сваями. Лезть туда ему почему-то не хотелось.
- Да ладно, не боись, - сказал Карпа. - Бить не будем. Пошли.
- Это ты не боись, - сказал Никита. - Я с тобой еще за босяка не рассчитался.
- Да ладно вам, - сказал Ленька. - Кто старое помянет, тому глаз вон. Полезай давай.
И Никита полез следом за ними.
В глубине под настилом к сваям была приколочена доска. Под доской Никита разглядел помятое ведро с водой. В ведре брюхом вверх плавали два маленьких налима. Рядом лежала еще одна самодельная острога.
- Рыбу здесь гарпуните, что ли? - спросил Никита.
- Сядем, - сказал Ленька и, когда ребята уселись на самодельную скамью, показал рукой между свай: - Видишь?
Оказалось, что отсюда хорошо просматривается вся прибрежная полоса базара.
- Здесь наш наблюдательный пункт, - продолжал Ленька, - острога и рыба - это для маскировки...
- Вчера я во какую камбалу наколол! - перебил Карпа, разводя руками. - В ведро не влезла!
- Для маскировки, - строго повторил Ленька. - Лорда Гленарвана мы сами придумали, а как его на самом деле зовут, мы еще не выяснили...
- Понимаешь, - снова перебил Карпа, - он английский шпион, должен встретиться здесь на базаре со своим помощником.
- Заливай! - сказал Никита. - Такие шпионы не бывают.
- Много ты понимаешь, - обиделся Карпа. - Вон Леньку спроси, он тебе скажет, сколько здесь англичане шпионов понаоставляли. Правда, Леня?
- А то! - кивнул Ленька.
- И куда вы их складываете? - спросил Никита.
- Кого это? - не понял Карпа.
- Ну, которых наловили, - объяснил Никита.
Ленька надвинул на глаза кепку и молча отвернулся. Карпа схватил Никиту за руку:
- Гленарвана мы застукаем, когда он с помощником встретится. Сегодня баба-дура помешала. Но он обязательно придет. Где им встречаться, как не здесь? Самое подходящее для шпионов место - базар. Правда, Леня?
- А то! - сказал Ленька.
Карпа встал на цыпочки и начал возбужденно шептать Леньке на ухо. Ленька посоображал чего-то, потом кивнул.
- Можно!
- Слушай, Никита. Мы решили тебя принять в наше общество, - сказал Карпа торжественно.
Никита сообразил, что ребята хотят с ним покорешиться.
- Заметано, - сказал он.
- Ты вступаешь в общество Красных пинкертонов, - сказал Ленька так же торжественно, как и Карпа.
- Куда, куда? - удивился Никита.
Карпа возмущенно хлопнул себя по колену.
- Тебе же говорят русским языком: в общество Красных пинкертонов. Сыщиков то есть.
- А вот это, смотри, наш герб, - показал Ленька.
- Мы его три дня рисовали, - сказал Карпа.
Только тут Никита заметил прибитый к свае квадратный лист фанеры, на котором химическим карандашом был начерчен жирный круг. В круге маяк посылал лучи в волнистое море. Снизу крест-накрест нарисованы были сабля и ружье. С одной стороны по кругу написано было: "Честь", с другой стороны: "Верность", а сверху: "Дружба".
- Маяк - это чтобы все видеть, - объяснил Карпа. - Все опасности и рифы. Сабля и ружье - сам понимаешь. Это революция.
- А теперь клянись хранить тайну, - сказал Ленька. - Чтобы никому, ни под каким видом!
- Клянусь! - сказал Никита серьезно. - Никому!
Помолчали. Потом Карпа сказал:
- У нас и девиз есть, - и показал на фанерный лист с гербом.
- Какой еще девиз? - спросил Никита.
- Слово такое, чтобы своих узнавать, какой ты непонятливый, объяснил Карпа.
- А без слова что, не узнаешь? - все не понимал Никита.
Карпа на мгновение задумался.
- А если в темноте? Тогда как? - наконец спросил он.
Ленька сказал:
- Наш девиз: "Верность и честь". Пароль "Верность", а отзыв: "Честь". Запомни хорошенько. Если человек говорит тебе: "Верность!", ты должен ответить ему: "Честь!", бросить все дела и тут же бежать на помощь. Такой у нас закон. Соображаешь?
- Соображаю, - сказал Никита. Этот закон ему понравился.
- Понимаешь, - продолжал объяснять Ленька, - дружба - это верность и честь. Без верности и чести не бывает дружбы. Без дружбы и чести нет верности... А вот честь - она всегда... Она сама по себе... Понимаешь?
Никита ничего не ответил. Дружбу он уважал, она не раз выручала его в трудную минуту. Но вот рассуждать о таких вещах, как верность и честь, ему никогда не приходилось. В том мире, откуда он пришел, была, конечно, своя верность. И даже своя честь была. Только об этом не принято было говорить.
Занятные Никите попались знакомцы. Смешно на них глядеть. И игру придумали какую-то шибко мудреную. Здоровые парни, лет по двенадцать небось уже стукнуло, а лепят каких-то сыщиков. За последние три года Никита играл только в очко да в три листа, а уж в сыщиков-то, извини-подвинься! Сколько раз ему приходилось, дурея от страха, отрываться от грохающей сапогами толпы под жуткий свист дворников и милиционеров.
- А этого Гленарвана, не сомневайся, мы все равно найдем, - сказал Карпа. - Он нам давно подозрительный. Правда, Леня?
Ленька не успел ответить. В светлом проеме между сваями показался чей-то темный силуэт и раздался веселый окрик:
- Пинкертоши, вы где?
- Мы здесь, Володя! - крикнул Ленька и полез наружу.
- Это Ленькин братуха. Он из горкома РКСМ, комсомолец, - шепнул Карпа Никите, устремляясь за Ленькой. - Он про нашу тайну ничего не знает, ты не думай... Это он просто дразнится, потому что мы книжки про Пинкертона любим. Пошли.
Ребята выбрались из-под причала, жмурясь от яркого дневного света.
- Эге, да вашего полку прибыло. А это кто? - спросил высокий парень в выцветшей гимнастерке, подпоясанной широким армейским ремнем.
- Это, Никита, сын Лепехина из редакции, - сказал Ленька.
- Небось тоже в комсомол метишь? - спросил Володя.
Никита не знал, куда он метит, но на всякий случай кивнул.
- Три пацана - это уже ячейка.
- Да, ячейка, - протянул Карпа. - А когда записываться приходили, так ваш Головко знаешь что сказал? - при этих словах Карпа странно изменился. Он раздался в ширину, у него опухли щеки, а взгляд устремился куда-то в небо. "Комсомол - це вам не в бабки грать, це - передовой авангард рабоче-крестьянской да казачьей молоди", - сказал Карпа нравоучительным басом.
- Похоже, - засмеялся Володя. - Но вы не расстраивайтесь, братва, ваше время впереди. А пока для вас есть у меня дело. Нечего вам под причалом ошиваться.
Карпа многозначительно посмотрел на Никиту. Ленька потрогал козырек кепки, облизнул губы.
- Но! Какое задание?
- Разговор этот долгий, - сказал Володя. - Пойдемте-ка лучше в горком.
Никита боялся этих слов: горком, чека, губком - от них всегда веяло опасностью. Он подумал было, не пора ли смываться, но все-таки пошел за ними, отстав на всякий случай на полшага.
Этот Володя, Ленькин братуха, привел их в просторную комнату с двумя пустыми столами. За одним столом сидел толстый парень с маленькими глазками и, пыхтя и отдуваясь, что-то писал красной краской на длинной бумажной ленте. Никита догадался, что это и есть Головко, которого передразнивал Карпа, похоже получилось.
На стене висел плакат: толстый поп, хватающий жирной лапой узелок с яичками у старушонки, и надпись: "Все люди - братья, люблю с них брать я".
И еще один, непонятный. Усатый красноармеец в синем шлеме с красной звездой показывал на тебя пальцем и спрашивал: "А ты записался в ЧОН?"
Ленькин братуха долго разговаривал с ними. Никита не все понимал из их разговоров. Но Карпа потом объяснил ему, что Володя приказал им отправиться к бойскаутам.
* * *
После горкома Никита пошел к отцу. Карпа и Ленька проводили его и договорились назавтра встретиться после обеда.
Никита вбежал в ворота приземистого кирпичного дома. Во дворе дымила походная кухня. К ней подходили люди. Повар в солдатской форме и белом фартуке разливал в котелки и миски пахучее варево. Рот Никиты мгновенно наполнился слюной, и он прошмыгнул в низкую дверь столовой.
Прямо против двери тоже висел плакат: "Чтоб избежать холерной муки, мой чаще хорошенько руки!" Отца Никита увидел сразу: он сидел за свежеоструганным столом и спорил с каким-то дядькой в кожаной куртке и ремнях. Дядька горячился, размахивая руками, шлепал ладонью по столу:
- ...Он до революции в купцах ходил, при англичанах торговал. К стенке его надо было поставить. А теперь этот субчик кондитерскую на углу Поморской открывает, крендель золоченый над дверью повесил, да еще название придумал: "Красный бублик"! Скотина! Что же, я к нему за белыми булками ходить буду? Как это называется?
- Уймись ты, уймись! Суп прольешь, - говорил отец. - Нэп это называется, новая экономическая политика. С разрухой кончать надо. Пусть-ка и торгаши на социализм поработают.
Никита подошел.
- А, Никита, - сказал отец. - Садись давай. Навались. Из камбалы суп. Остывает.
- Твой, что ли? Нашел наконец? - спросил Кожаный и обрадовался.
- Мой, - сказал отец.
- И жену нашел?
Отец молча смотрел в котелок.
- Нет ее... - сказал он тихо.
И Никите вдруг захотелось заплакать.
- Ну, я пошел! - сказал Кожаный и положил отцу на плечо огромную руку. - Вот оно, брат, какая карусель... Корми парня крепче, смотри, какой тощий. Ровно росток картофельный из подвала.
- Ешь, Никита, - сказал отец и поднял голову. - Кушай, сынок.
Глава 3
ПЕРВЫЙ СОН НИКИТЫ
Ломоносов стоял против губернаторского дома, завернутый в какую-то ткань. Голая тетка, вообще ни во что не завернутая, стояла перед ним на одном колене и протягивала какую-то штуку, похожую на два сложенных вместе бараньих рога.
Никита топтался у подножия и, почесывая ногой ногу, рассматривал Ломоносова и тетку.
Ленька сказал, что бойскауты помещаются на проспекте, напротив памятника Ломоносову. Здесь и условились встретиться.
Никита обошел памятник раз, наверное, десять, а вчерашние знакомцы все не появлялись. Из головы у него не выходил тот страшный сон, что приснился сегодня ночью.
Страшные сны стали сниться Никите еще в Петрограде в приюте для беспризорников, где он три недели провалялся в изоляторе с тяжелой формой испанки. Его без сознания подобрали прямо на улице.
Когда кризис миновал и Никита начал быстро поправляться, Лев Исакович, маленький лысый доктор с бородкой клинышком, долго осматривал его в холодной приемной. Прикладывая рожок к спине, просил сначала дышать, потом не дышать, заставлял закрывать глаза и подносить пальцы к носу. Стучал молотком по локтям и коленкам. Доктор что-то бурчал себе под нос, неодобрительно смотрел на Никиту поверх очков, потом велел одеться и пойти полежать в изоляторе еще пару деньков.
Никита лежал в пустой узкой комнате и смотрел в окно, где по подоконнику звонко стучала редкая крупная капель и светило солнце. Там на солнечном припеке бушевали воробьи. Никита был еще очень слаб и долго не мог смотреть на яркое. Тогда он закрывал глаза.
Скрипнула дверь. Он чуть приоткрыл один глаз и увидел в дверном проеме тонкую фигуру воспитательницы Ирмы Васильевны, которую в приюте звали Воблой. За ней заглянул коротенький доктор.
- Спит, - сказала Вобла.
- Всегда много спят после кризиса, - сказал Лев Исакович. - Ну вот, слава богу. С испанкой мы как будто сладили. Должен признаться, это было не просто.
- Я думала, не выкарабкается, - сказала Вобла. - Он страшно так бредил.
- Он и сейчас кричит каждую ночь, - сказал доктор. - То махновцы за ним гонятся, то милиционеры...
- Это опасно, как вы считаете?.. - спросила Вобла.
- Мы называем это ночными страхами, - сказал доктор Лев Исакович. Своеобразная реакция детского организма на избыток информации. Что вы хотите, уважаемая Ирма Васильевна? Чего можно ждать от ребенка, который несколько лет прожил в перевернутом мире? Я знаю? Вы тоже не знаете. Я против, когда дети играют в войну, но тут ничего не поделаешь, это естественно. А вот когда война играет с детьми, это совсем никуда не годится. Хотя, как вы понимаете, я и с этим ничего не могу поделать.
- Ну и как же их лечить, эти страхи? - спросила Вобла.
- При спокойной жизни само пройдет, - сказал доктор, - но я вас спрошу: где ее взять теперь, эту спокойную жизнь?
Когда Никита совсем поправился, Вобла несколько раз беседовала с ним про его прежнее житье, про бездомные скитания. Она была дельная тетка, не зануда, только никогда не улыбалась, наверное, у нее тоже кто-то умер. Лишь один раз совсем недавно Никита увидел ее улыбку.
Она вошла в столовую, где полсотни стриженных под машинку мальчишек деловито расправлялись с ужином из чая и хлеба с селедкой, разыскала Никитину темную макушку, подошла и шепнула, наклонившись к самому его уху:
- Слушай, Никита, а мы ведь разыскали твоего отца. Он живет в Архангельске и ждет тебя. Давай собирайся!
И тут она улыбнулась, положив ему на плечо тонкую руку.
* * *
Сегодня Никите опять приснился сон. Один из тех трех, которые снились ему постоянно. Они снились неодинаково. Детали и подробности были разные, но суть всегда оставалась одна. Всегда страшная.
Будто Никита едет в товарной теплушке по летней цветущей земле. Солнце светит, птички поют, деревья качаются под теплым ветром. В соседней теплушке кто-то негромко играет на гармони.
Начинается пологий подъем. Черный жук-паровоз, натужно пыхтя, медленно вертит колесами. И вдруг становится тихо. В этой звенящей тишине из близкого подлеска вылетают конники в лохматых шапках. Рассыпавшись лавой, они скачут наперерез поезду, заворачивая фланги в широкое кольцо. Их много. В поднятых руках посверкивают сабли. Что-то беззвучно кричат бородатые рты.
И вроде бы дверь теплушки закрыта, вроде бы Никита лежит на дощатом полу, закрыв голову руками, в то же время все видит, что делается снаружи.
Вот один за другим падают красноармейцы с открытых товарных площадок, роняя винтовки, и скатываются по насыпи в траву. Вот уже первые кони поравнялись с паровозом. Вот уже несется вдоль вагонов гривастая тройка, с тачанки дергается и беззвучно строчит пулемет, водя по вагонам тупорылым носом. Никита лежит, прижавшись щекой к грязному затоптанному полу, зажмурив глаза, и одновременно видит, как через тонкие дощатые стены вагона прощелкивают пули, оставляя маленькие круглые дырки, в которые мгновенно косо бьет тонкий пыльный луч солнца. Эти лучи падают на пол все ближе и ближе к его голове.
Никита все ждет, что одна такая тонкая игла вот-вот воткнется в его затылок и тогда случится что-то непоправимое!
Тут ему сделалось страшно до невозможности... и он проснулся. Горела желтоватым светом электрическая лампочка над столом, отец сидел на кровати и держал его за плечи. Лицо у него было испуганное и растерянное. Он увидел, что Никита открыл глаза, и сказал:
- Ты что кричал? Что-нибудь приснилось?
- Стреляли, - сказал Никита. - Махновцы. Думал, убьют.
Отец поднял руку и, задержавшись на секунду в нерешительности, погладил его по голове.
- Спи, брат! Теперь уже не убьют. Спи спокойно. Спи и ни о чем не думай.
Никита неплотно прикрыл глаза. Сквозь радужные лучи от лампочки он видел темное лицо отца и его широкие плечи. Отец все сидел на Никитиной кровати и смотрел куда-то в угол. Тяжелая рука его лежала на голове Никиты.
Никита скоро заснул и так и не увидел, когда лег отец. Больше в эту ночь ему ничего не снилось.
* * *
Никите уже надоело рассматривать Ломоносова, а пацанов все не было. Он собрался уходить, повернулся на одной ноге и увидел бойскаута. Это была девчонка. Из-под широких прямых полей ковбойской шляпы на него смотрели чуть прищуренные нахальные глаза. На девчонке была зеленого цвета рубашка с узкими погончиками и синяя юбка, такая короткая, что торчали коленки. На шее платок, стянутый у воротничка костяным колечком. На левом кармане гимнастерки блестел непонятный трехлепестковый значок.
Пока Никита ее разглядывал, девчонка прищелкнула шляпной резинкой под круглым подбородком, подняла вровень с плечом руку с тремя вытянутыми пальцами и вежливо сказала:
- Здравствуй, мальчик.
Никита переступил с ноги на ногу, подождал, что она еще скажет.
- Я про тебя кое-что знаю. Хочешь, скажу? - выпалила девчонка.
"Шиш ты про меня знаешь", - подумал Никита, но снова промолчал.
- Ты в нашем городе недавно и пришел сейчас со стороны Поморской улицы. Правда?
- Подумаешь, гадалка. Видела, как я оттуда шел, вот и все.
- И не потому вовсе. На углу Поморской забор красят зеленым, а у тебя ноги зеленые. Ты памятник рассматривал, а здешние мальчишки его рассматривать не станут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19