На дощатом причале был раскинут треугольный кливер, Маняша и Фрол заканчивали крепление фала к острому углу парусины. На ровной ее поверхности выделялась аккуратная свежая заплата.
Маняша подняла голову, увидела Никиту и сказала обиженно:
- Опаздываешь, капитан. Обещал с нами вместе, а мы тебя два часа ждем...
- Да мы уже заканчиваем, - сказал Фрол.
Никита смутился, не мог же он объяснить им, что задержался из-за встречи с Эрной. Он спрыгнул с причала на катер и включился в работу. Мимо на большой скорости протарахтела моторная лодка с высоко задранным носом. Она подняла широкую волну, и мачты яхт у причала вразнобой закачались. На корме у руля сидел дядька в кожаной куртке. Лодка лихо развернулась, пустив по воде пенистую дугу, сбавила ход и остановилась напротив вышки.
- Поторопись! - крикнул рулевой и махнул рукой.
Из-под навеса для такелажа по настилу причала протопали трое в черных бушлатах. Они торопливо прыгнули в лодку. Моторка тут же рванулась вперед, быстро набирая ход, и помчалась вверх по реке.
Когда она проходила мимо катера, один из пассажиров глянул на сверкающие буквы названия, скользнул взглядом по Никите и его команде и поспешно отвернулся.
Никита узнал Гленарвана. Он хотел крикнуть: "Глеб Степанович, это же я!" Даже поднял руку. Но Гленарван так больше и не посмотрел в его сторону.
Глава 16
ЖЕСТОКОЕ ВРЕМЯ
Когда Никита пришел домой, отец сидел у стола и что-то писал.
- Ну, как дела пионерские? - спросил он, пододвигая Никите хлеб и кружку с чаем.
- Палатки получили, - сказал Никита. - В лагерь собираемся. Володя говорит...
- Володя у вас замечательный парень. - Отец поднялся из-за стола, подошел к окну, за которым город погружался в тишину прозрачной белой ночи. - Вообще, тебе повезло. Хорошо тебя принял этот город. И люди вокруг тебя хорошие. Ты, брат, это цени.
- Я ценю, - сказал Никита. - Еще как ценю-то!
Отец уселся на подоконник и задумчиво посмотрел на сына.
- Меня, брат, здесь встречали не так...
Никита быстро составил кружки, убрал со стола и подсел к отцу. Николай Демьянович положил ему на плечо тяжелую руку.
- Нас взяли на станции Плесецкой. Прямо с полатей взяли, где мы валялись в тифозной горячке. Было нас четверо, я фамилий не помню. Знаю только, что один был моряк из Архангельска, а двое других курсанты из петроградского училища. Нас, больных тифом, при отступлении укрыли мужики из соседней деревни, а выдал белогвардейцам, занявшим станцию, поп-расстрига. Как нас забрали, как везли в промерзших вагонах вместе с другими пленными, почти не помню. Зато хорошо помню, как нас вывели на лед.
Совсем не таким был город в ту ночь. Завьюженный, прижатый сугробами к земле. Редкие огни на далеком берегу. Северное сияние в черном небе, а вокруг ледяная пустыня. Вывели нас солдаты в меховых шинелях и шапках из собачьих шкур. Это у них называлось шекльтоновским обмундированием, Антанта заботилась. А мы полураздетые, лица неживые, голубые какие-то, вместо глаз черные провалы.
Разделили на две группы. Мы с морячком попали во вторую, а два курсанта в первую. У меня ноги были сильно поморожены, трудно стоять, морячок меня поддерживал.
Погнали прикладами первую группу к дымящейся проруби, поставили спиной к воде.
Треснул залп, плеснула вода, волна на лед накатилась, и нет людей... Вот как это бывает. А потом и нас всех на то же место. Ковыляю я рядом с матросом, друг за друга держимся. Стал лицом к берегу, там огни. Сполохи в небе. Цепочка солдат перед нами. А за спиной чувствую, как там холодная черная вода дымится.
Капитан их с кольтом в руке вышел к нам и закричал:
- Видали, собаки? Шагай назад. Вас шлепать в другой раз будем.
Отец замолчал. Никита чувствовал на плече тяжесть его руки.
- А потом?
- Потом? - Отец с хрустом потянулся. - Потом я все-таки остался жив, хотя иоканьгская тюрьма на это давала мало надежды. Жив ли тот морячок, не знаю... Я с ним больше не виделся...
Отец поднялся с подоконника.
- Спать, сынок! Тебе когда завтра подыматься? Завтра воскресенье.
- Рано, - сказал Никита. - Дела.
* * *
Никита долго лежал в темноте с открытыми глазами и вспоминал почему-то, как до войны они жили втроем на тихой улице у древней крепостной стены в городе Смоленске. Как все вместе мимо башни Веселухи ходили на Днепр купаться и отец учил его плавать. Но редко, потому что отец всегда бывал занят в своей типографии, он там наборщиком работал. Иногда к отцу приходили товарищи. Они подолгу негромко разговаривали, тесно склонившись над столом чубатыми головами, а потом вполголоса пели протяжные песни. Мама говорила, что за такие песни в тюрьму сажают.
Папа уже один раз сидел в тюрьме. Никита вспомнил, как они с мамой ходили к нему. Стояли в длинном коридоре, вдоль которого медленно расхаживал часовой с кобурой на кожаном ремне через плечо. Вместо одной стены там была деревянная стойка, а над ней сетки, какими кроличьи клетки обтягивают. Когда часовой, повернувшись в дальнем конце коридора, подходил к ним, он Никите подмигивал.
Мама подняла Никиту, и он увидел за сеткой такой же коридор, только там часовой сидел на скамейке, а у самой сетки стоял папа. Он быстро говорил с мамой и все время смотрел на Никиту.
Время от времени часовой, что сидел на скамейке, сердито бурчал:
- Об этом говорить запрещено!
Но папа не обращал внимания и все продолжал говорить, не останавливаясь. Мама была веселая и тоже быстро что-то говорила. Иногда получалось так, что они вместе с папой говорили одновременно, и понять что-нибудь было невозможно. И они оба смеялись. Никита покосился на часового и просунул сквозь сетку палец. Папа за него подергал и еще раз засмеялся. Часовой ничего не сказал.
А когда шли домой, мама была грустная и всю дорогу молчала.
И еще вспомнил Никита, как зимой строили снежную крепость во дворе. Строили папа и Никита, а мама помогала. Крепость получалась как настоящая, с воротами и башнями. Ворота изготавливались при помощи двух табуреток, которые ставили одна на другую, а сверху укладывали корыто, перевернутое вверх дном. На корыто утрамбовывали снег, поливали водой, а потом корыто и табуретки убирали. В стене получались ворота, через которые Никита мог пройти не пригибаясь. Иногда папа, развеселившись, перекидывал Никиту через снежную стену в сугроб. А тогда мама кричала:
- Осторожней! Ты же ушибешь ребенка!
Папа хватал маму и тоже перебрасывал ее через сугроб...
Никита не заметил, как заснул. И ему приснился второй сон...
* * *
...Колючая серая степь без конца и края. Пылит песчаная дорога, горячий ветер относит пыль в сторону и назад. А по дороге редкой цепочкой бредут люди и тащат свой скарб. Кто на тележке катит, кто на плече несет.
И вроде бы он, Никита, с мамой в этой цепочке. Мама, перегнувшись на один бок, тащит тяжелый мешок с вещами, а Никита с другой стороны ей помогает. И вроде бы они все уходят, торопятся, потому что сзади, невидимое за горизонтом, к ним все приближается что-то огромное. И никто не знает, что это такое, знают только, что страшное. И хоть ничего не видно еще, все знают, что оно там, за горизонтом, куда ветер уносит серую пыль. Потому и спешат.
Идти трудно. Ноги вязнут в песке, пот заливает глаза, пить хочется, сил нет. Никита тащит тяжелый мешок, то и дело смахивая пот с бровей, и торопит маму:
- Скорей, мама! Надо скорей!
- Стой, Никитка! Стой, сынок! - шепчет мама. - Погодим минутку. Мочи нет! Давай отдохнем чуть-чуть. Самую малость отдохнем... А потом дальше...
Мама подтаскивает мешок к кривому дереву у дороги с пыльными мелкими листочками. Они усаживаются на мешок, прислоняют спины к шершавому стволу и неподвижно замирают, глядя, как ползет мимо молчаливая бесконечная вереница.
Мама вдруг медленно начинает сползать с мешка и клониться на бок. Лицо у нее делается совсем белое, по нему крупными каплями катится пот.
- Плохо мне, - шепчут ее пепельные губы. - Ох плохо, сыночек!
Она закрывает глаза и совсем тихо, едва слышно просит:
- Воды... Воды... Пить...
- Я сейчас! Я сейчас! - кричит Никита. - Мама, подожди, я сейчас!
Он хватает из мешка отцовскую солдатскую флягу и бежит на дорогу.
- Дяденька, воды! Маме плохо... - кричит он, протягивая флягу. Дяденька!
Но молчаливая вереница бредет мимо, не замедляя шага. И никто не останавливается, никто не поворачивает головы. Тогда Никита бежит в степь. Бежит, бежит, бежит, спотыкаясь и хватая ртом горячий воздух...
Уже исчезла дорога с изломанной цепочкой людей, уже не видно даже пыли от них, а Никита все бежит, ища глазами признаки человеческого жилья. Но степь пуста и безлюдна.
Вдруг откуда ни возьмись появляется голубое озеро, зеленая травка вокруг него и рыжий конь у воды. Никита окунает флягу в холодную озерную воду, торопливо плескает пригоршню в лицо. Рыжий конь подходит к нему и наклоняет шею. Никита прыгает на его крутую спину, и конь мчится вперед, разметав по ветру гриву. Никита крепко сжимает ему бока ногами, вцепившись свободной рукой в гриву, и просит:
- Скорее, милый! Скорее!
И конь летит во весь опор, глухо и ритмично ударяя копытами по сухой земле.
Вот и дорога. Вот и знакомое дерево. Вот и мешок. Но что это! Как же это?
Около мешка никого нет. И на дороге, насколько хватает глаз, тоже никого нет. Только там и сям валяются брошенные узлы, сундуки, тележки, да вдали тает слабое облачко пыли. Все люди, что торопливо брели, увязая в песке, исчезли. И мама исчезла.
И тут Никита понимает, что, пока он бегал за водой, то неотвратимое и страшное, от чего все они стремились скрыться, догнало, схватило и пронеслось дальше, неведомо куда.
- Мама! - кричит Никита и знает уже, что никто ему не ответит. Мамочка, где ты?..
Глава 17
РАВНЕНИЕ НА ЗНАМЯ
Никита проснулся в привычной тоске. Сердце сильно стучало. Подушка была мокрая. Только через минуту он понял, что лежит в своей кровати, а рядом на соседней койке спит отец. Что-то ему важное предстояло с утра, зачем-то нужно было торопиться. "Да, - вспомнил он, - сегодня же первый выход отряда в город. Володя просил прийти пораньше проверить звено".
Никита осторожно поднялся, чтобы не разбудить отца. Вымылся во дворе за сараем. Разжег керосинку, вскипятил чайник, позавтракал хлебом и вчерашней кашей из чечевицы, которую приносили из столовой, обжигаясь, выпил стакан чаю с сахарином. Потом он достал с полки новую белую рубашку, ни разу не надеванную, что отец принес из Церабкоопа. Намочил тряпку и начал аккуратно протирать порыжевшие носки ботинок.
- Ты чего это начепуриваешься? - услышал он. - Словно на праздник. Ботинки-то лучше сажей смажь. Из печки возьми.
Отец лежал на кровати и внимательно следил за ним смеющимися глазами.
- Сегодня у нас первый пробный выход по городу. Приходи посмотреть, сказал Никита. - А вечером живое кино в комсомольском клубе.
- Приду, - сказал отец. - Погляжу, какие такие пионеры у нас в городе объявились.
Никита слазил в печку, смазал ботинки сажей. Поплевал на ладонь и пригладил отросшие вихры.
- Ну, я пошел, - наконец сказал он.
- Ты ночью опять кричал. Что тебе снилось? - спросил отец, бреясь перед осколком зеркала.
- Не помню, - сказал Никита, закрыл дверь и пустился бегом.
* * *
Общий сбор был назначен на десять утра. Во дворе клуба уже толпились ребята, возбужденно переговариваясь. Суетился Карпа, бегал от одного к другому, смеялся, размахивал руками. Что-то серьезно внушал своему звену Ленька. Горнист Петька Жгилев нервно ходил взад и вперед, то и дело облизывал сухие губы.
У забора барабанщик Дима пробовал барабан.
- Ну, Петя, - сказал Карпа, останавливаясь рядом с горнистом, смотри петуха не пусти.
- Кошмарный ужас! - сказал Петька растерянно. - Язык совсем не ворочается. Как бы марш не испортить.
- Ничего, ничего, - утешил горниста Карпа. - Ты, главное, дуй громче. Чем громче, тем лучше.
Карпа подмигнул Никите и побежал дальше.
Никита почувствовал, что он и сам волнуется почему-то.
Только он успел проверить выправку своих "чаек", как из штабной комнаты вышел Володя.
- Играй общий сбор, - сказал он Пете. - А вы, звеньевые, стройте свои звенья в саду. Правый фланг у калитки.
Петька еще раз облизал губы, поднял свой горн с треугольным красным вымпелом, прижал мундштук к губам. Начищенная медь трубы пустила золотых зайчиков. Горн каркнул хрипло и фальшиво. Все повернули к Петьке головы и замерли.
- Так и знал! - сокрушенно сказал Петька. Он облизал губы, приладил к ним мундштук, набрал воздуха, поднял горн к небу.
- Ну, давай еще раз! - сказал Володя. - Не волнуйся, главное.
И горн вдруг чисто и властно пропел сигнал общего сбора. Раз! Другой!
Белые рубашки и алые косынки замелькали меж стволов, вытягиваясь в шеренги.
- Становись! Становись! - командовали звеньевые. - Равняй строй!
На крыльце уже стоял Володя. Все замерло в саду. Все глаза смотрели на вожатого.
- Отряд! - протяжно скомандовал Володя. - На вынос знамени смирно! Равнение на знамя!
Полсотни ребячьих лиц обращено к крыльцу. Звеньевые вскинули руки, отдавая салют. Ударил барабан. В распахнутых дверях показалось тяжелое отрядное знамя. Чуть наклонив вперед древко, знаменосец торжественно пронес его перед застывшей шеренгой.
Когда вышли на улицу и построились в колонну, Володя забежал вперед. Ребята шагали по шесть человек в шеренге, почти во всю ширину улицы. Качались ровные ряды красных косынок. С правого фланга каждого звена полоскались треугольные вымпелы на посохах звеньевых.
- Старый барабанщик! Старый барабанщик! - выговаривал барабан.
- Трам-та дра-там! Трам-та дра-там! - хрипло трубил горн. Нет, не испортил Петька марша.
Останавливались прохожие на тротуарах, пропуская стройную колонну, и долго провожали ее глазами. Стая босоногой малышни пристроилась сзади, старательно вышагивая в такт барабану. Когда проходили мимо комсомольского клуба "Молодая гвардия", в нем распахнулись окна и раздались возгласы:
- Юным пионерам ура!
- Первому городскому ура! - кричали комсомольцы и махали кепками, перевешиваясь через подоконники.
Встречный трамвай зазвонил было, но тут же оборвал трезвон, остановился, пропуская отряд. Из вагонных окон махали руками. По улице Свободы навстречу шла колонна красноармейцев. У каждого под левой рукой был сверток, видно, в баню шагали. Молодой командир с кубиками на воротнике, забегая вперед и оглядываясь, скомандовал:
- Смирно! Равнение на знамя!
Он вскинул ладонь к островерхому буденовскому шлему, отдавая честь их отрядному знамени.
В эту минуту Никита увидел на тротуаре отца. Отец стоял в толпе прохожих и, подавшись вперед, смотрел, как идет отряд. Когда сын поравнялся с ним, улыбнулся, приветственно поднял руку и негромко сказал:
- Молодца! Ай, молодца!
И Никите показалось, что это в нем самом где-то внутри у самого горла звонко трубит горн:
- Трам-та-дра-там! Трам-та-дра-там! Трам-та-дра-та-тат-та-там!
Глава 18
ЖИВОЕ КИНО
В клубе заканчивались последние приготовления. Под громкие крики Женьки Павлова, руководителя драмкружка, ребята таскали фанерные щиты с нарисованными горами и домами.
- Куда Везувий тащите! Неаполь на первый план! Давай! Подымай! Левее. Опускай! Да не туда! Еще левее. От бестолочь!
Никита дождался, когда Карпа с Ленькой освободились и спрыгнули со сцены в зал.
- Ну что ты мнешься? - спросил Карпа. - Давай выкладывай. Я же тебя насквозь вижу.
Ленька подозрительно посмотрел сначала на Карпу, потом на Никиту.
- Я Эрну позвал на живое кино, - сказал Никита.
- Зря! - сказал Ленька. - Видно, мало тебе одного дня рождения. Нет, есть еще в тебе чуждое влияние. Есть...
- Знаешь что... - сказал Никита и отвернулся.
Но тут вмешался Карпа:
- Ладно, чего там! Надо ее активней привлекать к нашей работе.
Потом он набросился на Леньку:
- По-твоему, искусство - это что? Так, для развлечения? Искусство перевоспитывает. Нужно всех бойскаутов на наши постановки приглашать...
Ленька презрительно хохотнул:
- Посмотрят твою рыжую башку на сцене, ахнут и сразу перевоспитаются. Особенно когда ты попа играешь.
Никита вспомнил, как Карпа, передавая испуг попа перед штыком красноармейца, оттягивает приставную бороду, закрепленную на резинке, и обнажает круглый гладкий подбородок. Это всегда вызывало шумный восторг зрителей.
- Приводи, обязательно приводи, - суетился Карпа. - Она девочка ничего, только задается.
- Приводи, раз обещал, - согласился Ленька. - Ладно, я на вас места займу.
* * *
Несмотря на то, что погода к вечеру испортилась - моросил мелкий холодный дождь, окна в комсомольском клубе были открыты настежь.
Никита с Эрной вошли в маленький зал и оказались в плотной толпе. С последнего ряда от стены ему замахал Ленька. Никита схватил Эрну за руку и стал протискиваться к нему.
- Вы бы еще через час явились, - ворчал Ленька. Поработав плечами, он раздвинул немного своих соседей, стал к стене и буркнул Эрне:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19