.. В старые времена люди искали уединения в пустыне, в лесных дебрях. Они шли туда, чтобы остаться наедине с собой. Ведь больше всего человек скучает по себе. Варужану стали противны эти философские упражнения. Нужно выйти на свежий воздух, если даже он и не пойдет в библиотеку.
Читальный зал был битком набит людьми. Варужан кое-как примостился в последнем ряду на краешке стула. Сидевший рядом парень встал, прислонился к стене. Варужан уселся поудобнее и замер от изумления: оказывается, обсуждение уже началось и выступает... та самая женщина. Снял очки, чтобы лучше в этом убедиться. Да, она. Взгляды их снова встретились. Вдруг женщина смешалась, потеряла нить мысли, кажется, даже покраснела, потом, растянув губы в неуверенной улыбке, хотела уж было что-то сообщить. Варужан машинально поднес палец к губам — мол, умоляю, не надо. Ему показалось, женщина его узнала. А она замешкалась только на мгновение и, сообразив, что от нее требуется, продолжила прерванную речь. Микрофона в зале не было, и голос ее едва доходил до последних рядов. Варужан слушал рассеянно — больше разглядывал спины впереди сидящих. Все слушали женщину сосредоточенно, даже вроде бы с каким-то нездоровым напряжением. Потом Варужан услышал свою фамилию,— значит, она уже перешла к его роману. Что, интересно, она говорит? Напрягся, чувствуя, что желает уловить каждое слово. Но смог разобрать несколько фраз: «Варужан Ширакян, что для него характерно, не избегает острых углов жизни и такого горячего материала, который может прожечь писателю руку, как любой огонь... Он спешит, чтобы не дать застыть жизненной лаве, окаменеть — хотя в застывшем виде ее легче исследовать. Есть писатели, предпочитающие, так сказать, анатомировать жизнь — уже ушедшую, мертвую. Верно, в медицине лишь вскрытие помогает поставить самый точный диагноз, но что толку — человека-то уже нет. Анатомирование ушедших моментов жизни конечно же одна из важных забот литературы, но главное все-таки — в самой горячей ускользающей жизни. Хорош тот врач, который — пусть с риском ошибиться — пытается поставить диагноз больному, а не тот, кто родным покойного досконально разъяснит, От чего умер их близкий... Может быть, моя параллель и не очень уместна, однако... сегодня нужно искать ответ на сегодняшнюю боль. Герои новой повести
Варужана Ширакяна молодые люди, которых швыряет от стены к стене. Вы знаете, как сложно ответить на вопросы даже собственных детей — а их сколько: один, два,— писатель же пытается ответить целому поколению. Например...»
— Кто она? — спросил Варужан сидевшую впереди молоденькую
девушку.
Та на миг отвлеклась:
- Егинэ.— И прижала палец к губам: — Тише...
И вдруг повернулась еще раз и посмотрела на Варужана удивленными глазами: ну и ну — не знать Егинэ!
Речь Егинэ была прервана мужчиной, сидевшим где-то впереди,— то ли возразил, то ли вопрос задал. Егинэ улыбнулась, и голос ее сделался совсем тихим — теперь уже она говорила не с залом, а с одним
человеком.
До слуха Ширакяна долетело имя Врама Багратуни. Вопрос, стало
быть, касался его.
— Воплотить в слове исторический материал,— объясняла Егинэ,— не означает быть оторванным от своего времени, потому что все времена друг с другом связаны. Корнями. Вы думаете, с пятого века все изменилось? Люди тогда иначе любили, ненавидели, тосковали, изменяли? Только внешняя оболочка чувств меняется со временем, их, так сказать, одежда.
— Как у наших девушек, что ли? — подал голос кто-то из зала.
Зал засмеялся.
Егинэ рассказала еще про несколько книг и села под бурные аплодисменты.
— Ну, давайте спорить,— сказала Егинэ уже с места.— Лиха беда начало.
И тут люди заговорили, взахлеб, кто с места, кто с кафедры. Вернее, кафедры как таковой не было — просто подходили к месту, где, по логике вещей, она могла бы быть.
Варужан Ширакян опять услышал свое имя. Говорил, не поднимаясь, пожилой человек. Варужану видна была лишь его спина. Голосом он обладал очень звонким — такого и на стадионе без микрофона услышишь. Он был в восторге от новой повести Варужана — Варужан неожиданно растрогался, что за глупость. Однако...
— Скажу об одной ее слабости, которую, кто знает, наша уважаемая Егинэ, возможно, считает достоинством. Ты не находишь, Егинэ, что герои повести не завершены — ни их судьбы, ни их характеры? Многие их стороны остаются тайной. Как называется та ледяная гора, которая наполовину под водой?
— Айсберг,— напомнили ему с места.
— Так вот, его герои подобны этой самой ледяной горе: большая часть под водой. Сам-то автор знает, что там, под водой?
— Знает, но молчит.
— Это нехорошо,— заключил пожилой человек. Зал весело рассмеялся.
Варужан Ширакян посмотрел на Егинэ. Она вперилась в него взглядом. Тем же самым, что на днях, она же, заоконная. Только теперь глаза ее были лучше видны, стекло не мешало. Егинэ, казалось, абстрагировалась от зала и была занята лишь созерцанием Варужана. Надо смыться, подумал Варужан, попытался даже подняться, но магнит женских глаз вновь приковал его к стулу. Господи боже, какой удивительный свет исходит из этой женщины: глаза, волосы, даже те-' ло — все из света. На ней легкое платье из тонкого батиста, сероватое, но отливает красным. Как вечерняя пустыня, горящая в лучах закатного солнца. Только солнце внутри.
Разговор шел горячий и, наверно, умный, но Варужан не воспринимал даже то, что слышал. Просто догадывался кое о чем по реакции окружающих. А в воздухе витало что-то хорошее.
Один долго разглагольствовал об исторических романах.
— Мы нашу историю через писателей познаем...— он обернулся к Егинэ: — Егинэ-джан, пригласи-ка к нам Врама Багратуни. Раффи мы не видели, Мураана не видели, хоть на него взглянем... Если ты пригласишь, он не откажет...
Егинэ поспешила закруглить беседу, или Варужану почудилось, что поспешила? Еще рук пять-шесть тянулось с просьбой дать слово, когда она поднялась с места:
— Думаю, что дискуссия прошла горячо. Конечно, было бы замечательно, если бы присутствовал кто-то из наших уважаемых авторов. В следующий раз,— Егинэ помедлила,— не знаю, удастся ли нам пригласить Врама Багратуни, но полагаю, что другой хороший писатель непременно будет присутствовать на нашем диспуте.
Стулья задвигались, люди неспешно направились к выходу. Никто не торопился. Видимо, продолжали беседовать уже на ходу.
И в маленьком городке есть свое очарование. Варужан посмотрел на небо, посмотрел на тротуар. Небо напоминало ковер, сотканный из темно-синих ниток, а звезды — реальные лихорадочные огни, и просто чудо, что ковер не загорался. Толпа двумя ручьями растекалась по тротуару, и гул голосов получал сильный — как под церковным куполом — отзвук.
Варужан шел медленно и вдруг обнаружил себя опять возле библиотеки.
Почему вернулся он той же дорогой?
И вдруг — Егинэ. Она почти задыхалась. Подошла к нему, как давняя-предавняя знакомая. Подошла так, будто Варужан ждал именно ее.
— Вот я вас и нашла,— сказала она.— Мне было бы очень больно,если бы вы ушли.
Варужан неуверенно улыбнулся.
— Почему вы не захотели порадовать людей? Вы представить себе не можете, как бы они возликовали. Ведь они же не видели еще ни одного живого писателя. Я-то поняла, что вы не хотите быть узнанным.
Но почему?..
— Вы... видимо, меня с кем-то спутали. Я просто-напросто книголюб, один из многих, и ничего более.
А на улице сделалось как-то даже светлее. Этот свет, подумал Варужан, струится из широко распахнутых глаз женщины.
— Значит, я обозналась?— спросила она.
И сразу же обезоружила. К чему дурацкая маска? К чему обманывать эту женщину, устремляющую на него свои удивительные глаза?
— Простите, пожалуйста... Егинэ,— пробормотал он.— Я просто
сбежал из города. Пытаюсь написать новую вещь, а времени у меня мало. Приятно, конечно, когда тебя узнают, но это так отвлекает... Надеюсь, вы меня понимаете. Егинэ улыбнулась:
— Понимаю. Потому и не выдала вас.
— Вы говорили очень интересно.
— Я просто обомлела, когда увидела вас. Хотя уже видела два дня назад.
— Когда?
— Это было среди дня, вы прошли мимо библиотеки. Я выскочила, а вас уже и след простыл. Я и тогда не сомневалась, что это вы.
Довольно долго шли молча. Незаметно для себя свернули с главной улицы на узенькую, всю в одноэтажных домах. Фонарей тут не было — путь освещал лишь свет из окон. Казалось, свечи рядком стоят в ризнице. Мало-помалу истают они, погаснут.
Душа была в смятении: почему он так быстро «раскололся», выдал себя? Завтра прекрасная библиотекарша сообщит о нем своим читателям, и...
— Я надеюсь, Егинэ, тайна останется между нами...
— Как вы пожелаете. Пока что я никому не сказала.
— Спасибо.
— После того как увидела вас из окна, разыскиваю вас повсюду уже два дня: обзвонила все здравницы, все гостиницы.
Ах, так вот кто, значит, его спрашивал!
— И всюду спрашивали меня по-русски?..
— Так вам сказали? Но дежурная сообщила, что по фамилии Ширакян никого нет. Правда, немножно помялась. Вы что — ее предупредили?
— А по фамилии Ширакян там действительно никого нет. В гостинице проживает некий Ваганян. Они же не смотрят на обложки книг, а смотрят только на страницу паспорта.
— Да, конечно,— произнесла она с самоукором,— я знала... Ва-чаган Ваганян. А Ширак— имя вашего деда.
— Вы что же — знаете всю мою биографию?
— Знаю. И даже чуточку больше.
— Вы не торопитесь?..
— Вы хотите со мной расстаться? — Она огорчилась.— Если хотите расстаться, считайте, что я дошла до дому.—. Заглянула Варужану в глаза.— Со мной не нужно быть формально вежливым... И... кроме того, мы уже трижды доходили до моего дома и удалялись.— Остановилась.— Вы долго пробудете в нашем городе, если, конечно,
не секрет?
— Хотелось бы подольше... если получится...
— Можем мы еще повидаться? Не говорите да, если вам не хочется.
— Можем, Егинэ.— И засмеялся.— Я начинаю подчиняться вам, как ваши читатели. Да и просто как ребенок.
— Всякий писатель ребенок. И не старайтесь поскорее вырасти.— Вырвала из записной книжки листок, быстро что-то написала.— Это мои телефоны — домашний и библиотеки. Я больше нигде не бываю. Если захотите, позвоните.
Он взял листок и стал его в темноте разглядывать, словно собрался звонить прямо сейчас.
— Спокойной ночи, Егинэ.
— Звоните в любое время.— Помолчала, посмотрела на стоящего рядом мужчину и почти прошептала: — В любое время, а в сутках целых двадцать четыре часа...
У женщины перехватило дыхание. Варужан был в растерянности, не знал, что подумать. В лице Егинэ было столько обезоруживающей чистоты, но все происходило так внезапно, так непривычно...
— В гостинице, Егинэ, у меня невзрачная комнатенка, там нет даже телефона, так что...
— Я бы вам все равно не позвонила. Позвоните сами, если захотите и когда захотите. Спокойной ночи.
Сказала и быстро, не дожидаясь ответного пожелания спокойной ночи, ушла, убежала, исчезла, растворилась в ночной темноте. На улице — во всю ее длину — не было никого и ничего: ни человека, ни машины. Тишина стояла невыносимая, пугающая.
Город духов, подумал Варужан, одиночество мое не могло бы начаться более естественным образом...Внизу лежало ущелье, наполненное тяжелой густой мглой, и дым его сигареты, вероятно, вплетался в эту мглу, еще более ее насыщая.
...Престарелый испанский тореадор упрямо не оставлял арены. Спросили: почему? Ведь, во-первых, стало небезопасно, и потом, ты так богат, что и внуки твои уже на всю жизнь обеспечены. «А что мне еще остается? — печально улыбнулся старый тореадор.— Только это. Единственная арена, именуемая жизнью. У меня, видите, есть своя арена, и я счастлив, а ведь большинство людей ее не имеет». «Каждый ищет в жизни свою долю счастья,— заявил известный водолаз, француз.— Моя доля — погружаться в глубины океана. На одном дыхании ныряю я на сто метров и задерживаюсь в воде на четыре-пять минут. Это — мои поиски счастья, мои пять минут счастья».
Собственная арена счастья...Пять минут счастья...Варужан Ширакян стоял на балконе и слушал ущелье. Просто слушал. Оно было полно плотной мглы — непроглядной в глуби своей. А у него, у Варужана, есть своя арена? Нырял он на дно? Оставался с быком один на один? Вероятно, его арена — чистый лист бумаги. А что еще?.. В твоих книгах, сказал он себе, твой океан, только в кни-
гах своих остаешься ты один на один с быком... А что иное есть литература? Нырять — в океан человеческой души, который глубже водного. Один на один оставаться с быком, который есть жизнь, судьба. Можешь ли ты сказать, что не страшился океанской бездны или зеленых огней бычьих глаз? Именно эти вопросы без ответов привели тебя сюда. Сколько строк из собственных книжек нравятся тебе? В них часто не океан, а бассейн с подогретой водой, чтобы вдруг не простыть. Стоять перед быком? Да ну! Ты предпочитаешь ланей, мирно пасущихся за оградой зоопарка... Отчего ты страдал? Оттого, что книги твои печатают не на лучшей бумаге? Оттого, что, войдя в дом, увидел жену, пьющую кофе со своим знакомым? Оттого, что тебе досталось на грамм меньше славы, чем твоему собрату по перу?..
Варужан взглянул на себя, как палач на обреченного, как мясник на скотину. И пожалел себя. Зачем в нем гнездятся эти сомнения, отчего этот многоцветный мир начал видеться ему черно-белым? Чья-то незримая злая рука переключила соответствующую кнопку телевизора, и цветной экран сделался черно-белым Может быть, это духовный грипп? И, как всякий грипп, он пройдет за неделю-другую. А может, тебе нравится играть в страдания? Сейчас этим многие увлекаются. (Вспомнил строчку: «Я недоволен своим недовольством».) А тебе вроде бы даже нравится, что ты можешь быть недовольным. Для всего света ты счастливец, все имеешь, а вот, видите ли, недоволен собой. А может, это и есть твой писательский потолок? А?.. И Варужан Ширакян сочувственно посмотрел на Варужана Ши-ракяна. Потом превратился в собственного адвоката. Сомнение— свойство писателя, даже великий талант не должен страшиться стать собственным инквизитором, и у него должны быть минуты, когда он читал бы себя абсолютной бездарью. Но эти сомнения должны родить дитя,— Варужан погрозил своему адвокату,— значит, нужно иметь собственную арену. А у тебя что за арена? Литература — понятие абстрактное, она не тебе одному принадлежит, хотя да, конечно же, в ней есть арена и для тебя. Что ты хочешь сказать людям? Голую правду? А они ее без тебя знают, и, между нами говоря, ты частенько и ее не осмеливаешься сказать. Что ты описывал в своих книгах — чужую любовь, чужие унижения, чужие страдания, чужие ожидания. Чу-жи-е. А сам любил, сам унижался, сам страдал, сам ждал?.. Это невероятно трудно, но истинный писатель начинается с ада и чистилища. У тебя же есть биография для отдела кадров, а биографии страданий нет. Но ведь эти вопросы задаю я сам себе,— снова поднял голову адвокат,— и сам осознаю, что прожитая жизнь даже не черновик той, которую я хотел бы прожить. Хотел бы? Ну так живи! Умей любить.
Не бойся быть униженным. Страдай, и, по возможности, с достоинством. Надейся и жди.Совершай ошибки.Проявляй милосердие к людям. Но только не через пустые слова. И вдруг ему очень захотелось позвонить Егинэ прямо сейчас.
Но вспомнил, что телефона у него нет. Зашел в номер, посмотрел на бумаги, лежащие на столе. Кто эта женщина? Одна из сентиментальных читательниц, влюбленных в его книги? Или мадам Бовари, которая в захудалом провинциальном городишке больна видениями столичных приключений? А может, она ставит опыт: сколько времени выдержит этот мужчина натиск ее обаяния?
Несколько месяцев назад Варужан бы не замешкался с ответом,— во всяком случае, ему бы показалось, что ответ готов, и он сразу уселся бы за письменный стол писать рассказ. Да и с названием не было бы затруднений: «Мадам Бовари — на сей раз по имени Егинэ». Написал бы, отпечатал и, не исправив ни слова, опубликовал в своем журнале. Пошли бы письма от разных одиноких женщин, некоторые из них не забыли бы в конце приписать свой номер телефона. А он бы хвастался этими письмами перед другими. Да, несколько месяцев назад... А сейчас он даже не взглянул на белые листы бумаги и на черную чернильницу, в которой за эти дни убыло всего несколько капель чернил.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Комната бабушки Нунэ, которую ребята прозвали музеем, и впрямь походила на музей. Две стены увешаны фотографиями, вернее, одна фотографиями, а другая почти вся пустыми рамками. Пустые рамки? Тогда при чем тут музей?.. Другим, возможно, покажется это нелепым, но вот бабушке Нунэ... Пустые рамки — это родные ей люди, ставшие жертвами резни. Двадцать семь рамок. Фотографии только в трех. От остальных и снимков не осталось. Но даже под пустыми рамками были подписаны имя, фамилия и год рождения... А года смерти нигде не указано.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Читальный зал был битком набит людьми. Варужан кое-как примостился в последнем ряду на краешке стула. Сидевший рядом парень встал, прислонился к стене. Варужан уселся поудобнее и замер от изумления: оказывается, обсуждение уже началось и выступает... та самая женщина. Снял очки, чтобы лучше в этом убедиться. Да, она. Взгляды их снова встретились. Вдруг женщина смешалась, потеряла нить мысли, кажется, даже покраснела, потом, растянув губы в неуверенной улыбке, хотела уж было что-то сообщить. Варужан машинально поднес палец к губам — мол, умоляю, не надо. Ему показалось, женщина его узнала. А она замешкалась только на мгновение и, сообразив, что от нее требуется, продолжила прерванную речь. Микрофона в зале не было, и голос ее едва доходил до последних рядов. Варужан слушал рассеянно — больше разглядывал спины впереди сидящих. Все слушали женщину сосредоточенно, даже вроде бы с каким-то нездоровым напряжением. Потом Варужан услышал свою фамилию,— значит, она уже перешла к его роману. Что, интересно, она говорит? Напрягся, чувствуя, что желает уловить каждое слово. Но смог разобрать несколько фраз: «Варужан Ширакян, что для него характерно, не избегает острых углов жизни и такого горячего материала, который может прожечь писателю руку, как любой огонь... Он спешит, чтобы не дать застыть жизненной лаве, окаменеть — хотя в застывшем виде ее легче исследовать. Есть писатели, предпочитающие, так сказать, анатомировать жизнь — уже ушедшую, мертвую. Верно, в медицине лишь вскрытие помогает поставить самый точный диагноз, но что толку — человека-то уже нет. Анатомирование ушедших моментов жизни конечно же одна из важных забот литературы, но главное все-таки — в самой горячей ускользающей жизни. Хорош тот врач, который — пусть с риском ошибиться — пытается поставить диагноз больному, а не тот, кто родным покойного досконально разъяснит, От чего умер их близкий... Может быть, моя параллель и не очень уместна, однако... сегодня нужно искать ответ на сегодняшнюю боль. Герои новой повести
Варужана Ширакяна молодые люди, которых швыряет от стены к стене. Вы знаете, как сложно ответить на вопросы даже собственных детей — а их сколько: один, два,— писатель же пытается ответить целому поколению. Например...»
— Кто она? — спросил Варужан сидевшую впереди молоденькую
девушку.
Та на миг отвлеклась:
- Егинэ.— И прижала палец к губам: — Тише...
И вдруг повернулась еще раз и посмотрела на Варужана удивленными глазами: ну и ну — не знать Егинэ!
Речь Егинэ была прервана мужчиной, сидевшим где-то впереди,— то ли возразил, то ли вопрос задал. Егинэ улыбнулась, и голос ее сделался совсем тихим — теперь уже она говорила не с залом, а с одним
человеком.
До слуха Ширакяна долетело имя Врама Багратуни. Вопрос, стало
быть, касался его.
— Воплотить в слове исторический материал,— объясняла Егинэ,— не означает быть оторванным от своего времени, потому что все времена друг с другом связаны. Корнями. Вы думаете, с пятого века все изменилось? Люди тогда иначе любили, ненавидели, тосковали, изменяли? Только внешняя оболочка чувств меняется со временем, их, так сказать, одежда.
— Как у наших девушек, что ли? — подал голос кто-то из зала.
Зал засмеялся.
Егинэ рассказала еще про несколько книг и села под бурные аплодисменты.
— Ну, давайте спорить,— сказала Егинэ уже с места.— Лиха беда начало.
И тут люди заговорили, взахлеб, кто с места, кто с кафедры. Вернее, кафедры как таковой не было — просто подходили к месту, где, по логике вещей, она могла бы быть.
Варужан Ширакян опять услышал свое имя. Говорил, не поднимаясь, пожилой человек. Варужану видна была лишь его спина. Голосом он обладал очень звонким — такого и на стадионе без микрофона услышишь. Он был в восторге от новой повести Варужана — Варужан неожиданно растрогался, что за глупость. Однако...
— Скажу об одной ее слабости, которую, кто знает, наша уважаемая Егинэ, возможно, считает достоинством. Ты не находишь, Егинэ, что герои повести не завершены — ни их судьбы, ни их характеры? Многие их стороны остаются тайной. Как называется та ледяная гора, которая наполовину под водой?
— Айсберг,— напомнили ему с места.
— Так вот, его герои подобны этой самой ледяной горе: большая часть под водой. Сам-то автор знает, что там, под водой?
— Знает, но молчит.
— Это нехорошо,— заключил пожилой человек. Зал весело рассмеялся.
Варужан Ширакян посмотрел на Егинэ. Она вперилась в него взглядом. Тем же самым, что на днях, она же, заоконная. Только теперь глаза ее были лучше видны, стекло не мешало. Егинэ, казалось, абстрагировалась от зала и была занята лишь созерцанием Варужана. Надо смыться, подумал Варужан, попытался даже подняться, но магнит женских глаз вновь приковал его к стулу. Господи боже, какой удивительный свет исходит из этой женщины: глаза, волосы, даже те-' ло — все из света. На ней легкое платье из тонкого батиста, сероватое, но отливает красным. Как вечерняя пустыня, горящая в лучах закатного солнца. Только солнце внутри.
Разговор шел горячий и, наверно, умный, но Варужан не воспринимал даже то, что слышал. Просто догадывался кое о чем по реакции окружающих. А в воздухе витало что-то хорошее.
Один долго разглагольствовал об исторических романах.
— Мы нашу историю через писателей познаем...— он обернулся к Егинэ: — Егинэ-джан, пригласи-ка к нам Врама Багратуни. Раффи мы не видели, Мураана не видели, хоть на него взглянем... Если ты пригласишь, он не откажет...
Егинэ поспешила закруглить беседу, или Варужану почудилось, что поспешила? Еще рук пять-шесть тянулось с просьбой дать слово, когда она поднялась с места:
— Думаю, что дискуссия прошла горячо. Конечно, было бы замечательно, если бы присутствовал кто-то из наших уважаемых авторов. В следующий раз,— Егинэ помедлила,— не знаю, удастся ли нам пригласить Врама Багратуни, но полагаю, что другой хороший писатель непременно будет присутствовать на нашем диспуте.
Стулья задвигались, люди неспешно направились к выходу. Никто не торопился. Видимо, продолжали беседовать уже на ходу.
И в маленьком городке есть свое очарование. Варужан посмотрел на небо, посмотрел на тротуар. Небо напоминало ковер, сотканный из темно-синих ниток, а звезды — реальные лихорадочные огни, и просто чудо, что ковер не загорался. Толпа двумя ручьями растекалась по тротуару, и гул голосов получал сильный — как под церковным куполом — отзвук.
Варужан шел медленно и вдруг обнаружил себя опять возле библиотеки.
Почему вернулся он той же дорогой?
И вдруг — Егинэ. Она почти задыхалась. Подошла к нему, как давняя-предавняя знакомая. Подошла так, будто Варужан ждал именно ее.
— Вот я вас и нашла,— сказала она.— Мне было бы очень больно,если бы вы ушли.
Варужан неуверенно улыбнулся.
— Почему вы не захотели порадовать людей? Вы представить себе не можете, как бы они возликовали. Ведь они же не видели еще ни одного живого писателя. Я-то поняла, что вы не хотите быть узнанным.
Но почему?..
— Вы... видимо, меня с кем-то спутали. Я просто-напросто книголюб, один из многих, и ничего более.
А на улице сделалось как-то даже светлее. Этот свет, подумал Варужан, струится из широко распахнутых глаз женщины.
— Значит, я обозналась?— спросила она.
И сразу же обезоружила. К чему дурацкая маска? К чему обманывать эту женщину, устремляющую на него свои удивительные глаза?
— Простите, пожалуйста... Егинэ,— пробормотал он.— Я просто
сбежал из города. Пытаюсь написать новую вещь, а времени у меня мало. Приятно, конечно, когда тебя узнают, но это так отвлекает... Надеюсь, вы меня понимаете. Егинэ улыбнулась:
— Понимаю. Потому и не выдала вас.
— Вы говорили очень интересно.
— Я просто обомлела, когда увидела вас. Хотя уже видела два дня назад.
— Когда?
— Это было среди дня, вы прошли мимо библиотеки. Я выскочила, а вас уже и след простыл. Я и тогда не сомневалась, что это вы.
Довольно долго шли молча. Незаметно для себя свернули с главной улицы на узенькую, всю в одноэтажных домах. Фонарей тут не было — путь освещал лишь свет из окон. Казалось, свечи рядком стоят в ризнице. Мало-помалу истают они, погаснут.
Душа была в смятении: почему он так быстро «раскололся», выдал себя? Завтра прекрасная библиотекарша сообщит о нем своим читателям, и...
— Я надеюсь, Егинэ, тайна останется между нами...
— Как вы пожелаете. Пока что я никому не сказала.
— Спасибо.
— После того как увидела вас из окна, разыскиваю вас повсюду уже два дня: обзвонила все здравницы, все гостиницы.
Ах, так вот кто, значит, его спрашивал!
— И всюду спрашивали меня по-русски?..
— Так вам сказали? Но дежурная сообщила, что по фамилии Ширакян никого нет. Правда, немножно помялась. Вы что — ее предупредили?
— А по фамилии Ширакян там действительно никого нет. В гостинице проживает некий Ваганян. Они же не смотрят на обложки книг, а смотрят только на страницу паспорта.
— Да, конечно,— произнесла она с самоукором,— я знала... Ва-чаган Ваганян. А Ширак— имя вашего деда.
— Вы что же — знаете всю мою биографию?
— Знаю. И даже чуточку больше.
— Вы не торопитесь?..
— Вы хотите со мной расстаться? — Она огорчилась.— Если хотите расстаться, считайте, что я дошла до дому.—. Заглянула Варужану в глаза.— Со мной не нужно быть формально вежливым... И... кроме того, мы уже трижды доходили до моего дома и удалялись.— Остановилась.— Вы долго пробудете в нашем городе, если, конечно,
не секрет?
— Хотелось бы подольше... если получится...
— Можем мы еще повидаться? Не говорите да, если вам не хочется.
— Можем, Егинэ.— И засмеялся.— Я начинаю подчиняться вам, как ваши читатели. Да и просто как ребенок.
— Всякий писатель ребенок. И не старайтесь поскорее вырасти.— Вырвала из записной книжки листок, быстро что-то написала.— Это мои телефоны — домашний и библиотеки. Я больше нигде не бываю. Если захотите, позвоните.
Он взял листок и стал его в темноте разглядывать, словно собрался звонить прямо сейчас.
— Спокойной ночи, Егинэ.
— Звоните в любое время.— Помолчала, посмотрела на стоящего рядом мужчину и почти прошептала: — В любое время, а в сутках целых двадцать четыре часа...
У женщины перехватило дыхание. Варужан был в растерянности, не знал, что подумать. В лице Егинэ было столько обезоруживающей чистоты, но все происходило так внезапно, так непривычно...
— В гостинице, Егинэ, у меня невзрачная комнатенка, там нет даже телефона, так что...
— Я бы вам все равно не позвонила. Позвоните сами, если захотите и когда захотите. Спокойной ночи.
Сказала и быстро, не дожидаясь ответного пожелания спокойной ночи, ушла, убежала, исчезла, растворилась в ночной темноте. На улице — во всю ее длину — не было никого и ничего: ни человека, ни машины. Тишина стояла невыносимая, пугающая.
Город духов, подумал Варужан, одиночество мое не могло бы начаться более естественным образом...Внизу лежало ущелье, наполненное тяжелой густой мглой, и дым его сигареты, вероятно, вплетался в эту мглу, еще более ее насыщая.
...Престарелый испанский тореадор упрямо не оставлял арены. Спросили: почему? Ведь, во-первых, стало небезопасно, и потом, ты так богат, что и внуки твои уже на всю жизнь обеспечены. «А что мне еще остается? — печально улыбнулся старый тореадор.— Только это. Единственная арена, именуемая жизнью. У меня, видите, есть своя арена, и я счастлив, а ведь большинство людей ее не имеет». «Каждый ищет в жизни свою долю счастья,— заявил известный водолаз, француз.— Моя доля — погружаться в глубины океана. На одном дыхании ныряю я на сто метров и задерживаюсь в воде на четыре-пять минут. Это — мои поиски счастья, мои пять минут счастья».
Собственная арена счастья...Пять минут счастья...Варужан Ширакян стоял на балконе и слушал ущелье. Просто слушал. Оно было полно плотной мглы — непроглядной в глуби своей. А у него, у Варужана, есть своя арена? Нырял он на дно? Оставался с быком один на один? Вероятно, его арена — чистый лист бумаги. А что еще?.. В твоих книгах, сказал он себе, твой океан, только в кни-
гах своих остаешься ты один на один с быком... А что иное есть литература? Нырять — в океан человеческой души, который глубже водного. Один на один оставаться с быком, который есть жизнь, судьба. Можешь ли ты сказать, что не страшился океанской бездны или зеленых огней бычьих глаз? Именно эти вопросы без ответов привели тебя сюда. Сколько строк из собственных книжек нравятся тебе? В них часто не океан, а бассейн с подогретой водой, чтобы вдруг не простыть. Стоять перед быком? Да ну! Ты предпочитаешь ланей, мирно пасущихся за оградой зоопарка... Отчего ты страдал? Оттого, что книги твои печатают не на лучшей бумаге? Оттого, что, войдя в дом, увидел жену, пьющую кофе со своим знакомым? Оттого, что тебе досталось на грамм меньше славы, чем твоему собрату по перу?..
Варужан взглянул на себя, как палач на обреченного, как мясник на скотину. И пожалел себя. Зачем в нем гнездятся эти сомнения, отчего этот многоцветный мир начал видеться ему черно-белым? Чья-то незримая злая рука переключила соответствующую кнопку телевизора, и цветной экран сделался черно-белым Может быть, это духовный грипп? И, как всякий грипп, он пройдет за неделю-другую. А может, тебе нравится играть в страдания? Сейчас этим многие увлекаются. (Вспомнил строчку: «Я недоволен своим недовольством».) А тебе вроде бы даже нравится, что ты можешь быть недовольным. Для всего света ты счастливец, все имеешь, а вот, видите ли, недоволен собой. А может, это и есть твой писательский потолок? А?.. И Варужан Ширакян сочувственно посмотрел на Варужана Ши-ракяна. Потом превратился в собственного адвоката. Сомнение— свойство писателя, даже великий талант не должен страшиться стать собственным инквизитором, и у него должны быть минуты, когда он читал бы себя абсолютной бездарью. Но эти сомнения должны родить дитя,— Варужан погрозил своему адвокату,— значит, нужно иметь собственную арену. А у тебя что за арена? Литература — понятие абстрактное, она не тебе одному принадлежит, хотя да, конечно же, в ней есть арена и для тебя. Что ты хочешь сказать людям? Голую правду? А они ее без тебя знают, и, между нами говоря, ты частенько и ее не осмеливаешься сказать. Что ты описывал в своих книгах — чужую любовь, чужие унижения, чужие страдания, чужие ожидания. Чу-жи-е. А сам любил, сам унижался, сам страдал, сам ждал?.. Это невероятно трудно, но истинный писатель начинается с ада и чистилища. У тебя же есть биография для отдела кадров, а биографии страданий нет. Но ведь эти вопросы задаю я сам себе,— снова поднял голову адвокат,— и сам осознаю, что прожитая жизнь даже не черновик той, которую я хотел бы прожить. Хотел бы? Ну так живи! Умей любить.
Не бойся быть униженным. Страдай, и, по возможности, с достоинством. Надейся и жди.Совершай ошибки.Проявляй милосердие к людям. Но только не через пустые слова. И вдруг ему очень захотелось позвонить Егинэ прямо сейчас.
Но вспомнил, что телефона у него нет. Зашел в номер, посмотрел на бумаги, лежащие на столе. Кто эта женщина? Одна из сентиментальных читательниц, влюбленных в его книги? Или мадам Бовари, которая в захудалом провинциальном городишке больна видениями столичных приключений? А может, она ставит опыт: сколько времени выдержит этот мужчина натиск ее обаяния?
Несколько месяцев назад Варужан бы не замешкался с ответом,— во всяком случае, ему бы показалось, что ответ готов, и он сразу уселся бы за письменный стол писать рассказ. Да и с названием не было бы затруднений: «Мадам Бовари — на сей раз по имени Егинэ». Написал бы, отпечатал и, не исправив ни слова, опубликовал в своем журнале. Пошли бы письма от разных одиноких женщин, некоторые из них не забыли бы в конце приписать свой номер телефона. А он бы хвастался этими письмами перед другими. Да, несколько месяцев назад... А сейчас он даже не взглянул на белые листы бумаги и на черную чернильницу, в которой за эти дни убыло всего несколько капель чернил.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Комната бабушки Нунэ, которую ребята прозвали музеем, и впрямь походила на музей. Две стены увешаны фотографиями, вернее, одна фотографиями, а другая почти вся пустыми рамками. Пустые рамки? Тогда при чем тут музей?.. Другим, возможно, покажется это нелепым, но вот бабушке Нунэ... Пустые рамки — это родные ей люди, ставшие жертвами резни. Двадцать семь рамок. Фотографии только в трех. От остальных и снимков не осталось. Но даже под пустыми рамками были подписаны имя, фамилия и год рождения... А года смерти нигде не указано.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60