Я, Ваш покорный слуга, уведомляю Вас, что параллельно с политическими преступлениями совершаются еще и преступления научные, по коим могу Вас снабдить дополнительными сведениями».
Это было напечатано 23 декабря 1918 года в газете «Туркдье Стамбул». Автор письма—турецкий хирург Гайдар Джемал. Будем помнить это имя. Письмо свое он адресовал министру внутренних дел Турции.
В том же 1918 году 24 декабря, то есть на следующий день, в той же газете другой турецкий врач, Селахетдин, пишет следующее (помянем и его добрым словом):
«В связи с открытым письмом хирурга Гайдара Джемала в министерство внутренних дел я вспомнил несколько фактов, непосредственным очевидцем которых я сам был. Будучи свидетелем событий, происшедших в центральной больнице Ерзнка, я почитаю делом совести рассказать о них.
В 1915 году многих армян, которые с трудом скрывались в Ерзнка, изловили и как подопытных животных поместили в центральную городскую больницу для бактериальных опытов, которые обычно проводятся на кроликах и морских свинках. Так было уничтожено много армян...»
А вот и третье письмо, написанное тем же доктором Селахетдином, но опубликованное в другой газете, «Алемдар», 8 января 1919 года. Помянем же еще раз этого человека добрым словом.
«Если принять во внимание, что правительство никогда не придавало значения совести, чести, нравственности — всему тому, что свято,— нетрудно понять его идею, принесшую столько страданий армянам. В то время никто у правительства не потребовал расплаты за содеянные злодеяния, и все полагали, что они так и останутся безнаказанными.
Именно эта безнаказанность и позволила в Ерзнка совершать над армянами опыты по прививке сыпного тифа. Для подтверждения этого обвинения имеется множество доказательств. Любопытно, что совсем не сведущие в этом вопросе врачи выступали на страницах печати с опровержением обвинений. Это обстоятельство заставило меня взяться за перо. Следует иметь в виду, что есть любители показать себя, которые вещают с кафедр и хватаются за любую сенсацию.
Если знающие и авторитетные личности возьмутся за это дело, истина выплывет наружу. Имеются виновники этого, так же как имеются виновники ссылки, резни, грабежей.
Пусть не волнуются наши врачи — виновники известны. Истина будет установлена не на страницах печати, а в суде».
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Снова зазвонил телефон, и в звоне его Варужану почудилась мольба. Посмотрел на часы — пять часов. На сей раз это уж точно Егинэ. Бедняжка совершает последнюю попытку застать его перед тем, как отправляться домой. Может, поднять трубку? Нет, не поднял — хотелось побыть наедине с собой, вникнуть в прожитый день. Только ли в этом причина? Ведь было еще нечто, в чем Варужану не хотелось
себе признаваться. После той ночи в сердце его закрался страх: ему казалось, что он на корабле и вдруг палуба стала ускользать у него из-под ног. Все угрожало стать чересчур серьезным и тревожным. Это не игрушки, дорогой, сказал он сам себе, эта женщина любит тебя... Самолюбию какого мужчины не польстит подобное открытие? Этого вопроса сейчас лучше не задавать. Егинэ знает наизусть целые страницы из твоих произведений и так тонко все чувствует и так безоглядно верит каждой строчке.
В ту ночь Варужан Ширакян стал насмехаться над... Варужаном Ширакяном — ведь он, как никто, знает все его изъяны и слабости. Егинэ насторожилась и до того умно принялась защищать его от него самого. Ее защита показалась ему в какой-то миг блаженной и справедливой. «Сдаюсь, Егинэ,— сказал он.— Ты убедила меня в том, что Варужан Ширакян, оказывается, приличный писатель». Причем это не было слепой защитой'— Егинэ умница, образованна и чувствует литературу каждым нервом.
Почти каждый день — а случалось, и по нескольку раз на день — они беседовали по телефону. О, какие дивные то были беседы! Если б их записать на пленку... Да, Егинэ, телефон и в самом деле, видимо, изобрел человек, который дико тосковал по другому человеку, самому дорогому, и не имел возможности находиться рядом с ним... Да и с самим Варужаном происходит что-то странное: беседы с Егинэ не утомляют его—более того, опустит трубку, займется чем-нибудь и вдруг ощущает, что по лицу его продолжает блуждать мягкий улыбчивый отсвет. Такого давно с ним не было. Потому-то и зародился страх. Одно дело — приятная женщина, другое — любимая. Не переросло бы все в серьезное чувство. Не запутаться бы, не потерять голову в паутине новых страстей и желаний... Если бы он мог полюбить... И тут же испугался этой мысли — ведь любовь свободы не дает, она забирает свободу, а Варужан явился сюда ради освобождения себя. От любви, от ненависти, от вражды, от дружбы. Он не желал ни любить, ни ненавидеть. Возможно ли такое? А Егинэ... Она ничего не требует, просто любит и побеждает своей... слабостью. Побеждает? Егинэ бы удивилась, услышав это слово, у нее бы расширились глаза: разве я похожа на победительницу? О женская слабость, о это ничегонетре-бование!.. Какое это грозное оружие! Если бы женщины только знали! Ведь любовь ктому же забота, ответственность, а Варужану Ширакяну не до новых забот. Он для себя решил, что с него хватит. Егинэ вчера сказала, что каждую ночь пишет ему письма. Спросила: «А ты не напишешь мне письмо?» Это была ее первая просьба, и прозвучала она не как просьба, а как мечта, высказанная вслух. Стало быть, после долгих телефонных бесед еще и письмо? Неужели остается что-то несказанное? Уже сколько лет он никому не писал писем. И вдруг испугался, что однажды ему захочется написать письмо. Егинэ, Егинэ... И вновь зазвонил телефон. На сей раз трезвонил междугородный звонок. Схватил трубку. Арам, конечно,— кому еще быть?
— Значит, так, дядя,— Арам его в шутку дядей величал.— Получили телеграмму от Сэма Ширака. Через две недели твой фирменный американский братец приедет в Ереван. Папа говорит...
- Я приеду накануне. Бабушка как?
— Она вся в других мирах., В последние дни обходится двумя словами: телеграмм нет?
— Бедная бабушка, она так взбудоражена. А на приезд моего отца в телеграмме Сэма намека нет?
- Брат твой пишет, что. приедет с сестрой.
— Значит, без отца.
— Бабушку мы все же обнадеживаем.
Варужан опустил трубку, вышел на улицу, и ноги сами собой повели его к закусочной—хоть раз в день следует подчиняться приказам собственного желудка. На улице было много людей, солнца, птиц. На противоположном тротуаре он увидал знакомую фигуру — Сюзи! Девушка тоже посмотрела в его сторону, заметила его, но продолжала идти своей дорогой. Значит, она снова приехала в город, но даже не позвонила. Может, пригласить ее, вместе пообедать?.. Девушка уже ушла довольно далеко, Варужан не последовал за ней, не окликнул ее. Прохожие ее сейчас разглядывают, и каждый составляет о ней соб ственное мнение, которое сводится к следующему общему знаменателю: вид весьма легкомысленный, одета неряшливо. И мнение это никак не стыкуется ни с сутью ее, ни с жизнью. «Почему вы не позвонили?»-прозвучал отчетливо-жесткий вопрос девушки в чистом, прозрачном воздухе.
В закусочной царил содом.
Блюдо лишь одно, зато людей пруд пруди всяких. Столы буквально осаждались. Знакомый официант с трудом устроил ему ..местечко за одним из столов. Там уже, устроилась крестьянская семья: отец, мать, молоденькая дочка.
— Усаживайтесь,— сказал мужчина.—Мы встаем уж.
Жена и дочка взглянули на Варужана краем глаза, дочка слегка улыбнулась. Муж с женой были до ужаса тощими, а девушка пухленькая. Удивительное дело: кожа да кости породили кровь с молоком. Но как доходяга ел при этом, как работали его челюсти! На тарелке образовалась уже Эйфелева башня, пирамида Хеопса из обглоданных костей, а официант принес ему новую порцию шашлыка. Счастливчик, подумал Варужан, у него, видно, было голодное детство, и потому к зрелости он сохранил нерастраченный аппетит.
— Бери-ка, пока тебе не принесли,— энергично жуя, предложил мужчина.
— Сперва покурю... На рынок что-нибудь привезли?
— Нет,— ответил мужчина,— я тут дом себе приглядел, он мне по нраву. Говорю женке: давай и мы горожанами заделаемся, чем мы хуже других.
— Да, конечно.
— А этот безбожник ни .копейки спустить не хочет, никак о цене не столкуемся. Сам в своих,ереванах дармовой дом от государства получил. Горожане, сукины дети, думают, что у нас, сельчан, денег куры не клюют: весной десятки сеем, осенью сотни жнем.
Пиво тут, как всегда, было холодным,— радостно забулькав, оно потекло Варужану в горло.
Среди толпы закусочной ему было хорошо: вроде и люди рядом, и ты один.
Официант еще одного человека втиснул за их стол.
— Ничего,— сказал Варужан,— наш народ к тесноте привык.
— Так и не решусь ни на что,— продолжал вздыхать крестьянин.
— А из какого села вы собираетесь в горЬд перебраться? Крестьянин произнес какое-то ничего Варужану не говорящее название.
— А это далеко от Барцрашена? — спросил Варужан.
— Которого? — Крестьянин на миг перестал жевать.— А, того самого!.. Да рядышком с нами. Лет за пять в нем ни души не осталось.
Новый сосед по столу, молодой парень, пристально посмотрел на крестьянина.
— А почему? — удивился Варужан.— Ведь до недавнего времени
там еще жили люди.
— Кто?
— Две сестры.
— А, те две вертихвостки? Может, ты приехал одну в жены взять?
Слиняли. Опоздал.
— Куда они делись?
— Господь знает. Сируш,— обернулся он к жене,— про Тигрануи и Астхик спрашивает.
Значит, Тигрануи и Астхик... Вот и имена узнал.
— А,— отозвалась жеца,— ослепнуть их матери. Они как два солнышка были, да сгинули.
— Два солнышка! Еще скажи — две девы Марии! Варужан попытался деликатно возразить:
— А разве легко им было четыре года в безлюдном селе жить?
— В девках засиделись, потому и в селе остались, чтоб мужей захапать. Всё фокусы, ловушка для мужиков.
Парень, которого, казалось, разговор не касается — он спокойно потягивал свое пиво,— вдруг со стуком поставил кружку на стол:
— Послушай, дядя, сельский горожанин, еще слово о сестрах, я тебя двумя пальцами схвачу за шкирку и выкину на улицу — ты ведь весишь меньше велосипеда.
Крестьянин моментально замолк, словно язык проглотил вместо последнего куска мяса. Жена его с мольбой посмотрела на парня, потом на Варужана, а у девушки сделалась пунцовой сдоба щек.
Парень стрельнул глазами в Варужана:
— Нашли с кем беседовать.
— Вы знали сестер? Где они сейчас? Парень грустно ответил:
— Если бы я знал...
Крестьянин наскоро вытер рот носовым платком, сделал знак жене и дочке, и все трое тут же поднялись, почти не притронувшись к новым порциям шашлыка.
— Счастливо оставаться,— произнес крестьянин как-то безадресно.— Мы пойдем, по своим делам, а вы сидите себе.
Ни парень, ни Варужан ничего не сказали в ответ.
— Приехали в город дом купить. Живут возле Барцрашена.
— Окрестные села все мало-помалу пустеют. Так что этот сельский горожанин себя пытался оправдать.
Наверно, подумал Варужан, такие люди, как Тигрануи и Астхик, мешают их совести, будоражат ее.
Спустился в ущелье. Бродил-бродил, вверх, вниз. Хорошо. Ущелье — чудо, каждый шаг открывает новое зрелище. Свадьба кам- ней, шествие камней, война и мир камней. И мировым судьей была при этом речка — голубая ниточка, лежавшая среди камней нежно и как-то беспомощно. Кажется, не будь речки, прибрежные скалы сошлись бы для битвы и земля сотряслась бы от дикого грохота. Но го- . лубая ниточка и разделяла их, и соединяла, примиряла их и отрезвляла, и скалы оставались на месте, как сто лет назад, как тысячу лет назад. Каких только мыслей не рождает природа...
В гостиницу вернулся уже ночью.
Интересно, Сюзи уехала? Нужно ее хоть в гостиницу устроить. По возвращении в Ереван следует найти того, с позволения сказать, лектора. А дальше что? Хватит ли смелости плюнуть ему в лицо и сказать, что он все знает?.. Что бы он сделал, будь он героем собственной книги? Непременно плюнул бы в лицо этому пятикопеечному самцу. Нет, Варужан Ширакян, твоя жизнь — даже не черновик той жизни, которую тебе хотелось бы прожить. «Почему вы не позвонили?» — вновь прозвучал в его ушах безнадежный вопрос Сюзи, и Варужан стал невыносим сам себе. Шум речки в ущелье доносил издали покой и примирение, и Варужану захотелось тоже примириться с собой. Ведь и он скала, рассеченная пополам, и половины стоят друг против друга, полные жажды примирения. Кто бы прошептал ему сейчас на ухо ласковое слово, кто бы поверил ему и простил... Кто бы сказал: ты самый честный человек на свете, самый смелый, самый...
И рука его инстинктивно потянулась к телефонной трубке.
— Егинэ?
— Я тебе столько звонила... Что-нибудь случилось?
— Меня не было в гостинице. Я очень хочу тебя видеть.
— У меня ребенок дома. Только что уснул.
— Ты не придешь... в гостиницу?
— Конечно,— сказала она и замялась, но тут же, словно чего-то испугавшись; добавила: —Приду, если ты хочешь.
— Приходи, не бойся. Нас никто не увидит. Перед выходом позвони, я тебя встречу.
Опустил трубку и сжал голову ладонями. Что ты делаешь? — спросил сам себя. Ты подумал об этой женщине? Как она войдет среди ночи в гостиницу в крохотном городишке, где все друг другу родня? И вновь оправдался: вокруг гостиницы нет жилых домов, они далеко, с десяти вечера и до утра в этом городе "мертвый час, по улицам гуляет только ветер. Кто их увидит! Старик сторож вечно дремлет — можно взять у него ключ (Варужан раза два так уже делал), сказать: иду подышать свежим воздухом, голова разламывается; ты, дедушка, спи, я дверь хорошо закрою, а ключ тихонько тебе в карман положу, ты и не услышишь.
...Егинэ растворилась в пустоте ночного пространства, сделавшись одной из красок темноты. В ночном безмолвии раздавались лишь ее шаги. Проводить себя не позволила. Все закончилось удачно, как и было задумано: сторож не видел ни прихода ее, ни ухода, Егинэ, Егинэ...
О господи, какие дивные это были часы!.. Эта женщина любит его каждой клеточкой своего тела, и как любит! И за что любит? «Ты меня делаешь женщиной,— сказала она.— С мужем это была, всего лишь моя повинность, а тут любовь. Ведь ты и сам видишь...» Это было блаженство, мука, близость и соитие всех клеток, взаимопроникновение, стирающее всякие границы между мужчиной и женщиной. Испытывал ли он раньше такое? Столько чистоты, нежности и вместе с тем столько бурной здоровой страсти... Как она сумела все это в себе сохранить? «После мужа ты в моей жизни второй мужчина. Не веришь? — И вдруг покраснела.— Да нет, что я говорю... Год назад мне голову заморочили— выходи замуж.. Появился один врач, очень симпатичный человек. Несколько раз мы с ним встретились. Он уже собрался дарить мне обручальное кольцо, и тут я сказала: больше не приходи. Я вдруг почувствовала, что изменяю тебе. Прошу тебя, не улыбайся. Ведь когда я вышла замуж, я тебя еще не знала и не любила,— значит, это не было изменой. А вот год назад... Бедняга недоумевал, почему это я решила отступить. Правильно я поступила, верно? А то что бы теперь было? Впрочем, все равно — стоило бы нам встретиться, и было бы все как сейчас...» — «Сколько в тебе нерастраченного сердца, Егинэ, Как ты сумела так себя сохранить?» — «Это ради тебя, любимый. Ведь когда-нибудь мы же должны были встретиться...»
Егинэ, Егинэ...
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
Энис-бей открыл окно.
С восьмого этажа гостиницы Арарат был виден еще яснее. Стало быть, его страна совсем рядом. Он попросил Арама оставить его одного до вечера — сослался на то, что устал и хочет отоспаться,— ведь вечером куда-то должны идти.
На деле же он поспал в самолете. Зашел в ванную, умылся, провел ладонью по щекам, утром побрился наспех, кое-как. Нужно еще раз побриться. Достал из черного футляра электробритву «Браун». Напрасно Наташа позвонила Араму. Ему хотелось бы весь первый день бродить по городу без сопровождающих, а лучше даже все три. дня. Перед отъездом позвонил бы Араму, и они бы один раз встретились. Хорошая машинка «Браун» — побрился, с удовольствием погладил чистую, смягчившуюся кожу и показал язык глядящему на него из зеркала красивому молодому человеку. Надо еще сменить рубашку. Арам посоветовал схбдить в Музей современного искусства, в хранилище древних рукописей — он забыл, как это называется по-армянски,
ничего, спросит, найдет. По дороге в гостиницу они остановились, у каменного всадника. Памятник потряс Энис-бея. Конь перевернул копытом чашу, из которой вниз, в бассейн, текла вода. «Это чаша терпения,— объяснил Арам.— Наш народ взялся за меч только тогда, когда она переполнилась». Всадник не сидел в седле, а стоял, упираясь в стремена, готовый нанести удар мечом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60