С ужасом смотрел, не в силах глаза закрыть, как убийцы пророкам равночинного штурмуют последнее пристанище гонимых.
Вдруг заметил он, рядом мертвое тело церковного хромого и кривого звонаря. Из его груди торчала оперенная длинная стрела кочевников, кровь залила плиты пола. С боку валялся малый охотничий лук и полупустой колчан.
Служка, неумелыми руками, поднял оружие, напрягаясь, натянул тетиву, выстрелил в погромщиков. Внизу раздался предсмертный крик боли, проклятия и ругань. Юродивый, криво ухмыльнулся, снова натянул лук. Стрел было мало, вскоре все закончились, колчан опустел.
А супостаты, видя, как крепки дубовые створы, не порубить, не проломать, ухватили тяжелое бревно. Тараном били в ворота.
Служка выдернул стрелу из груди звонаря.
Ворота гудели под ударами тарана.
Служка кровавя руки, сдирая с пальцев кожу, сумел раскачать, выворотить несколько камней из кладки. Бросил на головы штурмовиков.
Ворота скрипели, стонало мореное дерево, скрипели запоры. Служка подошел к телу звонаря, наклонился над ним. Закрыл изуродованными пальцами единственный глаз покойника. Прочитал, как умел, поминальную молитву. Подтащил тело к краю стены, в слезах, со стоном, взвалил на парапет, столкнул вниз на головы убийц.
Ворота трещали. Служка огляделся по сторонам, ища оружие. Его больше не было. Нет больше оружия. Нет. Кроме… Кроме веса собственного тела. Юродивый, встал над бездной, осенил себя святым знаком тригона и, не закрывая глаз, прыгнул.
* * *
Стонали, трещали ворота, под напором нечестивцев. Стенали, плакали, заполнившие предела храма женщины. Вдовица утерла рукавом слезы. Слезы по солнцу красному, сизому соколу, другу милому Ингельдоту, крестьянскому сыну.
Тяжелым взглядом властной хозяйки обвела испуганных людей.
– Ну, что, бабы, приуныли, пригорюнились. Мужики-то наши, днесь славный пир закатили, погуляли знатно, напилися вдоволь. Сватов до пьяна напоили, да и сами на мать-сыру землю спать полегли.
Подавила Ингельдотовна ненужные слезы, жестоко стало ее лицо. Плотно сжала губы, чтоб не выпустить излишний всхлип слабости.
– А ныне и наше питье приспело. Гуляй, бабоньки! Эй, служки, катите бочки монастырские, вышибайте донца, наливайте кубки! – Сама первой зачерпнула полную соборную чашу, пригубила, звонко бросила об пол.
– Эх, костлявая! – Ухватила крепкими, к работе привычными крестьянскими руками тяжелый подсвечник. Твердо ступила вперед. Стала против рушащихся ворот храма.
* * *
Suka! Lyarva! Padla! Леди Скорена опознала в гуще битвы свою обидчицу. Разлучницу хренову.
Начала пробиваться, колошматила чужих, своих и прочих разных. Пробилась.
И Гильда опознала Скорениху. Поглядела не добро, улыбку скривила. Отстранила гридней, Малыша пинком отогнала. Мечем вертанула. Шагнула на встречу.
Только Алмазное Перышко не на всю голову трахнута, чтоб со стилловой выученицей поножовщиной махаться. «Макар» в загашнике наличествует. Для этого случая и сперла его.
В упор всю обойму всадила. Кажись достала. Точно достала.
Сей же муг слиняла. Нету понта с кнуром бесноватым разборки затевать. Да, вообще, пора из этой месиловки ноги делать. Беспредел, блин. Ведь, проблемы все затерты. Пора и честь знать. Амба.
* * *
Ингрендсоны подхватили безжизненное тело своей повелительницы и, отражая вражеские удары, понесли прочь из битвы, в покой замковой башни. Только Малыш не последовал за телом хозяйки. Грозной, неколебимой силой стоял посреди площади, упершись копытами в землю, рычал, яростно озирался – отыскивал супостатов. С бивней стекала кровь.
И в момент этой роковой битвы многих толп, среди пламени и разрушений, Сигмонд, в безмерной скорби по верной подруге, поглядел в багровые глаза вепря и напитался звериной отчаянной лютости. Замутил свой разум нечеловеческим злом и ненавистью. И вместе с диким зверем ринулся в самую гущу сечи. Был ужасен бледный его лик и не было в глазах ничего человеческого, а одна только темень смерти.
Не изящность Шао-Линьского искусства – топорные труды мясника. Резал расчетливо, кроваво. О защете не помышлял – полагался на неуязвимость доспеха. Не тратил мастерства и сил, не сносил уже голов. Обезоруживал, обрубая кисти рук, вспарывал животы, бил остриями мечей в глаза, подсекал коленные сухожилия. Без устали, без передыху, без пощады густо сеял вокруг своих клинков боль и страдания.
И духи междоусобиц, грешный послед нечестивой связи божества любви с демоном бойни, слетелись к побоищу, расправили губительного мрака крыла. И было одному имя Страх, а второму – Ужас. Поразили они своим колдовством сердца и души сражающихся. Разбегались те, преследуемые неистовым Малышом, с кровавой площади, пропадали в дыму и огне пожара.
* * *
Наемный убийца Фартовый насмотрелся в зенки своих коллег.
Одни, самые глупые, от заказа просто балдели. В глазах безумство запретного желания. Убивая, приходили в экстаз, сродни эрупции. Долго не промышляли. Когда находили их оболочки в канавах да карьерах, когда не находили вовсе.
Другие злобились. Глупо это, словно мишень их личный враг. Такие тоже не долго коптили свет. Умные работали насупившись. Тяжко пахали. Иногда дотягивали до старых годов.
Такие как Локимен встречались не часто. Выполняя задание ничего не испытывали. Скучали взглядом. Ничего не выражали и их физиономии.
Но лик Сигмонда действительно страшен. Мускул лица не дрогнул, бровь не нахмурилась. В глубинах зрачков беспредельная стужа нечувствительной пустоты.
Даесворда выписала замысловатую петлю, зависла над сребристым шеломом. Тело витязя плавно, едва различимо, двинулось боевыми пируэтами.
– Допрыгался. – Промелькнуло в сознании Фартового, а пальцы непроизвольно сложили знак «кранты».
Оставалась маленькая надежда. Локи запустил руку к лодыжке. Ощутив пустую кобуры, матерно вспомнил соратницу. Но труса праздновать не спешил. Как не верти, но баста делу, кто в землю ляжет, кто в зоне будет. Но воровскому закону не противореча, на блатную фортуну полагаясь, перехватил Фартовый рукоять меча. Собрался.
Только не заметил, как разорвал мастер Шао-Линя дистанцию. Как обманно мимо защитных блоков сверкнул клинок. Как прорубило Мондуэловское лезвие и титановую броню и клеваровую телогрейку. Саму плоть разрезало, сами кости рассекло.
Распласталось по булыжному камню тело, бывшее киллером Фартовым, агентом Локи, темным демоном преисподни, разрубленное, чуть не пополам, мечем Даесвордой. И чуждая этому миру кровь, смешалась с рудой ноддовских воинов, тамплиеров, варягов, кочевников, дикарей лесных кланов и прочих, павших. Пепел посыпал останки, и взлетали огненные вихри в треске рушащихся кровель. Беспредельно голодный огонь, озарял опустевший майдан. Жар истопил с крыс подкожный жир, изгнал грызунов из привычных убежищ, и сальные шкуры занималась от жара. Выкатывались огненные клубки визгливой плоти в лужи крови.
А опустошенные костяки стен рыдали расплавом свинцовых переплетов и среди пламенных обломков резвились оранжевобрюхие саламандры. Слизывали серебряные капли слез, и в дымном хороводе искр, возносились в обреченную синюшность небес.
Обессиленный ненавистью исполненной мести, нелюдским взглядом озирал Сигмонд стороны бойни в поисках дальнейшей поживы мечу, и не находил ее больше. Сутуля плечи и склонив голову, неосмысленно побрел к расшибленным воротам замка, волоча, по ослизлым, липким камням мостовой ненужную больше Даесворду. А за его спиной все мощнее гудело пламя, багровыми языками ударяя из улиц и черный дым густой тучей подползал к зубчатым стенам, поднимался к башням, а навстречу ему от горизонта летели грозовые тучи и небесные всполохи сотрясали земную твердь.
Но Сигмонда не тревожило буйство стихий. Перешагивая через груды тел защитников и басурманов, трупы коней, щербленное, изломанное оружие, направлялся к остову цитадели.
* * *
На пороге донжона, весь истыканный стрелами лежал Ингрендсон. Второй гридень скорчился на пролете лестницы, посеченное тело третьего, младшего, раскинулось у господских покоев.
Ступени завалены телами пришлой погани. Исполнили сыновья Серой Волчицы свой обет, клятву сдержали, долг сполна выплатили. Последовали за отцом в туманные сумерки Валлгалы.
Витязь в залу вошел, заметил человеческую фигуру, взмахнул мечем, но инородная сила сковала члены, остановила движение, смирила смертельный удар.
Напротив стоял Мерлин и волшебным знаком удерживал витязя от рокового поступка. Нынче был колдун не в белой хламиде, но в златотканом наряде, остроконечной шляпе и с золотым посохом в руке.
По центру комнаты, в магической пентаграмме, со свечами на вершине каждого луча и астральными символами лежала спящая Гильда.
Повинуясь воле Мерлина, Сигмонд подошел к подруге, за ним последовал Малыш. Колдун раскинул руки, в одному ему ведомых пасах, и в твердом голосе заклинаний пространство пентаграммы загустело белой пеленой нуль-транспортировки. Псевдотуман свернулся коконом вокруг героев.
Но до окончания колдовства, сквозь распахнутые двери просочилась неясная тень. Беззвучно прошмыгнула, через комнату, половицы не скрипнули, пламя свечи не дрогнуло. Ласточкой нырнула в белесую муть.
Плавно творил заклинания Мерлин морок истаял и был пуст пол палаты.
Тогда только дозволил себе чародей, наставник королей и императоров, смежить опухшие вежды, остудить белым снегом ресниц испепеляющий взгляд свой. А когда утих колдунский огонь заветных чар, серые глубины очей затянула изморозь запределья. Поблек златотканый наряд, огрубел материал, размылись узоры магических символов, потемнели бронзовые чешуи змееголового посоха. Заношенная дерюга хитона свисала с изнеможенного тела.
Тяжело опираясь на, от коры не очищенный, костыль, нетвердым шаркающим шагом, побрел старик к проему окна. А Мьюгин-Ворон, взмахом ночных крыл, взлетел на костлявость сутулого плеча, отворотил крепкоклювую голову от сбывающегося. Чистил иссиние перья. Ему, мудрой памяти веков, было скучно не раз пережитое.
Но вещему взгляду Мерлина открылось, как раскаленный воздух изверг зловонный клуб дыма, тот смешался с грозовой тучей и зловредное смешение стихий извергло тень волка. Достигла та тень беззащитное Солнце и поглотила в могильную утробу.
Одна только сияющая капля сорвалась с хищной пасти, устремилась к Гильдгарду, упала молнией, раскрошила башню цитадели, ударила земной монолит и расколов на части, погасла.
А из потусторонья наплывала всепоглощающая тьма ничто, равнодушно растворяя и отродье Фернира и грозовые раскаты и обломки страны Нодд.
Безвидно и пусто и тьма над бездною.
PS.
Вызванное злоумышленным генералом, посредством полевого агента Локи, возмущение информационного поля раскручивалось необратимостью цепной реакции и охватило оба пространственно-временных континуума. Разделяющий миры барьер рассыпался и, стремительно сжимаясь, вселенные Гильды и Зиберовича, устремились навстречу друг другу.
Столкновение миров было ужасно. Электроны слетели со своих орбит, беспорядочно крутанулись и рухнули внутрь атомных ядер, лишая протоны положительной потенции. Обезумевшая от вседозволенности гравитация многими тысячами g сдавила полуживые нейтроны, и они безоговорочно капитулировали. Фотоны безропотной изморозью оседали на, все уплотняющееся, месиво кварков. Даже неуловимые нейтрины попались в силки запредельной силы тяжести. Безвозвратно ухнули в варево безличной сущности. Прожорливая Черная Дыра засосала сам вакуум…
Это была грандиозная, и, вместе с тем, микроскопическая катастрофа. Пространство стиснулось, окуклилось в гравитационном коллапсе, укрывшись, от всех и вся, шварцшильдовским радиусом. И не стало ни материи, ни времени, ни длинны, ни ширины, а только одна равновеликая в себе консистенция (Дюринг). Но плотность обожравшегося сгустка энергии была столь велика, что сжатие перебороло самое себя, и расцвел пылающий шар Большого Начального Взрыва, вышвыривая в новорождающееся существование ювенильную плоть будущих галактик. Кварки сложились в частицы, частицы в атомные ядра, те, набравшись электронов, создали первые молекулы. Разлетаясь, все шире и шире, образовывали новую Вселенную, параллельную нашей с Вами, читатель, и потому для нас невидимую и неконтактную.
Но силен вышел Большой Взрыв! Так силен, что в первый момент неструктурированная энергия пробила небольшое, меньше самого малого иголочного ушка, отверстие в этот мир. И в ту, ошибочную брешь, влетела капелька плазмы. Она, какое то время посветила, потом остыла и образовала небольшую газовую туманность, формой напоминающую краба. Так туманность и назвали – Крабовая.
А еще в дырочку просочилось информационное поле старых, уже не существующих миров Сигмонда и Гильды. Только по дороге поле засорилось разными шумами и незаметно трансформировалось в историю про любовь рыцаря Зигфрида и валькирии Брунгильды, о подлом ренегате Локи, о Рагнарарской битве и Сумерках богов.
А ведь все было не так.
PPS
Генерал Зиберович удивленно озирался по сторонам. Невдалеке от него, привалившись к камню спиной, в доспехах залитых кровью, с мечем в руке, сидел, знакомый по фотографиям, Стилл Иг. Мондуэл. Он тяжело дышал, лицо покрывали потеки пота и гари. На коленях лежала незнакомая генералу девица в знакомых, сам переправлял, серебристых латах, тоже закровавленных и запачканных. Неподалеку бродил огромный боров со страшными бивнями, весь, как ежик иголками, утыканный стрелами и с отрубленной половиной уха. При этом боров сохранял завидное хладнокровие и уже что-то жевал. Из-за куста вынырнула тень и исчезла в густом травостое. Что-то в силуэте узнавалось, но сосредоточиться мешали обстоятельства.
Зиберович оглядел свои руки и брезгливая гримаса отвращения перекосила губы разведчика – они, его руки, сжимали кролика. На манжете расплывалось мокрое пятно. Генерал опустил длинноухого на траву и дал пинка. Животное, однако покинуть Зиберовича не намеревалось. Наоборот, примостилось на начищенный форменный ботинок.
Удивленно и Сигмонд и пришедшая в себя Гильда по сторонам пялились. Вроде бы место знакомое – опушка Блудного Бора. Да еще глуше и буреломной стоял дикий лес. Еще толще и коряжистее стволы деревьев, еще темнее воды Черновод-реки, острее и выше хребты Проклятых гор, белеют их вершины шапками снегов. Вдали темнел зубчатыми башнями одинокий замок. Ближе, справа, на зеленых травяных холмах возле березовой рощи, меланхолично пасся табун белоснежных единорогов. Слева, под скалой, у пещерного зева, свернувшись клубком дрых Ламбтонский Червь, переваривал молоденьких девственниц. Над ним, на вершине утеса примостилась парочка грифонов. Грелись на солнце, чистили перья, с любопытством поглядывали на пришельцев.
Внезапно девственную тишину пустынного края нарушил наглый шум. По небу в затрапезной ступе летела кудлатая старуха, как каноист веслом, помахивая потрепанным помелом. За ней, надсадно хлопая крыльями, не поспевали две ощипанные вороны. Старая карга снизилась, выписывая лихой вираж над изумленными зрителями и вместо «здрасьте» прошамкала, выставляя желтый порченый клык, что-то несуразно матерное. Из ступы высунулась кошачья образина и мерзко завопила. Вороны хамски закаркали и опорожнились.
– Киш, киш! – Крикнула Гильда.
– Киш мире ин тухес! – Подхватил, сам себе удивляясь, Зиберович и перекрестил гадкую бабу.
Та, сложив грязными пальцами кукиш, сунула людям фигу и, завыв, умчалась прочь. Вороны помахали следом.
– От, сука! – Явственно произнес кролик. Боров, не переставая жевать, согласно захрюкал. Гильда истерично расхохоталась. Догадливый генерал Зиберович понял – начинается нечто новое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Вдруг заметил он, рядом мертвое тело церковного хромого и кривого звонаря. Из его груди торчала оперенная длинная стрела кочевников, кровь залила плиты пола. С боку валялся малый охотничий лук и полупустой колчан.
Служка, неумелыми руками, поднял оружие, напрягаясь, натянул тетиву, выстрелил в погромщиков. Внизу раздался предсмертный крик боли, проклятия и ругань. Юродивый, криво ухмыльнулся, снова натянул лук. Стрел было мало, вскоре все закончились, колчан опустел.
А супостаты, видя, как крепки дубовые створы, не порубить, не проломать, ухватили тяжелое бревно. Тараном били в ворота.
Служка выдернул стрелу из груди звонаря.
Ворота гудели под ударами тарана.
Служка кровавя руки, сдирая с пальцев кожу, сумел раскачать, выворотить несколько камней из кладки. Бросил на головы штурмовиков.
Ворота скрипели, стонало мореное дерево, скрипели запоры. Служка подошел к телу звонаря, наклонился над ним. Закрыл изуродованными пальцами единственный глаз покойника. Прочитал, как умел, поминальную молитву. Подтащил тело к краю стены, в слезах, со стоном, взвалил на парапет, столкнул вниз на головы убийц.
Ворота трещали. Служка огляделся по сторонам, ища оружие. Его больше не было. Нет больше оружия. Нет. Кроме… Кроме веса собственного тела. Юродивый, встал над бездной, осенил себя святым знаком тригона и, не закрывая глаз, прыгнул.
* * *
Стонали, трещали ворота, под напором нечестивцев. Стенали, плакали, заполнившие предела храма женщины. Вдовица утерла рукавом слезы. Слезы по солнцу красному, сизому соколу, другу милому Ингельдоту, крестьянскому сыну.
Тяжелым взглядом властной хозяйки обвела испуганных людей.
– Ну, что, бабы, приуныли, пригорюнились. Мужики-то наши, днесь славный пир закатили, погуляли знатно, напилися вдоволь. Сватов до пьяна напоили, да и сами на мать-сыру землю спать полегли.
Подавила Ингельдотовна ненужные слезы, жестоко стало ее лицо. Плотно сжала губы, чтоб не выпустить излишний всхлип слабости.
– А ныне и наше питье приспело. Гуляй, бабоньки! Эй, служки, катите бочки монастырские, вышибайте донца, наливайте кубки! – Сама первой зачерпнула полную соборную чашу, пригубила, звонко бросила об пол.
– Эх, костлявая! – Ухватила крепкими, к работе привычными крестьянскими руками тяжелый подсвечник. Твердо ступила вперед. Стала против рушащихся ворот храма.
* * *
Suka! Lyarva! Padla! Леди Скорена опознала в гуще битвы свою обидчицу. Разлучницу хренову.
Начала пробиваться, колошматила чужих, своих и прочих разных. Пробилась.
И Гильда опознала Скорениху. Поглядела не добро, улыбку скривила. Отстранила гридней, Малыша пинком отогнала. Мечем вертанула. Шагнула на встречу.
Только Алмазное Перышко не на всю голову трахнута, чтоб со стилловой выученицей поножовщиной махаться. «Макар» в загашнике наличествует. Для этого случая и сперла его.
В упор всю обойму всадила. Кажись достала. Точно достала.
Сей же муг слиняла. Нету понта с кнуром бесноватым разборки затевать. Да, вообще, пора из этой месиловки ноги делать. Беспредел, блин. Ведь, проблемы все затерты. Пора и честь знать. Амба.
* * *
Ингрендсоны подхватили безжизненное тело своей повелительницы и, отражая вражеские удары, понесли прочь из битвы, в покой замковой башни. Только Малыш не последовал за телом хозяйки. Грозной, неколебимой силой стоял посреди площади, упершись копытами в землю, рычал, яростно озирался – отыскивал супостатов. С бивней стекала кровь.
И в момент этой роковой битвы многих толп, среди пламени и разрушений, Сигмонд, в безмерной скорби по верной подруге, поглядел в багровые глаза вепря и напитался звериной отчаянной лютости. Замутил свой разум нечеловеческим злом и ненавистью. И вместе с диким зверем ринулся в самую гущу сечи. Был ужасен бледный его лик и не было в глазах ничего человеческого, а одна только темень смерти.
Не изящность Шао-Линьского искусства – топорные труды мясника. Резал расчетливо, кроваво. О защете не помышлял – полагался на неуязвимость доспеха. Не тратил мастерства и сил, не сносил уже голов. Обезоруживал, обрубая кисти рук, вспарывал животы, бил остриями мечей в глаза, подсекал коленные сухожилия. Без устали, без передыху, без пощады густо сеял вокруг своих клинков боль и страдания.
И духи междоусобиц, грешный послед нечестивой связи божества любви с демоном бойни, слетелись к побоищу, расправили губительного мрака крыла. И было одному имя Страх, а второму – Ужас. Поразили они своим колдовством сердца и души сражающихся. Разбегались те, преследуемые неистовым Малышом, с кровавой площади, пропадали в дыму и огне пожара.
* * *
Наемный убийца Фартовый насмотрелся в зенки своих коллег.
Одни, самые глупые, от заказа просто балдели. В глазах безумство запретного желания. Убивая, приходили в экстаз, сродни эрупции. Долго не промышляли. Когда находили их оболочки в канавах да карьерах, когда не находили вовсе.
Другие злобились. Глупо это, словно мишень их личный враг. Такие тоже не долго коптили свет. Умные работали насупившись. Тяжко пахали. Иногда дотягивали до старых годов.
Такие как Локимен встречались не часто. Выполняя задание ничего не испытывали. Скучали взглядом. Ничего не выражали и их физиономии.
Но лик Сигмонда действительно страшен. Мускул лица не дрогнул, бровь не нахмурилась. В глубинах зрачков беспредельная стужа нечувствительной пустоты.
Даесворда выписала замысловатую петлю, зависла над сребристым шеломом. Тело витязя плавно, едва различимо, двинулось боевыми пируэтами.
– Допрыгался. – Промелькнуло в сознании Фартового, а пальцы непроизвольно сложили знак «кранты».
Оставалась маленькая надежда. Локи запустил руку к лодыжке. Ощутив пустую кобуры, матерно вспомнил соратницу. Но труса праздновать не спешил. Как не верти, но баста делу, кто в землю ляжет, кто в зоне будет. Но воровскому закону не противореча, на блатную фортуну полагаясь, перехватил Фартовый рукоять меча. Собрался.
Только не заметил, как разорвал мастер Шао-Линя дистанцию. Как обманно мимо защитных блоков сверкнул клинок. Как прорубило Мондуэловское лезвие и титановую броню и клеваровую телогрейку. Саму плоть разрезало, сами кости рассекло.
Распласталось по булыжному камню тело, бывшее киллером Фартовым, агентом Локи, темным демоном преисподни, разрубленное, чуть не пополам, мечем Даесвордой. И чуждая этому миру кровь, смешалась с рудой ноддовских воинов, тамплиеров, варягов, кочевников, дикарей лесных кланов и прочих, павших. Пепел посыпал останки, и взлетали огненные вихри в треске рушащихся кровель. Беспредельно голодный огонь, озарял опустевший майдан. Жар истопил с крыс подкожный жир, изгнал грызунов из привычных убежищ, и сальные шкуры занималась от жара. Выкатывались огненные клубки визгливой плоти в лужи крови.
А опустошенные костяки стен рыдали расплавом свинцовых переплетов и среди пламенных обломков резвились оранжевобрюхие саламандры. Слизывали серебряные капли слез, и в дымном хороводе искр, возносились в обреченную синюшность небес.
Обессиленный ненавистью исполненной мести, нелюдским взглядом озирал Сигмонд стороны бойни в поисках дальнейшей поживы мечу, и не находил ее больше. Сутуля плечи и склонив голову, неосмысленно побрел к расшибленным воротам замка, волоча, по ослизлым, липким камням мостовой ненужную больше Даесворду. А за его спиной все мощнее гудело пламя, багровыми языками ударяя из улиц и черный дым густой тучей подползал к зубчатым стенам, поднимался к башням, а навстречу ему от горизонта летели грозовые тучи и небесные всполохи сотрясали земную твердь.
Но Сигмонда не тревожило буйство стихий. Перешагивая через груды тел защитников и басурманов, трупы коней, щербленное, изломанное оружие, направлялся к остову цитадели.
* * *
На пороге донжона, весь истыканный стрелами лежал Ингрендсон. Второй гридень скорчился на пролете лестницы, посеченное тело третьего, младшего, раскинулось у господских покоев.
Ступени завалены телами пришлой погани. Исполнили сыновья Серой Волчицы свой обет, клятву сдержали, долг сполна выплатили. Последовали за отцом в туманные сумерки Валлгалы.
Витязь в залу вошел, заметил человеческую фигуру, взмахнул мечем, но инородная сила сковала члены, остановила движение, смирила смертельный удар.
Напротив стоял Мерлин и волшебным знаком удерживал витязя от рокового поступка. Нынче был колдун не в белой хламиде, но в златотканом наряде, остроконечной шляпе и с золотым посохом в руке.
По центру комнаты, в магической пентаграмме, со свечами на вершине каждого луча и астральными символами лежала спящая Гильда.
Повинуясь воле Мерлина, Сигмонд подошел к подруге, за ним последовал Малыш. Колдун раскинул руки, в одному ему ведомых пасах, и в твердом голосе заклинаний пространство пентаграммы загустело белой пеленой нуль-транспортировки. Псевдотуман свернулся коконом вокруг героев.
Но до окончания колдовства, сквозь распахнутые двери просочилась неясная тень. Беззвучно прошмыгнула, через комнату, половицы не скрипнули, пламя свечи не дрогнуло. Ласточкой нырнула в белесую муть.
Плавно творил заклинания Мерлин морок истаял и был пуст пол палаты.
Тогда только дозволил себе чародей, наставник королей и императоров, смежить опухшие вежды, остудить белым снегом ресниц испепеляющий взгляд свой. А когда утих колдунский огонь заветных чар, серые глубины очей затянула изморозь запределья. Поблек златотканый наряд, огрубел материал, размылись узоры магических символов, потемнели бронзовые чешуи змееголового посоха. Заношенная дерюга хитона свисала с изнеможенного тела.
Тяжело опираясь на, от коры не очищенный, костыль, нетвердым шаркающим шагом, побрел старик к проему окна. А Мьюгин-Ворон, взмахом ночных крыл, взлетел на костлявость сутулого плеча, отворотил крепкоклювую голову от сбывающегося. Чистил иссиние перья. Ему, мудрой памяти веков, было скучно не раз пережитое.
Но вещему взгляду Мерлина открылось, как раскаленный воздух изверг зловонный клуб дыма, тот смешался с грозовой тучей и зловредное смешение стихий извергло тень волка. Достигла та тень беззащитное Солнце и поглотила в могильную утробу.
Одна только сияющая капля сорвалась с хищной пасти, устремилась к Гильдгарду, упала молнией, раскрошила башню цитадели, ударила земной монолит и расколов на части, погасла.
А из потусторонья наплывала всепоглощающая тьма ничто, равнодушно растворяя и отродье Фернира и грозовые раскаты и обломки страны Нодд.
Безвидно и пусто и тьма над бездною.
PS.
Вызванное злоумышленным генералом, посредством полевого агента Локи, возмущение информационного поля раскручивалось необратимостью цепной реакции и охватило оба пространственно-временных континуума. Разделяющий миры барьер рассыпался и, стремительно сжимаясь, вселенные Гильды и Зиберовича, устремились навстречу друг другу.
Столкновение миров было ужасно. Электроны слетели со своих орбит, беспорядочно крутанулись и рухнули внутрь атомных ядер, лишая протоны положительной потенции. Обезумевшая от вседозволенности гравитация многими тысячами g сдавила полуживые нейтроны, и они безоговорочно капитулировали. Фотоны безропотной изморозью оседали на, все уплотняющееся, месиво кварков. Даже неуловимые нейтрины попались в силки запредельной силы тяжести. Безвозвратно ухнули в варево безличной сущности. Прожорливая Черная Дыра засосала сам вакуум…
Это была грандиозная, и, вместе с тем, микроскопическая катастрофа. Пространство стиснулось, окуклилось в гравитационном коллапсе, укрывшись, от всех и вся, шварцшильдовским радиусом. И не стало ни материи, ни времени, ни длинны, ни ширины, а только одна равновеликая в себе консистенция (Дюринг). Но плотность обожравшегося сгустка энергии была столь велика, что сжатие перебороло самое себя, и расцвел пылающий шар Большого Начального Взрыва, вышвыривая в новорождающееся существование ювенильную плоть будущих галактик. Кварки сложились в частицы, частицы в атомные ядра, те, набравшись электронов, создали первые молекулы. Разлетаясь, все шире и шире, образовывали новую Вселенную, параллельную нашей с Вами, читатель, и потому для нас невидимую и неконтактную.
Но силен вышел Большой Взрыв! Так силен, что в первый момент неструктурированная энергия пробила небольшое, меньше самого малого иголочного ушка, отверстие в этот мир. И в ту, ошибочную брешь, влетела капелька плазмы. Она, какое то время посветила, потом остыла и образовала небольшую газовую туманность, формой напоминающую краба. Так туманность и назвали – Крабовая.
А еще в дырочку просочилось информационное поле старых, уже не существующих миров Сигмонда и Гильды. Только по дороге поле засорилось разными шумами и незаметно трансформировалось в историю про любовь рыцаря Зигфрида и валькирии Брунгильды, о подлом ренегате Локи, о Рагнарарской битве и Сумерках богов.
А ведь все было не так.
PPS
Генерал Зиберович удивленно озирался по сторонам. Невдалеке от него, привалившись к камню спиной, в доспехах залитых кровью, с мечем в руке, сидел, знакомый по фотографиям, Стилл Иг. Мондуэл. Он тяжело дышал, лицо покрывали потеки пота и гари. На коленях лежала незнакомая генералу девица в знакомых, сам переправлял, серебристых латах, тоже закровавленных и запачканных. Неподалеку бродил огромный боров со страшными бивнями, весь, как ежик иголками, утыканный стрелами и с отрубленной половиной уха. При этом боров сохранял завидное хладнокровие и уже что-то жевал. Из-за куста вынырнула тень и исчезла в густом травостое. Что-то в силуэте узнавалось, но сосредоточиться мешали обстоятельства.
Зиберович оглядел свои руки и брезгливая гримаса отвращения перекосила губы разведчика – они, его руки, сжимали кролика. На манжете расплывалось мокрое пятно. Генерал опустил длинноухого на траву и дал пинка. Животное, однако покинуть Зиберовича не намеревалось. Наоборот, примостилось на начищенный форменный ботинок.
Удивленно и Сигмонд и пришедшая в себя Гильда по сторонам пялились. Вроде бы место знакомое – опушка Блудного Бора. Да еще глуше и буреломной стоял дикий лес. Еще толще и коряжистее стволы деревьев, еще темнее воды Черновод-реки, острее и выше хребты Проклятых гор, белеют их вершины шапками снегов. Вдали темнел зубчатыми башнями одинокий замок. Ближе, справа, на зеленых травяных холмах возле березовой рощи, меланхолично пасся табун белоснежных единорогов. Слева, под скалой, у пещерного зева, свернувшись клубком дрых Ламбтонский Червь, переваривал молоденьких девственниц. Над ним, на вершине утеса примостилась парочка грифонов. Грелись на солнце, чистили перья, с любопытством поглядывали на пришельцев.
Внезапно девственную тишину пустынного края нарушил наглый шум. По небу в затрапезной ступе летела кудлатая старуха, как каноист веслом, помахивая потрепанным помелом. За ней, надсадно хлопая крыльями, не поспевали две ощипанные вороны. Старая карга снизилась, выписывая лихой вираж над изумленными зрителями и вместо «здрасьте» прошамкала, выставляя желтый порченый клык, что-то несуразно матерное. Из ступы высунулась кошачья образина и мерзко завопила. Вороны хамски закаркали и опорожнились.
– Киш, киш! – Крикнула Гильда.
– Киш мире ин тухес! – Подхватил, сам себе удивляясь, Зиберович и перекрестил гадкую бабу.
Та, сложив грязными пальцами кукиш, сунула людям фигу и, завыв, умчалась прочь. Вороны помахали следом.
– От, сука! – Явственно произнес кролик. Боров, не переставая жевать, согласно захрюкал. Гильда истерично расхохоталась. Догадливый генерал Зиберович понял – начинается нечто новое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18