Только у шмары рыжей в рукаве туз козырный занычкован – грязная, вонючая свинья Малыш. Бифштекс нежареный, ветчина тухлая, щековина прогорклая, ети его налево!
У самой то Диамантши коняка элитная, импортная, эксклюзивная, можно сказать. Специательно к бою надроченная, на махач вышколенная. Большие бабки заломил фарцовщик, и не зря Скорена бабло отвалил. Расщелкался без базаров. Торгаш не развел, фуфла не впарил. Товарец экстра класса. Ходовые качества – выше крыши, приемистость – обалдеть и не встать. Рубится, что с конями, что с людями – сопли летят, мозги догоняют, кишки следом ползут.
А, хренушки с окороком шерстяным тягаться! С ним, с кнуром не чиканым, и битюгу, что в Морской Жемчужине биндюгу на Привоз прет, облом выйдет. Свинтюган бугая завалит, не взбзднет, падла клыкастая. Копыта веером, хвост трубой, рыло в марафете. Жопа в смальце.
Ясно унтер-сержанту, что диспозиция складывалась вовсе не в пользу скореновской зондер команды. Отнюдь.
И с ней, Диамант, эйфория от легкой, никчемной победы, херовую хохму сы/грала. Отряд в походном строю. Ни боевого охранения, ни дозоров, ни авангарда, ни арьергарда. Колонна на марше крайне уязвима. Помнила это она? Помнила.
А меры предприняла?
Хренушки!
В Нижней Какадусии за нее решали вышестоящие командиры. Стилл решал.
Стилл Иг. Мондуэл. Черт блондинистый. Холера синеглазая. Идолище поганое. Ненаглядное.
Блядь неизбывная.
Стилл…
Стллушка…
Вот сержантова ученица новенькая, шалава пустобрюхая, все законы тактики со стратегией в жизнь претворила.
В жизнь – это как кому.
Регламенты, сука рыжая, блядво подзаборное, привела к исполнению в точности. По уставам и инструкциям, согласно прилагающейся документации. Словно на штабных учениях: зачет сдал, зачет принял.
И одни трупы.
Вонища, волкам поживная, она же, по науке – статистика. Потери в наступлении, в обороне, в затяжных боях и кратковременных стычках – генштабистской наукой исчислены, измерены и выверены до сотой процента. Мертвецы учетными графами распределены, по колонкам разнесны, по строкам обозначены: дебит, кредит. Выходит БАЛАНС. И следом ВСЕ. Все в ИТОГЕ списано.
Suka! Blyad!
Муторно, ох, как муторно.
Blyad!
Все не так! Все не так! Все, все иначе на том свете было. Вовсе все, все не так.
Suka, padlo, blyad, не так! Мать тою, в веру, бога, душу, в плесень гробовой доски и писк ягнят!
Blyad!
Ну, ну не так было в джунглевых распадках нижнекакадусской сельвы. Не так, вlyad!
Там была пальба. Орудийная контрподготовка. Настильные очереди пулеметных расчетов. Прицельные хлопки снайперских винторезов. Фланкирующая подлость отсечных позиций – в бок, в ребро, в печенку. Прожорливая зыбкость москитных болот. Трепетная недотрога минных полей. Берега тухлых речушек, как шрамы эскарпы.
На поясах ОСНаза скальпы.
Колючка с волчьими ямами и осколочными фугасами. Заградогонь и заградотряды.
Ни шагу назад! По-пластунски вперед! Перебежки, переходящие в ярость штыковой свалки. Рукопашка и гранатная контузия.
Без вести пропавшие санитары. Оглушенный командир волоком тащит бойца в спасительную тошноту дымящейся воронки.
Спасибо тебе, Стилл Иг. Мондуэл, сержант-инструктор особого батальона спецназа.
Стилл…
Стиллушка…
Блядь неизбывная.
Холера синеглазая.
Там, в глухомани затерянного богами мира, в забытой учителя географии мангровой провинции, там мы стояли спина к спине и паскудное древо конджубаса ловило нижнекакадусский свинец. До сей поры цельнометаллическая оболочка древесину паскудит. Не хотят столяры распускать конджубас – сталь наших душ крошит титан пилорам.
Сорное дерево. И мы сорняки. Подлежим исполатии.
Какого хрена!?
Стилл?
Стиллушка, родимый, ненаглядный, где Ты?!
Где? С кем? Почему?
Где мы потеряли спарку? Зачем, где, в каких валлгальских туманах нуль-транспортировки у нас отшибло сродство плеча? Почему, зачем, какого хрена?
Какого хрена путевые указатели развели дороги нашей судьбы? Какой, бляха-муха, ветер унес наши мечты?
Где? На какой такой развилке случайностей, стохастика реальности осилила детерминанту определенности? Какой блядский расклад разложил императивы по категориям? Подтасовал, заломил, передернул?
– Стиллушка, родненький, где Ты?!
– Где?
Где, а во де где. С первого раза догадаться – во Гильдгарде де.
Рядышком. Со своей Гильдочкой. Дурочкой пользованной, сучкой перетраханной. Псами войны отмаханной, кнуром изъежженой, царюганом обласканной.
И, вот эта, баксовоглазовая стерва, лордова лярва, подстилка зэковская все опаскудила, свое не протямила.
Подставила Перышко.
Грамотно выполненная разведка, стремительный марш-бросок, скрытая концентрация сил. Внезапный, массированный удар тремя подвижными группами по сходящимся направлениям, окружение противника, расчленение и последующее полное уничтожение.
Под корень.
В дрянь грязь и мразь. Кишки по валунам размазала, соплями растерла. Кому головы в кусты, кому на груди кресты.
Все, blyad, по науке, по правилам, blyad, по понятиям, blyad, отработала. И перо в задницу. Что бы Перышко Алмазное призадумалась о делах своих стремных.
Вот и свезло. Ох свезло, blyad, что сдристнула вовремя, в самый раз, тютелька в тютельку. По другому раскладу, огребла бы по полной программе, и не Малыша свежевать – светило самой леди Скорене под свинячьими бивнями корячиться.
Во лопухнулась!
Это и доставало. До самых, холопьем излизанных, пяток доставало!
К вечеру в шатер приперся Локи. Злой как собака. Крупно поцапались. Да на кой ляд этот Локи! Проку с него, как с мужика хрен да ни хрена. Ориентация видишь ли!
Дура, ох дура! Не ради же этого фраера приголубленного, шушеры отмороженной, чма болотного, линяла Алмазное Перышко с большой и малой родины. Сквозь кровь и сопли, огневые и половые контакты прорывалась в сраку гребаную ООП-9Х. Сквозь измены и подставы, сквозь баланду зоны и навороченные понты накрученных саун. Через приморочки обдолбаных педофилов и мазохистские изголения психоаналитической анальности изыскивала дорогу в край милого друга. И такая, срань господня, облома случилась!
Попозже заявился дражайший Скорена. Пьяный, натраханый и доставучий. Его, пинчера мокрожопого, хвала Бафомету, Аллаху и старухе Изергиль убраться нахер трудов не составляло. Только побуревший клинок показать. Мигом слинял. Сученыш.
Спровадила благоверного. Меч выбросила, винища нахлебалась, пластом свалилась на фешенебельную койку. Разревелась выпотрошенной белугой.
Вспоминалось недавнее.
Долго, ох долго пересиливала себя леди Скорена. Как-то не удержалась, послала витязю Небесного Кролика записку. Не простую – золотую табличку, нижнекакадусский кодом процарапанную.
И дождалась. Приехал. Сам один прискакал. Не побоялся. Впрочем всегда таким был. За то Даймон Пэн и любила своего командира – Стилла Иг. Мондуэла.
Круп о круп ехали шагом, пока не посветлело на востоке. Да сколько той летней ночи! Мигом пролетела. Молчали. Только к рассвету натянул Сигмонд поводья. Остановился.
– Прощай, солдат.
Поворотил коня в сторону зари. К своей ненаглядной, небось, намылился.
– Сержант, это из-за рыжей? – Решилась спросить.
– Не рыжей, а бронзово-золотой. Из-за нее то же. Только, боюсь, главного, тебе с твоим бандюганом не уяснить. Видишь ли, существуют принципы, да и присяга, она только раз дается. Впрочем, зря это я… Прощай.
– До свиданья. – Только и могла произнести – слезы душили.
Мондуэл обернулся. На лице увядала утренняя свежесть. Проступала, такая знакомая по кровавым туманам джунглей, безучастная изморозь пустоты. – Не рекомендую, солдат. Место для свиданий не самым удачным станет. Лучше – прощай. – И дал шпоры коню.
И вот эта бронзово-золотая стерва сегодня так опустила Золотое Перышко!
Сочтемся. Blyad буду, сочтемся! За нами не заржавеет, приведение сусальное, дура мельхиоровая!
Ветеран боев в Нижней Какадусии, орденоносный унтер-сержант ОСНаза, киллер по кличке Алмазное Перышко матерно хлюпала носом, измозоленной ладошкой размазывала по щекам слезы.
* * *
Гильде принесли портрет бесноватой Диамант, в замужестве леди Скорены. Долго разглядывала его сенешалевна.
– Стерва. – И выбросила миниатюру прочь, в проем окна. Чтоб о мостовую ударившись, разбилась. На сонмы мелких крупинок расшиблась, ветром прочь унеслась.
Выбросить можно все что угодно. Разбить что попало не трудно.
Стереть из памяти сердца, вот это посложнее.
Нет, Сигмонд словом не обмолвился. Не болтлив избранник сенешалевны. Молчалив, как герою подобает. Не бахвалится о ночи Грауденхольского замка и о прогулке вурдалака помалкивает. Крысьего Хвоста не припоминает.
Сигмонд, Сигмондушко.
Суженый, родимый, неизбывный.
Ангел голубоглазый.
О многом, ох, сколько о многом молчит витязь. Герцог или король иного мира. Про то, свое давешнее владычество, никому, даже ей, своей наперснице, не поведает.
Знает Гильда – случались у родного бабенки. Обязаны были случаться. В том деле житейском горя нет вовсе. Да хоть тут, в замке ими отстроенном, отбанился бы с какой приблудшей гуленой, разве пятнышко парчовый камзол портит? Куда пылинке аксамиты паскудить – сдуть, метлой вон смести, напрочь забыть.
Родник не заплевать.
…Леди Диамант…
Проблядь шикарная.
Стерва стриженая, подстилка скореновская, умница заоблачная, дура великосветская. Откуда принесла, тебя нелегкая?
Вестимо откуда – из краев друга милого. От туда. Больше неоткуда.
Сердце зябнет. Туман по душе стелется. Ядовитым аспидом ползает. Рысиными когтями царапает. Волчьим наметом перси топчет.
Там, в краях далеких, была Диамантша витязю не сестрой, не другом, не сотоварищем. Была она…
Нет! Не была! Не могла быть. Не должна была быть!
Сигмонд, Сигмондушко.
Суженый, родимый, неизбывный.
Ангел голубоглазый.
Все то у нас хорошо, славно сложилось, ладо мое. Бок о бок пробирались дебрями Блудного бора, Сатановскую пустошь миновали, сквозь варяжские хирды прорубились, меж холмами тропу костями засыпали. В горном распадке утренняя заря обоюдной клятве внемлила и восходящее светило озарило нашу стезю.
Все-то ладно. Да горюшко одно – нету нас дитятки, сыночка, кровинушки. Наследника славы родительской. Приемника доблести отцовской. Надежды ныне и присных гильдгардовцев.
Сигмонд не попрекает. Виду не кажет, как горько ему. Косых, лукавых взглядов словно не замечает. К нушничаниям глух, ухмылкам королевских лизоблюдов внимания не придает.
Славный в рати, привычно боронит друга, своей груди не щадит. Так и дома – все невзгоды богатырскими раменами выдюживает. Непосильное сносит. Доколе осилит?
– Это, – говорит, – мое упущение. Не принял во внимание негативное влияние нуль-транспортировки на репродуктивные функции организма. Не учел последствия межконтинуумого переноса, прости великодушно.
Сигмундушко, в чем прощать? Кого? Когда сопливая девчонка, измордованная бесчестием, на гнилой соломе, вымоленным усердием бабки-повитухи, утеряла всем женам присущее. Пустобрюхую козу на живодерню тащат.
А вот эта Стекляшка треснутая, кошка течная, тварь сыроядная, в способности наплодить помету сколько приспичит.
Ох, схлестнуться бы с нею, сукой подколодной. Один на один. Морда к морде. Меч на меч. В зенки ее бесстыжие разок взглянуть, а там, будь что станется! И банша мне не сестра!
Suca! Padla! Lyarva!
Но молчит лорд. Не смеет и Гильда ворошить запретное.
Одною ночью Сигмонд коня оседлал, в тревожную степь подался. Куда, зачем? Замковой челяди невдомек, кланщикам неведомо. Сам, один ускакал. Ингрендсонам дома остаться повелел, из них правды пыточными щипцами не выведать.
Поутру вернулся. Счастье, что цел-невредим. Однако хмурый приплелся, осунувшийся. В глазах пустота непросветная. На челе морщина, вчерась не было.
– Сигмондушко, родненький, с кем Ты?
Крепко грустилось Гильде. В думах ли криком кричала, в слух ли шептала. Не заметила, как в палаты витязь вошел. За плечи обнял.
– С тобою, Гильда. Бронзово-золотое чудо мое, неизбывное, зеленоокое.
Так сказал. Или почудилось?
Леди Гильда скинула золототканое платье, старательно облачилась в боевой доспех. Мечи поправила, лук натянула. Колчан за спину закинула.
– Нет уж-ки, повелитель мой, властительный лорд Сигмонд, витязь Кролика Небесного, сэр рыцарь и пэр Короны. Я, высокородная дщерь сенешаля, названная сестра короля Сагана, клянусь: от сей поры с тобою неразлучна буду. И в радости и в горе, и на честном пиру и на битве смертной рядышком прижмусь. На пуховых ли полатях нежиться, во сырой ли земле тлеть – все едино. Только рядышком.
– Быть по сему. – Тверд Сигмонд в слове своем. А глаза, глаза то, небесной лазурью исполнились.
Сатановский Вепрь Короны терся щетинистым боком о сапоги хозяев, довольно прихрюкивал. Хижие поросячьи зенки скрывала волосня ресниц.
Ингрендсоны взяли на караул.
– На обед предлагаются пареные раки. – Торжественно сообщил управитель.
* * *
Зрелище было мерзкое.
Один из шаманов совершенно одурев от собственных воплей, обернулся спиной к городу, нагнулся, свесив непристойность гениталий, выставил вверх голый зад. Противнейше им покручивал.
– Великий Бугх! Какая нечисть! – В сердцах вскричала Гильда, привыкшая, что даже одних брюк мужчине мало, следует еще и кильтом прикрыться. – Да что же это за такое, Сигмонд!
Сигмонд оценивающе присматривался к трясущемуся седалищу. Дистанция оказывалась подходящей. Достал свой чудесный лук, положил стрелу, прицелился. Крутящийся наконечник тяжелой стрелы с чмокающим звуком ввинтился в срамную плоть. Истошно, теперь уже от нестерпимой боли, завопил охальник, когда трехгранное острие прорывало брюшину, и проходя насквозь, выволакивало на землю намотанные на древко кишки.
Взвыли озлобленные шамановские единородцы, кинулись к стенам, выпуская тучи стрел. Только короткие их луки, действенные на лесной охоте, негодны в сражении. Бъют не далеко, да и стрелы с костяными наконечниками, на излете, не вредят латникам. А вот ответный залп с городских стен убийственным градом обрушился на открытые тела. Попадали в траву пронзенные сталью дикари, смертные крики огласили окрестности. Испугано скуля, лесные кланы кинулись к родному убежищу, под деревья. Под густую сень спасительности ветвей.
Со стен их бегство сопровождал смех и улюлюканье горожан. Только Сигмонд оставался мрачен.
– Еще натерпимся мы с ними беды. – Сказал Гильде. – Больно уж их много, чертей древесных.
Понятное дело, быдло древесное из рощицы выкурили, на луг оттеснили, там всех и посекли. Головы поотрубали, на колья насадили, окрест града расставили. Ради наглядной агитации – не сговариваясь обозвали средневековое действо Сигмонд с Ангелом Небесным. Рощицу, во избежание, сожгли.
В городе ликовали. Для многих расправа над дикарями была первой победой, первым отмщением. Кровью супостата смывались обиды, затирался позор бегства, удобрялись ростки надежды. Особо лютовали грауденхольдцы, позже, по кабакам неуемно бахвалились, да и перепились в дым. Умные же, кому прежде довелось на клинки басурманские потроха наматывать, угрюмо мечи правили. Готовились к делам нешутейным, к боям грядущим. Разумели – сегодняшнее всего только запев песни Великой Битвы.
Глава 6.
На поле Рагнарарском
И подступили вражьи орды к твердыне Сигмондовой. И были бесчисленны рати их.
Как писалось в хрониках Кролико-Предтечинской обители:
«… тогда исполнились аспиды нечестивые греховной гордынею, исполчилися на лорда Сигмонда, Витязя Небесного Кролика. Сами всею силою пошли ко Гильдгарду.
Увидев град Сигмондовый, Темплариорум, самозвано именуемый себя Великим Магистром Вселенским, был поражен его красотой и величием и не мог надивиться красоте оного. Размерное течение полноводной реки, зелень соседних дубрав, сверкающие главы храма. Бронзовогласный благовест над зубчатыми стенами и гордыми башнями.
Объехали схизматы стены и расположились лагерем на видимом расстоянии перед Красными воротами – бесчисленное множество воинов вокруг всего города.
Начали готовить леса, и пороки устанавливали до вечера, а на ночь поставили тын-ограду округ всего города.
И начал Локи метать пороками камни на полтора выстрела, а камни могли поднять только два человека. И били они в стену безостановочно, днем и ночью, и пробили стену у Синих ворот, а возле прочих – у Красных, Желтых и Зеленых не поддались заплоты, заворины не растрескались. Заполнили нечестивцы ров свежим хворостом, и так по примету подошли к пролому. В проломе вои Сигмондовы ожесточенно сражались, и были побеждены неверные и не вошли схизматы в город. А горожане с облама подошвенным боем губили супостатов, лили на головы кипящую воду. С заборалов стрелы пускали, катки с раскатов скатывали.
И минула ночь и стало утро кровавыми зорями. Черные тучи от Блэки-Рока плывут, а в них злобятся синие молнии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
У самой то Диамантши коняка элитная, импортная, эксклюзивная, можно сказать. Специательно к бою надроченная, на махач вышколенная. Большие бабки заломил фарцовщик, и не зря Скорена бабло отвалил. Расщелкался без базаров. Торгаш не развел, фуфла не впарил. Товарец экстра класса. Ходовые качества – выше крыши, приемистость – обалдеть и не встать. Рубится, что с конями, что с людями – сопли летят, мозги догоняют, кишки следом ползут.
А, хренушки с окороком шерстяным тягаться! С ним, с кнуром не чиканым, и битюгу, что в Морской Жемчужине биндюгу на Привоз прет, облом выйдет. Свинтюган бугая завалит, не взбзднет, падла клыкастая. Копыта веером, хвост трубой, рыло в марафете. Жопа в смальце.
Ясно унтер-сержанту, что диспозиция складывалась вовсе не в пользу скореновской зондер команды. Отнюдь.
И с ней, Диамант, эйфория от легкой, никчемной победы, херовую хохму сы/грала. Отряд в походном строю. Ни боевого охранения, ни дозоров, ни авангарда, ни арьергарда. Колонна на марше крайне уязвима. Помнила это она? Помнила.
А меры предприняла?
Хренушки!
В Нижней Какадусии за нее решали вышестоящие командиры. Стилл решал.
Стилл Иг. Мондуэл. Черт блондинистый. Холера синеглазая. Идолище поганое. Ненаглядное.
Блядь неизбывная.
Стилл…
Стллушка…
Вот сержантова ученица новенькая, шалава пустобрюхая, все законы тактики со стратегией в жизнь претворила.
В жизнь – это как кому.
Регламенты, сука рыжая, блядво подзаборное, привела к исполнению в точности. По уставам и инструкциям, согласно прилагающейся документации. Словно на штабных учениях: зачет сдал, зачет принял.
И одни трупы.
Вонища, волкам поживная, она же, по науке – статистика. Потери в наступлении, в обороне, в затяжных боях и кратковременных стычках – генштабистской наукой исчислены, измерены и выверены до сотой процента. Мертвецы учетными графами распределены, по колонкам разнесны, по строкам обозначены: дебит, кредит. Выходит БАЛАНС. И следом ВСЕ. Все в ИТОГЕ списано.
Suka! Blyad!
Муторно, ох, как муторно.
Blyad!
Все не так! Все не так! Все, все иначе на том свете было. Вовсе все, все не так.
Suka, padlo, blyad, не так! Мать тою, в веру, бога, душу, в плесень гробовой доски и писк ягнят!
Blyad!
Ну, ну не так было в джунглевых распадках нижнекакадусской сельвы. Не так, вlyad!
Там была пальба. Орудийная контрподготовка. Настильные очереди пулеметных расчетов. Прицельные хлопки снайперских винторезов. Фланкирующая подлость отсечных позиций – в бок, в ребро, в печенку. Прожорливая зыбкость москитных болот. Трепетная недотрога минных полей. Берега тухлых речушек, как шрамы эскарпы.
На поясах ОСНаза скальпы.
Колючка с волчьими ямами и осколочными фугасами. Заградогонь и заградотряды.
Ни шагу назад! По-пластунски вперед! Перебежки, переходящие в ярость штыковой свалки. Рукопашка и гранатная контузия.
Без вести пропавшие санитары. Оглушенный командир волоком тащит бойца в спасительную тошноту дымящейся воронки.
Спасибо тебе, Стилл Иг. Мондуэл, сержант-инструктор особого батальона спецназа.
Стилл…
Стиллушка…
Блядь неизбывная.
Холера синеглазая.
Там, в глухомани затерянного богами мира, в забытой учителя географии мангровой провинции, там мы стояли спина к спине и паскудное древо конджубаса ловило нижнекакадусский свинец. До сей поры цельнометаллическая оболочка древесину паскудит. Не хотят столяры распускать конджубас – сталь наших душ крошит титан пилорам.
Сорное дерево. И мы сорняки. Подлежим исполатии.
Какого хрена!?
Стилл?
Стиллушка, родимый, ненаглядный, где Ты?!
Где? С кем? Почему?
Где мы потеряли спарку? Зачем, где, в каких валлгальских туманах нуль-транспортировки у нас отшибло сродство плеча? Почему, зачем, какого хрена?
Какого хрена путевые указатели развели дороги нашей судьбы? Какой, бляха-муха, ветер унес наши мечты?
Где? На какой такой развилке случайностей, стохастика реальности осилила детерминанту определенности? Какой блядский расклад разложил императивы по категориям? Подтасовал, заломил, передернул?
– Стиллушка, родненький, где Ты?!
– Где?
Где, а во де где. С первого раза догадаться – во Гильдгарде де.
Рядышком. Со своей Гильдочкой. Дурочкой пользованной, сучкой перетраханной. Псами войны отмаханной, кнуром изъежженой, царюганом обласканной.
И, вот эта, баксовоглазовая стерва, лордова лярва, подстилка зэковская все опаскудила, свое не протямила.
Подставила Перышко.
Грамотно выполненная разведка, стремительный марш-бросок, скрытая концентрация сил. Внезапный, массированный удар тремя подвижными группами по сходящимся направлениям, окружение противника, расчленение и последующее полное уничтожение.
Под корень.
В дрянь грязь и мразь. Кишки по валунам размазала, соплями растерла. Кому головы в кусты, кому на груди кресты.
Все, blyad, по науке, по правилам, blyad, по понятиям, blyad, отработала. И перо в задницу. Что бы Перышко Алмазное призадумалась о делах своих стремных.
Вот и свезло. Ох свезло, blyad, что сдристнула вовремя, в самый раз, тютелька в тютельку. По другому раскладу, огребла бы по полной программе, и не Малыша свежевать – светило самой леди Скорене под свинячьими бивнями корячиться.
Во лопухнулась!
Это и доставало. До самых, холопьем излизанных, пяток доставало!
К вечеру в шатер приперся Локи. Злой как собака. Крупно поцапались. Да на кой ляд этот Локи! Проку с него, как с мужика хрен да ни хрена. Ориентация видишь ли!
Дура, ох дура! Не ради же этого фраера приголубленного, шушеры отмороженной, чма болотного, линяла Алмазное Перышко с большой и малой родины. Сквозь кровь и сопли, огневые и половые контакты прорывалась в сраку гребаную ООП-9Х. Сквозь измены и подставы, сквозь баланду зоны и навороченные понты накрученных саун. Через приморочки обдолбаных педофилов и мазохистские изголения психоаналитической анальности изыскивала дорогу в край милого друга. И такая, срань господня, облома случилась!
Попозже заявился дражайший Скорена. Пьяный, натраханый и доставучий. Его, пинчера мокрожопого, хвала Бафомету, Аллаху и старухе Изергиль убраться нахер трудов не составляло. Только побуревший клинок показать. Мигом слинял. Сученыш.
Спровадила благоверного. Меч выбросила, винища нахлебалась, пластом свалилась на фешенебельную койку. Разревелась выпотрошенной белугой.
Вспоминалось недавнее.
Долго, ох долго пересиливала себя леди Скорена. Как-то не удержалась, послала витязю Небесного Кролика записку. Не простую – золотую табличку, нижнекакадусский кодом процарапанную.
И дождалась. Приехал. Сам один прискакал. Не побоялся. Впрочем всегда таким был. За то Даймон Пэн и любила своего командира – Стилла Иг. Мондуэла.
Круп о круп ехали шагом, пока не посветлело на востоке. Да сколько той летней ночи! Мигом пролетела. Молчали. Только к рассвету натянул Сигмонд поводья. Остановился.
– Прощай, солдат.
Поворотил коня в сторону зари. К своей ненаглядной, небось, намылился.
– Сержант, это из-за рыжей? – Решилась спросить.
– Не рыжей, а бронзово-золотой. Из-за нее то же. Только, боюсь, главного, тебе с твоим бандюганом не уяснить. Видишь ли, существуют принципы, да и присяга, она только раз дается. Впрочем, зря это я… Прощай.
– До свиданья. – Только и могла произнести – слезы душили.
Мондуэл обернулся. На лице увядала утренняя свежесть. Проступала, такая знакомая по кровавым туманам джунглей, безучастная изморозь пустоты. – Не рекомендую, солдат. Место для свиданий не самым удачным станет. Лучше – прощай. – И дал шпоры коню.
И вот эта бронзово-золотая стерва сегодня так опустила Золотое Перышко!
Сочтемся. Blyad буду, сочтемся! За нами не заржавеет, приведение сусальное, дура мельхиоровая!
Ветеран боев в Нижней Какадусии, орденоносный унтер-сержант ОСНаза, киллер по кличке Алмазное Перышко матерно хлюпала носом, измозоленной ладошкой размазывала по щекам слезы.
* * *
Гильде принесли портрет бесноватой Диамант, в замужестве леди Скорены. Долго разглядывала его сенешалевна.
– Стерва. – И выбросила миниатюру прочь, в проем окна. Чтоб о мостовую ударившись, разбилась. На сонмы мелких крупинок расшиблась, ветром прочь унеслась.
Выбросить можно все что угодно. Разбить что попало не трудно.
Стереть из памяти сердца, вот это посложнее.
Нет, Сигмонд словом не обмолвился. Не болтлив избранник сенешалевны. Молчалив, как герою подобает. Не бахвалится о ночи Грауденхольского замка и о прогулке вурдалака помалкивает. Крысьего Хвоста не припоминает.
Сигмонд, Сигмондушко.
Суженый, родимый, неизбывный.
Ангел голубоглазый.
О многом, ох, сколько о многом молчит витязь. Герцог или король иного мира. Про то, свое давешнее владычество, никому, даже ей, своей наперснице, не поведает.
Знает Гильда – случались у родного бабенки. Обязаны были случаться. В том деле житейском горя нет вовсе. Да хоть тут, в замке ими отстроенном, отбанился бы с какой приблудшей гуленой, разве пятнышко парчовый камзол портит? Куда пылинке аксамиты паскудить – сдуть, метлой вон смести, напрочь забыть.
Родник не заплевать.
…Леди Диамант…
Проблядь шикарная.
Стерва стриженая, подстилка скореновская, умница заоблачная, дура великосветская. Откуда принесла, тебя нелегкая?
Вестимо откуда – из краев друга милого. От туда. Больше неоткуда.
Сердце зябнет. Туман по душе стелется. Ядовитым аспидом ползает. Рысиными когтями царапает. Волчьим наметом перси топчет.
Там, в краях далеких, была Диамантша витязю не сестрой, не другом, не сотоварищем. Была она…
Нет! Не была! Не могла быть. Не должна была быть!
Сигмонд, Сигмондушко.
Суженый, родимый, неизбывный.
Ангел голубоглазый.
Все то у нас хорошо, славно сложилось, ладо мое. Бок о бок пробирались дебрями Блудного бора, Сатановскую пустошь миновали, сквозь варяжские хирды прорубились, меж холмами тропу костями засыпали. В горном распадке утренняя заря обоюдной клятве внемлила и восходящее светило озарило нашу стезю.
Все-то ладно. Да горюшко одно – нету нас дитятки, сыночка, кровинушки. Наследника славы родительской. Приемника доблести отцовской. Надежды ныне и присных гильдгардовцев.
Сигмонд не попрекает. Виду не кажет, как горько ему. Косых, лукавых взглядов словно не замечает. К нушничаниям глух, ухмылкам королевских лизоблюдов внимания не придает.
Славный в рати, привычно боронит друга, своей груди не щадит. Так и дома – все невзгоды богатырскими раменами выдюживает. Непосильное сносит. Доколе осилит?
– Это, – говорит, – мое упущение. Не принял во внимание негативное влияние нуль-транспортировки на репродуктивные функции организма. Не учел последствия межконтинуумого переноса, прости великодушно.
Сигмундушко, в чем прощать? Кого? Когда сопливая девчонка, измордованная бесчестием, на гнилой соломе, вымоленным усердием бабки-повитухи, утеряла всем женам присущее. Пустобрюхую козу на живодерню тащат.
А вот эта Стекляшка треснутая, кошка течная, тварь сыроядная, в способности наплодить помету сколько приспичит.
Ох, схлестнуться бы с нею, сукой подколодной. Один на один. Морда к морде. Меч на меч. В зенки ее бесстыжие разок взглянуть, а там, будь что станется! И банша мне не сестра!
Suca! Padla! Lyarva!
Но молчит лорд. Не смеет и Гильда ворошить запретное.
Одною ночью Сигмонд коня оседлал, в тревожную степь подался. Куда, зачем? Замковой челяди невдомек, кланщикам неведомо. Сам, один ускакал. Ингрендсонам дома остаться повелел, из них правды пыточными щипцами не выведать.
Поутру вернулся. Счастье, что цел-невредим. Однако хмурый приплелся, осунувшийся. В глазах пустота непросветная. На челе морщина, вчерась не было.
– Сигмондушко, родненький, с кем Ты?
Крепко грустилось Гильде. В думах ли криком кричала, в слух ли шептала. Не заметила, как в палаты витязь вошел. За плечи обнял.
– С тобою, Гильда. Бронзово-золотое чудо мое, неизбывное, зеленоокое.
Так сказал. Или почудилось?
Леди Гильда скинула золототканое платье, старательно облачилась в боевой доспех. Мечи поправила, лук натянула. Колчан за спину закинула.
– Нет уж-ки, повелитель мой, властительный лорд Сигмонд, витязь Кролика Небесного, сэр рыцарь и пэр Короны. Я, высокородная дщерь сенешаля, названная сестра короля Сагана, клянусь: от сей поры с тобою неразлучна буду. И в радости и в горе, и на честном пиру и на битве смертной рядышком прижмусь. На пуховых ли полатях нежиться, во сырой ли земле тлеть – все едино. Только рядышком.
– Быть по сему. – Тверд Сигмонд в слове своем. А глаза, глаза то, небесной лазурью исполнились.
Сатановский Вепрь Короны терся щетинистым боком о сапоги хозяев, довольно прихрюкивал. Хижие поросячьи зенки скрывала волосня ресниц.
Ингрендсоны взяли на караул.
– На обед предлагаются пареные раки. – Торжественно сообщил управитель.
* * *
Зрелище было мерзкое.
Один из шаманов совершенно одурев от собственных воплей, обернулся спиной к городу, нагнулся, свесив непристойность гениталий, выставил вверх голый зад. Противнейше им покручивал.
– Великий Бугх! Какая нечисть! – В сердцах вскричала Гильда, привыкшая, что даже одних брюк мужчине мало, следует еще и кильтом прикрыться. – Да что же это за такое, Сигмонд!
Сигмонд оценивающе присматривался к трясущемуся седалищу. Дистанция оказывалась подходящей. Достал свой чудесный лук, положил стрелу, прицелился. Крутящийся наконечник тяжелой стрелы с чмокающим звуком ввинтился в срамную плоть. Истошно, теперь уже от нестерпимой боли, завопил охальник, когда трехгранное острие прорывало брюшину, и проходя насквозь, выволакивало на землю намотанные на древко кишки.
Взвыли озлобленные шамановские единородцы, кинулись к стенам, выпуская тучи стрел. Только короткие их луки, действенные на лесной охоте, негодны в сражении. Бъют не далеко, да и стрелы с костяными наконечниками, на излете, не вредят латникам. А вот ответный залп с городских стен убийственным градом обрушился на открытые тела. Попадали в траву пронзенные сталью дикари, смертные крики огласили окрестности. Испугано скуля, лесные кланы кинулись к родному убежищу, под деревья. Под густую сень спасительности ветвей.
Со стен их бегство сопровождал смех и улюлюканье горожан. Только Сигмонд оставался мрачен.
– Еще натерпимся мы с ними беды. – Сказал Гильде. – Больно уж их много, чертей древесных.
Понятное дело, быдло древесное из рощицы выкурили, на луг оттеснили, там всех и посекли. Головы поотрубали, на колья насадили, окрест града расставили. Ради наглядной агитации – не сговариваясь обозвали средневековое действо Сигмонд с Ангелом Небесным. Рощицу, во избежание, сожгли.
В городе ликовали. Для многих расправа над дикарями была первой победой, первым отмщением. Кровью супостата смывались обиды, затирался позор бегства, удобрялись ростки надежды. Особо лютовали грауденхольдцы, позже, по кабакам неуемно бахвалились, да и перепились в дым. Умные же, кому прежде довелось на клинки басурманские потроха наматывать, угрюмо мечи правили. Готовились к делам нешутейным, к боям грядущим. Разумели – сегодняшнее всего только запев песни Великой Битвы.
Глава 6.
На поле Рагнарарском
И подступили вражьи орды к твердыне Сигмондовой. И были бесчисленны рати их.
Как писалось в хрониках Кролико-Предтечинской обители:
«… тогда исполнились аспиды нечестивые греховной гордынею, исполчилися на лорда Сигмонда, Витязя Небесного Кролика. Сами всею силою пошли ко Гильдгарду.
Увидев град Сигмондовый, Темплариорум, самозвано именуемый себя Великим Магистром Вселенским, был поражен его красотой и величием и не мог надивиться красоте оного. Размерное течение полноводной реки, зелень соседних дубрав, сверкающие главы храма. Бронзовогласный благовест над зубчатыми стенами и гордыми башнями.
Объехали схизматы стены и расположились лагерем на видимом расстоянии перед Красными воротами – бесчисленное множество воинов вокруг всего города.
Начали готовить леса, и пороки устанавливали до вечера, а на ночь поставили тын-ограду округ всего города.
И начал Локи метать пороками камни на полтора выстрела, а камни могли поднять только два человека. И били они в стену безостановочно, днем и ночью, и пробили стену у Синих ворот, а возле прочих – у Красных, Желтых и Зеленых не поддались заплоты, заворины не растрескались. Заполнили нечестивцы ров свежим хворостом, и так по примету подошли к пролому. В проломе вои Сигмондовы ожесточенно сражались, и были побеждены неверные и не вошли схизматы в город. А горожане с облама подошвенным боем губили супостатов, лили на головы кипящую воду. С заборалов стрелы пускали, катки с раскатов скатывали.
И минула ночь и стало утро кровавыми зорями. Черные тучи от Блэки-Рока плывут, а в них злобятся синие молнии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18