Она поднимается в воздух, высоко в темное ночное небо, поднимается и летит далеко-далеко на север, а когда восходит луна, она держит ее справа, чтобы донести своего малыша до земли, где белые говорят, что чернокожая девочка — не рабыня, мальчик-полукровка — не раб.
Наступает утро, появляется солнце, и она не может больше лететь. Это как смерть, это как заживо умирать, думает она, шагая по земле. Тот дрозд со сломанным крылом, он, наверное, молился, чтобы Толстый Лис нашел его, только сейчас она это понимает. После того как ты познал чувство полета, ты не можешь идти, ты грустишь, тебе больно ходить, земля под ногами похожа на рабские оковы.
Но все утро она идет, неся на руках своего малыша, и наконец она выходит к широкой реке. "Вот как далеко я улетела, — говорит чернокожая девочка, рабыня-беглянка. — Я долетела до этой реки, могла перелететь и воду, но солнце взошло, и я опустилась на землю. Теперь мне никогда не перебраться на другой берег, ловчий найдет меня, забьет до полусмерти, отнимет моего ребенка, продаст его на юг.
Но нет. Я обману их. Умру первой.
Вернее, второй".
Другие сколько угодно могут спорить, то ли рабство смертный грех, то ли всего лишь причудливый обычай. Другие сколько угодно могут напускаться на противников рабства, говоря, что те вообще с ума сошли выступать за равноправие, хотя рабство — это очень, очень плохо. Другие люди могут жалеть чернокожих, но где-то внутри они все равно радуются, что черные живут в основном в Африке, Королевских Колониях или Канаде — вот и пускай там живут, где-нибудь подальше от нас, чтоб духу их здесь не было. Но Пегги не могла позволить себе роскошь иметь собственное мнение по этому вопросу. Она знала лишь, что ни одно сердце не болело, не пылало так, как душа чернокожей девочки, которая столько раз склонялась под тонкой черной тенью хлыста надсмотрщика.
Пегги выглянула из чердачного окошка и крикнула:
— Пап!
Он показался из-за дома и вышел на дорогу, откуда было видно ее окно.
— Пегги, ты звала меня? — поднял голову он.
Она просто посмотрела на него, ни слова ни сказала, однако он сразу сообразил. Распрощавшись, он быстренько выставил за ворота адвоката — бедняга даже не понял, что такое на него обрушилось, а очнулся от потрясения, только когда проехал аж полгорода. Спустя несколько мгновений папа уже бежал по лестнице на чердак.
— Девочка с ребенком, — объяснила Пегги. — На том берегу Гайо, она очень испугана и убьет себя, если ее схватят.
— Где именно она находится?
— Неподалеку от устья Хатрака, где-то там, насколько я могу судить. Пап, я с тобой.
— Ни в коем случае.
— Мне придется поехать, пап. Ты не сможешь найти ее, даже если возьмешь в помощь еще десятерых. Она очень боится белых людей, и у нее на то веские причины.
Папа нерешительно посмотрел на Пегги, не зная, что и делать. Он никогда не брал ее с собой, но обычно бежали с плантаций не девочки, а мужчины. Кроме того, раньше она обнаруживала беглецов на этом берегу Гайо, где они плутали в лесах, а это было куда безопаснее. Ведь если они переберутся на территорию Аппалачей и их уличат в пособничестве беглым рабам, то наверняка бросят в тюрьму. В лучшем случае в тюрьму, а то перекинут веревку через сук и вздернут без суда и следствия. Противников рабства не особо приветствовали к югу от Гайо, а еще меньше любили тех, кто помогал черным переправиться на север, к французам, в Канаду.
— Слишком опасно, — покачал головой он.
— Тем более. Ты обязан взять меня. Чтобы найти ее и проверить, не крутится ли кто поблизости.
— Мать убьет меня, если узнает, что я взял тебя с собой.
— Я убегу задними дворами.
— Скажи ей, что пойдешь к миссис Смит…
— Я ничего не буду ей говорить, папа. Или скажу правду.
— Тогда я останусь здесь и помолюсь милостивому Господу, чтобы он спас мне жизнь и она не заметила, что ты убежала. Встретимся в устье Хатрака на закате.
— Но разве нельзя…
— Нельзя. На закате, ни минутой раньше, — решительно перебил он. — Пока не стемнеет, через реку переплывать нельзя. Если девочку схватят или она погибнет до того, как мы доберемся до нее, что ж, значит, ей не повезло, потому что мы не можем переправляться через Гайо у всех на виду, и точка.
Шум в лесу, это очень-очень пугает чернокожую девочку-рабыню. Деревья цепляют ее сучьями, совы ухают, крича, где она сидит, река все время смеется над ней. Она не может уйти, потому что обязательно упадет в темноте и ушибет малыша. Она не может остаться, потому что ее наверняка обнаружат. От ловчих не улетишь, не скроешься, они глядят далеко и увидят ее, даже если она будет на расстоянии множества рук от них.
Шаг, кто-то идет. О Господь Бог Иисус, убереги меня от дьявола в темноте.
Шаг, дыхание и раздвигаемые руками ветви. Но ламп нет! Кто бы это ни был, он видит меня в темноте! О Господь Бог Моисей Спаситель Авраам.
— Девочка.
Этот голос, я слышу голос, я не могу дышать. Ты слышишь его, мой малыш? Или мне снится? Это женский голос, мягкий голос леди. Дьявол ведь не может притвориться женщиной, это все знают, так ведь?
— Девочка, я пришла, чтобы перевезти тебя через реку, помочь тебе и твоему малышу бежать на север.
Я не нахожу слов, забыла как рабский язык, так и умбавский язык. Может, надев перья, я растеряла все слова?
— У нас хорошая, крепкая лодка и двое сильных гребцов. Я знаю, ты понимаешь меня и веришь мне. Я знаю, ты хочешь пойти со мной. Так что давай, держись за мою руку, вот, вот моя рука, ничего не говори, просто держись. Там будет двое белых мужчин, но они мои друзья и тебя не тронут. Кроме меня, до тебя никто пальцем не дотронется, поверь, девочка, просто поверь.
Ее рука, она касается моей кожи и несет прохладу, она мягкая, как голос этой леди. Этого ангела. Святой Девы, Матери нашего Господа.
Много шагов, тяжелых шагов, появились лампы, свет и большие старые белые мужчины, но леди продолжает держать меня за руку.
— Перепугана до смерти.
— Вы только посмотрите на нее. Да от нее ничего не осталось, кожа да кости.
— Сколько дней она ничего не ела?
Голоса громадных мужчин похожи на голос Белого Хозяина, который дал ей этого ребенка.
— Она сбежала с плантации прошлой ночью, — сказала леди.
Откуда леди это знает? Ей известно все, Еве, маме всех детишек. Не время говорить, не время молиться, надо быстрее идти, опереться на белую леди и идти, идти, идти к лодке, покачивающейся на воде и ждущей меня. Все, как я мечтала. О! Вот лодка, мой малыш, она перевезет нас через Иордан в Землю Обетованную.
Они наполовину переплыли реку, когда чернокожая девочка вдруг затряслась всем телом, расплакалась, начала что-то неразборчиво бормотать.
— Успокой ее, — сказал Гораций Гестер.
— Поблизости никого нет, — ответила Пегги. — Все равно никто не услышит.
— Что она там бормочет? — поинтересовался По Доггли.
Он был фермером, разводил свиней и жил неподалеку от устья Хатрака. На какое-то мгновение Пегги показалось, что он ее имеет в виду. Но нет, он спрашивал о чернокожей девочке.
— По-моему, она говорит на своем африканском языке, — пожала плечами Пегги. — Эта девочка очень необычное создание, подумать только, ей удалось-таки убежать…
— А ведь она еще и ребенка несла, — согласился По.
— Да, ребенок, — вспомнила Пегги. — Я возьму малыша.
— Это еще зачем? — удивился папа.
— Потому что вы вдвоем понесете ее, — объяснила Пегги. — По крайней мере от берега до повозки. Это дитя и шагу ступить не сможет.
Добравшись до берега, они так и поступили. Старая телега По была не самым удобным средством передвижения, а мягче старой лошадиной попоны ничего не нашлось, но девочка, очутившись на ней, ничуть не возражала, во всяком случае ничего против не сказала. Гораций поднял лампу и присмотрелся к беглянке.
— А ведь точно, ты была абсолютно права, Пегги.
— Насчет чего? — спросила она.
— Назвав ее девочкой. Клянусь, ей и тринадцати нет. Вот это да. И малыш… Ты уверена, что это ее мальчик?
— Уверена, — кивнула Пегги.
По Доггли усмехнулся.
— Да ну, эти гвинейские свинюшки, они ж как кролики, только свободная минутка выдастся, они и ну наяривать. — Затем он вдруг вспомнил, что с ними Пегги. — Прошу прощения, мэм. Раньше у нас было чисто мужское общество.
— Это не у меня, а у нее вы должны просить прощения, — холодно промолвила Пегги. — Этот ребенок — полукровка. Она родила его от своего хозяина, который нисколько не позаботился спросить разрешения. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду.
— Чтоб я больше не слышал от тебя таких разговоров, — перебил ее Гораций Гестер. Он так и полыхал гневом, будьте нате. — Мало того, что ты увязалась за нами, так еще начинаешь выведывать всякие штучки об этой бедняжке. Негоже так просто трепаться о ее прошлом.
Пегги замолкла и молчала всю дорогу до дома. Вот что происходит, когда она начинает говорить правду. Вот почему большей частью она предпочитает вообще не открывать рот. Теперь папа думает о том, что его дочь за каких-то несколько минут выведала все прошлое чернокожей беглянки, но если это у нее так ловко получилось, сколько она могла узнать о его жизни?
"Хочешь знать, что мне известно, папа? Так вот, я знаю, почему ты спасаешь рабов. Ты не По Доггли, папа, который даже не задумывается о судьбе чернокожих, просто он терпеть не может, когда диких зверей сажают в клетку. Он помогает рабам бежать в Канаду, потому что внутри него сидит нужда освободить их. Но ты, папа, ты помогаешь им, чтобы расплатиться за свой тайный грех. За маленькую тайну, которая улыбнулась тебе когда-то, и сердце твое разорвалось на части. Ты ведь мог сказать «нет», но не сказал, ты сказал «да, о да». Это случилось, когда мама была на сносях, должна была меня родить. Ты тогда отправился в Дикэйн за покупками и задержался там на целую неделю. За шесть дней ты имел ту женщину раз, наверное, десять, и я помню каждый момент вашей любви так же ясно, как ты, я чувствую, как ты мечтаешь о ней по ночам. В тебе горит стыд, но жарче палит желание, я знаю, что ощущает мужчина, желая женщину, — тело его чешется, он на месте усидеть не может. Долгие годы ты ненавидел себя за то, что натворил в Дикэйне, и продолжаешь ненавидеть до сих пор — за то, что воспоминание о тех днях по-прежнему отзывается в тебе радостью. И ты расплачиваешься за это. Ты рискуешь угодить в тюрьму или быть повешенным на дереве на радость воронью, но рискуешь ты не потому, что любишь чернокожих, а потому, что надеешься сделать что-то хорошее для детей нашего Господа — может быть, это освободит тебя от тайной, грешной любви.
И самое смешное, пап. Если бы ты знал, что мне известен твой секрет, ты б, наверное, умер, умер не сходя с места. Однако если б я могла сказать тебе, рассказать, что на самом деле мне ведомо, я бы кое-что добавила к рассказу о твоем прошлом. Я бы сказала: «Папа, неужели ты не видишь, что это твой дар?» Ты всегда думал, что у тебя нет никакого дара, но на самом деле он есть. Ты даришь людям любовь. У тебя в гостинице останавливаются постояльцы и чувствуют себя как дома. Ты увидел ее, ее терзал голод, ту женщину в Дикэйне, она нуждалась в любви, которую ты даришь людям, она очень нуждалась в тебе. Это страшно тяжело, пап, тяжело не любить человека, который уже любит тебя, который обволакивает тебя, как облака — луну, хотя знает, что ты уедешь, что ты не сможешь остаться. Но с голодом ничего не поделаешь, папа. Я искала ту женщину, искала огонек ее сердца, всю округу я обыскала и наконец нашла. Я знаю, где она живет. Она уже не так молода, какой тебе запомнилась. Но она по-прежнему красива, в ней сохранилась красота, которой проникнуты твои воспоминания, папа. И она хорошая женщина, ты не причинил ей никакого зла. Она с любовью вспоминает о тебе. Она знает, что Господь простил вас обоих. Только ты никак не можешь простить, папа.
Как грустно, — думала Пегги, трясясь в телеге. — В глазах другой дочери отец выглядел бы настоящим героем. Великим человеком. Но я светлячок, и мне известна правда. Он рискует жизнью не ради спасения других людей, он не Гектор, сражающийся перед вратами Трои. Он ползет, словно избитый пес, потому что внутри он и есть пес, которому хорошенько досталось кнутом. Он спешит на помощь, чтобы спрятаться от греха, который Господь давным-давно простил бы ему, если б он сам принял это прощение".
Но вскоре Пегги перестала грустить об ошибках папы. Ведь почти все люди обманываются точно так же, как он. Большинство всю жизнь терзаются своими печалями, цепляясь за отчаяние, как за кувшин с остатками драгоценной воды во время страшной засухи. Пегги тоже сидит и безропотно ждет Элвина, хотя знает, что он ей радости не принесет.
Однако девочка, лежащая в повозке, совсем другая. Ей грозила страшная беда, она должна была лишиться своего малыша, но она не стала сидеть и ждать, когда случится несчастье, чтоб потом вдоволь поплакать. Она сказала «нет». «Нет и все, я не позволю продать моего ребенка куда-то там на юг, пусть он даже попадет в хорошие руки, в богатую семью. Раб богача — все тот же раб. А если его продадут на юг, это значит, он вообще убежать не сможет, потому что ему будет не добраться до севера». Пегги ощущала чувства, бурлящие внутри стонущей, мечущейся девочки.
Впрочем, было еще кое-что. Эта девочка была куда более мужественной, чем папа и По Доггли. Потому что убежать она могла только с помощью очень сильного колдовства, настолько сильного, что Пегги о нем слыхом не слыхивала. Она ведать не ведала, что чернокожие обладают такими знаниями. Но это не враки и не сон. Девочка улетела. Сделала куколку из воска, натыкала в нее перьев и бросила в костер. Где куколка сгорела. Это помогло беглянке подняться в воздух и лететь, лететь, пока не взошло солнце. Она далеко улетела и все-таки добралась до Гайо, где увидела ее Пегги. Но какую цену пришлось заплатить девочке за этот полет…
Подъехав наконец к гостинице, они обнаружили на крыльце маму. Пег Гестер была страшно зла, Пегги ни разу не видела ее такой.
— Тебя выпороть как следует мало. Да как ты смеешь брать с собой в ночь, на преступление, свою шестнадцатилетнюю дочь!
Папа не ответил. Ему не пришлось ничего отвечать. Он молча занес чернокожую девочку в дом и положил на коврик рядом с очагом.
— Да она, похоже, много дней ничего не ела. Что там дней, недель! — воскликнула мама. — И ее лоб, только пощупайте, какой горячий, я чуть руку не обожгла. Так, Гораций, принеси сюда тазик воды и прикладывай к ее лбу холодную тряпку, а я пока сделаю похлебку, чтобы она хоть чуточку поела…
— Не надо, мам, — окликнула Пегги. — Лучше найди молока для малыша.
— Ничего с малышом не будет, а вот девочка умирает, и не надо меня учить, я сама знаю, как лечить людей…
— Да нет, мам, — перебила Пегги. — Она колдовала с восковой куколкой. Это колдовство, известное только чернокожим, но она знала, что нужно сделать, и обладала должной силой, потому что была дочерью короля в Африке. Она понимала, какова будет цена, и сейчас ей приходится платить.
— Ты хочешь сказать, что девочка умрет? — спросила мама.
— Она сделала куколку, свое подобие, и кинула ее в костер. Это дало ей крылья, на которых она могла лететь целую ночь. Но плата за такой полет — все оставшиеся годы жизни.
Похоже, рассказ Пегги глубоко пронял папу.
— Пегги, это же безумие. Зачем ей было бежать из рабства, если она все равно погибнет? Почему сразу не утопиться или не повеситься? Зачем столько хлопот?
Пегги не пришлось отвечать. Малыш, которого она держала на руках, вдруг громко заплакал. Другого ответа и не нужно было.
— Я достану молоко, — сказал папа. — У Кристиана Ларссона должно остаться немножко, вряд ли они все выпили.
Но мама поймала его за руку.
— Гораций, ты головой подумай, — упрекнула она. — На дворе середина ночи. Что ты скажешь, если тебя спросят, зачем тебе вдруг понадобилось молоко?
Гораций вздохнул и рассмеялся над собственной глупостью.
— Так и отвечу. Для малыша рабыни-беглянки. — Вдруг он побагровел, весь аж раскраснелся от гнева. — Ну и глупостей натворила эта девчонка! — буркнул он. — Знала ведь, что умрет, но все равно сбежала, а что нам теперь делать с чернокожим малышом? Мы ж не можем отнести его на север, положить на канадской границе и подождать, пока какой-нибудь француз не услышит крики и не выйдет забрать ребенка.
— Видно, ей показалось, что лучше умереть свободным, чем провести жизнь в рабстве, — сказала Пегги. — Она, наверное, знала, что бы ни ждало здесь ее малыша, эта судьба будет намного лучше, чем если бы он провел всю жизнь на плантации.
Девочка лежала рядом с очагом, дыхание ее было тихим, глаза закрыты.
— Она заснула? — спросила мама.
— Она еще жива, — ответила Пегги, — но уже не слышит нас.
— Тогда я прямо вам скажу, мы угодили в очень большие неприятности, — заявила мама. — Из местных никто пока не знает, что вы проводите через нашу гостиницу беглых рабов. Но стоит пойти слухам, а они разлетятся очень быстро, как вокруг нас лагерем встанет по меньшей мере дюжина ловчих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Наступает утро, появляется солнце, и она не может больше лететь. Это как смерть, это как заживо умирать, думает она, шагая по земле. Тот дрозд со сломанным крылом, он, наверное, молился, чтобы Толстый Лис нашел его, только сейчас она это понимает. После того как ты познал чувство полета, ты не можешь идти, ты грустишь, тебе больно ходить, земля под ногами похожа на рабские оковы.
Но все утро она идет, неся на руках своего малыша, и наконец она выходит к широкой реке. "Вот как далеко я улетела, — говорит чернокожая девочка, рабыня-беглянка. — Я долетела до этой реки, могла перелететь и воду, но солнце взошло, и я опустилась на землю. Теперь мне никогда не перебраться на другой берег, ловчий найдет меня, забьет до полусмерти, отнимет моего ребенка, продаст его на юг.
Но нет. Я обману их. Умру первой.
Вернее, второй".
Другие сколько угодно могут спорить, то ли рабство смертный грех, то ли всего лишь причудливый обычай. Другие сколько угодно могут напускаться на противников рабства, говоря, что те вообще с ума сошли выступать за равноправие, хотя рабство — это очень, очень плохо. Другие люди могут жалеть чернокожих, но где-то внутри они все равно радуются, что черные живут в основном в Африке, Королевских Колониях или Канаде — вот и пускай там живут, где-нибудь подальше от нас, чтоб духу их здесь не было. Но Пегги не могла позволить себе роскошь иметь собственное мнение по этому вопросу. Она знала лишь, что ни одно сердце не болело, не пылало так, как душа чернокожей девочки, которая столько раз склонялась под тонкой черной тенью хлыста надсмотрщика.
Пегги выглянула из чердачного окошка и крикнула:
— Пап!
Он показался из-за дома и вышел на дорогу, откуда было видно ее окно.
— Пегги, ты звала меня? — поднял голову он.
Она просто посмотрела на него, ни слова ни сказала, однако он сразу сообразил. Распрощавшись, он быстренько выставил за ворота адвоката — бедняга даже не понял, что такое на него обрушилось, а очнулся от потрясения, только когда проехал аж полгорода. Спустя несколько мгновений папа уже бежал по лестнице на чердак.
— Девочка с ребенком, — объяснила Пегги. — На том берегу Гайо, она очень испугана и убьет себя, если ее схватят.
— Где именно она находится?
— Неподалеку от устья Хатрака, где-то там, насколько я могу судить. Пап, я с тобой.
— Ни в коем случае.
— Мне придется поехать, пап. Ты не сможешь найти ее, даже если возьмешь в помощь еще десятерых. Она очень боится белых людей, и у нее на то веские причины.
Папа нерешительно посмотрел на Пегги, не зная, что и делать. Он никогда не брал ее с собой, но обычно бежали с плантаций не девочки, а мужчины. Кроме того, раньше она обнаруживала беглецов на этом берегу Гайо, где они плутали в лесах, а это было куда безопаснее. Ведь если они переберутся на территорию Аппалачей и их уличат в пособничестве беглым рабам, то наверняка бросят в тюрьму. В лучшем случае в тюрьму, а то перекинут веревку через сук и вздернут без суда и следствия. Противников рабства не особо приветствовали к югу от Гайо, а еще меньше любили тех, кто помогал черным переправиться на север, к французам, в Канаду.
— Слишком опасно, — покачал головой он.
— Тем более. Ты обязан взять меня. Чтобы найти ее и проверить, не крутится ли кто поблизости.
— Мать убьет меня, если узнает, что я взял тебя с собой.
— Я убегу задними дворами.
— Скажи ей, что пойдешь к миссис Смит…
— Я ничего не буду ей говорить, папа. Или скажу правду.
— Тогда я останусь здесь и помолюсь милостивому Господу, чтобы он спас мне жизнь и она не заметила, что ты убежала. Встретимся в устье Хатрака на закате.
— Но разве нельзя…
— Нельзя. На закате, ни минутой раньше, — решительно перебил он. — Пока не стемнеет, через реку переплывать нельзя. Если девочку схватят или она погибнет до того, как мы доберемся до нее, что ж, значит, ей не повезло, потому что мы не можем переправляться через Гайо у всех на виду, и точка.
Шум в лесу, это очень-очень пугает чернокожую девочку-рабыню. Деревья цепляют ее сучьями, совы ухают, крича, где она сидит, река все время смеется над ней. Она не может уйти, потому что обязательно упадет в темноте и ушибет малыша. Она не может остаться, потому что ее наверняка обнаружат. От ловчих не улетишь, не скроешься, они глядят далеко и увидят ее, даже если она будет на расстоянии множества рук от них.
Шаг, кто-то идет. О Господь Бог Иисус, убереги меня от дьявола в темноте.
Шаг, дыхание и раздвигаемые руками ветви. Но ламп нет! Кто бы это ни был, он видит меня в темноте! О Господь Бог Моисей Спаситель Авраам.
— Девочка.
Этот голос, я слышу голос, я не могу дышать. Ты слышишь его, мой малыш? Или мне снится? Это женский голос, мягкий голос леди. Дьявол ведь не может притвориться женщиной, это все знают, так ведь?
— Девочка, я пришла, чтобы перевезти тебя через реку, помочь тебе и твоему малышу бежать на север.
Я не нахожу слов, забыла как рабский язык, так и умбавский язык. Может, надев перья, я растеряла все слова?
— У нас хорошая, крепкая лодка и двое сильных гребцов. Я знаю, ты понимаешь меня и веришь мне. Я знаю, ты хочешь пойти со мной. Так что давай, держись за мою руку, вот, вот моя рука, ничего не говори, просто держись. Там будет двое белых мужчин, но они мои друзья и тебя не тронут. Кроме меня, до тебя никто пальцем не дотронется, поверь, девочка, просто поверь.
Ее рука, она касается моей кожи и несет прохладу, она мягкая, как голос этой леди. Этого ангела. Святой Девы, Матери нашего Господа.
Много шагов, тяжелых шагов, появились лампы, свет и большие старые белые мужчины, но леди продолжает держать меня за руку.
— Перепугана до смерти.
— Вы только посмотрите на нее. Да от нее ничего не осталось, кожа да кости.
— Сколько дней она ничего не ела?
Голоса громадных мужчин похожи на голос Белого Хозяина, который дал ей этого ребенка.
— Она сбежала с плантации прошлой ночью, — сказала леди.
Откуда леди это знает? Ей известно все, Еве, маме всех детишек. Не время говорить, не время молиться, надо быстрее идти, опереться на белую леди и идти, идти, идти к лодке, покачивающейся на воде и ждущей меня. Все, как я мечтала. О! Вот лодка, мой малыш, она перевезет нас через Иордан в Землю Обетованную.
Они наполовину переплыли реку, когда чернокожая девочка вдруг затряслась всем телом, расплакалась, начала что-то неразборчиво бормотать.
— Успокой ее, — сказал Гораций Гестер.
— Поблизости никого нет, — ответила Пегги. — Все равно никто не услышит.
— Что она там бормочет? — поинтересовался По Доггли.
Он был фермером, разводил свиней и жил неподалеку от устья Хатрака. На какое-то мгновение Пегги показалось, что он ее имеет в виду. Но нет, он спрашивал о чернокожей девочке.
— По-моему, она говорит на своем африканском языке, — пожала плечами Пегги. — Эта девочка очень необычное создание, подумать только, ей удалось-таки убежать…
— А ведь она еще и ребенка несла, — согласился По.
— Да, ребенок, — вспомнила Пегги. — Я возьму малыша.
— Это еще зачем? — удивился папа.
— Потому что вы вдвоем понесете ее, — объяснила Пегги. — По крайней мере от берега до повозки. Это дитя и шагу ступить не сможет.
Добравшись до берега, они так и поступили. Старая телега По была не самым удобным средством передвижения, а мягче старой лошадиной попоны ничего не нашлось, но девочка, очутившись на ней, ничуть не возражала, во всяком случае ничего против не сказала. Гораций поднял лампу и присмотрелся к беглянке.
— А ведь точно, ты была абсолютно права, Пегги.
— Насчет чего? — спросила она.
— Назвав ее девочкой. Клянусь, ей и тринадцати нет. Вот это да. И малыш… Ты уверена, что это ее мальчик?
— Уверена, — кивнула Пегги.
По Доггли усмехнулся.
— Да ну, эти гвинейские свинюшки, они ж как кролики, только свободная минутка выдастся, они и ну наяривать. — Затем он вдруг вспомнил, что с ними Пегги. — Прошу прощения, мэм. Раньше у нас было чисто мужское общество.
— Это не у меня, а у нее вы должны просить прощения, — холодно промолвила Пегги. — Этот ребенок — полукровка. Она родила его от своего хозяина, который нисколько не позаботился спросить разрешения. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду.
— Чтоб я больше не слышал от тебя таких разговоров, — перебил ее Гораций Гестер. Он так и полыхал гневом, будьте нате. — Мало того, что ты увязалась за нами, так еще начинаешь выведывать всякие штучки об этой бедняжке. Негоже так просто трепаться о ее прошлом.
Пегги замолкла и молчала всю дорогу до дома. Вот что происходит, когда она начинает говорить правду. Вот почему большей частью она предпочитает вообще не открывать рот. Теперь папа думает о том, что его дочь за каких-то несколько минут выведала все прошлое чернокожей беглянки, но если это у нее так ловко получилось, сколько она могла узнать о его жизни?
"Хочешь знать, что мне известно, папа? Так вот, я знаю, почему ты спасаешь рабов. Ты не По Доггли, папа, который даже не задумывается о судьбе чернокожих, просто он терпеть не может, когда диких зверей сажают в клетку. Он помогает рабам бежать в Канаду, потому что внутри него сидит нужда освободить их. Но ты, папа, ты помогаешь им, чтобы расплатиться за свой тайный грех. За маленькую тайну, которая улыбнулась тебе когда-то, и сердце твое разорвалось на части. Ты ведь мог сказать «нет», но не сказал, ты сказал «да, о да». Это случилось, когда мама была на сносях, должна была меня родить. Ты тогда отправился в Дикэйн за покупками и задержался там на целую неделю. За шесть дней ты имел ту женщину раз, наверное, десять, и я помню каждый момент вашей любви так же ясно, как ты, я чувствую, как ты мечтаешь о ней по ночам. В тебе горит стыд, но жарче палит желание, я знаю, что ощущает мужчина, желая женщину, — тело его чешется, он на месте усидеть не может. Долгие годы ты ненавидел себя за то, что натворил в Дикэйне, и продолжаешь ненавидеть до сих пор — за то, что воспоминание о тех днях по-прежнему отзывается в тебе радостью. И ты расплачиваешься за это. Ты рискуешь угодить в тюрьму или быть повешенным на дереве на радость воронью, но рискуешь ты не потому, что любишь чернокожих, а потому, что надеешься сделать что-то хорошее для детей нашего Господа — может быть, это освободит тебя от тайной, грешной любви.
И самое смешное, пап. Если бы ты знал, что мне известен твой секрет, ты б, наверное, умер, умер не сходя с места. Однако если б я могла сказать тебе, рассказать, что на самом деле мне ведомо, я бы кое-что добавила к рассказу о твоем прошлом. Я бы сказала: «Папа, неужели ты не видишь, что это твой дар?» Ты всегда думал, что у тебя нет никакого дара, но на самом деле он есть. Ты даришь людям любовь. У тебя в гостинице останавливаются постояльцы и чувствуют себя как дома. Ты увидел ее, ее терзал голод, ту женщину в Дикэйне, она нуждалась в любви, которую ты даришь людям, она очень нуждалась в тебе. Это страшно тяжело, пап, тяжело не любить человека, который уже любит тебя, который обволакивает тебя, как облака — луну, хотя знает, что ты уедешь, что ты не сможешь остаться. Но с голодом ничего не поделаешь, папа. Я искала ту женщину, искала огонек ее сердца, всю округу я обыскала и наконец нашла. Я знаю, где она живет. Она уже не так молода, какой тебе запомнилась. Но она по-прежнему красива, в ней сохранилась красота, которой проникнуты твои воспоминания, папа. И она хорошая женщина, ты не причинил ей никакого зла. Она с любовью вспоминает о тебе. Она знает, что Господь простил вас обоих. Только ты никак не можешь простить, папа.
Как грустно, — думала Пегги, трясясь в телеге. — В глазах другой дочери отец выглядел бы настоящим героем. Великим человеком. Но я светлячок, и мне известна правда. Он рискует жизнью не ради спасения других людей, он не Гектор, сражающийся перед вратами Трои. Он ползет, словно избитый пес, потому что внутри он и есть пес, которому хорошенько досталось кнутом. Он спешит на помощь, чтобы спрятаться от греха, который Господь давным-давно простил бы ему, если б он сам принял это прощение".
Но вскоре Пегги перестала грустить об ошибках папы. Ведь почти все люди обманываются точно так же, как он. Большинство всю жизнь терзаются своими печалями, цепляясь за отчаяние, как за кувшин с остатками драгоценной воды во время страшной засухи. Пегги тоже сидит и безропотно ждет Элвина, хотя знает, что он ей радости не принесет.
Однако девочка, лежащая в повозке, совсем другая. Ей грозила страшная беда, она должна была лишиться своего малыша, но она не стала сидеть и ждать, когда случится несчастье, чтоб потом вдоволь поплакать. Она сказала «нет». «Нет и все, я не позволю продать моего ребенка куда-то там на юг, пусть он даже попадет в хорошие руки, в богатую семью. Раб богача — все тот же раб. А если его продадут на юг, это значит, он вообще убежать не сможет, потому что ему будет не добраться до севера». Пегги ощущала чувства, бурлящие внутри стонущей, мечущейся девочки.
Впрочем, было еще кое-что. Эта девочка была куда более мужественной, чем папа и По Доггли. Потому что убежать она могла только с помощью очень сильного колдовства, настолько сильного, что Пегги о нем слыхом не слыхивала. Она ведать не ведала, что чернокожие обладают такими знаниями. Но это не враки и не сон. Девочка улетела. Сделала куколку из воска, натыкала в нее перьев и бросила в костер. Где куколка сгорела. Это помогло беглянке подняться в воздух и лететь, лететь, пока не взошло солнце. Она далеко улетела и все-таки добралась до Гайо, где увидела ее Пегги. Но какую цену пришлось заплатить девочке за этот полет…
Подъехав наконец к гостинице, они обнаружили на крыльце маму. Пег Гестер была страшно зла, Пегги ни разу не видела ее такой.
— Тебя выпороть как следует мало. Да как ты смеешь брать с собой в ночь, на преступление, свою шестнадцатилетнюю дочь!
Папа не ответил. Ему не пришлось ничего отвечать. Он молча занес чернокожую девочку в дом и положил на коврик рядом с очагом.
— Да она, похоже, много дней ничего не ела. Что там дней, недель! — воскликнула мама. — И ее лоб, только пощупайте, какой горячий, я чуть руку не обожгла. Так, Гораций, принеси сюда тазик воды и прикладывай к ее лбу холодную тряпку, а я пока сделаю похлебку, чтобы она хоть чуточку поела…
— Не надо, мам, — окликнула Пегги. — Лучше найди молока для малыша.
— Ничего с малышом не будет, а вот девочка умирает, и не надо меня учить, я сама знаю, как лечить людей…
— Да нет, мам, — перебила Пегги. — Она колдовала с восковой куколкой. Это колдовство, известное только чернокожим, но она знала, что нужно сделать, и обладала должной силой, потому что была дочерью короля в Африке. Она понимала, какова будет цена, и сейчас ей приходится платить.
— Ты хочешь сказать, что девочка умрет? — спросила мама.
— Она сделала куколку, свое подобие, и кинула ее в костер. Это дало ей крылья, на которых она могла лететь целую ночь. Но плата за такой полет — все оставшиеся годы жизни.
Похоже, рассказ Пегги глубоко пронял папу.
— Пегги, это же безумие. Зачем ей было бежать из рабства, если она все равно погибнет? Почему сразу не утопиться или не повеситься? Зачем столько хлопот?
Пегги не пришлось отвечать. Малыш, которого она держала на руках, вдруг громко заплакал. Другого ответа и не нужно было.
— Я достану молоко, — сказал папа. — У Кристиана Ларссона должно остаться немножко, вряд ли они все выпили.
Но мама поймала его за руку.
— Гораций, ты головой подумай, — упрекнула она. — На дворе середина ночи. Что ты скажешь, если тебя спросят, зачем тебе вдруг понадобилось молоко?
Гораций вздохнул и рассмеялся над собственной глупостью.
— Так и отвечу. Для малыша рабыни-беглянки. — Вдруг он побагровел, весь аж раскраснелся от гнева. — Ну и глупостей натворила эта девчонка! — буркнул он. — Знала ведь, что умрет, но все равно сбежала, а что нам теперь делать с чернокожим малышом? Мы ж не можем отнести его на север, положить на канадской границе и подождать, пока какой-нибудь француз не услышит крики и не выйдет забрать ребенка.
— Видно, ей показалось, что лучше умереть свободным, чем провести жизнь в рабстве, — сказала Пегги. — Она, наверное, знала, что бы ни ждало здесь ее малыша, эта судьба будет намного лучше, чем если бы он провел всю жизнь на плантации.
Девочка лежала рядом с очагом, дыхание ее было тихим, глаза закрыты.
— Она заснула? — спросила мама.
— Она еще жива, — ответила Пегги, — но уже не слышит нас.
— Тогда я прямо вам скажу, мы угодили в очень большие неприятности, — заявила мама. — Из местных никто пока не знает, что вы проводите через нашу гостиницу беглых рабов. Но стоит пойти слухам, а они разлетятся очень быстро, как вокруг нас лагерем встанет по меньшей мере дюжина ловчих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44