– У этого уродливого выродка только один сосок.
Его жена нахмурилась и тоже начала тереть кожу на груди, как будто эти движения могли снабдить ребёнка недостающей деталью. Её муж был прав: маленький бесцветный левый сосок был на месте, а там, где должен быть его зеркальный собрат на правой стороне, кожа груди была совершенно гладкой и одинаково розовой.
Женские предрассудки взыграли немедленно.
– Сам Бог послал его мне, – воскликнула она. – Видишь отметину?
Мужчина протянул ей малыша.
– Ты дура, Елена. Этого ребёнка женщине сделал человек с дурной кровью. – Он плюнул в огонь, чтобы подчеркнуть своё отношение к родителям ребёнка. – В любом случае я и картофелины не поставлю на то, что он выживет.
Яцеку Коскевичу было бы жаль даже картофелины ради жизни ребёнка. Он не был по натуре чёрствым человеком, но это был не его мальчик, а ещё один рот, который надо кормить, он только усложнял проблему. Но, если этому суждено случиться, то не его дело вопрошать Всемогущего, и, не думая больше о малыше, он погрузился в глубокий сон у огня.
По мере того как шли дни, даже Яцек Коскевич начал верить, что ребёнок может выжить, и если бы он был спорщиком, то проиграл бы картофелину. Его старший сын-охотник с помощью младших братьев смастерил малышу колыбель. Флорентина сшила ему бельё, нарезав заготовки из собственных старых платьев и сшив их вместе. Выбор имени для малыша вызвал в семье такие споры, каких не случалось в течение многих месяцев до этого, только отец не высказывал по этому поводу никакого мнения. Наконец все сошлись на Владеке, и в следующее воскресенье в часовне обширного баронского поместья ребёнка окрестили Владеком Коскевичем. Мать возблагодарила Бога за его жизнь, а отец, как всегда, самоустранился от какого-либо участия.
Вечером был устроен небольшой пир, чтобы отметить крещение, – украшением его стал гусь, присланный в подарок из баронского имения. Все наелись от души.
С того дня Флорентина выучилась делить на девять.
4
Анна Каин мирно проспала всю ночь. Когда медсестра вернула ей сына Уильяма после завтрака, ей уже не терпелось снова взять его на руки.
– А теперь, миссис Каин, – весело сказала сестра, – не пора ли позавтракать и малышу?
Она усадила Анну, внезапно почувствовавшую, как распухла у неё грудь, в кровати и помогла двум новичкам в незнакомой им дотоле процедуре. Анна, понимавшая, что проявление недоумения будет рассматриваться как отсутствие материнского чувства, уставилась в синие глазки малыша, гораздо более тёмно-синие, чем у отца. Постепенно она осваивалась со своим новым состоянием, и оно ей нравилось. В свои двадцать два года она и не догадывалась, что ничего не знает. Урождённая Кэббот, вышедшая замуж за наследника семьи Лоуэллов, а теперь родившая ему первенца, она была воплощением традиции, которая в двух словах была изложена в стишках на карточке, присланной старым школьным другом:
А это город Бостон
Край бобов и трески,
Здесь Кэбботы говорят только с Лоуэллами,
А Лоуэллы говорят только с Богом.
Анна провела полчаса в разговоре с Уильямом, но тот не очень реагировал на неё. Затем его унесли спать.
Анна доблестно отвернулась от фруктов и конфет, которыми был завален столик рядом с её кроватью: она была исполнена решимости влезть во все свои старые платья к летнему сезону и вновь занять своё заслуженное место во всех модных журналах. Разве принц Гаронны не сказал, что она – единственное, что есть красивого в Бостоне? Её длинные золотистые волосы, тонкие черты лица и стройная фигура вызывали восхищение даже в тех городах, где она никогда не была. Она придирчиво посмотрела на себя в зеркало. На лице – ни единого следа родов, люди с трудом поверят, что она – мать крепкого мальчика. Слава Богу, мальчик оказался крепким.
Она съела лёгкий обед и приготовилась к приёму посетителей, которых уже отобрал её личный секретарь на вторую половину дня. Видеться с ней в первые дни было разрешено только членам семьи и самым близким друзьям, остальным будут говорить, что она пока не готова принимать. Но поскольку Бостон – это последний из оставшихся в Америке городов, где каждый житель с величайшей точностью знает своё место в социальной иерархии, неожиданные гости были маловероятны.
Палата, в которой она лежала в одиночестве, могла бы вместить ещё пять кроватей, если бы не была заставлена цветами. Анна включила электрический свет, для неё он всё ещё был в новинку. Ричард и она ждали, пока Кэбботы не провели его у себя, что весь Бостон воспринял как свидетельство допустимости электромагнитной индукции в приличном обществе.
Первым посетителем была свекровь Анны миссис Томас Лоуэлл Каин, глава семьи после смерти мужа, случившейся за год до этого. В свои немалые уже годы она в совершенстве владела техникой величавого вторжения в комнату – к своему полному удовлетворению и несомненному смущению присутствующих. Она была одета в длинное платье, которое скрывало её лодыжки, – единственный человек, видевший их, был теперь мёртв. Она всегда была худощава. На её взгляд, толстые женщины символизировали дурную диету и ещё более дурную породу.
Она была теперь самой старшей из всех живых Лоуэллов, старшей из Каинов. Поэтому и она сама, и другие считали, что она должна первой посмотреть на своего новорождённого внука. И потом, разве не она устроила встречу Анны и Ричарда? Любовь мало значила для миссис Каин. Она всегда могла найти общий язык с богатством, положением и престижем. Любовь – это замечательно, но, как правило, она оказывается скоропортящимся товаром, в отличие от первых трёх. Она одобрительно поцеловала невестку в лоб. Анна нажала кнопку на стене, и раздался тихий сигнал. Звук застал миссис Каин врасплох, она не верила в то, что электричество войдёт в обиход. Появилась медсестра с наследником. Миссис Каин осмотрела его, фыркнула от удовлетворения и жестом попросила их удалиться.
– Молодец, Анна, – сказала старая дама, как будто её невестка выиграла школьные спортивные состязания. – Мы все очень гордимся тобой.
Собственная мать Анны, миссис Эдвард Кэббот, прибыла несколькими минутами позже. Она, как и миссис Каин, последние годы вдовела и так мало отличалась от неё внешне, что издалека их часто путали друг с другом. Но, надо отдать ей должное, она проявила куда больше внимания к внуку и дочери. Далее инспекция переместилась к цветам.
– Как мило, что Джексоны не забыли, – проговорила миссис Кэббот.
Миссис Каин подошла к этому занятию гораздо тщательнее. Она окинула взглядом нежные бутоны, а затем сосредоточилась на карточках с именами дарителей. Она шептала про себя имена, и сердце её успокаивалось: Адамсы, Лоуренсы, Лоджи, Хиггинсоны. Ни одна из бабушек не комментировала имён, которых не знала, они уже давно вышли из того возраста, когда хочется знакомиться с новыми вещами или людьми. Они обе чувствовали себя довольными, ведь родился наследник, и, похоже, вполне здоровый. Они обе теперь считали, что их последний семейный долг успешно – хотя и не ими лично – выполнен и они теперь могут перейти с авансцены в хор.
Они обе ошибались.
Близкие друзья Анны и Ричарда пошли потоком во второй половине дня с подарками и наилучшими пожеланиями, причём первые были из золота или серебра, а вторые произносились с утончённым акцентом бостонского высшего света.
Когда после окончания рабочего дня к ней приехал муж, Анна была уже слегка утомлена. Ричард впервые в своей жизни выпил шампанского за обедом, – на этом настаивал старый Амос Кербс, и молодой отец не мог отказаться в присутствии всех членов Соммерсет-клуба. Он показался своей жене менее строгим, чем обычно. В длинном сюртуке и брюках в тонкую полоску он выглядел солидно, – чему способствовал рост в 186 сантиметров, – а его чёрные волосы с пробором посередине ярко блестели в свете огромной электрической лампы. Немногие смогли бы точно определить его возраст, догадаться, что ему всего тридцать три, ведь молодость никогда ничего не значила для него, важна была лишь внутренняя сущность.
Уильяма Лоуэлла Каина вновь внесли в палату, и отец осмотрел его так, будто сводил баланс в конце банковского дня. Всё, похоже, в порядке. У мальчика две ноги, две руки, десять пальцев на руках, десять – на ногах. Ричард не увидел ничего, что удивило бы его, и взмахом руки попросил унести ребёнка.
– Вчера вечером я дал телеграмму директору школы Святого Павла. Уильям зачислен на сентябрь 1918 года.
Анна ничего не сказала. Было ясно, что Ричард начал работать над карьерой Уильяма.
– Ну и как, дорогая, ты уже полностью оправилась? – продолжил он расспросы. Сам Ричард не провёл в больнице ни единого дня за все свои тридцать три года.
– Да, то есть нет, я думаю, что да, – робко ответила ему жена, подавляя подступающие слёзы, которые, как она знала, будут неприятны мужу. Ответ на его вопрос был не таким, какой Ричард мог бы понять. Он поцеловал жену в щёку и вернулся в своём прекрасном экипаже в Красный дом, их фамильный особняк на площади Луисбург. С прислугой, малышом и его няней здесь теперь придётся кормить девять ртов, но Ричард не задумывался над этим.
Уильям Лоуэлл Каин получил церковное благословение и имя, которое ему дал отец ещё до рождения, в протестантской епископальной церкви Святого Павла в присутствии всех значительных особ Бостона. Архиепископ Лоуренс лично вёл службу, а Дж. П. Морган и Алан Ллойд, банкиры с безупречной репутацией, вместе с Милли Престон, лучшей подругой Анны, были избраны на роль крёстных родителей. Его преосвященство окропил святой водой головку Уильяма, и ребёнок не пикнул. Он уже усвоил подход настоящего аристократа к жизни.
Анна возблагодарила Бога за рождение здорового ребёнка, а Ричард возблагодарил Его за то, что у него есть сын, которому он оставит своё состояние. И всё-таки, подумал он, возможно, для подстраховки следует завести ещё одного. Он посмотрел на свою жену и остался ею очень доволен.
КНИГА ВТОРАЯ
5
Владек Коскевич рос медленно, и его приёмная мать скоро поняла, что со здоровьем у мальчика всегда будут проблемы. Он подхватывал ту же заразу и болезни, что и все растущие дети, но также и такие, каких у детей вообще, кажется, не бывает, и неизменно заражал всех остальных Коскевичей без исключения. Елена относилась к нему как к любому своему ребёнку и всегда решительно защищала его, когда Яцек начинал винить не Бога, а Дьявола за появление Владека в их маленьком доме. С другой стороны, Флорентина заботилась о Владеке, как будто это был её собственный ребёнок. Она полюбила его с того момента, когда в первый раз увидела его, и с силой тем большей, что она основывалась на страхе, что никто не возьмёт замуж нищую дочь охотника. Поэтому ей суждено остаться без детей. Её ребёнком стал Владек.
Старший из братьев – тот, что нашёл Владека, – относился к нему как к игрушке, но в следующем январе он должен был оставить школу и приступить к работе в имении барона, а забота о детях – это женское дело, так учил его отец. Три младших брата – Стефан, Йозеф и Ян – не проявляли большого интереса к Владеку, а оставшийся член семьи – маленькая София – довольствовалась тем, что играла и обнималась с ним.
А вот характер и ум Владека разительно отличались от ума и характера собственных детей Коскевичей. Никто не мог отрицать ни физических, ни интеллектуальных различий. Все Коскевичи были высокими, ширококостными, светловолосыми и сероглазыми. Владек был невысок, полноват, темноволос, а глаза у него были ярко-синими. Коскевичи имели минимум притязаний на образование и уходили из деревенской школы, как только позволяли возраст или обстоятельства. А Владек, поздно начав ходить, заговорил в полтора года. Читать научился в три, ещё не умея самостоятельно одеваться. Писа?ть научился в пять, но продолжал писать в постель.
Он стал предметом отчаяния отца и гордости – матери. Его первые четыре года на земле были знаменательны только тем, что он постоянно пытался её покинуть из-за болезней, а Елена и Флорентина старались, чтобы у него это не получилось. Он босиком бегал по деревянному дому, одетый в лоскутную одежду, на шаг позади матери. Когда Флорентина возвращалась из школы, он переключал внимание на неё, не отходя от неё ни на секунду, пока она не укладывала его спать. Деля еду на девять частей, Флорентина часто жертвовала половину своей доли Владеку, а когда он болел, отдавала всю. Владек носил одежду, которую она шила для него, пел песни, которым она его научила, и пользовался немногочисленными игрушками и подарками, выпадавшими на её долю.
Поскольку большую часть дня Флорентина была в школе, Владек с ранних лет хотел ходить туда с нею. Как только ему разрешили («Только крепко держаться за руку Флорентины, пока не войдёшь в школу», – требовала мать), он прошёл с ней почти десять вёрст до Слонима, чтобы начать учёбу.
Школа понравилась Владеку с первого дня, она стала для него побегом из жалкого домишки, который до того составлял весь его мир. В школе он впервые в жизни столкнулся с жестокими последствиями русской оккупации Восточной Польши. Он узнал, что его родным польским языком можно пользоваться только в семье, дома, а в школе нужно говорить исключительно по-русски. Он почувствовал в детях вокруг себя яростную гордость за угнетённый родной язык и культуру. Он тоже чувствовал эту гордость.
К своему удивлению, он обнаружил, что его школьный учитель Котовский не умаляет его талантов, как это делал отец. Он, как и дома, был самым младшим в классе, но вскоре поднялся над своими одноклассниками во всех отношениях, кроме своего роста. Его некрупная фигура вводила в постоянное заблуждение относительно его истинных способностей: люди всегда считают, что чем больше, тем лучше. К пяти годам Владек был первым в классе по всем предметам, кроме слесарных работ.
По вечерам, вернувшись домой, другие дети играли, собирали ягоды, рубили дрова, ловили кроликов или шили, а Владек читал и читал до тех пор, пока не добрался до учебников, которые ещё не читали даже его старшие брат и сестра. Постепенно Елена Коскевич начинала понимать, что получила больше, чем надеялась, когда её сын-охотник принёс домой маленькую зверушку вместо кроликов. Владек уже стал задавать вопросы, на которые она не могла ответить. Вскоре Елена поняла, что не в состоянии справиться с этой ситуацией, но не знала, как поступить. Она неуклонно верила в судьбу, поэтому не удивилась, когда решение было принято за неё.
Однажды вечером осенью 1911 года случился первый поворот в жизни Владека. Семья только что завершила свой немудрящий ужин, состоявший из свекольного супа с фрикадельками; Яцек Коскевич сидел, похрапывая, у очага, Елена шила, а дети играли. Владек сидел у ног матери и читал. Вдруг, перекрывая шум, создаваемый Стефаном и Йозефом, ссорившимися из-за очередной раскрашенной сосновой шишки, раздался стук в дверь. Все замолчали. Стук всегда был сюрпризом для семьи Коскевичей, поскольку их жилище находилось в десяти верстах от Слонима и в шести – от имения барона. Гости почти не заходили к ним, ведь им тут ничего не могли предложить, кроме ягодного сока и компании галдящих детей. Вся семья нерешительно уставилась на дверь, но никто её не открыл, и стук повторился, уже громче. Сонный Яцек встал со стула, подошёл к двери и осторожно распахнул её. Когда они увидели, кто стоит в проёме, все поклонились – кроме Владека, который во все глаза глядел на крупного красивого аристократа в медвежьей шубе, чьё присутствие наполнило комнату и вселило страх в глаза отца. Сердечная улыбка гостя рассеяла этот страх, и Коскевич пригласил барона Росновского в свой дом. Все молчали. Барон никогда не заглядывал к ним раньше, и никто не знал, что говорить.
Владек положил книгу, поднялся с места и пошёл навстречу незнакомцу, протянув руку прежде, чем отец смог остановить его.
– Добрый вечер, господин барон, – сказал Владек.
Барон пожал ему руку, и они посмотрели друг другу в глаза. Потом мальчик опустил глаза и увидел великолепный серебряный браслет на запястье гостя с какой-то надписью, которую он не мог разобрать.
– А ты, должно быть, Владек.
– Да, господин барон, – ответил мальчик, ни голосом, ни жестом не выказывая удивления от того, что барон знает его имя.
– Как раз по поводу тебя я и пришёл повидаться с твоим отцом, – сказал барон.
Владек остался рядом с бароном, глядя на него в упор. Хозяин дома подал детям знак, чтобы они оставили его наедине с его гостем и хозяином, поэтому все поклонились и тихо удалились на чердак. Владек остался, но никто и не ожидал, что он сделает иначе.
– Коскевич, – начал барон, всё ещё стоя, поскольку никто не предложил ему сесть, а Яцек не подал ему стула, во-первых, потому, что был слишком смущён, а во-вторых, потому, что предположил, что барон пришёл, чтобы сделать ему внушение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Его жена нахмурилась и тоже начала тереть кожу на груди, как будто эти движения могли снабдить ребёнка недостающей деталью. Её муж был прав: маленький бесцветный левый сосок был на месте, а там, где должен быть его зеркальный собрат на правой стороне, кожа груди была совершенно гладкой и одинаково розовой.
Женские предрассудки взыграли немедленно.
– Сам Бог послал его мне, – воскликнула она. – Видишь отметину?
Мужчина протянул ей малыша.
– Ты дура, Елена. Этого ребёнка женщине сделал человек с дурной кровью. – Он плюнул в огонь, чтобы подчеркнуть своё отношение к родителям ребёнка. – В любом случае я и картофелины не поставлю на то, что он выживет.
Яцеку Коскевичу было бы жаль даже картофелины ради жизни ребёнка. Он не был по натуре чёрствым человеком, но это был не его мальчик, а ещё один рот, который надо кормить, он только усложнял проблему. Но, если этому суждено случиться, то не его дело вопрошать Всемогущего, и, не думая больше о малыше, он погрузился в глубокий сон у огня.
По мере того как шли дни, даже Яцек Коскевич начал верить, что ребёнок может выжить, и если бы он был спорщиком, то проиграл бы картофелину. Его старший сын-охотник с помощью младших братьев смастерил малышу колыбель. Флорентина сшила ему бельё, нарезав заготовки из собственных старых платьев и сшив их вместе. Выбор имени для малыша вызвал в семье такие споры, каких не случалось в течение многих месяцев до этого, только отец не высказывал по этому поводу никакого мнения. Наконец все сошлись на Владеке, и в следующее воскресенье в часовне обширного баронского поместья ребёнка окрестили Владеком Коскевичем. Мать возблагодарила Бога за его жизнь, а отец, как всегда, самоустранился от какого-либо участия.
Вечером был устроен небольшой пир, чтобы отметить крещение, – украшением его стал гусь, присланный в подарок из баронского имения. Все наелись от души.
С того дня Флорентина выучилась делить на девять.
4
Анна Каин мирно проспала всю ночь. Когда медсестра вернула ей сына Уильяма после завтрака, ей уже не терпелось снова взять его на руки.
– А теперь, миссис Каин, – весело сказала сестра, – не пора ли позавтракать и малышу?
Она усадила Анну, внезапно почувствовавшую, как распухла у неё грудь, в кровати и помогла двум новичкам в незнакомой им дотоле процедуре. Анна, понимавшая, что проявление недоумения будет рассматриваться как отсутствие материнского чувства, уставилась в синие глазки малыша, гораздо более тёмно-синие, чем у отца. Постепенно она осваивалась со своим новым состоянием, и оно ей нравилось. В свои двадцать два года она и не догадывалась, что ничего не знает. Урождённая Кэббот, вышедшая замуж за наследника семьи Лоуэллов, а теперь родившая ему первенца, она была воплощением традиции, которая в двух словах была изложена в стишках на карточке, присланной старым школьным другом:
А это город Бостон
Край бобов и трески,
Здесь Кэбботы говорят только с Лоуэллами,
А Лоуэллы говорят только с Богом.
Анна провела полчаса в разговоре с Уильямом, но тот не очень реагировал на неё. Затем его унесли спать.
Анна доблестно отвернулась от фруктов и конфет, которыми был завален столик рядом с её кроватью: она была исполнена решимости влезть во все свои старые платья к летнему сезону и вновь занять своё заслуженное место во всех модных журналах. Разве принц Гаронны не сказал, что она – единственное, что есть красивого в Бостоне? Её длинные золотистые волосы, тонкие черты лица и стройная фигура вызывали восхищение даже в тех городах, где она никогда не была. Она придирчиво посмотрела на себя в зеркало. На лице – ни единого следа родов, люди с трудом поверят, что она – мать крепкого мальчика. Слава Богу, мальчик оказался крепким.
Она съела лёгкий обед и приготовилась к приёму посетителей, которых уже отобрал её личный секретарь на вторую половину дня. Видеться с ней в первые дни было разрешено только членам семьи и самым близким друзьям, остальным будут говорить, что она пока не готова принимать. Но поскольку Бостон – это последний из оставшихся в Америке городов, где каждый житель с величайшей точностью знает своё место в социальной иерархии, неожиданные гости были маловероятны.
Палата, в которой она лежала в одиночестве, могла бы вместить ещё пять кроватей, если бы не была заставлена цветами. Анна включила электрический свет, для неё он всё ещё был в новинку. Ричард и она ждали, пока Кэбботы не провели его у себя, что весь Бостон воспринял как свидетельство допустимости электромагнитной индукции в приличном обществе.
Первым посетителем была свекровь Анны миссис Томас Лоуэлл Каин, глава семьи после смерти мужа, случившейся за год до этого. В свои немалые уже годы она в совершенстве владела техникой величавого вторжения в комнату – к своему полному удовлетворению и несомненному смущению присутствующих. Она была одета в длинное платье, которое скрывало её лодыжки, – единственный человек, видевший их, был теперь мёртв. Она всегда была худощава. На её взгляд, толстые женщины символизировали дурную диету и ещё более дурную породу.
Она была теперь самой старшей из всех живых Лоуэллов, старшей из Каинов. Поэтому и она сама, и другие считали, что она должна первой посмотреть на своего новорождённого внука. И потом, разве не она устроила встречу Анны и Ричарда? Любовь мало значила для миссис Каин. Она всегда могла найти общий язык с богатством, положением и престижем. Любовь – это замечательно, но, как правило, она оказывается скоропортящимся товаром, в отличие от первых трёх. Она одобрительно поцеловала невестку в лоб. Анна нажала кнопку на стене, и раздался тихий сигнал. Звук застал миссис Каин врасплох, она не верила в то, что электричество войдёт в обиход. Появилась медсестра с наследником. Миссис Каин осмотрела его, фыркнула от удовлетворения и жестом попросила их удалиться.
– Молодец, Анна, – сказала старая дама, как будто её невестка выиграла школьные спортивные состязания. – Мы все очень гордимся тобой.
Собственная мать Анны, миссис Эдвард Кэббот, прибыла несколькими минутами позже. Она, как и миссис Каин, последние годы вдовела и так мало отличалась от неё внешне, что издалека их часто путали друг с другом. Но, надо отдать ей должное, она проявила куда больше внимания к внуку и дочери. Далее инспекция переместилась к цветам.
– Как мило, что Джексоны не забыли, – проговорила миссис Кэббот.
Миссис Каин подошла к этому занятию гораздо тщательнее. Она окинула взглядом нежные бутоны, а затем сосредоточилась на карточках с именами дарителей. Она шептала про себя имена, и сердце её успокаивалось: Адамсы, Лоуренсы, Лоджи, Хиггинсоны. Ни одна из бабушек не комментировала имён, которых не знала, они уже давно вышли из того возраста, когда хочется знакомиться с новыми вещами или людьми. Они обе чувствовали себя довольными, ведь родился наследник, и, похоже, вполне здоровый. Они обе теперь считали, что их последний семейный долг успешно – хотя и не ими лично – выполнен и они теперь могут перейти с авансцены в хор.
Они обе ошибались.
Близкие друзья Анны и Ричарда пошли потоком во второй половине дня с подарками и наилучшими пожеланиями, причём первые были из золота или серебра, а вторые произносились с утончённым акцентом бостонского высшего света.
Когда после окончания рабочего дня к ней приехал муж, Анна была уже слегка утомлена. Ричард впервые в своей жизни выпил шампанского за обедом, – на этом настаивал старый Амос Кербс, и молодой отец не мог отказаться в присутствии всех членов Соммерсет-клуба. Он показался своей жене менее строгим, чем обычно. В длинном сюртуке и брюках в тонкую полоску он выглядел солидно, – чему способствовал рост в 186 сантиметров, – а его чёрные волосы с пробором посередине ярко блестели в свете огромной электрической лампы. Немногие смогли бы точно определить его возраст, догадаться, что ему всего тридцать три, ведь молодость никогда ничего не значила для него, важна была лишь внутренняя сущность.
Уильяма Лоуэлла Каина вновь внесли в палату, и отец осмотрел его так, будто сводил баланс в конце банковского дня. Всё, похоже, в порядке. У мальчика две ноги, две руки, десять пальцев на руках, десять – на ногах. Ричард не увидел ничего, что удивило бы его, и взмахом руки попросил унести ребёнка.
– Вчера вечером я дал телеграмму директору школы Святого Павла. Уильям зачислен на сентябрь 1918 года.
Анна ничего не сказала. Было ясно, что Ричард начал работать над карьерой Уильяма.
– Ну и как, дорогая, ты уже полностью оправилась? – продолжил он расспросы. Сам Ричард не провёл в больнице ни единого дня за все свои тридцать три года.
– Да, то есть нет, я думаю, что да, – робко ответила ему жена, подавляя подступающие слёзы, которые, как она знала, будут неприятны мужу. Ответ на его вопрос был не таким, какой Ричард мог бы понять. Он поцеловал жену в щёку и вернулся в своём прекрасном экипаже в Красный дом, их фамильный особняк на площади Луисбург. С прислугой, малышом и его няней здесь теперь придётся кормить девять ртов, но Ричард не задумывался над этим.
Уильям Лоуэлл Каин получил церковное благословение и имя, которое ему дал отец ещё до рождения, в протестантской епископальной церкви Святого Павла в присутствии всех значительных особ Бостона. Архиепископ Лоуренс лично вёл службу, а Дж. П. Морган и Алан Ллойд, банкиры с безупречной репутацией, вместе с Милли Престон, лучшей подругой Анны, были избраны на роль крёстных родителей. Его преосвященство окропил святой водой головку Уильяма, и ребёнок не пикнул. Он уже усвоил подход настоящего аристократа к жизни.
Анна возблагодарила Бога за рождение здорового ребёнка, а Ричард возблагодарил Его за то, что у него есть сын, которому он оставит своё состояние. И всё-таки, подумал он, возможно, для подстраховки следует завести ещё одного. Он посмотрел на свою жену и остался ею очень доволен.
КНИГА ВТОРАЯ
5
Владек Коскевич рос медленно, и его приёмная мать скоро поняла, что со здоровьем у мальчика всегда будут проблемы. Он подхватывал ту же заразу и болезни, что и все растущие дети, но также и такие, каких у детей вообще, кажется, не бывает, и неизменно заражал всех остальных Коскевичей без исключения. Елена относилась к нему как к любому своему ребёнку и всегда решительно защищала его, когда Яцек начинал винить не Бога, а Дьявола за появление Владека в их маленьком доме. С другой стороны, Флорентина заботилась о Владеке, как будто это был её собственный ребёнок. Она полюбила его с того момента, когда в первый раз увидела его, и с силой тем большей, что она основывалась на страхе, что никто не возьмёт замуж нищую дочь охотника. Поэтому ей суждено остаться без детей. Её ребёнком стал Владек.
Старший из братьев – тот, что нашёл Владека, – относился к нему как к игрушке, но в следующем январе он должен был оставить школу и приступить к работе в имении барона, а забота о детях – это женское дело, так учил его отец. Три младших брата – Стефан, Йозеф и Ян – не проявляли большого интереса к Владеку, а оставшийся член семьи – маленькая София – довольствовалась тем, что играла и обнималась с ним.
А вот характер и ум Владека разительно отличались от ума и характера собственных детей Коскевичей. Никто не мог отрицать ни физических, ни интеллектуальных различий. Все Коскевичи были высокими, ширококостными, светловолосыми и сероглазыми. Владек был невысок, полноват, темноволос, а глаза у него были ярко-синими. Коскевичи имели минимум притязаний на образование и уходили из деревенской школы, как только позволяли возраст или обстоятельства. А Владек, поздно начав ходить, заговорил в полтора года. Читать научился в три, ещё не умея самостоятельно одеваться. Писа?ть научился в пять, но продолжал писать в постель.
Он стал предметом отчаяния отца и гордости – матери. Его первые четыре года на земле были знаменательны только тем, что он постоянно пытался её покинуть из-за болезней, а Елена и Флорентина старались, чтобы у него это не получилось. Он босиком бегал по деревянному дому, одетый в лоскутную одежду, на шаг позади матери. Когда Флорентина возвращалась из школы, он переключал внимание на неё, не отходя от неё ни на секунду, пока она не укладывала его спать. Деля еду на девять частей, Флорентина часто жертвовала половину своей доли Владеку, а когда он болел, отдавала всю. Владек носил одежду, которую она шила для него, пел песни, которым она его научила, и пользовался немногочисленными игрушками и подарками, выпадавшими на её долю.
Поскольку большую часть дня Флорентина была в школе, Владек с ранних лет хотел ходить туда с нею. Как только ему разрешили («Только крепко держаться за руку Флорентины, пока не войдёшь в школу», – требовала мать), он прошёл с ней почти десять вёрст до Слонима, чтобы начать учёбу.
Школа понравилась Владеку с первого дня, она стала для него побегом из жалкого домишки, который до того составлял весь его мир. В школе он впервые в жизни столкнулся с жестокими последствиями русской оккупации Восточной Польши. Он узнал, что его родным польским языком можно пользоваться только в семье, дома, а в школе нужно говорить исключительно по-русски. Он почувствовал в детях вокруг себя яростную гордость за угнетённый родной язык и культуру. Он тоже чувствовал эту гордость.
К своему удивлению, он обнаружил, что его школьный учитель Котовский не умаляет его талантов, как это делал отец. Он, как и дома, был самым младшим в классе, но вскоре поднялся над своими одноклассниками во всех отношениях, кроме своего роста. Его некрупная фигура вводила в постоянное заблуждение относительно его истинных способностей: люди всегда считают, что чем больше, тем лучше. К пяти годам Владек был первым в классе по всем предметам, кроме слесарных работ.
По вечерам, вернувшись домой, другие дети играли, собирали ягоды, рубили дрова, ловили кроликов или шили, а Владек читал и читал до тех пор, пока не добрался до учебников, которые ещё не читали даже его старшие брат и сестра. Постепенно Елена Коскевич начинала понимать, что получила больше, чем надеялась, когда её сын-охотник принёс домой маленькую зверушку вместо кроликов. Владек уже стал задавать вопросы, на которые она не могла ответить. Вскоре Елена поняла, что не в состоянии справиться с этой ситуацией, но не знала, как поступить. Она неуклонно верила в судьбу, поэтому не удивилась, когда решение было принято за неё.
Однажды вечером осенью 1911 года случился первый поворот в жизни Владека. Семья только что завершила свой немудрящий ужин, состоявший из свекольного супа с фрикадельками; Яцек Коскевич сидел, похрапывая, у очага, Елена шила, а дети играли. Владек сидел у ног матери и читал. Вдруг, перекрывая шум, создаваемый Стефаном и Йозефом, ссорившимися из-за очередной раскрашенной сосновой шишки, раздался стук в дверь. Все замолчали. Стук всегда был сюрпризом для семьи Коскевичей, поскольку их жилище находилось в десяти верстах от Слонима и в шести – от имения барона. Гости почти не заходили к ним, ведь им тут ничего не могли предложить, кроме ягодного сока и компании галдящих детей. Вся семья нерешительно уставилась на дверь, но никто её не открыл, и стук повторился, уже громче. Сонный Яцек встал со стула, подошёл к двери и осторожно распахнул её. Когда они увидели, кто стоит в проёме, все поклонились – кроме Владека, который во все глаза глядел на крупного красивого аристократа в медвежьей шубе, чьё присутствие наполнило комнату и вселило страх в глаза отца. Сердечная улыбка гостя рассеяла этот страх, и Коскевич пригласил барона Росновского в свой дом. Все молчали. Барон никогда не заглядывал к ним раньше, и никто не знал, что говорить.
Владек положил книгу, поднялся с места и пошёл навстречу незнакомцу, протянув руку прежде, чем отец смог остановить его.
– Добрый вечер, господин барон, – сказал Владек.
Барон пожал ему руку, и они посмотрели друг другу в глаза. Потом мальчик опустил глаза и увидел великолепный серебряный браслет на запястье гостя с какой-то надписью, которую он не мог разобрать.
– А ты, должно быть, Владек.
– Да, господин барон, – ответил мальчик, ни голосом, ни жестом не выказывая удивления от того, что барон знает его имя.
– Как раз по поводу тебя я и пришёл повидаться с твоим отцом, – сказал барон.
Владек остался рядом с бароном, глядя на него в упор. Хозяин дома подал детям знак, чтобы они оставили его наедине с его гостем и хозяином, поэтому все поклонились и тихо удалились на чердак. Владек остался, но никто и не ожидал, что он сделает иначе.
– Коскевич, – начал барон, всё ещё стоя, поскольку никто не предложил ему сесть, а Яцек не подал ему стула, во-первых, потому, что был слишком смущён, а во-вторых, потому, что предположил, что барон пришёл, чтобы сделать ему внушение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57