На этот вопрос ответил врач, чье описание сего предмета столь не понравилось офицеру, что он решительно против него восстал; это обстоятельство до такой степени рассердило республиканца, что в слепом гневе он вымолвил слова "дерзкий наглец"; шотландец ударил его по носу и, выскочив из кареты, остановился, поджидая его на дороге, тогда как доктор делал слабые попытки покинуть карету, чему без труда помешал другой офицер.
Наш герой старался уладить ссору, доказывая шотландцу, что тот уже получил удовлетворение за обиду, и убеждая доктора, что он заслужил наказание, которому его подвергли. Но офицер, подстрекаемый, быть может, растерянностью своего противника, настаивал на том, чтобы тот попросил прощения; а доктор, полагаясь на защиту своего друга Пикля, не соглашался на уступки и дышал злобой и мщением. Кончилось тем, что шевалье, с целью предотвратить беду, арестовал офицера и отправил его на квартиру под присмотром французского джентльмена и его собственного приятеля; их сопровождал также мистер Джолтер, который уже видел все достопримечательности Лилля и охотно уступил свое место врачу.
ГЛАВА LI
Пикль ведет с мальтийским рыцарем разговор об английской сцене, после чего следует трактат доктора о театре у древних
Остальная компания отправилась в арсенал, который обозрела наряду с несколькими замечательными церквами, после чего на обратном пути заглянула в театр комедии и смотрела корнелевского "Сида" в удовлетворительном исполнении. По случаю этого представления разговор за ужином шел о драматическом искусстве, и были обсуждены и разобраны все возражения де Скюдери против виденной ими пьесы, равно как и мнение Французской академии. Рыцарь был человек образованный, сведущий в искусстве и прекрасно знакомый с английским театром; поэтому, когда живописец смело вынес приговор французской манере игры, опираясь на то, что посещал Ковент-Гарденский клуб критиков и часто проникал благодаря бесплатным пропускам в последние ряды партера, собеседники начали сравнивать не драматургов, но актеров обеих наций, о которых шевалье и Перигрин имели понятие. Наш герой, как истый англичанин, не постеснялся отдать предпочтение актерам своей родины, которые, доказывал он, повинуются голосу природы, изображая страсти человеческой души, и столь горячо входят в дух некоторых своих ролей, что часто воображают, будто они - те самые герои, коих представляют, тогда как игра парижских актеров, даже в интереснейших ролях, обычно отличается такими удивительными интонациями и жестами, какие можно наблюдать только на сцене. Желая иллюстрировать эти слова примером, он воспользовался своим талантом и стал передразнивать манеры и голос всех славных актеров Французской комедии, как мужчин, так и женщин, приведя в восторг шевалье, который, похвалив его замечательный дар подражания, позволил себе не согласиться с некоторыми пунктами выдвинутого им положения.
- Было бы нечестно и нелепо отрицать, - сказал он, - что у вас в Англии есть хорошие актеры; ваш театр украшает одна женщина, наделенная таким гибким и мелодическим голосом, какого я никогда не слыхал на других сценах; кроме того, у нее изящная фигура и выразительные черты лица, благодаря чему она удивительно подходит к роли самых обаятельных героинь ваших лучших пьес; и признаюсь откровенно, что я был так же страстно восхищен и так же страстно растроган Монимией и Бельвидерой в Лондоне, как Корнелией и Клеопатрой в Париже. Ваш любимый актер удивительно одарен. Вдобавок вы можете похвалиться несколькими комическими актерами, подлинными мастерами плутовства и кривлянья, хотя, говоря откровенно, мне кажется, что в этой области вас превосходят актеры Амстердама. Однако одним из ваших graciosos Комический актер, шут (исп.). я не могу восхищаться во всех его ролях. Его декламация всегда монотонна, как пенье вечерних гимнов, а его игра напоминает погрузку балласта в трюм корабля. Что до манеры себя держать, то он как будто смешивает понятия о благородной и наглой осанке; изображает лукавого хладнокровного коварного Крукбека таким же, как крикливый, пустой, хвастливый Гектор; в роли кроткого патриота Брута он забывает о всякой сдержанности и благопристойности; да, столь нелепо поведение его и Кассия при свидании, что, стоя друг против друга, нога к ноге, и скаля зубы, как два взбешенных сапожника, они несколько раз толкают друг друга в левый бок, чтобы рукоятки их мечей бряцали для увеселения зрителей, словно это два скомороха на подмостках во время Варфоломеевской ярмарки, старающиеся рассмешить чернь. Отчаяние великого человека, который падает жертвой гнусных козней хитрого предателя, пользующегося его доверием, сей английский Эзоп изображает, колотя себя по лбу и ревя, как бык; и чуть ли не во всех знаменательных сценах он так странно трясет головой и делает такие дурацкие жесты, что, увидав его впервые, я вообразил, будто бедняга страдает тем нервным расстройством, которое носит название пляски святого Витта. Короче, ему как будто чужды более тонкие движения души; поэтому игра его груба, и он часто не может подняться до идеи поэта; он изображает фальшивое возбуждение, которое производит впечатление на неразборчивого зрителя, но для человека со вкусом разоблачает в нем простого комедианта, коего ваш прославленный Шекспир справедливо сравнивает с поденщиком природы, разрывающим страсть в клочья. Однако этот человек, несмотря на все его нелепости, - великолепный Фальстаф, прекрасно исполняет роль Генриха VIII, он заслуживает похвал в "Прямодушном", превосходен в роли сэра Джона Брута и мог бы справиться с различными юмористическими сценами в легкой комедии, за которые гордость не позволяет ему браться. Я бы не был столь строг к этому актеру, если бы не слыхал, как его поклонники осыпали его самыми нелепыми и грубыми похвалами даже в тех случаях, когда, как я уже упоминал, он терпел неудачу.
Пикль, сильно раздосадованный тем, что качества этого знаменитого английского актера обсуждаются столь непринужденно и непочтительно, возразил не без раздражения, что шевалье, как настоящий критик, с большим усердием отмечает промахи, чем признает достоинства тех, кого подвергает критике.
Не следовало предполагать, что актер может одинаково блистать во всех ролях, и хотя наблюдения шевалье были, несомненно, весьма добросовестны, однако он лично недоумевает, почему некоторые промахи всегда ускользали от его внимания, хотя он, Пикль, был усердным посетителем театра.
- Упомянутый актер, - сказал он, - бывает, по вашему мнению, очень хорош в ролях комических; что же касается манер великих героев в трагедии и развития сильных душевных страстей, то, полагаю, их можно изображать различно, в зависимости от характера и воспитания разных людей. Так, например, испанец, движимый тою же страстью, что и француз, выразит ее совсем иначе; и то, что один считает грациозной живостью и ловкостью, другой назовет наглостью и фатовством. Мало того, и ваша манера себя держать столь отлична от манеры некоторых других народов, что один из ваших же соотечественников, повествуя о своих путешествиях, сообщает, будто при виде человека, делающего ненужные жесты, персы и по сей день говорят: это либо сумасшедший, либо француз. Итак, нет правил поведения, общих для всех; турок, мавр, индеец или житель какой-нибудь другой страны, чьи обычаи и костюм резко отличаются от ваших, обладает, быть может, всем благородством человеческого сердца и воодушевлен самой великой страстью, волнующей душу, и, однако, у европейского зрителя он вызовет скорее смех, чем уважение. Когда я впервые увидел знаменитую героиню вашей парижской сцены в одной из главных ее ролей, позы ее казались такими необычайными, и она с такой стремительностью размахивала руками, что мне вспомнилась ветряная мельница под напором сильного ветра, тогда как ее голос и черты лица создавали яркое представление о сварливой англичанке. Игра вашего любимого актера была, по моему мнению, столь же неестественна; он выступал с напыщенным видом учителя танцев; в самые патетические моменты, когда решалась его судьба, он воздевал руки над головой, словно акробат перед прыжком, и говорил так, как будто в горле у него застряла щетка. Однако, когда я сравнивал их манеры с манерами тех, перед кем они играли, и принял во внимание преувеличения, которые мы привыкли видеть на всех театрах, я постепенно примирился с их игрой и обнаружил много достоинств, скрывавшихся под странной внешностью.
Шевалье, видя, что Перигрин слегка раздражен его словами, просил извинить ту развязность, с какою он порицал английских актеров, уверяя его, что он питает величайшее почтение к британской науке, гению и вкусу, каковые были столь по заслугам отмечены в мире искусства, и, несмотря на суровую критику, он считает, что в Лондонском театре актеры лучше, чем в Парижском. Молодой джентльмен поблагодарил его за любезную уступку, восхитившую Пелита, который сказал, покачивая головой: "Я тоже так думаю, мсье", а врач, раздосадованный диспутом, в коем не принимал никакого участия, заметил с высокомерным видом, что современная сцена вовсе, не заслуживает внимания того, кто имеет представление о превосходстве и игре древних; что пьесы следует ставить на счет государства, как это делали афиняне с трагедиями Софокла, и что должны быть особые судьи, принимающие или отвергающие все представления, какие предлагаются публике.
Далее он описал театр в Риме, вмещавший восемьдесят тысяч зрителей, прочел научную лекцию о природе persona, или маски, надеваемой римскими актерами, каковая, по его словам, являлась приспособлением, покрывавшим всю голову, и была снабжена внутри медным рупором, который, отражая звук, исходивший изо рта, усиливал голос, дабы он был слышен такой огромной аудитории. Он объяснил разницу между saltator и declamator, из которых первый играл, а второй декламировал роль; затем, воспользовавшись случаем, упомянул о достоинствах мимов, которые достигли такого совершенства в своем искусстве, что некий монарх с Понта, находясь при дворе Нерона и видя, как один из них разыгрывает пантомиму, стал выпрашивать его у императора, дабы он служил ему толмачом у диких народов, языка коих он не понимал. Мало того, многие философы-циники, осуждавшие это зрелище, не видя его, случайно узрели их исключительное умение и пожалели о том, что столь продолжительное время лишали себя такого разумного развлечения.
Однако он не согласился с мнением Перигрина, который, доказывая превосходство английских актеров, заявил, что кое-кто из них олицетворял себя с изображаемым героем, но передал рассказ Лукиана о некоем знаменитом миме, который, играя роль Аякса, в неистовстве своем был поражен припадком настоящего безумия, на протяжении коего разорвал в клочья одежду актера, шествовавшего перед ним, оглушительно стучал железными подошвами, чтобы усилить шум, и, выхватив инструмент из рук одного из музыкантов, разбил его об голову того, кто представлял Улисса, а затем, подбежав к консульской скамье, принял двух сенаторов за овец, подлежащих закланию. Зрители превозносили его до небес, но мим, вновь обретя рассудок, так глубоко почувствовал свое сумасбродство, что всерьез заболел от огорчения; а впоследствии, когда пожелали, чтобы он вновь участвовал в этом представлении, он наотрез отказался от исполнения подобных ролей, заявив, что наилучшим является кратковременное сумасшествие и что хватит с него быть безумцем один раз в жизни.
ГЛАВА LII
Пайпс принимает участие в приключении, в результате которого он уволен со службы Перигрином. - Вся компания отправляется дилижансом в Гент. - В этой карете наш герой пленен некоей леди. - Располагает в свою пользу ее духовного наставника
Доктор, будучи весьма увлечен древними, разглагольствовал бы без передышки бог весть сколько времени, если бы его не прервал приход мистера Джолтера, который в великом смятении сообщил им, что Пайпс оскорбил солдата, был затем окружен на улице и несомненно будет предан смерти, если какая-нибудь значительная особа тотчас же за него не вступится.
Как только Перигрин узнал об опасности, грозившей его верному оруженосцу, он схватил шпагу и сбежал с лестницы, а за ним следовал шевалье, убеждавший его предоставить это дело ему. В десяти ярдах от двери они увидели Тома, стоявшего спиной к стене и мужественно отражавшего шваброй атаку трех-четырех солдат, которые при виде Мальтийского креста отказались от нападения и были взяты под стражу. Один из нападавших, ирландец, настойчиво упрашивал, чтобы его выслушали, прежде чем отправлять на гауптвахту, и по ходатайству Пикля его ввели в гостиницу вместе с его товарищами, причем у всех троих головы и физиономии были украшены явными доказательствами доблести и ловкости их противника. Ирландец в присутствии Пайпса доложил компании, что, встретившись случайно с мистером Пайпсом, к которому он отнесся, как к соотечественнику, хотя фортуна предписала им быть на разных службах, он предложил ему выпить стакан вина и повел его в трактир, где представил своим товарищам; но в разгар беседы, когда речь зашла о могуществе и величин королей Франции и Англии, мистер Пайпс позволил себе отозваться весьма неуважительно о его наихристианнейшем величестве, а когда он, хозяин пирушки, дружески попенял ему за неучтивое поведение, заявив, что, состоя на французской службе, вынужден будет ответить на оскорбление, если мистер Пайпс не положит этому конец прежде, чем другие джентльмены за столом уразумеют его слова, тот бросил вызов всем троим, в особенности же оскорбил его самого позорной кличкой "изменника своему королю и отечеству" и даже провозгласил на ломаном французском языке тост за погибель Льюиса и всех его приверженцев; что, побуждаемый этим возмутительным поступком, он, как человек, который ввел его в компанию, должен был, оправдывая свою собственную репутацию, вызвать на дуэль преступника, а тот, под предлогом, будто хочет принести шпагу, отправился к себе домой, откуда вдруг выскочил со шваброй, которою начал колотить их всех без разбора, так что они должны были обнажить шпаги для самозащиты.
На вопрос своего господина, правдив ли этот рассказ, Пайпс признал все обстоятельства дела изложенными правильно и заявил, что клочка пакли не дал бы за их шпаги, и если бы не вмешался джентльмен, он бы их так обработал, что не осталось бы у них ни одной здоровой реи. Перигрин сделал ему строгий выговор за грубое поведение и потребовал, чтобы он немедленно попросил прощения у тех, кого оскорбил. Но никакими доводами нельзя было добиться такой уступки; услыхав это приказание, Пайпс остался глух и нем, а новые угрозы его господина не произвели никакого впечатления, словно обращены были к мраморной статуе. Наконец, наш герой, взбешенный его упрямством, вскочил и готов был прибегнуть к кулачной расправе, не помешай ему шевалье, который нашел средство умерить его негодование, так что Перигрин ограничился увольнением виновника и, добившись освобождения арестованных, дал им луидор в виде вознаграждения за бесчестье и понесенный ими ущерб.
Рыцарь, видя, что наш молодой джентльмен чрезвычайно взволнован этим происшествием, и поразмыслив об удивительных манерах и внешности его лакея, чьи волосы к тому времени приняли сероватый оттенок, предположил, что это какой-нибудь любимый домашний слуга, поседевший на службе у семьи своего господина, и что Перигрин, стало быть, огорчен принесенной жертвой. Побуждаемый этим соображением, он упорно за него ходатайствовал, но ничего не мог добиться, кроме обещания, что Пайпс снова войдет в милость на условиях, уже предложенных, или в крайнем случае если он извинится перед шевалье за непочтительность и неуважение к французскому монарху.
После такой уступки виновный был призван наверх и осведомлен о смягчении своей участи, однако он заявил, что готов всецело подчиниться своему господину, но будь он проклят, если попросит прощенья у какого бы то ни было француза во всем христианском мире. Пикль, взбешенный этими грубыми словами, приказал ему убираться вон и больше никогда не показываться ему на глаза, тогда как офицер тщетно обращался к своему влиянию и красноречию с целью утишить его гнев и около полуночи распрощался, явно огорченный неудачей.
На следующий день компания сговорилась ехать через Фландрию в дилижансе, по совету Перигрина, который питал надежду на какое-нибудь приключение или увеселение при поездке в этой карете, а Джолтер позаботился обеспечить места для всех; было решено, что камердинер и слуга доктора поедут верхом, а что касается несчастного Пайпса, то ему предоставлено было пожинать плоды собственного упрямства, несмотря на дружные усилия всего триумвирата, старавшегося вымолить ему прощение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
Наш герой старался уладить ссору, доказывая шотландцу, что тот уже получил удовлетворение за обиду, и убеждая доктора, что он заслужил наказание, которому его подвергли. Но офицер, подстрекаемый, быть может, растерянностью своего противника, настаивал на том, чтобы тот попросил прощения; а доктор, полагаясь на защиту своего друга Пикля, не соглашался на уступки и дышал злобой и мщением. Кончилось тем, что шевалье, с целью предотвратить беду, арестовал офицера и отправил его на квартиру под присмотром французского джентльмена и его собственного приятеля; их сопровождал также мистер Джолтер, который уже видел все достопримечательности Лилля и охотно уступил свое место врачу.
ГЛАВА LI
Пикль ведет с мальтийским рыцарем разговор об английской сцене, после чего следует трактат доктора о театре у древних
Остальная компания отправилась в арсенал, который обозрела наряду с несколькими замечательными церквами, после чего на обратном пути заглянула в театр комедии и смотрела корнелевского "Сида" в удовлетворительном исполнении. По случаю этого представления разговор за ужином шел о драматическом искусстве, и были обсуждены и разобраны все возражения де Скюдери против виденной ими пьесы, равно как и мнение Французской академии. Рыцарь был человек образованный, сведущий в искусстве и прекрасно знакомый с английским театром; поэтому, когда живописец смело вынес приговор французской манере игры, опираясь на то, что посещал Ковент-Гарденский клуб критиков и часто проникал благодаря бесплатным пропускам в последние ряды партера, собеседники начали сравнивать не драматургов, но актеров обеих наций, о которых шевалье и Перигрин имели понятие. Наш герой, как истый англичанин, не постеснялся отдать предпочтение актерам своей родины, которые, доказывал он, повинуются голосу природы, изображая страсти человеческой души, и столь горячо входят в дух некоторых своих ролей, что часто воображают, будто они - те самые герои, коих представляют, тогда как игра парижских актеров, даже в интереснейших ролях, обычно отличается такими удивительными интонациями и жестами, какие можно наблюдать только на сцене. Желая иллюстрировать эти слова примером, он воспользовался своим талантом и стал передразнивать манеры и голос всех славных актеров Французской комедии, как мужчин, так и женщин, приведя в восторг шевалье, который, похвалив его замечательный дар подражания, позволил себе не согласиться с некоторыми пунктами выдвинутого им положения.
- Было бы нечестно и нелепо отрицать, - сказал он, - что у вас в Англии есть хорошие актеры; ваш театр украшает одна женщина, наделенная таким гибким и мелодическим голосом, какого я никогда не слыхал на других сценах; кроме того, у нее изящная фигура и выразительные черты лица, благодаря чему она удивительно подходит к роли самых обаятельных героинь ваших лучших пьес; и признаюсь откровенно, что я был так же страстно восхищен и так же страстно растроган Монимией и Бельвидерой в Лондоне, как Корнелией и Клеопатрой в Париже. Ваш любимый актер удивительно одарен. Вдобавок вы можете похвалиться несколькими комическими актерами, подлинными мастерами плутовства и кривлянья, хотя, говоря откровенно, мне кажется, что в этой области вас превосходят актеры Амстердама. Однако одним из ваших graciosos Комический актер, шут (исп.). я не могу восхищаться во всех его ролях. Его декламация всегда монотонна, как пенье вечерних гимнов, а его игра напоминает погрузку балласта в трюм корабля. Что до манеры себя держать, то он как будто смешивает понятия о благородной и наглой осанке; изображает лукавого хладнокровного коварного Крукбека таким же, как крикливый, пустой, хвастливый Гектор; в роли кроткого патриота Брута он забывает о всякой сдержанности и благопристойности; да, столь нелепо поведение его и Кассия при свидании, что, стоя друг против друга, нога к ноге, и скаля зубы, как два взбешенных сапожника, они несколько раз толкают друг друга в левый бок, чтобы рукоятки их мечей бряцали для увеселения зрителей, словно это два скомороха на подмостках во время Варфоломеевской ярмарки, старающиеся рассмешить чернь. Отчаяние великого человека, который падает жертвой гнусных козней хитрого предателя, пользующегося его доверием, сей английский Эзоп изображает, колотя себя по лбу и ревя, как бык; и чуть ли не во всех знаменательных сценах он так странно трясет головой и делает такие дурацкие жесты, что, увидав его впервые, я вообразил, будто бедняга страдает тем нервным расстройством, которое носит название пляски святого Витта. Короче, ему как будто чужды более тонкие движения души; поэтому игра его груба, и он часто не может подняться до идеи поэта; он изображает фальшивое возбуждение, которое производит впечатление на неразборчивого зрителя, но для человека со вкусом разоблачает в нем простого комедианта, коего ваш прославленный Шекспир справедливо сравнивает с поденщиком природы, разрывающим страсть в клочья. Однако этот человек, несмотря на все его нелепости, - великолепный Фальстаф, прекрасно исполняет роль Генриха VIII, он заслуживает похвал в "Прямодушном", превосходен в роли сэра Джона Брута и мог бы справиться с различными юмористическими сценами в легкой комедии, за которые гордость не позволяет ему браться. Я бы не был столь строг к этому актеру, если бы не слыхал, как его поклонники осыпали его самыми нелепыми и грубыми похвалами даже в тех случаях, когда, как я уже упоминал, он терпел неудачу.
Пикль, сильно раздосадованный тем, что качества этого знаменитого английского актера обсуждаются столь непринужденно и непочтительно, возразил не без раздражения, что шевалье, как настоящий критик, с большим усердием отмечает промахи, чем признает достоинства тех, кого подвергает критике.
Не следовало предполагать, что актер может одинаково блистать во всех ролях, и хотя наблюдения шевалье были, несомненно, весьма добросовестны, однако он лично недоумевает, почему некоторые промахи всегда ускользали от его внимания, хотя он, Пикль, был усердным посетителем театра.
- Упомянутый актер, - сказал он, - бывает, по вашему мнению, очень хорош в ролях комических; что же касается манер великих героев в трагедии и развития сильных душевных страстей, то, полагаю, их можно изображать различно, в зависимости от характера и воспитания разных людей. Так, например, испанец, движимый тою же страстью, что и француз, выразит ее совсем иначе; и то, что один считает грациозной живостью и ловкостью, другой назовет наглостью и фатовством. Мало того, и ваша манера себя держать столь отлична от манеры некоторых других народов, что один из ваших же соотечественников, повествуя о своих путешествиях, сообщает, будто при виде человека, делающего ненужные жесты, персы и по сей день говорят: это либо сумасшедший, либо француз. Итак, нет правил поведения, общих для всех; турок, мавр, индеец или житель какой-нибудь другой страны, чьи обычаи и костюм резко отличаются от ваших, обладает, быть может, всем благородством человеческого сердца и воодушевлен самой великой страстью, волнующей душу, и, однако, у европейского зрителя он вызовет скорее смех, чем уважение. Когда я впервые увидел знаменитую героиню вашей парижской сцены в одной из главных ее ролей, позы ее казались такими необычайными, и она с такой стремительностью размахивала руками, что мне вспомнилась ветряная мельница под напором сильного ветра, тогда как ее голос и черты лица создавали яркое представление о сварливой англичанке. Игра вашего любимого актера была, по моему мнению, столь же неестественна; он выступал с напыщенным видом учителя танцев; в самые патетические моменты, когда решалась его судьба, он воздевал руки над головой, словно акробат перед прыжком, и говорил так, как будто в горле у него застряла щетка. Однако, когда я сравнивал их манеры с манерами тех, перед кем они играли, и принял во внимание преувеличения, которые мы привыкли видеть на всех театрах, я постепенно примирился с их игрой и обнаружил много достоинств, скрывавшихся под странной внешностью.
Шевалье, видя, что Перигрин слегка раздражен его словами, просил извинить ту развязность, с какою он порицал английских актеров, уверяя его, что он питает величайшее почтение к британской науке, гению и вкусу, каковые были столь по заслугам отмечены в мире искусства, и, несмотря на суровую критику, он считает, что в Лондонском театре актеры лучше, чем в Парижском. Молодой джентльмен поблагодарил его за любезную уступку, восхитившую Пелита, который сказал, покачивая головой: "Я тоже так думаю, мсье", а врач, раздосадованный диспутом, в коем не принимал никакого участия, заметил с высокомерным видом, что современная сцена вовсе, не заслуживает внимания того, кто имеет представление о превосходстве и игре древних; что пьесы следует ставить на счет государства, как это делали афиняне с трагедиями Софокла, и что должны быть особые судьи, принимающие или отвергающие все представления, какие предлагаются публике.
Далее он описал театр в Риме, вмещавший восемьдесят тысяч зрителей, прочел научную лекцию о природе persona, или маски, надеваемой римскими актерами, каковая, по его словам, являлась приспособлением, покрывавшим всю голову, и была снабжена внутри медным рупором, который, отражая звук, исходивший изо рта, усиливал голос, дабы он был слышен такой огромной аудитории. Он объяснил разницу между saltator и declamator, из которых первый играл, а второй декламировал роль; затем, воспользовавшись случаем, упомянул о достоинствах мимов, которые достигли такого совершенства в своем искусстве, что некий монарх с Понта, находясь при дворе Нерона и видя, как один из них разыгрывает пантомиму, стал выпрашивать его у императора, дабы он служил ему толмачом у диких народов, языка коих он не понимал. Мало того, многие философы-циники, осуждавшие это зрелище, не видя его, случайно узрели их исключительное умение и пожалели о том, что столь продолжительное время лишали себя такого разумного развлечения.
Однако он не согласился с мнением Перигрина, который, доказывая превосходство английских актеров, заявил, что кое-кто из них олицетворял себя с изображаемым героем, но передал рассказ Лукиана о некоем знаменитом миме, который, играя роль Аякса, в неистовстве своем был поражен припадком настоящего безумия, на протяжении коего разорвал в клочья одежду актера, шествовавшего перед ним, оглушительно стучал железными подошвами, чтобы усилить шум, и, выхватив инструмент из рук одного из музыкантов, разбил его об голову того, кто представлял Улисса, а затем, подбежав к консульской скамье, принял двух сенаторов за овец, подлежащих закланию. Зрители превозносили его до небес, но мим, вновь обретя рассудок, так глубоко почувствовал свое сумасбродство, что всерьез заболел от огорчения; а впоследствии, когда пожелали, чтобы он вновь участвовал в этом представлении, он наотрез отказался от исполнения подобных ролей, заявив, что наилучшим является кратковременное сумасшествие и что хватит с него быть безумцем один раз в жизни.
ГЛАВА LII
Пайпс принимает участие в приключении, в результате которого он уволен со службы Перигрином. - Вся компания отправляется дилижансом в Гент. - В этой карете наш герой пленен некоей леди. - Располагает в свою пользу ее духовного наставника
Доктор, будучи весьма увлечен древними, разглагольствовал бы без передышки бог весть сколько времени, если бы его не прервал приход мистера Джолтера, который в великом смятении сообщил им, что Пайпс оскорбил солдата, был затем окружен на улице и несомненно будет предан смерти, если какая-нибудь значительная особа тотчас же за него не вступится.
Как только Перигрин узнал об опасности, грозившей его верному оруженосцу, он схватил шпагу и сбежал с лестницы, а за ним следовал шевалье, убеждавший его предоставить это дело ему. В десяти ярдах от двери они увидели Тома, стоявшего спиной к стене и мужественно отражавшего шваброй атаку трех-четырех солдат, которые при виде Мальтийского креста отказались от нападения и были взяты под стражу. Один из нападавших, ирландец, настойчиво упрашивал, чтобы его выслушали, прежде чем отправлять на гауптвахту, и по ходатайству Пикля его ввели в гостиницу вместе с его товарищами, причем у всех троих головы и физиономии были украшены явными доказательствами доблести и ловкости их противника. Ирландец в присутствии Пайпса доложил компании, что, встретившись случайно с мистером Пайпсом, к которому он отнесся, как к соотечественнику, хотя фортуна предписала им быть на разных службах, он предложил ему выпить стакан вина и повел его в трактир, где представил своим товарищам; но в разгар беседы, когда речь зашла о могуществе и величин королей Франции и Англии, мистер Пайпс позволил себе отозваться весьма неуважительно о его наихристианнейшем величестве, а когда он, хозяин пирушки, дружески попенял ему за неучтивое поведение, заявив, что, состоя на французской службе, вынужден будет ответить на оскорбление, если мистер Пайпс не положит этому конец прежде, чем другие джентльмены за столом уразумеют его слова, тот бросил вызов всем троим, в особенности же оскорбил его самого позорной кличкой "изменника своему королю и отечеству" и даже провозгласил на ломаном французском языке тост за погибель Льюиса и всех его приверженцев; что, побуждаемый этим возмутительным поступком, он, как человек, который ввел его в компанию, должен был, оправдывая свою собственную репутацию, вызвать на дуэль преступника, а тот, под предлогом, будто хочет принести шпагу, отправился к себе домой, откуда вдруг выскочил со шваброй, которою начал колотить их всех без разбора, так что они должны были обнажить шпаги для самозащиты.
На вопрос своего господина, правдив ли этот рассказ, Пайпс признал все обстоятельства дела изложенными правильно и заявил, что клочка пакли не дал бы за их шпаги, и если бы не вмешался джентльмен, он бы их так обработал, что не осталось бы у них ни одной здоровой реи. Перигрин сделал ему строгий выговор за грубое поведение и потребовал, чтобы он немедленно попросил прощения у тех, кого оскорбил. Но никакими доводами нельзя было добиться такой уступки; услыхав это приказание, Пайпс остался глух и нем, а новые угрозы его господина не произвели никакого впечатления, словно обращены были к мраморной статуе. Наконец, наш герой, взбешенный его упрямством, вскочил и готов был прибегнуть к кулачной расправе, не помешай ему шевалье, который нашел средство умерить его негодование, так что Перигрин ограничился увольнением виновника и, добившись освобождения арестованных, дал им луидор в виде вознаграждения за бесчестье и понесенный ими ущерб.
Рыцарь, видя, что наш молодой джентльмен чрезвычайно взволнован этим происшествием, и поразмыслив об удивительных манерах и внешности его лакея, чьи волосы к тому времени приняли сероватый оттенок, предположил, что это какой-нибудь любимый домашний слуга, поседевший на службе у семьи своего господина, и что Перигрин, стало быть, огорчен принесенной жертвой. Побуждаемый этим соображением, он упорно за него ходатайствовал, но ничего не мог добиться, кроме обещания, что Пайпс снова войдет в милость на условиях, уже предложенных, или в крайнем случае если он извинится перед шевалье за непочтительность и неуважение к французскому монарху.
После такой уступки виновный был призван наверх и осведомлен о смягчении своей участи, однако он заявил, что готов всецело подчиниться своему господину, но будь он проклят, если попросит прощенья у какого бы то ни было француза во всем христианском мире. Пикль, взбешенный этими грубыми словами, приказал ему убираться вон и больше никогда не показываться ему на глаза, тогда как офицер тщетно обращался к своему влиянию и красноречию с целью утишить его гнев и около полуночи распрощался, явно огорченный неудачей.
На следующий день компания сговорилась ехать через Фландрию в дилижансе, по совету Перигрина, который питал надежду на какое-нибудь приключение или увеселение при поездке в этой карете, а Джолтер позаботился обеспечить места для всех; было решено, что камердинер и слуга доктора поедут верхом, а что касается несчастного Пайпса, то ему предоставлено было пожинать плоды собственного упрямства, несмотря на дружные усилия всего триумвирата, старавшегося вымолить ему прощение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110