.. « «Это я». «Вы?» «Я, сударыня. Я провинился… перед вами». «Предо мной! Неужели…» «Баронесса, — продолжал я с жаром, — что вы скажете о человеке, который вот уже три года ищет встречи с женщиной». «Но…» «Выслушайте меня, умоляю вас. Однажды вечером в Париже, три года назад, вы вошли в церковь в то время, когда я выходил оттуда; ваша красота и грусть произвели на меня глубокое впечатление…» Я видел, как баронесса побледнела, когда я произнес эти слова. Вы догадываетесь об остальном, дорогой полковник. Я признался ей в любви и уверил баронессу, что люблю ее уже три года и что решился на все, чтобы добраться до нее. Как вам известно, женщины всегда прощают такую вину. Госпожа Мор-Дье приняла строгий и серьезный вид, но гнева не было видно в ее глазах, и она сказала мне грустно и с волнением, но без тени раздражения. «Сударь, я обрекла себя на вечный траур. Я оплакиваю самого лучшего, самого благородного из людей и хочу остаться верной его памяти. Я прощаю вас за ваше безумство, но с условием, что вы встанете, так как вы стоите передо мною на коленях, и уедете завтра». Она дрожала, говоря мне это. Я ушел и ждал следующего дня, лежа в кровати. Теперь пять часов утра, и я только что встал. Уеду я или нет? — вот в чем вопрос, как говорят англичане; я предоставляю обстоятельствам решить это за меня. Всегда и весь ваш Эммануэль». XV Де Ласи, уйдя от полковника, вернулся к себе, бросился на диван и начал размышлять с таким же хладнокровием, каким обладал, по всей вероятности, Фернанд Кортес, когда сжег свои корабли и с американских берегов наслаждался лицезрением бесконечного океана, который навсегда положил преграду между ним и христианским и цивилизованным миром.Гонтран находился почти в подобном же положении. — Я все сжег вокруг себя, — прошептал он. — Ради Леоны я потерял спокойствие, счастье и честь. Кровавый договор опутал меня своей несокрушимой сетью. Если бы мне пришла фантазия покинуть мрачный мир, в который меня ввергла моя безрассудная любовь, и снова вступить на праведный и честный путь, это показалось бы мне самому невозможным. Можно заставить свет переменить свое мнение, можно оправдать себя в своих собственных глазах, но нельзя возвратить уважение к себе в своем собственном сознании. Когда потеряешь уважение к самому себе, то его никогда уже не вернешь…Его сумрачный, потухший взор загорелся от гнева. — Леона, — сказал он наконец, — первая причина моего падения. Эта женщина сделала из маркиза де Ласи, благородного, честного и всеми уважаемого человека, подлого разбойника, убившего исподтишка оскорбленного мужа ради выгоды; негодяя, который обманул его; жизнь этой женщины могла быть в безопасности только тогда, когда защитой ей была моя любовь. Но эта любовь угасла, и Леона должна погибнуть. Я дал ей двадцать четыре часа, чтобы проститься с миром живых. Что касается другого…С этими словами де Ласи встал, открыл шкап, вынул оттуда ящик с пистолетами и пару шпаг для поединка, тщательно вложенных в ножны. Он осмотрел поочередно то и другое оружие с таким вниманием, как это проделывает профессиональный дуэлист перед поединком, рассчитывая прицел на большее или меньшее расстояние и испытывая гибкость закаленной стали шпаги.— Я убью де Верна, — сказал он холодно. — Я любил генерала, он был другом моего отца, и я все-таки убил его. К этому я отношусь безразлично, вернее даже, я его ненавижу. Его дерзкий вид раздражает меня. К тому же он сам произнес над собою приговор, приказав Леоне остаться.Гонтран положил пистолеты и шпаги на стол, сбросил сюртук и оделся по-домашнему; затем он написал несколько незначительных писем, но не те зловещие записки, которые должен писать человек, ставящий на другой день свою жизнь на карту: последнее прости хвастунов, которым не верят и которых никогда не отправляют по почте, потому что только люди, не делающие никаких распоряжений на случай смерти, идут на верную смерть.Удалившись окончательно от парижского общества и ведя замкнутый образ жизни, маркиз сохранил, однако, некоторые связи с родными, жившими в провинции, и обменивался, приблизительно через месяц, письмами со старыми дядями и со слепой и дряхлой бабушкой. Он написал им и теперь, не сделав ни малейшего намека, конечно, на ту опасность, которая ему грозила на другой день. Покончив с письмами, де Ласи взял ножик из слоновой кости и начал разрезать книжку нового романа, затем он лег в постель и читал до полуночи. В полночь он заснул со спокойствием судьи, произнесшего справедливый приговор, полагаясь на полковника в способах приведения его в исполнение.В шесть часов утра два человека с густыми усами и довольно длинными эспаньолками, какие носили в то время отставные военные, позвонили у дверей маркиза и приказали передать ему свои визитные карточки.— «Майор Вернер», «полковник Перселен», — прочитал Гонтран, которого разбудил камердинер. — Это, должно быть, мои секунданты.Он приказал провести ранних посетителей в гостиную, а сам начал поспешно одеваться.— Я и мой товарищ служили некогда с полковником Леоном… — сказал майор Вернер, здороваясь с Гонтраном.Гонтран поклонился.— Полковник, — продолжал Вернер, — был вчера вечером у нас и, сказав нам, что любит вас, как родного сына, просил оказать вам небольшую услугу. Мы в вашем распоряжении…— Благодарю вас, господа, — сказал Гонтран. — Охотно принимаю вашу услугу. Мне предстоит одно из тех важных и таинственных дел, которые могут окончиться только смертью. Болтливые и легкомысленные молодые люди не могли бы мне быть полезны. Потому я и просил полковника, который не мог мне оказать услуги лично, выбрать двух секундантов. Я вижу, господа, — прибавил Гонтран с улыбкой и отвешивая поклон, — что мне придется поблагодарить его за необычайную тактичность.Секунданты поклонились; затем полковник Перселен, взглянув на оружие, спросил:— На пистолетах?— Сначала на пистолетах, потом на шпагах.— Ого! — пробормотал майор. — В добрый час! Вот это — настоящая дуэль, не то что поединки бульварных господчиков, которые на расстоянии шестидесяти шагов обмениваются пробочными выстрелами, а на обратном пути пьют бургонское.— Место и час? — спросил майор.— В Лесу, у ворот Майло, в семь часов, — ответил Гонтран.— Прекрасно! Теперь только шесть часов; в нашем распоряжении еще достаточно времени.— Господа, я готов.Гонтран приказал заложить экипаж. Его английская лошадь стояла во дворе в английской упряжи и била копытами землю, а камердинер, уже отнес в кабриолет пистолеты и шпаги. Офицеры сели по обе стороны маркиза, который взял вожжи, ударил лошадь и помчался, как стрела.Гонтран приехал первый на место поединка, но ждать ему пришлось недолго. К воротам Майло, где он остановился, вскоре подъехала закрытая карета, конвоируемая всадником. Всадник был де Верн, скакавший у дверец кареты, в которой ехали его два секунданта; он курил сигару, и вид у него был самый беспечный.— Вот, — прошептал Гонтран, — человек, который не знает, что ехать верхом перед поединком на пистолетах вещь опасная. Рука у него не может быть верна после езды и будет дрожать.Сказав это, он ударил лошадь кнутом и отвез секундантов немного в сторону. Затем он выпрыгнул из экипажа и отдал вожжи сопровождавшему его груму.— Маркиз, — обратился майор Вернер к Гонтрану, между тем как полковник Перселен вынимал из кареты пистолеты и шпаги, — позвольте задать вам, по крайней мере для формы, один вопрос.— Спрашивайте, господа.— Во-первых, с кем вы деретесь?— С Октавом де Верном, бывшим офицером африканских стрелков.— Превосходно! А какая причина дуэли?— Господа, — ответил Гонтран, улыбаясь, — де Верн и я охотились в одном и том же месте; но только я был собственником, а он — браконьером.— Понимаю! — сказал с улыбкой полковник. — Однако считаете ли вы это дело настолько важным, что оно может быть окончено только посредством дуэль?— Мне кажется, что да. Я всегда разделял мнение французских королей, которые в своих указах считали смерть единственным наказанием за браконьерство. К тому же, — прибавил де Ласи с усмешкой, продолжая свое сравнение, — дичь, на которую мы охотились, была королевским зверем.— Хорошо, — пробормотал майор, — этого с вас вполне достаточно.— Условия, господа, — прибавил Гонтран, — зависят вполне от вас, так как оскорбленным являюсь я. Два выстрела на расстоянии двадцати шагов, если вы ничего не имеете против этого; затем, если ни один из нас не будет убит, то мы будем драться на шпагах.Секунданты поклонились; Гонтран спокойно уселся на камне, обросшем мхом, а секунданты отправились условиться насчет подробностей дуэли с секундантами де Верна.В это время первые лучи восходящего солнца осветили верхушки деревьев и упали на густую зеленеющую траву; птицы проснулись в гнездах, воздух был свеж, а небо такое же голубое, каким оно бывает над Средиземным морем; столичный шум не долетал еще сюда.Де Ласи, восхищенный прелестью весеннего утра, прошептал:— В добрый час! По крайней мере, погода не так сера и холодна, как в Марселе, — тогда при генерале; что касается Де Верна, то, умирая, он вообразит, что пришел на любовное свидание. Притом сегодня я дерусь за себя, — прибавил де Ласи с горькой усмешкой. XVI Карета, рядом с которой скакал верхом де Верн, остановилась в двадцати шагах от кареты маркиза.В ней сидели два секунданта молодого человека; один из них был тот же самый, который был свидетелем во время его дуэли с шевалье д'Асти. В то время, как де Верн беззаботно курил сигару и, пуская клубы голубого дыма, заставлял выкидывать разные пируэты свою лошадь, его секунданты вели с озабоченным видом беседу.— Дорогой Виктор, — сказал младший из секундантов, — хотя ты старше нас, но заставляешь нас делать глупость за глупостью и про тебя по правде можно сказать, что молодость твоя пережила твой сорокалетний возраст и седые волосы.— Пусть так! — ответил ментор. — Но к чему делать упреки за невинную шутку?— Хороша шутка, которая может стоить жизни нашему другу и уложила его противника на полгода в постель.— Все это пустяки!— Ты уверил де Верна, что ему необходимо подраться на пистолетах; де Верн, ветренная голова, и поверил тебе на слово. Затем ты ему посоветовал во что бы то ни стало завладеть Леоной, он и тут последовал твоему совету. А вот и последствие — наша утренняя прогулка.— Ну, что ж! До сих пор еще не случилось ничего худого.— Но может случиться через час.— Почем знать?— Друг мой, разве ты не слышал, что сказал де Верн. Де Ласи хочет драться насмерть сначала на пистолетах, а затем на шпагах. Это будет борьба дикарей!— Ну, что ж! Тем хуже для него! — вскричал ментор с нетерпением. — Де Верн убьет его.— Или сам будет убит.— Никогда! — воскликнул старый ветренник. — Взгляни на него: разве такой спокойный и так хорошо владеющий собою человек может быть убит?— Положим! — согласился второй секундант. — Ну, а взгляни вот туда; смотри: там, у дерева, сидит и курит сигару маркиз де Ласи; он так же спокоен, как и его противник. Однако один из них через час должен быть убит.Карета остановилась; секунданты вышли и пошли навстречу свидетелям Гонтрана.Де Верн привязал лошадь к дереву, закурил новую сигару и дожидался окончания совещания секундантов.— Господа, — сказал майор де Вернер, — дело, по-видимому, нельзя уладить.— Когда дело дошло до дуэли, то очень трудно его уладить, — сухо заметил ментор.— Положим, — согласился второй секундант де Верна, — но можно смягчить некоторые условия.— Какие? — спросил полковник.— Предлог к ссоре, в сущности, настолько ничтожен, — продолжал примиритель, — что дуэли на пистолетах или на шпагах, до первой крови, будет вполне достаточно.— Невозможно! — настаивал майор де Вернер. — Де Ласи непременно хочет драться насмерть.На этот ответ не могло быть возражений; четверо свидетелей поклонились друг другу и начали совещаться. Сначала бросили жребий, на чьих шпагах должны драться противники, и судьба решила в пользу де Ласи. Относительно пистолетов было решено, что каждый из противников будет стрелять из своего. Расстояние между дерущимися определили в двадцать шагов, причем противники должны были, стоя на своих местах, стрелять по данному сигналу. Гонтран и де Верн, стоявшие до сих пор в стороне, теперь сошлись и обменялись поклоном.Де Верном внезапно овладел необъяснимый страх, и он чуть-чуть побледнел. Ментор заметил это.— Что с тобою? — спросил он. — Ты нездоров?— Нет, здоров, — ответил Октав. — Но у меня есть странная примета.— Какая?— Каждый раз, когда я дрался, — а дрался я девятнадцать раз в течение десяти лет, — в тот момент, когда я брал шпагу, я чувствовал легкий зуд в ладони; это было хорошим знаком: противник мой или бывал убит, или тяжело ранен.— А!.. И что же?— Ну, а сегодня я не чувствую зуда, и это мне неприятно.— Какая глупость!— Ей-богу! — прошептал де Верн с грустной улыбкой. — Возможно, что я буду убит.Ментор пожал плечами, но второй секундант Октава украдкой взглянул на молодого человека, и ему показалось, что он прочитал на его лице предвестие смерти.«Бедный друг!» — подумал он.Однако де Верн был слишком храбр, чтобы поддаться предчувствию. Он взял у секунданта пистолет и встал против Гонтрана.Оба противника, с высоко поднятыми головами и пистолетами в руках, спокойные и гордые, ждали трех обычных ударов, которые должен был дать полковник Перселен. Раздались сразу два выстрела, но оба бойца остались невредимы.«Рука у меня дрогнула», — подумал де Берн.Действительно, его пуля задела только волосы Гонтрана, тогда как пуля маркиза пробила шляпу противника на две линии от головы. Оба метили друг другу в голову.«Черт возьми! — сказал себе де Ласи. — Я плохо прицелился: я убивал голубя в шестидесяти шагах, а теперь промахнулся в двадцати шагах по человеку. Я буду метить в сердце, так будет вернее».Не успел де Берн встать в позицию, как Гонтран выстрелил во второй раз, и рука Октава беспомощно повисла, выронив еще заряженное оружие.— Какой позор! — пробормотал со злостью де Ласи. — Вместо того, чтобы убить, я прострелил ему руку.Он подошел к де Верну прежде, чем кто-нибудь из секундантов успел подбежать к нему.— Сударь, — сказал де Ласи, — прошу извинить меня. Я крайне неловок; если бы я ранил вас в левую руку, то беда была бы не особенно велика, потому что мы могли бы продолжать драться на шпагах.— Успокойтесь, — ответил де Берн с улыбкой, несмотря на страшную боль, — я владею шпагой и левой рукой и надеюсь убить вас и тем вознаградить себя за потерю руки.Де Берн спросил шпагу и снова встал на место. Его раненная, окровавленная рука беспомощно висела.— Господа! — крикнули секунданты, решившие положить конец этой дикой бойне. — Господа, довольно!— Подождите, подождите! — протестовал де Берн. — Моя рука причиняет мне мучительные страдания; я хочу рассеяться. Берегитесь, сударь, берегитесь!Гонтран схватил шпагу, и между двумя противниками начался один из тех отчаянных поединков, которые всегда кончаются смертью одного из сражающихся. Де Берн дрался, как человек, ожесточенный от страшной боли и горевший желанием убить во что бы то ни стало своего противника, хотя и при этом он ни на минуту не забывал фокусов и хитростей, какие употребляются в фехтовании. Притом он был левша, что сильно смутило бы менее искусного противника, чем де Ласи.Но Гонтран был настолько спокоен, точно он играл в баккара в жокей-клубе или упражнялся в фехтовальном зале в новых приемах на шпагах или рапирах, дошедших из Италии, этой страны коварства и измены. Гонтран дрался спокойно, уверенно, твердо решившись убить де Верна. Казалось, он хотел привести в исполнение приговор закона.В течение десяти минут оба противника успели уже прибегнуть ко всевозможным ловким маневрам и отразить угрожавшие им удары; стоя друг против друга с искривленными губами, то подаваясь вперед, то отступая, они напоминали собою двух львов, разделенных между собою железной решеткой и стремящихся пожрать один другого. На лбу секундантов выступил холодный пот, и у них замерло дыхание.Вдруг де Берн вскрикнул, пошатнулся, выронил шпагу и, схватившись за грудь, упал навзничь, прошептав:— Умираю!..Он, действительно, умер. Гонтран нанес ему удар прямо в грудь.Де Ласи скрестил руки и произнес:— Когда араб, у которого украли его кобылицу, нашел и убил похитителя, он убил вслед затем и кобылицу. Так будет и с тобою, Леона!А в это самое время ментор подумал:«Как странно. Если бы он почувствовал зуд в руке, то непременно убил бы маркиза. Суеверные люди всегда делают глупости. Если что у них застрянет в голове, то уж баста!» XVII Вернемся теперь к Леоне, которую мы оставили входящей, по приказанию Гонтрана, в свою квартиру на улице Шоссе д'Антэн. Женщины родом из Флоренции неумолимы к человеку, обожающему их, преклоняющемуся перед ними, готовому исполнить малейшие их капризы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60