Кто бы только мог подумать, что их так много. Слишком притом влиятельных. С ними ничего не может поделать и сам король. Даже он не в состоянии защитить герцогиню от клеветников…
Ш.Л.: Замолчите!
ЛЮССАК: …и кто знает, не с той ли стороны…
Ш.Л.: Прекратите! У меня нет ни малейшего повода выслушивать ваши плаксивые фантазии. Давайте лучше продолжим обсуждение тем, более доступных вашему ограниченному пониманию. Хочу предостеречь вас: ваше положение и без того достаточно сложное. Когда вы прибыли в Клермон?
ЛЮССАК: В первый четверг Великого поста.
Ш.Л.: Ваш дядя уже рассказал мне ту лживую сказку, которой вы его угостили.
ЛЮССАК: А что еще я мог ему сказать? Я не знал, что произошло в Париже. Виньяк вдруг куда-то пропал. Потом невесть откуда появился Баллерини. И наконец, этот мальчишка. Если бы дядя узнал о мастерской, то пришел бы в неистовый гнев. Так что мне пришлось кое о чем умолчать. Я же не думал, чем все это кончится.
Ш.Л.: О чем же вы думали?
ЛЮССАК: Я думал, что Виньяк приедет в Клермон и расскажет, что случилось. Так как его планы рухнули, то он должен был попытать счастья другим способом. Я же хотел вернуться в Париж и начать работать на строительстве нового моста.
Ш.Л.: Но вы пробыли в Клермоне пять недель?
ЛЮССАК: Да, я ждал.
Ш.Л.: А потом вдруг вернулись в Париж?
ЛЮССАК: Да.
Ш.Л.: Почему?
ЛЮССАК: Потому что от Виньяка не было никаких известий.
Ш.Л.: Но почему вы вернулись в Париж в канун Пасхи?
ЛЮССАК: Из-за герцогини.
Ш.Л.: При чем здесь герцогиня?
ЛЮССАК: Вы же не хуже меня знаете, что она умерла в субботу накануне Пасхи. В пятницу я узнал, что в Париже происходит что-то ужасное. В это время мы были в Клермоне и слушали проповедь. Весть о болезни и смерти герцогини уже передавалась из уст в уста, когда мы подошли к церкви. Мне трудно было в это поверить, я тихо помолился за герцогиню и вошел в храм. Но только утром до меня дошло, что мысленно я отсутствовал на службе. Все это время я думал о Виньяке, о той странной картине и о тех не менее странных обстоятельствах, которые привели к ее появлению. Думал я и о неожиданном приходе Баллерини и об опасности, о которой он говорил. Я просто не мог думать ни о чем другом.
В течение нескольких недель до того все вокруг только и говорили, что о предстоящей свадьбе короля и герцогини де Бофор. Герцогиня не нравилась никому, но ее внезапная смерть опечалила многих. Все же Габриэль была одной из нас, пусть она и перешла вслед за королем в католическую веру. Чем дольше я размышлял, тем четче оформлялась в моем мозгу одна неприятная мысль. Я понял наконец, что Виньяк не приедет в Клермон. Поэтому я и решил поехать в Париж и узнать, что там происходит. К тому же я не мог больше подводить дядю. Я чувствовал своим долгом привести дом в порядок и уничтожить мастерскую. Кроме того, Виньяк должен был объясниться. Мне надо было поговорить с Валерией, которая, как я полагал, точно должна была знать, где искать Виньяка. Надо было повидаться и с Баллерини. По всем этим причинам я и решил отправиться в Париж в пасхальную субботу.
Ш.Л.: Но ваше прибытие задержалось из-за того, что у кареты отвалилось колесо?
ЛЮССАК: Да, это правда. Из-за поломки я приехал в Париж только с наступлением сумерек.
Ш.Л.: С наступлением сумерек? В своем письме вы указываете, что приехали в Париж около полуночи.
ЛЮССАК: Да, я знаю, но это не соответствует действительности.
Ш.Л.: Что же в таком случае соответствует действительности?
ЛЮССАК: Я был в доме за два часа до того, как начался пожар.
Ш.Л.: И?
ЛЮССАК: Там никого не оказалось. Все вещи были в том положении, в каком я оставил их в апреле. Ставни закрыты, в жилой комнате тоже никто ничего не трогал. Мастерская была заперта.
Ш.Л.: Вы зашли в мастерскую?
ЛЮССАК: Нет, я тотчас покинул дом и направился на Вишневую улицу, чтобы найти Валерию. Однако дом итальянца оказался на замке. У ворот не было стражи, а на мой стук никто не ответил. Двое нищих, оказавшихся поблизости, сказали мне, что дом закрыт с чистого четверга. Несолоно хлебавши, направил я свои стопы к Гревской площади. Улицы казались вымершими. Я проголодался, но мне потребовался почти час, чтобы найти харчевню, где я смог съесть тарелку супа и кусок хлеба. После этого я отправился в Университетский квартал. Но в доме Баллерини тоже не было никого, и в конце концов мне пришлось вернуться на улицу Двух Ворот.
Едва свернув на свою улицу, я сразу заметил перед домом большое скопление народа. Звонили в пожарный колокол. Отовсюду сбегались люди, чтобы помочь в тушении пожара. Между домами стлался густой дым, а сзади я услышал лошадиное ржание — это скакали городские стражники, вызванные на место происшествия. Меня объял невероятный ужас. После всего того, что произошло, это несчастье скорее всего было очередным звеном цепи событий, началом которой стали интриги Виньяка. Предоставив дом дяди его судьбе, я резко повернулся и опрометью бросился назад, к дому Баллерини.
Я стучал в дверь так, что едва не разбил кулаки в кровь. Наконец мне открыли, и я потребовал, чтобы меня немедленно пропустили к врачу. Но в доме его не было. Я настоял на том, что буду ждать его возвращения, и мне разрешили остаться в его комнате. Должно быть, от усталости я незаметно задремал, потому что, когда я открыл глаза и увидел перед собой Баллерини, было уже совсем темно. Баллерини, должно быть, много времени провел в седле. Он был совершенно измотан, выглядел бледным и утомленным. Он не успел вымолвить ни одного слова, когда я схватил его за ворот, швырнул на пол и закричал, чтобы он тотчас сказал мне, где прячется Виньяк, так как в противном случае я раскрою ему череп.
Даже в этот момент он вел себя настолько высокомерно, что еще немного — и я действительно убил бы его одним ударом. Он же спокойным тоном сказал, что все мне объяснит, если мне будет угодно милостиво разрешить ему встать, так как он не привык передвигаться на четырех конечностях. В конце концов я отпустил его и стал ждать, пока он поправит на себе одежду. После этого мы поднялись в его кабинет, где он предложил мне стул.
Я рассказал ему, что случилось ночью. Он пришел в страшное возбуждение и захотел тотчас осмотреть дом. Я пригрозил, что сейчас же сломаю ему шею, если он немедленно не ответит на все мои вопросы. На это он возразил, что я могу набраться терпения ровно настолько, сколько времени потребуется ему, чтобы удостовериться, что с Виньяком не случилось никакого несчастья. Я сказал ему, что дом был абсолютно пуст, но Баллерини сумел заставить меня поклясться, что я не сойду с места до тех пор, пока он не убедится, что предчувствие его обмануло. И я, глупец, поверил ему. Я отпустил его. С тех пор я никогда больше его не видел. Спустя несколько часов явились городские стражники и спросили, где врач. Я слышал, как они внизу говорили с хозяйкой. Меня снова обуял постыдный страх, и я бежал из этого дома. Я снова вернулся на улицу Двух Ворот. Перед домом царило большое оживление. Но огонь был потушен, не причинив никакого вреда окружающим постройкам. Так как я боялся, что меня могут узнать, то я тотчас покинул место происшествия, кружным путем вернулся в Клермон и рассказал дяде всю правду. Можете спросить у него сами. Он подтвердит вам, что я приехал в Клермон в понедельник. Я слезно упросил его не выдавать меня. Я был уверен, что начнется расследование, и мы придумали трюк с письмом. Это истинная правда, да поможет мне Бог.
Ш.Л.: Хватит. Этого вполне достаточно. Давайте заканчивать. Я наслушался довольно ваших историй. Но могу вас уверить, что я не настолько глуп, чтобы попасться на удочку лживой сказки вора и убийцы.
ЛЮССАК: Вы назвали кого-то вором и убийцей?
Ш.Л.: О да, вас. Вся ваша история не более чем неуклюже состряпанная ложь, с помощью которой вы надеетесь уберечь свою шею от топора. Однако где деньги, которые ваш друг получил от своих щедрых заказчиков?
ЛЮССАК: Деньги?
Ш.Л.: Да, деньги. Где кошель с монетами, который он получил за выполненную работу?
ЛЮССАК: Что вы хотите этим сказать?
Ш.Л.: Не стройте из себя глупца. Неужели вы думаете, что вы первый, кто обкрадывает друга, а потом разбивает ему голову? Вы все обдумали, но все ваши россказни насквозь лживы, в них нет ни слова правды. Никто, кроме вас, не знал о мастерской. Никто, кроме вас, не видел, что Виньяк получил значительную сумму, из которой он по щедрости своей уделил и вам какую-то часть. Но этой малости вам было недостаточно, вы решили получить все, и вы, как истинный Каин, каковым и являетесь, убили своего друга. Для того чтобы замести следы и пустить следствие по ложному пути рассказом о загадочной картине, вы повесили мертвеца на веревке и подожгли дом. Не правда ли, все было именно так?
ЛЮССАК: Мертвеца…
Ш.Л.: Не разыгрывайте простодушное неведение. Дом был заперт. Никто не мог проникнуть туда, не имея ключа. У вас был ключ. Вам было нетрудно убить Виньяка, повесить мертвое тело, развести огонь и подождать, пока он не уничтожит все следы вашего преступления. Более того, вы бежали тотчас после того, как соседи обнаружили пожар. Существуют ли более весомые доказательства вашей вины? Вы не один раз возвращались на место происшествия, чтобы узнать, что произошло в доме вашего дяди. Но вам это было не нужно, так как вы сами были виновником преступления, повлекшего за собой пожар и смерть вашего друга.
ЛЮССАК: Боже мой, я не верю своим ушам. Вы говорите, что Виньяк мертв?
Ш.Л.: Да, мертв. Он сгорел в огне, который развели вы.
ЛЮССАК: Ах вы, скорпион, придержите свой язык.
Ш.Л.: Стража!
ЛЮССАК: Если бы мне сказали, что реки потекли по небесам и что рыбы стали, как птицы, летать по воздуху…
Ш.Л.: Стража!
ЛЮССАК: …или что звери заговорили по-человечески, а из срубленных деревьев течет кровь…
Ш.Л.: Остановите его!
ЛЮССАК: …то я поверил бы в это скорее, чем в то, что смог убить собственного друга…
Ш.Л.: Заткните ему рот, коли он так настойчиво на это напрашивается. Нет, не так сильно, вы же сломаете ему шею. Прочь, уберите его с глаз долой! Секретарь!
СЕМНАДЦАТЬ
БАНКЕТ
На подготовку банкета отвечал Шико, королевский шут. Несколько недель он репетировал с танцорами, танцовщицами и музыкантами ход предстоящего торжества. На столе Шико всегда лежал план большого бального зала Лувра.
Сам зал украшали тоже не один день. Несколько в стороне от других столов, на возвышении, стоял стол, за которым должны были сидеть король и герцогиня. Справа и слева от главного стола в два расположенных напротив друг друга ряда были установлены столы, места за которыми предназначались для других гостей праздника. В противоположном от входа конце бального зала находилась немного сдвинутая в сторону сцена, замыкавшая образованную столами подкову.
К балюстраде, обегавшей стену деревянной галереи, над столами были подвешены большие масляные светильники, отполированные отражатели направляли свет на сцену. С галереи было хорошо видно, что паркет перед сценой представляет собой большую карту мира, на которой будут разыгрываться балетные сценки из жизни чужеземных народов.
Кроме того, следовало позаботиться и о блюдах. Перед сценой была установлена огромная позолоченная тележка, напоминавшая формой морскую раковину. Эта позолоченная телега стоимостью восемьсот ливров была доставлена накануне, и пока Шико в последний раз продумывал постановку празднества, повара на кухне в поте лица готовили кушанья.
Во внутреннем дворе Лувра также заканчивались последние приготовления. Вдоль въезда в два ряда выстроились барабанщики. Из расщелин в стенах торчали факелы, на колышках, воткнутых в разрыхленную землю между осыпавшимися алебастровыми глыбами, были развешены лампионы из пестрой вощеной бумаги. Здесь же, во внутреннем дворе, установили дерево высотой в дом. Под деревом разложили вязанки хвороста. Как того требовал обычай, на сучьях дерева висели мешки с кошками, и было видно, как они дергаются. Это была привилегия короля — поджечь хворост и открыть праздник под аккомпанемент душераздирающих криков поджариваемых кошек.
Погода стояла сухая и теплая. Только что прошел дождь, и вдоль улиц города дул нежный весенний ветерок.
Шико в последний раз давал указания актерам. После этого он прошел в кухню, чтобы удостовериться, что подготовка к празднику не нарушена и там. Убедившись, что у поваров все в порядке, Шико поспешил в костюмерную и вызвал костюмера. Тот уже ждал шута и передал ему стопку льняных мешков. Шико пересчитал их, и с удовлетворением убедившись, что их ровно семь, зажал мешки под мышкой и поспешил в восточное крыло замка. По дороге он мысленно повторил все намеченные этапы празднества. Проход во внутренний двор, поджог дерева с кошками, вход короля и гостей. Банкет, балет, а потом тайная кульминация праздника, о которой, кроме Шико и еще двоих людей, не знал никто на свете. При одной мысли о предстоящем испытании пульс Шико резко участился. Он уже предвкушал, с какой радостью и гордостью примет герцогиня эти знаки почитания и преклонения.
Когда несколько недель назад к нему пришли с этим предложением, он сначала помедлил. Смеет ли он самостоятельно провести такую игру, не испросив предварительно позволения короля, даже если предложение исходило от самой герцогини? Наконец он решил для начала сам посмотреть на картины. Мари Эрман, домоправительница герцогини, приняла Шико весьма приветливо, когда он появился у нее в начале февраля. Ее госпожа, несомненно, оценит его желание помочь ей в этом маленьком невинном предприятии. Прошло уже много лет с тех пор, как при дворе играли в такие милые и приятные игры с живописными полотнами. По случаю карнавального банкета герцогиня хочет доставить королю эту нежданную радость. Шико, не меняя дружеского тона, возразил, что доверяет только своим глазам, и поэтому не могла бы Мари Эрман предоставить ему такую возможность — лично увидеть экземпляры, приготовленные для изысканной игры. Она ответила, что это можно устроить без всякого труда, ибо для этого господину Шико достаточно посмотреть на картины, развешенные на стенах.
Картин было семь. Противоположные стены украшали по три полотка на каждой. Седьмая висела в передней части комнаты, над камином. Шико переходил от картины к картине, глядя на них со смешанным чувством любопытства и непонимания. Первые три картины с небольшими вариациями представляли один и тот же сюжет. Благородная дама, блистающая дорогими украшениями, сидя перед столиком, заканчивает свой утренний туалет. На заднем плане, стоя на коленях на плитах пола, над сундуком склонилась камеристка, очевидно, выбирающая платье для своей госпожи. Благородная дама на переднем плане прикрыта лишь тонким, как паутина, покрывалом, оставляющим открытыми все прелести верхней части ее тела. Перед дамой на столике, покрытом вышитым красным бархатом, лежит подушка, на которой покоится рука дамы. Разные цветы — гвоздики и розы — лежат вокруг открытой, богато украшенной шкатулки с драгоценностями, из которой дама только что достала кольцо, зажатое между вытянутыми пальцами правой руки. Дама явно намерена надеть кольцо на палец левой руки. Волосы тщательно и роскошно причесаны и украшены жемчугом и драгоценными камнями. Слева от дамы стоит зеркало, подставкой для которого на одной картине служит обнаженная пара, слившаяся в поцелуе. Зеркало также весьма богато украшено жемчугом и драгоценными камнями и заключено в позолоченную резную раму. В зеркале можно рассмотреть профиль незнакомой дамы. Пальцами левой руки дама прижимает друг к другу две части длинной цепи, висящей между грудями.
Шико придирчиво рассматривал картины. Прилично ли показывать благородную даму, занятую своим туалетом? Королю, конечно, такая непристойность доставит удовольствие, но испытают ли такое удовольствие приглашенные на праздник знатные дамы и прежде всего сама герцогиня? С другой стороны, это было мастерски исполненное живописное полотно, прославляющее женскую красоту. Дополнительные атрибуты целомудрия, такие как гвоздики, а также напоминающий о бренности сущего символ зеркала, в котором отражается профиль прекрасной дамы, лишают картину налета непристойности и порочности. В конце концов, карнавал — это царство масок и потайных намеков.
Он обратил внимание на картины, висевшие на противоположной стене, и от души порадовался. На двух полотнах был представлен хорошо знакомый Шико сюжет. На лесную поляну выходит только что искупавшаяся в ручье богиня охоты Диана. Ее окружают нимфы и окутывают ее покрывалом. Справа стоит сатир и, надув щеки, играет на свирели. У ног богини сидит еще одно лесное божество и лукавым взглядом смотрит на зрителя. На заднем плане виден с королевской роскошью одетый всадник, скачущий вдоль кромки леса за оленем, которого повалили на землю и рвут на части собаки охотничьей своры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Ш.Л.: Замолчите!
ЛЮССАК: …и кто знает, не с той ли стороны…
Ш.Л.: Прекратите! У меня нет ни малейшего повода выслушивать ваши плаксивые фантазии. Давайте лучше продолжим обсуждение тем, более доступных вашему ограниченному пониманию. Хочу предостеречь вас: ваше положение и без того достаточно сложное. Когда вы прибыли в Клермон?
ЛЮССАК: В первый четверг Великого поста.
Ш.Л.: Ваш дядя уже рассказал мне ту лживую сказку, которой вы его угостили.
ЛЮССАК: А что еще я мог ему сказать? Я не знал, что произошло в Париже. Виньяк вдруг куда-то пропал. Потом невесть откуда появился Баллерини. И наконец, этот мальчишка. Если бы дядя узнал о мастерской, то пришел бы в неистовый гнев. Так что мне пришлось кое о чем умолчать. Я же не думал, чем все это кончится.
Ш.Л.: О чем же вы думали?
ЛЮССАК: Я думал, что Виньяк приедет в Клермон и расскажет, что случилось. Так как его планы рухнули, то он должен был попытать счастья другим способом. Я же хотел вернуться в Париж и начать работать на строительстве нового моста.
Ш.Л.: Но вы пробыли в Клермоне пять недель?
ЛЮССАК: Да, я ждал.
Ш.Л.: А потом вдруг вернулись в Париж?
ЛЮССАК: Да.
Ш.Л.: Почему?
ЛЮССАК: Потому что от Виньяка не было никаких известий.
Ш.Л.: Но почему вы вернулись в Париж в канун Пасхи?
ЛЮССАК: Из-за герцогини.
Ш.Л.: При чем здесь герцогиня?
ЛЮССАК: Вы же не хуже меня знаете, что она умерла в субботу накануне Пасхи. В пятницу я узнал, что в Париже происходит что-то ужасное. В это время мы были в Клермоне и слушали проповедь. Весть о болезни и смерти герцогини уже передавалась из уст в уста, когда мы подошли к церкви. Мне трудно было в это поверить, я тихо помолился за герцогиню и вошел в храм. Но только утром до меня дошло, что мысленно я отсутствовал на службе. Все это время я думал о Виньяке, о той странной картине и о тех не менее странных обстоятельствах, которые привели к ее появлению. Думал я и о неожиданном приходе Баллерини и об опасности, о которой он говорил. Я просто не мог думать ни о чем другом.
В течение нескольких недель до того все вокруг только и говорили, что о предстоящей свадьбе короля и герцогини де Бофор. Герцогиня не нравилась никому, но ее внезапная смерть опечалила многих. Все же Габриэль была одной из нас, пусть она и перешла вслед за королем в католическую веру. Чем дольше я размышлял, тем четче оформлялась в моем мозгу одна неприятная мысль. Я понял наконец, что Виньяк не приедет в Клермон. Поэтому я и решил поехать в Париж и узнать, что там происходит. К тому же я не мог больше подводить дядю. Я чувствовал своим долгом привести дом в порядок и уничтожить мастерскую. Кроме того, Виньяк должен был объясниться. Мне надо было поговорить с Валерией, которая, как я полагал, точно должна была знать, где искать Виньяка. Надо было повидаться и с Баллерини. По всем этим причинам я и решил отправиться в Париж в пасхальную субботу.
Ш.Л.: Но ваше прибытие задержалось из-за того, что у кареты отвалилось колесо?
ЛЮССАК: Да, это правда. Из-за поломки я приехал в Париж только с наступлением сумерек.
Ш.Л.: С наступлением сумерек? В своем письме вы указываете, что приехали в Париж около полуночи.
ЛЮССАК: Да, я знаю, но это не соответствует действительности.
Ш.Л.: Что же в таком случае соответствует действительности?
ЛЮССАК: Я был в доме за два часа до того, как начался пожар.
Ш.Л.: И?
ЛЮССАК: Там никого не оказалось. Все вещи были в том положении, в каком я оставил их в апреле. Ставни закрыты, в жилой комнате тоже никто ничего не трогал. Мастерская была заперта.
Ш.Л.: Вы зашли в мастерскую?
ЛЮССАК: Нет, я тотчас покинул дом и направился на Вишневую улицу, чтобы найти Валерию. Однако дом итальянца оказался на замке. У ворот не было стражи, а на мой стук никто не ответил. Двое нищих, оказавшихся поблизости, сказали мне, что дом закрыт с чистого четверга. Несолоно хлебавши, направил я свои стопы к Гревской площади. Улицы казались вымершими. Я проголодался, но мне потребовался почти час, чтобы найти харчевню, где я смог съесть тарелку супа и кусок хлеба. После этого я отправился в Университетский квартал. Но в доме Баллерини тоже не было никого, и в конце концов мне пришлось вернуться на улицу Двух Ворот.
Едва свернув на свою улицу, я сразу заметил перед домом большое скопление народа. Звонили в пожарный колокол. Отовсюду сбегались люди, чтобы помочь в тушении пожара. Между домами стлался густой дым, а сзади я услышал лошадиное ржание — это скакали городские стражники, вызванные на место происшествия. Меня объял невероятный ужас. После всего того, что произошло, это несчастье скорее всего было очередным звеном цепи событий, началом которой стали интриги Виньяка. Предоставив дом дяди его судьбе, я резко повернулся и опрометью бросился назад, к дому Баллерини.
Я стучал в дверь так, что едва не разбил кулаки в кровь. Наконец мне открыли, и я потребовал, чтобы меня немедленно пропустили к врачу. Но в доме его не было. Я настоял на том, что буду ждать его возвращения, и мне разрешили остаться в его комнате. Должно быть, от усталости я незаметно задремал, потому что, когда я открыл глаза и увидел перед собой Баллерини, было уже совсем темно. Баллерини, должно быть, много времени провел в седле. Он был совершенно измотан, выглядел бледным и утомленным. Он не успел вымолвить ни одного слова, когда я схватил его за ворот, швырнул на пол и закричал, чтобы он тотчас сказал мне, где прячется Виньяк, так как в противном случае я раскрою ему череп.
Даже в этот момент он вел себя настолько высокомерно, что еще немного — и я действительно убил бы его одним ударом. Он же спокойным тоном сказал, что все мне объяснит, если мне будет угодно милостиво разрешить ему встать, так как он не привык передвигаться на четырех конечностях. В конце концов я отпустил его и стал ждать, пока он поправит на себе одежду. После этого мы поднялись в его кабинет, где он предложил мне стул.
Я рассказал ему, что случилось ночью. Он пришел в страшное возбуждение и захотел тотчас осмотреть дом. Я пригрозил, что сейчас же сломаю ему шею, если он немедленно не ответит на все мои вопросы. На это он возразил, что я могу набраться терпения ровно настолько, сколько времени потребуется ему, чтобы удостовериться, что с Виньяком не случилось никакого несчастья. Я сказал ему, что дом был абсолютно пуст, но Баллерини сумел заставить меня поклясться, что я не сойду с места до тех пор, пока он не убедится, что предчувствие его обмануло. И я, глупец, поверил ему. Я отпустил его. С тех пор я никогда больше его не видел. Спустя несколько часов явились городские стражники и спросили, где врач. Я слышал, как они внизу говорили с хозяйкой. Меня снова обуял постыдный страх, и я бежал из этого дома. Я снова вернулся на улицу Двух Ворот. Перед домом царило большое оживление. Но огонь был потушен, не причинив никакого вреда окружающим постройкам. Так как я боялся, что меня могут узнать, то я тотчас покинул место происшествия, кружным путем вернулся в Клермон и рассказал дяде всю правду. Можете спросить у него сами. Он подтвердит вам, что я приехал в Клермон в понедельник. Я слезно упросил его не выдавать меня. Я был уверен, что начнется расследование, и мы придумали трюк с письмом. Это истинная правда, да поможет мне Бог.
Ш.Л.: Хватит. Этого вполне достаточно. Давайте заканчивать. Я наслушался довольно ваших историй. Но могу вас уверить, что я не настолько глуп, чтобы попасться на удочку лживой сказки вора и убийцы.
ЛЮССАК: Вы назвали кого-то вором и убийцей?
Ш.Л.: О да, вас. Вся ваша история не более чем неуклюже состряпанная ложь, с помощью которой вы надеетесь уберечь свою шею от топора. Однако где деньги, которые ваш друг получил от своих щедрых заказчиков?
ЛЮССАК: Деньги?
Ш.Л.: Да, деньги. Где кошель с монетами, который он получил за выполненную работу?
ЛЮССАК: Что вы хотите этим сказать?
Ш.Л.: Не стройте из себя глупца. Неужели вы думаете, что вы первый, кто обкрадывает друга, а потом разбивает ему голову? Вы все обдумали, но все ваши россказни насквозь лживы, в них нет ни слова правды. Никто, кроме вас, не знал о мастерской. Никто, кроме вас, не видел, что Виньяк получил значительную сумму, из которой он по щедрости своей уделил и вам какую-то часть. Но этой малости вам было недостаточно, вы решили получить все, и вы, как истинный Каин, каковым и являетесь, убили своего друга. Для того чтобы замести следы и пустить следствие по ложному пути рассказом о загадочной картине, вы повесили мертвеца на веревке и подожгли дом. Не правда ли, все было именно так?
ЛЮССАК: Мертвеца…
Ш.Л.: Не разыгрывайте простодушное неведение. Дом был заперт. Никто не мог проникнуть туда, не имея ключа. У вас был ключ. Вам было нетрудно убить Виньяка, повесить мертвое тело, развести огонь и подождать, пока он не уничтожит все следы вашего преступления. Более того, вы бежали тотчас после того, как соседи обнаружили пожар. Существуют ли более весомые доказательства вашей вины? Вы не один раз возвращались на место происшествия, чтобы узнать, что произошло в доме вашего дяди. Но вам это было не нужно, так как вы сами были виновником преступления, повлекшего за собой пожар и смерть вашего друга.
ЛЮССАК: Боже мой, я не верю своим ушам. Вы говорите, что Виньяк мертв?
Ш.Л.: Да, мертв. Он сгорел в огне, который развели вы.
ЛЮССАК: Ах вы, скорпион, придержите свой язык.
Ш.Л.: Стража!
ЛЮССАК: Если бы мне сказали, что реки потекли по небесам и что рыбы стали, как птицы, летать по воздуху…
Ш.Л.: Стража!
ЛЮССАК: …или что звери заговорили по-человечески, а из срубленных деревьев течет кровь…
Ш.Л.: Остановите его!
ЛЮССАК: …то я поверил бы в это скорее, чем в то, что смог убить собственного друга…
Ш.Л.: Заткните ему рот, коли он так настойчиво на это напрашивается. Нет, не так сильно, вы же сломаете ему шею. Прочь, уберите его с глаз долой! Секретарь!
СЕМНАДЦАТЬ
БАНКЕТ
На подготовку банкета отвечал Шико, королевский шут. Несколько недель он репетировал с танцорами, танцовщицами и музыкантами ход предстоящего торжества. На столе Шико всегда лежал план большого бального зала Лувра.
Сам зал украшали тоже не один день. Несколько в стороне от других столов, на возвышении, стоял стол, за которым должны были сидеть король и герцогиня. Справа и слева от главного стола в два расположенных напротив друг друга ряда были установлены столы, места за которыми предназначались для других гостей праздника. В противоположном от входа конце бального зала находилась немного сдвинутая в сторону сцена, замыкавшая образованную столами подкову.
К балюстраде, обегавшей стену деревянной галереи, над столами были подвешены большие масляные светильники, отполированные отражатели направляли свет на сцену. С галереи было хорошо видно, что паркет перед сценой представляет собой большую карту мира, на которой будут разыгрываться балетные сценки из жизни чужеземных народов.
Кроме того, следовало позаботиться и о блюдах. Перед сценой была установлена огромная позолоченная тележка, напоминавшая формой морскую раковину. Эта позолоченная телега стоимостью восемьсот ливров была доставлена накануне, и пока Шико в последний раз продумывал постановку празднества, повара на кухне в поте лица готовили кушанья.
Во внутреннем дворе Лувра также заканчивались последние приготовления. Вдоль въезда в два ряда выстроились барабанщики. Из расщелин в стенах торчали факелы, на колышках, воткнутых в разрыхленную землю между осыпавшимися алебастровыми глыбами, были развешены лампионы из пестрой вощеной бумаги. Здесь же, во внутреннем дворе, установили дерево высотой в дом. Под деревом разложили вязанки хвороста. Как того требовал обычай, на сучьях дерева висели мешки с кошками, и было видно, как они дергаются. Это была привилегия короля — поджечь хворост и открыть праздник под аккомпанемент душераздирающих криков поджариваемых кошек.
Погода стояла сухая и теплая. Только что прошел дождь, и вдоль улиц города дул нежный весенний ветерок.
Шико в последний раз давал указания актерам. После этого он прошел в кухню, чтобы удостовериться, что подготовка к празднику не нарушена и там. Убедившись, что у поваров все в порядке, Шико поспешил в костюмерную и вызвал костюмера. Тот уже ждал шута и передал ему стопку льняных мешков. Шико пересчитал их, и с удовлетворением убедившись, что их ровно семь, зажал мешки под мышкой и поспешил в восточное крыло замка. По дороге он мысленно повторил все намеченные этапы празднества. Проход во внутренний двор, поджог дерева с кошками, вход короля и гостей. Банкет, балет, а потом тайная кульминация праздника, о которой, кроме Шико и еще двоих людей, не знал никто на свете. При одной мысли о предстоящем испытании пульс Шико резко участился. Он уже предвкушал, с какой радостью и гордостью примет герцогиня эти знаки почитания и преклонения.
Когда несколько недель назад к нему пришли с этим предложением, он сначала помедлил. Смеет ли он самостоятельно провести такую игру, не испросив предварительно позволения короля, даже если предложение исходило от самой герцогини? Наконец он решил для начала сам посмотреть на картины. Мари Эрман, домоправительница герцогини, приняла Шико весьма приветливо, когда он появился у нее в начале февраля. Ее госпожа, несомненно, оценит его желание помочь ей в этом маленьком невинном предприятии. Прошло уже много лет с тех пор, как при дворе играли в такие милые и приятные игры с живописными полотнами. По случаю карнавального банкета герцогиня хочет доставить королю эту нежданную радость. Шико, не меняя дружеского тона, возразил, что доверяет только своим глазам, и поэтому не могла бы Мари Эрман предоставить ему такую возможность — лично увидеть экземпляры, приготовленные для изысканной игры. Она ответила, что это можно устроить без всякого труда, ибо для этого господину Шико достаточно посмотреть на картины, развешенные на стенах.
Картин было семь. Противоположные стены украшали по три полотка на каждой. Седьмая висела в передней части комнаты, над камином. Шико переходил от картины к картине, глядя на них со смешанным чувством любопытства и непонимания. Первые три картины с небольшими вариациями представляли один и тот же сюжет. Благородная дама, блистающая дорогими украшениями, сидя перед столиком, заканчивает свой утренний туалет. На заднем плане, стоя на коленях на плитах пола, над сундуком склонилась камеристка, очевидно, выбирающая платье для своей госпожи. Благородная дама на переднем плане прикрыта лишь тонким, как паутина, покрывалом, оставляющим открытыми все прелести верхней части ее тела. Перед дамой на столике, покрытом вышитым красным бархатом, лежит подушка, на которой покоится рука дамы. Разные цветы — гвоздики и розы — лежат вокруг открытой, богато украшенной шкатулки с драгоценностями, из которой дама только что достала кольцо, зажатое между вытянутыми пальцами правой руки. Дама явно намерена надеть кольцо на палец левой руки. Волосы тщательно и роскошно причесаны и украшены жемчугом и драгоценными камнями. Слева от дамы стоит зеркало, подставкой для которого на одной картине служит обнаженная пара, слившаяся в поцелуе. Зеркало также весьма богато украшено жемчугом и драгоценными камнями и заключено в позолоченную резную раму. В зеркале можно рассмотреть профиль незнакомой дамы. Пальцами левой руки дама прижимает друг к другу две части длинной цепи, висящей между грудями.
Шико придирчиво рассматривал картины. Прилично ли показывать благородную даму, занятую своим туалетом? Королю, конечно, такая непристойность доставит удовольствие, но испытают ли такое удовольствие приглашенные на праздник знатные дамы и прежде всего сама герцогиня? С другой стороны, это было мастерски исполненное живописное полотно, прославляющее женскую красоту. Дополнительные атрибуты целомудрия, такие как гвоздики, а также напоминающий о бренности сущего символ зеркала, в котором отражается профиль прекрасной дамы, лишают картину налета непристойности и порочности. В конце концов, карнавал — это царство масок и потайных намеков.
Он обратил внимание на картины, висевшие на противоположной стене, и от души порадовался. На двух полотнах был представлен хорошо знакомый Шико сюжет. На лесную поляну выходит только что искупавшаяся в ручье богиня охоты Диана. Ее окружают нимфы и окутывают ее покрывалом. Справа стоит сатир и, надув щеки, играет на свирели. У ног богини сидит еще одно лесное божество и лукавым взглядом смотрит на зрителя. На заднем плане виден с королевской роскошью одетый всадник, скачущий вдоль кромки леса за оленем, которого повалили на землю и рвут на части собаки охотничьей своры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46