Но молодость взяла своё: в одно прекрасное утро проснулся он с такой остервенелой ненавистью к своей „сестре и лучшему другу“, что едва сгоряча не прибил своего камердинера и долгое время чуть не кусался при малейшем намеке на возвышенную и бескорыстную любовь».
Роман с Татьяной Бакуниной заставил Тургенева всерьез задуматься о драматических последствиях одностороннего развития, следуя которому даже прекрасные, талантливые люди теряли ощущение реальности и погружались в мир умозрительных химер, имеющих самое отдаленное отношение к живой жизни. Эти мысли были для Тургенева не новыми. Они созревали в нем еще в Берлине на вечерах у Фроловых, в общении с Мишелем. Но теперь те смутные сомнения принимали более определенную форму, с настойчивостью возникал вопрос: что делать дальше, как жить, какую область деятельности избрать? В Берлине Тургенев твердо решил стать магистром философии Московского университета. По возвращении он подал прошение на имя ректора о допуске к сдаче магистерских экзаменов. Теперь, поселившись в новом доме на Остоженке, купленном к приезду сына из Берлина Варварой Петровной, он ждал решения, готовился к предстоящим испытаниям, посещал московские литературно-философские кружки и салоны, познакомился с братьями Михаила Бакунина Алексеем и Александром, студентами Московского университета. «Чудный, живой, одухотворяющий человек! — писали они о Тургеневе. — Как он рассказывает! Будто сам вместе с ним всё видишь и переживаешь!»
Встретился Тургенев и с Грановским, теперь уже преподавателем кафедры западноевропейской истории Московского университета, человеком, нашедшим свое призвание и устроившим семейную жизнь. Дом Грановского на Никитской улице явился тогда средоточием «западнического» направления в умственной жизни московского общества. Тургенева удивили перемены в. направлении мыслей Грановского и его кружка, куда входили В. П. Боткин, актер М. С. Щепкин, молодой кандидат Московского университета, будущий историк П. Н. Кудрявцев, магистр гражданского права К. Д. Кавелин. Здесь уже не велись отвлеченные философские споры о «явлении и сущности», «первооснове» или «перехватывающем духе»; речь шла об исторических судьбах России, о перспективах её роста и развития. Западники начинали жить тесным и обособленным кружком, решительно противопоставляя себя славянофилам; между формирующимися кружками шла напряженная борьба; и те и другие подходили к оценке мыслящего человека с точки зрения «наших» и «не наших». Такая поляризация общественного движения озадачивала Тургенева: слишком всё это не походило на то, что он видел в Берлине; там царило единодушие, взаимопонимание, общий интерес, там все шли к одной цели, по одному пути, вслед за светлой личностью Станкевича. Теперь члены некогда дружного кружка расходились друг с другом на разные концы баррикад.
— Ты не можешь вообразить, — говорил Грановский Тургеневу о славянофилах, — какая у этих людей философия. Главные их положения: Запад сгнил, и от него уже не может быть ничего; русская история испорчена Петром. Мы оторваны насильственно от родного исторического основания и живем наудачу; единственная выгода нашей современной жизни состоит в возможности беспристрастно наблюдать чужую историю; это даже наше назначение в будущем; вся мудрость человеческая истощена в творениях святых отцов греческой церкви, писавших после отделения от западной. Их только нужно изучать: дополнять нечего, — всё сказано. Гегеля упрекают в неуважении к фактам. Киреевский говорит эти вещи в прозе, Хомяков в стихах. Досадно то, что они портят студентов: вокруг них собирается много хорошей молодежи и впитывают эти прекрасные идеи… Славянский патриотизм здесь ужасно господствует: я с кафедры восстаю против него, разумеется, не выходя из пределов моего предмета, за что меня упрекают в пристрастии к немцам. Дело идет не о немцах, а о Петре, которого здесь не понимают и неблагодарны к нему.
Тургенев не очень понимал, почему славянский патриотизм вызывает у Грановского и его друзей такое негодование. Его и в гегелевской концепции исторического процесса коробило пренебрежительное отношение к славянским народам вообще и к России в частности. Но Гегель был немец, а пристало ли русскому человеку нигилистически оценивать свое историческое прошлое, да еще делать на этой основе оптимистические выводы. А западники, как казалось Тургеневу, склонялись именно к этому парадоксу. Да, говорили они, прошлое допетровской России являет собою черты деспотизма, невежества и азиатчины, от него мы действительно не унаследовали никаких исторических преданий, но и тем лучше для нас, тем успешнее мы можем перенести на русскую почву последние достижения науки и цивилизации; народ, лишенный прочной исторической памяти, не обремененный традициями, преданиями и авторитетами, гораздо легче усвоит социальные и культурные ценности, выработанные западноевропейским историческим развитием. Гуманные, демократические идеи потому трудно осуществляются в Европе, что она не в силах отрешиться от своего исторического прошлого; это прошлое тянет её назад, висит на ней мертвым грузом. Русскому же человеку оглядываться назад незачем, а потому он смело глядит вперед и заимствует всё передовое, что достигнуто современной цивилизацией.
Такой ход мысли западников Тургенев разделял лишь в той мере, в какой русскому народу они ставили в заслугу переимчивость, отзывчивость на все новое и ценное, чем располагает Запад. Пренебрежительное отношение своих друзей к историческому прошлому России Тургенев признать не мог. Несмотря на все мерзости крепостничества, пережитые и переживаемые им под кровом родительского дома, у Тургенева было развито чувство родовой и исторической памяти. Космополитизм западнических воззрений Грановского и его друзей вызывал у него глубокие сомнения. Россия должна усваивать достижения западноевропейской цивилизации, но не бездумно, а с учетом тех позитивных ценностей, которые созданы её собственным развитием. Поэтому в кружке западников Тургенев часто высказывал мысли, расходившиеся с «символом веры» его участников. Придавая большое значение просвещению России, распространению в ней передовых идеалов гуманизма и демократии, он оставался подлинным ценителем народной культуры, чутким знатоком отечественной истории. Поворот к народной теме четко обозначился тогда и в некоторых его стихах — «Баллада», «Конец жизни», «Федя».
Западнические пристрастия Тургенева не мешали ему внимательно прислушиваться к мнениям людей противоположной партии. Славянофилы подвергали решительной критике все общественные теории, не опирающиеся на опыт исторического прошлого. Они утверждали идею культурно-исторической самобытности России, принципиального отличия её истории от истории Западной Европы. Культура Запада, считали они, уходит своими корнями в римскую государственность и католичество, а культура России вырастает на почве органической и полнокровной греческой, эллинской традиции. Разные культурные прививки определили различие исторических путей России и Запада. Запад унаследовал начала римского рационализма, римской государственности, католической схоластики и, лишившись духовной полноты, впал в одностороннюю рассудочность, формализм и эгоизм. Россия, унаследовав живые ростки эллинской культуры, сохранила духовную цельность и гармонию как в представлении о личности, так и в общественных идеалах.
Общественным идеалом Запада славянофилы считали «ассоциацию», а России — «соборность». «Ассоциация» представляет собою формальное объединение людей по принципу господства большинства над меньшинством. Это мертвое единство, требующее от его членов принудительного подчинения: на практике оно приводит к постоянной сословной вражде, войнам и революциям. В «соборности» общество объединяется в целое не внешними постановлениями, не юридическими законами, а добровольным, сердечным согласием между людьми. Классическим примером «соборного» общежития славянофилы считали крестьянскую общину с её жизнью «миром», с полюбовным решением на миру всех спорных вопросов. Общинное владение землей, с их точки зрения, потому и сохранилось в крестьянской России, что оно отвечало духу самобытной русской культуры, христианской религии в её восточном, православном существе.
Отстаивая самобытную культуру России, славянофилы много сил отдавали изучению устного народного творчества, русских летописей, трудов православных отцов церкви: «Корень и основа, — говорил А. С. Хомяков, — Кремль, Киев, Саровская пустынь, народный быт с его песнями и обрядами, и по преимуществу община сельская».
В европеизации России славянофилы видели угрозу самой сущности русского национального бытия. Поэтому они резко отрицательно относились к петровским преобразованиям и русской бюрократии, выступали активными противниками крепостного права. Они ратовали за свободу слова и за решение всех экономических и политических вопросов на Земском соборе, состоящем из представителей всех сословий русского общества. Но одновременно славянофилы решительно возражали против введения в России форм буржуазной демократии, считая необходимым сохранение самодержавия, реформированного в духе «соборных» идеалов. Самодержавие, с их точки зрения, обанкротилось и противопоставило себя народу и «земле» в целом. Этот разрыв «земли» и «власти» усугубила реформа Петра I, создавшая на Руси царство враждебной народу, паразитической бюрократии, оторвавшая культурный слой общества от народа. Самодержавие нуждается в радикальном переустройстве. Оно должно встать на путь добровольного содружества с «землею», а в своих решениях опираться на мнение народное, периодически созывая Земский собор. Государь призван выслушивать мнение всех сословий, но принимать окончательное решение единолично, в согласии с духом простоты, добра и правды, так как и большинство не всегда бывает право. Не демократия с её голосованием и победой большинства над меньшинством, а согласие, приводящее к единогласию, единодушному подчинению державной воле, которая должна быть свободной от сословной ограниченности и служить общенациональным интересам.
В салоне Авдотьи Петровны Елагиной в конце 1841-го — начале 1842 года Тургенев встречался и беседовал с братьями Киреевскими, Алексеем Степановичем Хомяковым и Константином Сергеевичем Аксаковым. Это были люди славянофильской партии. Тургеневу импонировала их любовь к родной истории, интерес, который они проявляли к русским народным песням, былинам, балладам, преданиям. Не без увлеченности стариной и устным народным творчеством, которая царила в этом кружке, Тургенев написал стихи в подражание народным песням. Привлек Тургенева Хомяков, человек широких философских познаний, блистательный полемист и увлекательный собеседник. В отличие от многих московских мыслителей-философов он не разделял увлечения Гегелем.
— Из разбора свойств и явлений одного разума с исключением всех других, не менее важных нравственных сил человека, никакой философии, заслуживающей этого имени, быть не может, — утверждал Хомяков.
Его поддерживал Иван Васильевич Киреевский:
— Мышление, отделенное от сердечного стремления, есть такое же развлечение для души, как и бессознательная веселость. Раздробив цельность духа на части и отдельному логическому мышлению предоставив высшее сознание истины, человек в глубине своего самосознания оторвался от всякой связи с действительностью и сам явился на земле существом отвлеченным как зритель в театре, равно способный всему сочувствовать, всё одинаково любить, ко всему стремиться под условием только, чтобы физическая личность его ни от чего не страдала и не беспокоилась.
Тургенев с интересом слушал этих людей и во многом с ними соглашался. Он и сам в последнее время чувствовал отрицательные последствия односторонне-рассудочной манеры гегелевского философствования, с каким-то высокомерием относящегося к реальному и живому многообразию явлений действительности.
Часто речь шла о судьбах славянского племени. Роль славянства в истории европейского человечества, по мнению Хомякова, явно принижалась немецкими историками и философами. И это тем более удивительно, что, по его мнению, именно немцы наиболее органично усвоили славянский элемент.
«Вглядитесь в Пруссию, — говорил Хомяков, — в поморье Балтики, во всю сторону доэльбскую. Узнаёте ли вы направление аристократическое германцев в демократизме прусском? Узнаете ли вы германское рыцарство в торговой Ганзе, вольные города которой владели морями и правили судьбой Дании и Швеции, так же, как в старину славянские племена этого берега несколько времени держали под своею строгою опекою воинственных скандинавов? Узнаете ли вы характер германский в республиканском устройстве союзников древнего нашего Новгорода? Зато и теперь, когда поморяне забыли, что они были отраслью семьи славянской, у них еще живет славянский дух труда и торговли. У них еще немец южный учится тайнам просвещенного земледелия, так же как в старину германец занимал от славян все слова, касающиеся земледелия, и многие слова, принадлежащие к домохозяйству. Вглядитесь в нынешнюю жизнь людей, и вы поймете, почему Ганза была в дружбе с Псковом и Новгородом, почему пословица о новгородском могуществе гордо повторялась в городах немецких, почему Любчане были милыми гостями в наших торговых столицах, а наши купцы были приняты в Любеке (Любиче), как братья родные. Вглядитесь в старину, и вам ясны будут прекрасные результаты славянского чисто человеческого начала, воспринятого завоевательным духом германцев и согретого их деятельной энергией».
К. С. Аксаков резко критиковал современные крепостнические порядки и обрушивался на сословную спесь русской дворянской аристократии: «Я понимаю, откуда возник аристократический взгляд на простой народ у английских лордов, — говорил он, — все они являются потомками дружинников Вильгельма Завоевателя, который разделил между своими приближенными земли покоренных племен. В России же аристократии не было и быть не могло, так как боярство являлось служилым сословием, составлявшим дружину государеву, и пользовалось за свою службу поместьями и вотчинами». — «Да, в России крепостное право есть не что иное как грубая полицейская мера, выдуманная нуждою государственною, но не уничтожившая братства человеческого, а в Англии, да и в германском поморье оно было коренным злом, связанным с завоеванием и насилием племенным», — подхватывал Хомяков.
Но чем внимательнее вслушивался Тургенев в речи этих умных людей, искренних патриотов своей Родины, как и он, горячо ненавидевших николаевскую Россию, — тем более начинала его смущать одна навязчивая мысль. Настаивая на самобытности исторического развития России, они с некоторым пренебрежением и кичливостью говорили об успехах европейской культуры. Получалось, что русскому человеку вообще нечему учиться на Западе, что Петр Великий, прорубивший окно в Европу, отвлек Россию от её самобытного пути, что европеизированная культура «верхов» призрачна и совершенно оторвана от подлинно народных интересов и потребностей, от исторических преданий. Складывалось впечатление, что в полемике с западниками славянофилы впадали в противоположные общие места; первые отлучали Россию от Европы со знаком минус, вторые — со знаком плюс, а истина оставалась где-то посередине. Тургенев не был склонен идеализировать патриархальный крестьянский быт, судьба с детских лет познакомила его с наиболее темными сторонами крепостничества. Да и национальное самомнение со времен берлинских лекций он считал свойством недостойным и даже унижающим великий народ.
В Москве Тургенев часто посещал дом Михаила Федоровича Орлова, в котором царил подлинный культ Пушкина. Орлов находился в опале как деятельный участник декабристского движения. Он избежал неминуемой каторги лишь благодаря заступничеству своего брата Алексея, который в день 14 декабря был верным защитником Николая I, а затем одним из его приближенных. Орлов много работал в эти годы над трудом по вопросам финансов и кредита, писал воспоминания об Отечественной войне 1812 года. В доме Орлова Тургенев встретился и подружился с начинающим поэтом Яковом Петровичем Полонским.
Наконец, после длительной проволочки Тургенев получил отказ на своё прошение: выяснилось, что в Московском университете принимать экзамен некому, так как кафедра философии в нем давно упразднена. Николай I вообще не жаловал немецкой премудрости и не поощрял открытие подобных кафедр. В конце марта 1842 года Тургенев отправляется в Петербург, где ему удается получить разрешение держать магистерские экзамены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81