получается коричневый кисло-сладкий напиток, богатый витаминами А и С,
сахарозой и весьма приятным тонизирующим веществом типа лобелина. Там, где
на планете Гетен нет пива, всегда есть орш; там же, где нет ни пива, ни
орша, нет и людей.
-- Это будет непросто, -- сказал он, поставив чашку на пол. -- Очень
непросто. Если не повезет, нам не выбраться.
-- Лучше уж умереть там, во Льдах, чем в помойке, из которой вы меня
вытащили.
Он отрезал пару ломтиков сушеного хлебного яблока, предложил мне и сам
тоже стал задумчиво жевать.
-- Нам понадобится еще еда, -- сказал он.
-- А что будет, если мы доберемся до Кархайда?.. Я имею в виду -- с
вами? Вы ведь все еще считаетесь изгнанником.
Он глянул на меня своими темными глазами -- глазами выдры.
-- Да. Видимо, мне лучше будет остаться по эту сторону.
-- А когда в Оргорейне обнаружат, что именно вы помогли их пленнику
бежать?..
-- Чего уж тут обнаруживать. -- Он слабо улыбнулся и сказал: -- Прежде
всего нам необходимо перебраться через Ледник.
Я не выдержал:
-- Послушайте, Эстравен, вы, пожалуйста, простите меня за то, что я
сказал вчера(
-- Нусутх. -- Он встал, все еще что-то жуя, надел свой хайэб, плащ,
теплые башмаки и, словно выдра, скользнул наружу, в щель самоуплотняющейся
войлочной двери. Потом снова просунул голову внутрь: -- Я, может быть,
вернусь довольно поздно или даже завтра. Вы тут продержитесь без меня?
-- Конечно.
-- Хорошо.
И исчез. Я никогда не встречал человека, который бы столь полно и
мгновенно умел перестраиваться в изменившихся условиях, как Эстравен. Я
поправлялся и почти готов был двинуться в путь; он же как раз вышел из
состояния танген; и едва это стало ему ясно, как он уже был готов. Он
никогда не спешил, не порол горячку, но он всегда был готов. Без сомнения, в
этом и крылась тайна его необыкновенной политической карьеры (которой он
пожертвовал ради меня), этим объяснялось его доверие ко мне и преданность
моему делу. Когда я только еще прибыл на Гетен, он уже был готов к этому.
Никто больше на планете Зима готов к этому не был.
И все же он считал себя человеком довольно медлительным, не слишком
расторопным и очень не любил резкую смену обстоятельств Однажды он сказал
мне, что, будучи изрядным тугодумом, вынужден порой руководствоваться некоей
"общей интуицией", якобы подсказывающей ему, куда в данный момент
поворачивается колесо фортуны, добавив, что эта интуиция редко его подводит.
Он рассказывал об этом очень серьезно; вполне возможно, что это так и есть
на самом деле. Предсказатели в Цитаделях не единственные люди на планете
Зима, обладающие даром предвидения. Интуиция давно уже подвластна им, они ее
особым образом тренируют, не пытаясь, впрочем, увеличить вероятность
событий. В этом плане у последователей культа Йомеш тоже есть определенные
возможности; их дар связан, правда, не столько и не только непосредственно с
предсказанием событий, но скорее является специфической способностью видеть
все одновременно, целостно, словно в порыве Озарения.
Пока Эстравена не было, наша печка все время работала на максимуме, и я
наконец-то прогрелся весь -- впервые за долгий срок. Вот только какой? Я
решил, что сейчас, наверное, уже наступил Терн, первый месяц зимы и Нового
года, очередного Года Первого. На Ферме Пулефен я совершенно потерял счет
времени.
Наша печка-плита представляла собой одно из самых замечательных и на
редкость экономичных устройств, созданных гетенианцами за долгие тысячелетия
беспощадной борьбы с холодом. Улучшить ее могло бы, пожалуй, только
использование особых сплавов в батарее питания. Ее биобатареи были
рассчитаны на четырнадцать месяцев непрерывной эксплуатации, КПД был весьма
высок; она выполняла функции обогревателя, плитки и светильника одновременно
и весила всего около полутора килограммов Нам никогда не удалось бы пройти
эти семьдесят километров от Фермы без нее. Должно быть, на ее покупку и ушла
большая часть денег Эстравена -- тех самых, которые я столь высокомерно
вручил ему в Мишнори. Палатка, сделанная из особого пластика, способного
выдерживать сильные морозы и противостоять -- в весьма значительной степени
-- конденсации влаги на внутренних стенках (а ведь это настоящее бедствие во
всех остальных палатках в холодную непогоду); теплейшие спальные мешки из
меха пестри; эта удобная одежда, лыжи, сани, запас продовольствия -- все
самого лучшего качества, все легкое, прочное, долгоноское, дорогое. Если он
отправился пополнять наши продовольственные запасы, то на какие, интересно,
средства?
Он вернулся лишь к ночи следующего дня. Я несколько раз выходил из
палатки -- учился передвигаться на снегоступах и заодно набирался сил на
свежем воздухе, бродя по склонам заснеженной лощины. Я вполне прилично бегал
на лыжах, но снегоступами пользоваться почти не умел. Далеко уходить я не
осмеливался, опасаясь потерять собственный след; то были дикие края: горы,
изрезанные трещинами и расщелинами, круто поднимались сразу за палаткой,
загораживая восток, вершины их скрывались в облаках. У меня вполне хватило
времени обдумать, что я стану делать один в этом забытом Богом месте, если
Эстравен не вернется.
Он птицей слетел по склону погружающегося в сумерки холма --
потрясающий был лыжник! -- и остановился точно рядом со мной, грязный,
усталый, с тяжелой поклажей. За спиной у него был темно-коричневый мешок,
полный всяких свертков: прямо Дед Мороз, явившийся через дымоход под
Рождество, -- совсем как на старой нашей Земле. В бесчисленных свертках и
пакетах было зерно кадик, сушеные хлебные яблоки, чай и куски
твердого красного, похожего по вкусу на земной, сахара, который гетенианцы
добывают из одного клубневого растения.
-- Как вам удалось достать все это?
-- Украл, -- просто ответил мне бывший премьер-министр Кархайда, держа
руки над печкой, которую он, как ни странно, переключать пока не стал: он --
даже он! -- замерз. -- В Туруфе. Это довольно далеко отсюда.
Вот и все, что я узнал о его походе Он отнюдь не гордился своим
подвигом, но и с юмором к нему относиться не мог: воровство на планете Гетен
считается тяжким преступлением; действительно, худшим преступником может
оказаться разве что самоубийца.
-- Сначала используем вот это, -- показал он на мешок, пока я ставил на
печку котелок со снегом -- Это все лишняя тяжесть
Большая часть той пищи, которую он заготовил заранее, представляла
собой "сверхпитательные кубики" -- усиленную белками, дегидрированную и
сублимированную смесь различных высококалорийных продуктов В Оргорейне эти
кубики называют гиши-миши, мы тоже называли их так, хотя, разумеется, оба
разговаривали на кархайдском. У нас было достаточно гиши-миши, чтобы
продержаться дней шестьдесят при минимальном рационе: по фунту в день на
каждого. После того как Эстравен вымылся и поел, он в тот вечер долго сидел
у печки, составляя точный график использования имеющихся в нашем
распоряжении продуктов. Весов у нас не было, так что он отмерял продукты,
пользуясь коробкой из-под гиши-миши в качестве мерки Он, как и большинство
гетенианцев, прекрасно знал калорийность и питательную ценность каждого
продукта, а также свои собственные потребности в пище при различных погодных
условиях, а исходя из этого, сумел рассчитать и мои (как потом оказалось, с
большой точностью). Подобные знания имеют высочайшую жизненную ценность на
этой планете -- планете Зима.
Покончив наконец с графиком, он завернулся в спальник и тут же заснул.
Однако всю ночь я слышал, как даже во сне он все еще бормочет что-то про
фунты, дни, километры(
Нам при самой грубой прикидке предстоял путь более чем в тысячу
километров Первые полторы сотни -- на север или чуть восточнее, через леса и
отроги гряды Сембенсиен до самих Великих Льдов, того чудовищного ледяного
одеяла, что покрывает как бы двудольный Великий Континент планеты повсюду
севернее 450, а местами опускается даже до 350. Одним из таких спускающихся
к югу языков Ледника и был район Огненных Холмов, ближайших к нам горных
вершин массива Сембенсиен Это была наша первая цель. Оттуда, как справедливо
полагал Эстравен, мы сможем попасть на сам ледниковый щит, либо поднявшись
по ледовому языку, либо спустившись на щит со склона одной из гор Затем
пойдем туда уже непосредственно по поверхности Ледника прямо к востоку; идти
нам придется километров восемьсот. Там, где один из языков Ледника
изгибается к северу вблизи залива Гутен, мы спустимся вниз, повернем на юг,
и нам останется пройти последние восемьдесят-- сто километров по болотам
Шенши, которые зимой скрываются под шестиметровой толщей снега, до самой
границы Кархайда.
Маршрут целиком пролегал вдали от обитаемых или хоть сколько-нибудь
пригодных для обитания районов. Так что встреча с Инспекторами нам вообще не
грозила, и это, вне всякого сомнения, было особенно важно: у меня никаких
документов не было и в помине, а Эстравен сказал, что его документы просто
не выдержат еще одной подделки К тому же я, хоть и мог сойти за гетенианца,
все же при более внимательном рассмотрении явно от них отличался. Уже по
одной только этой причине путь, который предложил Эстравен, был выбран в
высшей степени удачно.
Во всех же остальных аспектах затея эта была абсолютно безумна.
Свое мнение, впрочем, я оставил при себе: я на самом деле считал, что
лучше умереть на пути к свободе, если уж придется выбирать, где умереть
лучше. Эстравен, однако, все же перебирал в уме различные варианты. На
следующий день, который мы целиком посвятили сборам и погрузке вещей на
сани, он вдруг спросил:
-- Если вы пошлете сигнал на Звездный Корабль, то когда он сможет
прибыть сюда?
-- Потребуется от восьми до четырнадцати дней -- в зависимости от точки
его нахождения на солнечной орбите. Может быть, он сейчас весьма далеко от
Гетен.
-- А быстрее нельзя?
-- Нельзя. Межгалактические скорости нельзя использовать внутри одной
солнечной системы Корабль требуется сажать вручную, используя его посадочный
двигатель А на это потребуется как минимум дней восемь. А что?
Он плотно натянул веревку, завязал узел и только потом ответил мне:
-- Я все думал, не лучше ли попытаться искать помощи у вашего мира,
поскольку мой мир нам помощи явно не окажет. В Туруфе есть радиомаяк.
-- Мощный?
-- Не очень. Ближайший крупный радиопередатчик скорее всего в Кухумее;
это километрах в шестистах отсюда к югу.
-- Кухумей ведь большой город, да?
-- Двести пятьдесят тысяч.
-- Плохо. Придется где-то прятаться неизвестно сколько, а Сарф,
поднятый по тревоге, будет рыскать вокруг... Отсидеться вряд ли удастся.
Он кивнул.
Я вытащил последний мешочек с зернами кадик из палатки, пристроил его в
подходящую щель между тюками и сказал:
-- Если бы я тогда сразу, в ту же ночь в Мишнори, вызвал корабль... в ту
ночь, когда вы сказали, чтобы я. в ту самую ночь, когда меня арестовали... Но
мой ансибль был у Обсла; он, по-моему, и сейчас еще у него.
-- Он может воспользоваться им?
-- Нет. Это невозможно даже случайно, просто наугад крутя ручку.
Настройка его исключительно сложна. Но если бы тогда я им воспользовался
сам!
-- Если бы тогда я сам наверняка знал, что игра уже окончена... --
откликнулся Эстравен с улыбкой. Он был не из тех, кто предается сожалениям.
-- Но вы, по-моему, уже знали. Только вот я вам не поверил.
Когда сани были уложены, он настоял на том, чтобы остаток дня мы совсем
ничего не делали -- копили энергию. Лежа в палатке, он что-то быстро писал в
маленькой записной книжке мелкими и острыми буковками -- скорее всего то,
что рассказано в предыдущей главе. У него не хватало времени как следует
вести свой дневник в течение прошлого месяца, что очень его раздражало; он
весьма аккуратно вел его, воспринимая это как святую обязанность по
отношению к своей семье, к своему Очагу в Эстре. Дневник как бы связывал его
с домом. Это я, правда, узнал значительно позже, а в то время я и понятия не
имел, что он там пишет, и сначала натирал мазью лыжи, а потом просто
бездельничал. Громко насвистывая какую-то танцевальную мелодию, я вдруг
оборвал себя: у нас ведь только одна палатка, и если нам предстоит в течение
долгого времени делить этот кров, стараясь не слишком действовать друг другу
на нервы, то, безусловно, надо быть сдержаннее, корректнее по отношению друг
к другу... Эстравен, правда, лишь поднял голову, едва я засвистел, и
совершенно спокойно посмотрел на меня. Без малейшего раздражения, даже,
пожалуй, мечтательно. Потом сказал:
-- Жаль, что я не знал о вашем корабле еще в прошлом году... Почему вас
отпустили в чужой мир одного?
-- Первый Посланник всегда работает в одиночку. Если один инопланетянин
-- всего лишь диковинка, то двое -- уже вторжение.
-- Дешево же ценится жизнь первого Посланника.
-- Нет. В Экумене вообще ни одна жизнь не ценится дешево. Именно
поэтому лучше подвергнуть риску жизнь одного человека, чем двоих или
двадцати. Не говоря уж о том, что, как вы теперь знаете, совершить прыжок во
времени -- удовольствие довольно дорогое. Да и вообще, я ведь сам просил
послать меня, сам вызвался.
-- Честь обретешь, лишь рискуя, -- сказал он, явно что-то цитируя, и
смягчил торжественность своих слов -- Здорово же мы прославимся, когда
доберемся до Кархайда(
И тут я вдруг почувствовал, что мы непременно доберемся до Кархайда,
что мы обязательно пройдем этот бесконечный путь по горам, минуем все
пропасти и трещины, чудовищные вулканы и ледники, замерзшие болота,
замерзшие заливы -- все это пустынное, бесприютное, безжизненное
пространство в период зимних вьюг, посреди Ледникового Периода. Он сидел и
писал в своем дневнике с таким же высокомерным терпением и упрямством, с
каким безумный король Аргавен цементировал замковый камень на Новых Воротах.
С тем же видом он сказал и "(когда мы доберемся до Кархайда("
В этом когда, впрочем, звучала определенная надежда. Он
намеревался достигнуть границы Кархайда к четвертому дню четвертого месяца
зимы, Архад Аннер. А выйти в путь мы должны были тринадцатого числа первого
месяца зимы, в день Торменбод Терн. Наших запасов пищи, которые он так
хорошо распределил, хватило бы самое большее на три гетенианских месяца, то
есть на семьдесят восемь дней; так что нам предстояло делать по двадцать
километров в день и добраться до Кархайда за семьдесят дней, к намеченному
дню Архад Аннер. Все было рассчитано точно. И теперь оставалось только
хорошенько выспаться перед долгой дорогой.
Мы вышли на рассвете, надев снегоступы. Падал легкий снежок, ветра не
было. Холмы укрывал снег бесса, то есть мягкий, пушистый, нетронутый;
на Земле лыжники называют это снежной целиной. Сани были тяжелыми; Эстравен
полагал, что в целом они весят около ста килограммов. Тащить такие сани по
рыхлому снегу оказалось довольно трудно, хотя они были очень удобные, легко
управляемые и напоминали чудесную маленькую лодку; полозья их -- настоящее
чудо! -- были покрыты особой полимерной пленкой, которая уменьшала трение
практически до нуля, что, однако, порой страшно мешало, когда тяжеловесные
сани начинали "плыть" по снегу не в ту сторону. В итоге, учитывая глубину и
рыхлость снега, а также бесконечные подъемы и спуски, мы решили, что лучше
идти так- один тащит сани спереди, другой толкает их сзади. Весь день
непрерывно шел снег легкий, пушистый. Дважды мы останавливались, чтобы
перекусить. Бескрайняя холмистая страна словно застыла в молчании. Мы упорно
продвигались вперед и не заметили, как спустились сумерки. На ночлег мы
остановились в лощине, очень похожей на ту, которую покинули сегодня утром,
между двумя укрытыми белым покрывалом холмами. Я настолько устал, что без
конца спотыкался, но, несмотря на это, трудно было поверить, что день
кончился так быстро. На указателе пройденного расстояния была цифра "20" --
столько километров мы прошли сегодня.
Если мы смогли идти так быстро по рыхлому снегу с тяжелыми санями, да
еще по такой местности, где каждая складка пролегала поперек загадочного
маршрута, то мы, безусловно, сможем двигаться значительно быстрее,
оказавшись на ледниковом щите, где снег очень плотный, поверхность ровная,
да и сани к тому времени станут куда легче.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38