Неизвестное качнулось к стене и на мгновение прижалось к ней, затем оттолкнулось и сделало еще один скрежещущий шаг.
На сражающихся шла статуя! Ее шатало, как пьяного пирата, но ни один пират не был столь велик ростом. Теперь Конан ясно видел: то, что он принял за чешую, оказалось плотно облегающей, закрывающей все тело кольчугой. Лицо каменного истукана оставалось, как и прежде, бесстрастным и лишенным выражения, а глаза… Такие глаза могли принадлежать разве что статуе: на человеческом лице они производили бы странное впечатление.
Конан опомнился и быстро оценил ситуацию. Относительно статуи он находился в самых задних рядах бамульских воинов. Сила человеческих мышц и стали была бы столь же бесполезна против двигающегося каменного монстра, как и против неподвижного, — там, в глубине пещеры, киммериец уже убедился в этом. Впрочем, хороший толчок мог бы, пожалуй, уронить статую. Сможет ли она после этого подняться самостоятельно?.. Кто знает.
Конан увидел испуганные глаза бамула. Большинство из них теперь было обращено назад, в сторону туннеля, а не на выход из пещеры, за которым были враги. Если бы каким-то чудом лежащие на полу трупы пиктов вдруг ожили, им бы не составило сейчас никакого труда разделаться с Конаном и его отрядом. То же можно было сказать и о живых дикарях, тех, что были снаружи. Они наверняка победят, если бамула сейчас лишатся мужества и предпочтут смерть или рабство встрече с чудовищным созданием Черной магии.
Если бамула побегут, их будет уже не остановить. Конан понимал это и не спешил с упреками: можно ли вообразить что-либо более ужасное, чем смерть от колдовства. Разве что гибель от рук пиктов.
Статуя все приближалась. Глаза бамульских воинов раскрылись уже так широко, что шире раскрыть их было просто невозможно. Некоторые покрылись потом, несмотря на холод ночи и сырость, царящую в пещере. Говинду, похоже, был единственным, кто следил за входом, держа копье в руке. Единственному из всех, ему не изменила выдержка в этих ужасных обстоятельствах.
Один из лучников послал стрелу. Статуя находилась на таком расстоянии, что в нее попал бы любой: и слепой, и увечный, и ребенок. Стрела угодила в грудь, и наконечник исчез с внезапным треском, сопровождающимся ослепительно-голубой вспышкой. Несколько мгновений по всей поверхности каменного исполина танцевало голубоватое пламя, а затем и оно исчезло.
На Конана и его отряд пахнуло запахом серы, заставившим всех закашляться. Глаза заслезились. Древко злополучной стрелы с глухим стуком упало на пол, обгоревшее на треть. Дымок от него поднимался до тех пор, пока на остатки стрелы не опустилась ступня статуи, оставив за собой лишь растертые в порошок угли.
Даже мужество киммерийца не помогло ему. Он содрогнулся при мысли о том, что может случиться с любым человеком, коснись он статуи обнаженной сталью. Возможно, сталь истает или с ней случится что-нибудь еще. А что будет, если коснуться этой статуи голой рукой? Что произойдет с руками? И что будет с руками, держащими меч?
Похоже, одновременно с Конаном эта же мысль пришла в голову еще одному бамула. Этот воин побежал вперед, а когда достиг статуи, подпрыгнул, выставив вперед руки и пытаясь схватить ее за руку. Видимо, он хотел использовать момент, когда статуя делала шаг, и сбить ее с ног. Будь на месте статуи человек, этот номер прошел бы, но с каменным истуканом подобные штуки проделывать бесполезно.
Это стало ясно в следующее мгновение. Бамульский воин прыгнул и вцепился статуе в руку. Рука поднялась, увлекая за собой бамула, пока ноги его не повисли в воздухе. Казалось, будто сынок-хлюпик уцепился за руку здоровяка-папаши.
— Отпусти ее, ты, идиот несчастный! — заревел Конан.
Слишком поздно! Другая рука статуи совершила движение, столь стремительное, что даже глаз киммерийца не успел за ним проследить. Каменный кулак ударил бамула по затылку. Череп воина раскололся, как орех. Кровь, мозга и кости полетели во все стороны.
Теперь статуя держала несчастного обеими руками. Конан увидел, что убившая воина рука была вся покрыта красным. Кровь! Но красная краска исчезала, будто кровь впиталась в камень, точно вода в песок пустыни. Другая рука сжалась так сильно, что пальцы исчезли в теле несчастного воина. Но удивительно — крови не было.
Мгновение спустя Конан увидел, что мертвый бамула СЪЕЖИВАЕТСЯ. Кожа его сморщилась, будто виноградина, которая слишком долго пролежала на солнце. Товарищи несчастного смотрели на него, от ужаса не в силах издать ни звука, наблюдая, как мертвый бамула все усыхает и усыхает, пока то, что некогда бьшо человеком, не превратилось в мешочек высохшей кожи, бессильно висящий в руках статуи.
Не то Конану почудилось, не то это было на самом деле, но статуя стала немного больше, а в глазах у нее появился свет, которого прежде не было.
Нет, ему не показалось! Более того, этому имелось объяснение. Оно могло бы выглядеть безумным. Но речь шла о колдовстве, а все, что связано с колдовством, всегда безумно, и потому даже нелепой догадкой не следовало пренебрегать. Каменный монстр был приведен в движение каким-то заклятием, без жертвоприношения, Видимо, Лизениусу каким-то образом удалось обойти это условие не проливая крови. Но это не означало, что крови не будет вообще. Статуе нужны были жертвы, без этого она не могла обходиться. И поскольку жертв ей принесено не было, статуя вознамерилась добыть необходимое сама.
В настоящий момент каменный истукан не был занят поисками жертвы. Еще один воин бросился к статуе, и, прежде, чем Конан успел ему предостерегающе крикнуть, бамула поднырнул под протянувшиеся к нему руки и выпрямился, невредимый, за спиной у монстра во весь рост. Непонятно, зачем ему это понадобилось, если считать, что попытка взять статую голыми, руками столь же тщетна, как и стремление убить ее сталью.
Однако пример бамульского воина показал, что от статуи вполне можно увернуться, очистив ей тем самым путь к выходу из пещеры на склон холма, где ее уже ждали пикты. Похоже, Лизениус контролировал статую ничуть не больше, чем контролировал клан Змеи. Оказавшись на свободе, каменный монстр будет истреблять пиктов и гиперборейцев с одинаковой яростью. Статуе все равно. Ей просто нужна была плоть. Рано или поздно она, следуя своим кровавым путем, удалится подальше от пещеры. У Конана и его людей появляется, по крайней мере, надежда.
Как бы то ни было, один бамульский воин уже погиб. В сердцах Конан обложил страшными проклятиями всех стигийцев. Подумать только, терять людей, когда он и его отряд уже наполовину выбрались из пиктских краев! И как потерять!
Ладно, теперь пусть страдают пикты. А пока статуя будет гоняться за дикарями по лесам, Конан со своим отрядом может возобновить свой путь на юг, к границе. А Лизениус со Скирой пусть сами расхлебывают кашу, которую заварили.
Складывалось такое впечатление, что сейчас статую заботит лишь одно — выбраться из пещеры. Теперь она, похоже, не собиралась предпринимать какие-либо усилия и выискивать себе новые жертвы. Один за другим Конан со своими людьми проскакивали мимо каменного монстра. Одному, правда, не слишком повезло. Рука статуи молниеносным движением успела схватить его за волосы. Впрочем, этим дело и ограничилось: чудовище не делало никаких попыток притянуть человека ближе к себе или схватить его другой рукой. Рыча от боли и осыпая все проклятиями, бедолага вырвался, пожертвовав прядью волос.
Вуоне удалось миновать опасность, затем проскочили еще трое. В конце концов между статуей и входом в пещеру остался один Конан.
Монстр стоял так близко от него, что киммериец мог бы коснуться его кинжалом, потрудись он вытянуть руку. Однако Конану и не пришла в голову мысль заниматься такими глупостями. Он собрался, будто пантера перед прыжком, и бросился вперед.
Прокатившись по земле, Конан нанес удар обеими ногами статуе под колени. Каменный монстр покачнулся. Удар пронизал киммерийца кинжальной болью. Конана отбросило назад, и он ударился головой о камень. Сделав невероятный кульбит, киммериец все-таки умудрился вскочить на ноги, проверив сперва одну ступню, а потом другую, чтобы убедиться, что все в порядке.
Он был невредим, если не считать нескольких царапин, на которые сейчас можно было не обращать внимания. Впрочем, и статуя ничуть не пострадала. Неуязвимая и непобедимая, она прошла по телам павших пиктов, небрежно раскидав баррикаду из трупов врагов, которую бамула нагромоздили у входа. Конан наблюдал. Ему было интересно, будет ли статуя впитывать кровь, плоть и кости мертвых пиктов. Но увы! Каменный монстр только отбрасывал тела в сторону или топтал их. Кости трупов трещали под неимоверным весом.
— Нелегко будет убить ее, я думаю! — проговорил Говинду.
Конан вздрогнул при звуке человеческого голоса. Он понял: это оттого, что за все это время никто не произнес ни слова. Последним звуком был страшный крик киммерийца, пытавшегося предупредить безрассудного бамула.
— Приготовься, мы выбираемся из пещеры, как только эта дьявольская игрушка набросится на пиктов! — сказал ему киммериец. — Я пойду первым! Вы за мной! Вряд ли у нас будет шанс лучше! Сейчас пикты будут слишком заняты статуей.
Судя по лицам бамула, они сильно сомневались в том, что у них есть какие-то шансы на успех. Впрочем, Конан не собирался препираться. Судя по страху, который статуя нагнала на него и храбрых чернокожих воинов, пикты, должно быть, сейчас улепетывают, не помня себя от ужаса. У дикарей явно не будет никакого желания возиться с теми, загнанными в угол, кто уже почти распрощался с жизнью. А Конан понимал, что ему и его бамула действительно терять больше нечего.
Шаги статуи начали затихать, когда та скрылась за камнями, нагроможденными у входа в пещеру. Сейчас призрачный голубой колдовской свет, что пылал в пещере, уже не освещал статую, но Конан мог бы поклясться, что монстр светился и сам. Очень скоро чудовище выйдет из-за валунов и предстанет перед пиктами.
— Приготовьтесь бежать так, как никогда не бегали прежде! Если кто споткнется, мы не бросим в беде, но просто так останавливаться не будем.
Даже те, кто едва мог ходить из-за ран, кивнули. Кром свидетель, для последней битвы лучшей компании, чем эти чернокожие воины, придумать трудно. Будь их не двадцать человек, а двадцать тысяч, Конан с удовольствием взялся бы за задачу извести под корень пиктское племя, сделав тем самым неоценимый подарок боссонитам.
Вряд ли Лизениус мог описать, отчего, в конце концов, статуя ожила, да к тому же вышла из-под контроля. Ни на одном из человеческих языков не было слов, которые могли бы передать его ощущения. Что до статуи, то она действительно, похоже, неуправляема. По крайней мере, ему, находящемуся в лагере на расстоянии в полдня пути от пещеры, она не подчинялась. Если так, то, несомненно, каменное чудовище представляет собой угрозу. Если статуя угрожает пиктам, то, без всякого сомнения, угрожает она и его дочери Скире, по крайней мере до тех пор, пока хаканы Вурог Йана будут держать ее в лагере клана Совы…
Настала пора отправляться туда, где он нужен. Лизениусу ни разу не приходилось использовать заклинание Переместителя, находясь в столь неподготовленном состоянии и в такой неудобной обстановке, будучи на виду у множества свидетелей. Впрочем, ему ни разу еще не приходилось пользоваться Переместителем самому. И никогда не доводилось осуществлять переброску на такое короткое расстояние. Опасностей было две. Первая. Его могут схватить в тот самый момент, когда он сотворит заклятие. В этом случае, если его не попытаются прикончить на месте, то могут выследить и отправиться за ним сквозь Ворота Переместителя. Хуже всего быть обнаруженным, творя заклинания. В этот момент он беспомощен. Так что сейчас оставалось лишь молиться, чтобы этого не произошло.
Что касается второй опасности, то Лизениус сомневался, что статуя уничтожит Конана или большую часть бамула, до тех пор пока отряд возглавляет киммериец. У Лизениуса мелькнула мысль, что если уж выдавать дочь замуж за военного вождя, то этот варвар на голову выше всех пиктов. И не только благодаря своему росту. Если отряд Конана до сих пор еще жив и способен сражаться, любой пикт, который сможет последовать за Лизениусом сквозь Ворота Переместителя, вряд ли проживет дольше нескольких секунд, появившись в пещере.
Для медитации Лизениус выбрал такую позу, какая, как ему казалось, не вызовет у пиктов особого подозрения. Хотя время от времени дикари и бросали на него косые взгляды, но после снова возвращались к своим занятиям (точнее, к своему обычному безделью). Один из них ненадолго отошел от своих товарищей и вернулся с несколькими бурдюками пива. Лизениус заставил себя отвернуться — от кислой пивной вони его чуть не вытошнило.
Имена богов, которые редко произносят вслух и никогда не призывают в открытых храмах и которые со времен падения Ахеронской империи находятся под запретом, вертелись в голове Лизениуса, не срываясь, однако, с его губ. Никто не заметил, как пространство вокруг начало окрашиваться золотым, до тех пор пока спиральное свечение не стало внезапно столь плотным, что Лизениус практически изчез за его завесой.
Один дикарь в неистовстве бросился в глубь золотой спирали, в то время как его товарищи метали туда копья и уже накладывали стрелы на тетиву. Со сдавленным криком пикт исчез. Когда отголоски его вопля стихли, в небе прокатился удар грома, заставив затанцевать пламя костров, сорвав листья с деревьев и повалив палатку мага.
Затем мрак и тишина вернулись туда, где полукругом стояли потерявшие дар речи дикари, глядя наместо, где только что сидел белый шаман.
В тесном пространстве пещеры удар грома был невыносимо оглушительным, Конан, стоявший снаружи, увидел, как бамула схватились за уши и закричали. Киммериец поспешно оглянулся, пытаясь определить, с какой стороны донесся этот звук. На мгновение Конан испугался было, что статуя столкнулась с какой-то магией — либо Лизениуса, либо пиктских шаманов — и встретила свой конец как раз в тот самый момент, когда он и отряд бамула уже готовы были выскользнуть из пещеры.
Затем шаги, звон металла по камню и боевой клич пиктов заглушили затихающее эхо грома. Клич исходил ИЗНУТРИ, из тех помещений, где прежде находилась статуя. Киммериец выхватил меч из ножен и помчался туда.
Он ожидал увидеть целый пиктский отряд, приведенный Лизениусом, чтобы ударить в тыл ему и верным бамула. Вместо этого Конан увидел лишь одинокого пикта и — что было уж совершенно поразительным — Лизениуса собственной персоной, сцепившегося с дикарем. Когда киммериец подоспел, пикт уже заносил ржавый бронзовый кинжал, чтобы вонзить его Лизениусу меж ребер.
— Убери в ножны этот меч! — сказал колдун с такой величавостью, на какую только способен человек, оказавшийся в столь неудобном воложении. Он посмотрел на умирающего пикта и вытер кровь, струйкой вытекавшую из носа.
— Думаю, за мной сюда прошел лишь один сквозь…
— Я думаю, твоя душа будет самыми подходящими ножнами для моего меча! — прорычал Конан. — Разве что мы прямо сейчас быстро разрешим все недоразумения. Слишком уж много их накопилось. Что ты здесь делаешь? Измена твоей дочери — разве этого мало?!
— Моей дочери? ЧТО?
Интересно. В самом ли деле колдун был изумлен, или же он искусно притворялся? Киммериец привык ожидать от этого человека всего, что угодно.
По-прежнему с мечом в руке, Конан отступил на шаг, так чтобы Лизениус не мог истолковать его позу как угрожающую.
— Ладно. Если во всем этом есть что-то, что я должен узнать, для тебя же лучше будет, если ты расскажешь мне все прямо сейчас. Эта проклятая статуя удрала из пещеры и поперлась на пиктов…
— О боги! Этого я и боялся. Она не остановится до тех пор, пока Скира не погибнет. Может быть, пикты расправятся с ней прежде, чем мы подоспеем на помощь. Хотя где уж пиктам…
— Кром! Я уже собрался выслушать тебя, но ты несешь всякую чушь. Что, и дальше собираешься кормить меня загад…
— Прошу тебя, дай мне договорить!
Киммериец видел, что колдуну стоило значительных усилий успокоиться и взять себя в руки. Он решил дать чародею шанс. Пусть договаривает до конца все, что хочет сказать. Колдунов Конан не любил и, случалось, даже убивал их. Он вообще плохо переносил людей, которые бормочут заклятья и плетут интриги, вместо того чтобы, как и подобает мужчине, встретиться с противником в честном бою, если уж не хотят встать на его сторону. Похоже, что сегодняшнее ночное происшествие вряд ли можно разрешить оружием. Если Лизениус решил затеять новую игру…
А он, кажется, и в самом деле затеял! Или, по крайней мере, решил пожертвовать дочерью ради мести. Трудно было понять, что же ему нужно было от него, Конана. У киммерийца прямо-таки чесались руки так ударить Лизениуса, чтобы рукоять кинжала зазвенела о ребра, а кровь брызнула фонтаном, испятнав вге вокруг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
На сражающихся шла статуя! Ее шатало, как пьяного пирата, но ни один пират не был столь велик ростом. Теперь Конан ясно видел: то, что он принял за чешую, оказалось плотно облегающей, закрывающей все тело кольчугой. Лицо каменного истукана оставалось, как и прежде, бесстрастным и лишенным выражения, а глаза… Такие глаза могли принадлежать разве что статуе: на человеческом лице они производили бы странное впечатление.
Конан опомнился и быстро оценил ситуацию. Относительно статуи он находился в самых задних рядах бамульских воинов. Сила человеческих мышц и стали была бы столь же бесполезна против двигающегося каменного монстра, как и против неподвижного, — там, в глубине пещеры, киммериец уже убедился в этом. Впрочем, хороший толчок мог бы, пожалуй, уронить статую. Сможет ли она после этого подняться самостоятельно?.. Кто знает.
Конан увидел испуганные глаза бамула. Большинство из них теперь было обращено назад, в сторону туннеля, а не на выход из пещеры, за которым были враги. Если бы каким-то чудом лежащие на полу трупы пиктов вдруг ожили, им бы не составило сейчас никакого труда разделаться с Конаном и его отрядом. То же можно было сказать и о живых дикарях, тех, что были снаружи. Они наверняка победят, если бамула сейчас лишатся мужества и предпочтут смерть или рабство встрече с чудовищным созданием Черной магии.
Если бамула побегут, их будет уже не остановить. Конан понимал это и не спешил с упреками: можно ли вообразить что-либо более ужасное, чем смерть от колдовства. Разве что гибель от рук пиктов.
Статуя все приближалась. Глаза бамульских воинов раскрылись уже так широко, что шире раскрыть их было просто невозможно. Некоторые покрылись потом, несмотря на холод ночи и сырость, царящую в пещере. Говинду, похоже, был единственным, кто следил за входом, держа копье в руке. Единственному из всех, ему не изменила выдержка в этих ужасных обстоятельствах.
Один из лучников послал стрелу. Статуя находилась на таком расстоянии, что в нее попал бы любой: и слепой, и увечный, и ребенок. Стрела угодила в грудь, и наконечник исчез с внезапным треском, сопровождающимся ослепительно-голубой вспышкой. Несколько мгновений по всей поверхности каменного исполина танцевало голубоватое пламя, а затем и оно исчезло.
На Конана и его отряд пахнуло запахом серы, заставившим всех закашляться. Глаза заслезились. Древко злополучной стрелы с глухим стуком упало на пол, обгоревшее на треть. Дымок от него поднимался до тех пор, пока на остатки стрелы не опустилась ступня статуи, оставив за собой лишь растертые в порошок угли.
Даже мужество киммерийца не помогло ему. Он содрогнулся при мысли о том, что может случиться с любым человеком, коснись он статуи обнаженной сталью. Возможно, сталь истает или с ней случится что-нибудь еще. А что будет, если коснуться этой статуи голой рукой? Что произойдет с руками? И что будет с руками, держащими меч?
Похоже, одновременно с Конаном эта же мысль пришла в голову еще одному бамула. Этот воин побежал вперед, а когда достиг статуи, подпрыгнул, выставив вперед руки и пытаясь схватить ее за руку. Видимо, он хотел использовать момент, когда статуя делала шаг, и сбить ее с ног. Будь на месте статуи человек, этот номер прошел бы, но с каменным истуканом подобные штуки проделывать бесполезно.
Это стало ясно в следующее мгновение. Бамульский воин прыгнул и вцепился статуе в руку. Рука поднялась, увлекая за собой бамула, пока ноги его не повисли в воздухе. Казалось, будто сынок-хлюпик уцепился за руку здоровяка-папаши.
— Отпусти ее, ты, идиот несчастный! — заревел Конан.
Слишком поздно! Другая рука статуи совершила движение, столь стремительное, что даже глаз киммерийца не успел за ним проследить. Каменный кулак ударил бамула по затылку. Череп воина раскололся, как орех. Кровь, мозга и кости полетели во все стороны.
Теперь статуя держала несчастного обеими руками. Конан увидел, что убившая воина рука была вся покрыта красным. Кровь! Но красная краска исчезала, будто кровь впиталась в камень, точно вода в песок пустыни. Другая рука сжалась так сильно, что пальцы исчезли в теле несчастного воина. Но удивительно — крови не было.
Мгновение спустя Конан увидел, что мертвый бамула СЪЕЖИВАЕТСЯ. Кожа его сморщилась, будто виноградина, которая слишком долго пролежала на солнце. Товарищи несчастного смотрели на него, от ужаса не в силах издать ни звука, наблюдая, как мертвый бамула все усыхает и усыхает, пока то, что некогда бьшо человеком, не превратилось в мешочек высохшей кожи, бессильно висящий в руках статуи.
Не то Конану почудилось, не то это было на самом деле, но статуя стала немного больше, а в глазах у нее появился свет, которого прежде не было.
Нет, ему не показалось! Более того, этому имелось объяснение. Оно могло бы выглядеть безумным. Но речь шла о колдовстве, а все, что связано с колдовством, всегда безумно, и потому даже нелепой догадкой не следовало пренебрегать. Каменный монстр был приведен в движение каким-то заклятием, без жертвоприношения, Видимо, Лизениусу каким-то образом удалось обойти это условие не проливая крови. Но это не означало, что крови не будет вообще. Статуе нужны были жертвы, без этого она не могла обходиться. И поскольку жертв ей принесено не было, статуя вознамерилась добыть необходимое сама.
В настоящий момент каменный истукан не был занят поисками жертвы. Еще один воин бросился к статуе, и, прежде, чем Конан успел ему предостерегающе крикнуть, бамула поднырнул под протянувшиеся к нему руки и выпрямился, невредимый, за спиной у монстра во весь рост. Непонятно, зачем ему это понадобилось, если считать, что попытка взять статую голыми, руками столь же тщетна, как и стремление убить ее сталью.
Однако пример бамульского воина показал, что от статуи вполне можно увернуться, очистив ей тем самым путь к выходу из пещеры на склон холма, где ее уже ждали пикты. Похоже, Лизениус контролировал статую ничуть не больше, чем контролировал клан Змеи. Оказавшись на свободе, каменный монстр будет истреблять пиктов и гиперборейцев с одинаковой яростью. Статуе все равно. Ей просто нужна была плоть. Рано или поздно она, следуя своим кровавым путем, удалится подальше от пещеры. У Конана и его людей появляется, по крайней мере, надежда.
Как бы то ни было, один бамульский воин уже погиб. В сердцах Конан обложил страшными проклятиями всех стигийцев. Подумать только, терять людей, когда он и его отряд уже наполовину выбрались из пиктских краев! И как потерять!
Ладно, теперь пусть страдают пикты. А пока статуя будет гоняться за дикарями по лесам, Конан со своим отрядом может возобновить свой путь на юг, к границе. А Лизениус со Скирой пусть сами расхлебывают кашу, которую заварили.
Складывалось такое впечатление, что сейчас статую заботит лишь одно — выбраться из пещеры. Теперь она, похоже, не собиралась предпринимать какие-либо усилия и выискивать себе новые жертвы. Один за другим Конан со своими людьми проскакивали мимо каменного монстра. Одному, правда, не слишком повезло. Рука статуи молниеносным движением успела схватить его за волосы. Впрочем, этим дело и ограничилось: чудовище не делало никаких попыток притянуть человека ближе к себе или схватить его другой рукой. Рыча от боли и осыпая все проклятиями, бедолага вырвался, пожертвовав прядью волос.
Вуоне удалось миновать опасность, затем проскочили еще трое. В конце концов между статуей и входом в пещеру остался один Конан.
Монстр стоял так близко от него, что киммериец мог бы коснуться его кинжалом, потрудись он вытянуть руку. Однако Конану и не пришла в голову мысль заниматься такими глупостями. Он собрался, будто пантера перед прыжком, и бросился вперед.
Прокатившись по земле, Конан нанес удар обеими ногами статуе под колени. Каменный монстр покачнулся. Удар пронизал киммерийца кинжальной болью. Конана отбросило назад, и он ударился головой о камень. Сделав невероятный кульбит, киммериец все-таки умудрился вскочить на ноги, проверив сперва одну ступню, а потом другую, чтобы убедиться, что все в порядке.
Он был невредим, если не считать нескольких царапин, на которые сейчас можно было не обращать внимания. Впрочем, и статуя ничуть не пострадала. Неуязвимая и непобедимая, она прошла по телам павших пиктов, небрежно раскидав баррикаду из трупов врагов, которую бамула нагромоздили у входа. Конан наблюдал. Ему было интересно, будет ли статуя впитывать кровь, плоть и кости мертвых пиктов. Но увы! Каменный монстр только отбрасывал тела в сторону или топтал их. Кости трупов трещали под неимоверным весом.
— Нелегко будет убить ее, я думаю! — проговорил Говинду.
Конан вздрогнул при звуке человеческого голоса. Он понял: это оттого, что за все это время никто не произнес ни слова. Последним звуком был страшный крик киммерийца, пытавшегося предупредить безрассудного бамула.
— Приготовься, мы выбираемся из пещеры, как только эта дьявольская игрушка набросится на пиктов! — сказал ему киммериец. — Я пойду первым! Вы за мной! Вряд ли у нас будет шанс лучше! Сейчас пикты будут слишком заняты статуей.
Судя по лицам бамула, они сильно сомневались в том, что у них есть какие-то шансы на успех. Впрочем, Конан не собирался препираться. Судя по страху, который статуя нагнала на него и храбрых чернокожих воинов, пикты, должно быть, сейчас улепетывают, не помня себя от ужаса. У дикарей явно не будет никакого желания возиться с теми, загнанными в угол, кто уже почти распрощался с жизнью. А Конан понимал, что ему и его бамула действительно терять больше нечего.
Шаги статуи начали затихать, когда та скрылась за камнями, нагроможденными у входа в пещеру. Сейчас призрачный голубой колдовской свет, что пылал в пещере, уже не освещал статую, но Конан мог бы поклясться, что монстр светился и сам. Очень скоро чудовище выйдет из-за валунов и предстанет перед пиктами.
— Приготовьтесь бежать так, как никогда не бегали прежде! Если кто споткнется, мы не бросим в беде, но просто так останавливаться не будем.
Даже те, кто едва мог ходить из-за ран, кивнули. Кром свидетель, для последней битвы лучшей компании, чем эти чернокожие воины, придумать трудно. Будь их не двадцать человек, а двадцать тысяч, Конан с удовольствием взялся бы за задачу извести под корень пиктское племя, сделав тем самым неоценимый подарок боссонитам.
Вряд ли Лизениус мог описать, отчего, в конце концов, статуя ожила, да к тому же вышла из-под контроля. Ни на одном из человеческих языков не было слов, которые могли бы передать его ощущения. Что до статуи, то она действительно, похоже, неуправляема. По крайней мере, ему, находящемуся в лагере на расстоянии в полдня пути от пещеры, она не подчинялась. Если так, то, несомненно, каменное чудовище представляет собой угрозу. Если статуя угрожает пиктам, то, без всякого сомнения, угрожает она и его дочери Скире, по крайней мере до тех пор, пока хаканы Вурог Йана будут держать ее в лагере клана Совы…
Настала пора отправляться туда, где он нужен. Лизениусу ни разу не приходилось использовать заклинание Переместителя, находясь в столь неподготовленном состоянии и в такой неудобной обстановке, будучи на виду у множества свидетелей. Впрочем, ему ни разу еще не приходилось пользоваться Переместителем самому. И никогда не доводилось осуществлять переброску на такое короткое расстояние. Опасностей было две. Первая. Его могут схватить в тот самый момент, когда он сотворит заклятие. В этом случае, если его не попытаются прикончить на месте, то могут выследить и отправиться за ним сквозь Ворота Переместителя. Хуже всего быть обнаруженным, творя заклинания. В этот момент он беспомощен. Так что сейчас оставалось лишь молиться, чтобы этого не произошло.
Что касается второй опасности, то Лизениус сомневался, что статуя уничтожит Конана или большую часть бамула, до тех пор пока отряд возглавляет киммериец. У Лизениуса мелькнула мысль, что если уж выдавать дочь замуж за военного вождя, то этот варвар на голову выше всех пиктов. И не только благодаря своему росту. Если отряд Конана до сих пор еще жив и способен сражаться, любой пикт, который сможет последовать за Лизениусом сквозь Ворота Переместителя, вряд ли проживет дольше нескольких секунд, появившись в пещере.
Для медитации Лизениус выбрал такую позу, какая, как ему казалось, не вызовет у пиктов особого подозрения. Хотя время от времени дикари и бросали на него косые взгляды, но после снова возвращались к своим занятиям (точнее, к своему обычному безделью). Один из них ненадолго отошел от своих товарищей и вернулся с несколькими бурдюками пива. Лизениус заставил себя отвернуться — от кислой пивной вони его чуть не вытошнило.
Имена богов, которые редко произносят вслух и никогда не призывают в открытых храмах и которые со времен падения Ахеронской империи находятся под запретом, вертелись в голове Лизениуса, не срываясь, однако, с его губ. Никто не заметил, как пространство вокруг начало окрашиваться золотым, до тех пор пока спиральное свечение не стало внезапно столь плотным, что Лизениус практически изчез за его завесой.
Один дикарь в неистовстве бросился в глубь золотой спирали, в то время как его товарищи метали туда копья и уже накладывали стрелы на тетиву. Со сдавленным криком пикт исчез. Когда отголоски его вопля стихли, в небе прокатился удар грома, заставив затанцевать пламя костров, сорвав листья с деревьев и повалив палатку мага.
Затем мрак и тишина вернулись туда, где полукругом стояли потерявшие дар речи дикари, глядя наместо, где только что сидел белый шаман.
В тесном пространстве пещеры удар грома был невыносимо оглушительным, Конан, стоявший снаружи, увидел, как бамула схватились за уши и закричали. Киммериец поспешно оглянулся, пытаясь определить, с какой стороны донесся этот звук. На мгновение Конан испугался было, что статуя столкнулась с какой-то магией — либо Лизениуса, либо пиктских шаманов — и встретила свой конец как раз в тот самый момент, когда он и отряд бамула уже готовы были выскользнуть из пещеры.
Затем шаги, звон металла по камню и боевой клич пиктов заглушили затихающее эхо грома. Клич исходил ИЗНУТРИ, из тех помещений, где прежде находилась статуя. Киммериец выхватил меч из ножен и помчался туда.
Он ожидал увидеть целый пиктский отряд, приведенный Лизениусом, чтобы ударить в тыл ему и верным бамула. Вместо этого Конан увидел лишь одинокого пикта и — что было уж совершенно поразительным — Лизениуса собственной персоной, сцепившегося с дикарем. Когда киммериец подоспел, пикт уже заносил ржавый бронзовый кинжал, чтобы вонзить его Лизениусу меж ребер.
— Убери в ножны этот меч! — сказал колдун с такой величавостью, на какую только способен человек, оказавшийся в столь неудобном воложении. Он посмотрел на умирающего пикта и вытер кровь, струйкой вытекавшую из носа.
— Думаю, за мной сюда прошел лишь один сквозь…
— Я думаю, твоя душа будет самыми подходящими ножнами для моего меча! — прорычал Конан. — Разве что мы прямо сейчас быстро разрешим все недоразумения. Слишком уж много их накопилось. Что ты здесь делаешь? Измена твоей дочери — разве этого мало?!
— Моей дочери? ЧТО?
Интересно. В самом ли деле колдун был изумлен, или же он искусно притворялся? Киммериец привык ожидать от этого человека всего, что угодно.
По-прежнему с мечом в руке, Конан отступил на шаг, так чтобы Лизениус не мог истолковать его позу как угрожающую.
— Ладно. Если во всем этом есть что-то, что я должен узнать, для тебя же лучше будет, если ты расскажешь мне все прямо сейчас. Эта проклятая статуя удрала из пещеры и поперлась на пиктов…
— О боги! Этого я и боялся. Она не остановится до тех пор, пока Скира не погибнет. Может быть, пикты расправятся с ней прежде, чем мы подоспеем на помощь. Хотя где уж пиктам…
— Кром! Я уже собрался выслушать тебя, но ты несешь всякую чушь. Что, и дальше собираешься кормить меня загад…
— Прошу тебя, дай мне договорить!
Киммериец видел, что колдуну стоило значительных усилий успокоиться и взять себя в руки. Он решил дать чародею шанс. Пусть договаривает до конца все, что хочет сказать. Колдунов Конан не любил и, случалось, даже убивал их. Он вообще плохо переносил людей, которые бормочут заклятья и плетут интриги, вместо того чтобы, как и подобает мужчине, встретиться с противником в честном бою, если уж не хотят встать на его сторону. Похоже, что сегодняшнее ночное происшествие вряд ли можно разрешить оружием. Если Лизениус решил затеять новую игру…
А он, кажется, и в самом деле затеял! Или, по крайней мере, решил пожертвовать дочерью ради мести. Трудно было понять, что же ему нужно было от него, Конана. У киммерийца прямо-таки чесались руки так ударить Лизениуса, чтобы рукоять кинжала зазвенела о ребра, а кровь брызнула фонтаном, испятнав вге вокруг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31