Затем я пошел к боссониту.
В свете факела я увидел обработанный человеческой рукой камень. С первого же взгляда было ясно, что работа слишком тонкая, чтобы быть пиктской. И слишком свежая, чтобы дойти до нас еще от времен древних хайборийских завоеваний. Мне показалось, что я могу различить петли, дверные проемы, скамьи и какие-то фигуры, от которых за версту несло нечистой силой. Я зажег еще один факел и тут вспомнил, что факелов-то у нас наперечет. Факел занялся, световое пятно расширилось. Я понял, что ощущение злобности и греховности этих таинственных фигур базировалось не на пустом месте. Мои опасения подтвердились. В этой пещере свили себе гнездо поклонники Сэта. Я узнал стигайские иероглифы, разглядел какие-то таинственные знаки, смысла которых я не знал, да и, честно говоря, не стремился узнать.
Я прошел в глубь пещеры и увидел, что туннель изгибается. Зайдя за поворот, я очутился в чем-то напоминающем зал. Что-то высокое и вертикальное маячило на грани света и тьмы. Я сделал еще пару шагов, и…
— Кром!
Это не было изображением Великой Змеи. Это была фигура воина в натуральную величину, неимоверно могучего сложения, со странным набором оружия и одежды, полупиктским, получернобережным, со здоровенным и широченным хайборийским двуручным мечом.
Не было проблем и с истинным именем этого воина. В трех кампаниях мне приходилось видеть это самое лицо. Только тогда оно было старее, выдубленное годами и непогодой, обрамленное гривой седых волос, с длинными усами и время от времени с бородой. Но это было то же самое лицо, что и у статуи.
Сзади меня послышалось тихое движение. Так подкрадывается пантера. Я обернулся и увидел Сарабоса. Сарабос стащил свой капюшон. В свете факела я увидел, что волосы его были черны как смоль. Теперь стали видны и его глаза, их цвет. Глаза были голубые. Голубые, как лед, который мне однажды приходилось видеть в Гандерланде. Сейчас эти глаза столь пристально вглядывались в статую, что мне казалось, внутренний огонь заставляет их гореть, подобно углю.
И тут до меня дошло, что не зря я помянул имя верховного киммерийского бога и покровителя нашего старого короля. И еще до меня дошло, что стоящему рядом Сарабосу из Черных Драконов, вне всякого сомнения, тоже с первого взгляда было известно имя того, чья статуя высилась перед ним.
Однако одно было непонятно мне, хоть убей: что, во имя всех богов, делает статуя Конана здесь, в пещере, где никогда не ступала нога цивилизованного человека? Что до стигийских колдунов, то их цивилизованность была лишь внешним налетом; ходили слухи, что, по большому счету, они и не люди вовсе.
Внезапно пещера разом перестала казаться убежищем, а дождь — и даже пикты, что находились снаружи, — показались мне куда менее опасными, чем эта пещера.
Глава первая
— Черное Побережье, за много лет до описанных событий.~
Человек бесшумно скользнул сквозь тень громадных деревьев возле Амфангу, как лев на охоте. И в самом деле, человек обликом своим чем-то смахивал на грозного хищника — бесшумной поступью, гривой черных волос, рассыпавшихся по широким бронзовым от загара плечам, настороженным взглядом зорких глаз, высматривающих то ли жертву, то ли противника. Впрочем, ни у кого из обитателей Черных Королевств не было таких глаз. У крадущегося были пронзительно голубые глаза северянина. Даже настоящий лев почувствовал бы себя под этим взглядом крайне неуютно. Очевидно, великому множеству людей доводилось ощутить на себе леденящий взгляд этих глаз. Те, кто не извлек надлежащего урока и не насторожился при виде этих холодных глаз, по большей части умерли, так и не дожив до возможности получить повторный урок.
Сейчас этот человек шел от берега реки, где росли могучие деревья, под тенью которых он до сих пор и скрывался. Человек приблизился к небольшой прогалине. Гигантское дерево упало здесь много лет тому назад, сокрушив все, чего только коснулось. Исступленная жизненная сила джунглей уже покрыла мертвое дерево ростками и увила его лианами. Но тем не менее в зеленом пологе крон деревьев до сих пор еще оставался просвет, сквозь который лучи солнца достигали земли.
Идущий человек был от края солнечной прогалины всего лишь на длину копья, когда вдруг внезапно замер, вглядываясь в переплетение лиан. Немалое число тяжелых уроков, преподанных джунглями, наделили этого человека мудростью, и мудрость эта сейчас властно приказала ему: «Стой!» За этой полянкой можно понаблюдать откуда-нибудь с другого места. Оборванные лианы слишком долго будут хранить здесь память о его присутствии.
Вопрос — куда пойти, вправо или влево? Влево, решил он. Это уведет его в сторону от тропы, которая выводит на прогалину с противоположной стороны. За все это время ему доводилось встречать на этой тропке лишь горстку аборигенов, однако джунгли научили этого человека быть готовым в любой момент встретить смертоносный сюрприз.
Теперь он двигался даже еще более бесшумно и осторожно, чем прежде. Инстинктивное чутье заставило его сойти с мягкого мха, где останутся следы его ног, на более твердую почву. Там ему удалось схватиться за лиану, которая перенесла его над землей на добрые шесть шагов, чтобы сбить следопыта, который, возможно, идет сзади. Лиана подалась под тяжестью этого человека, но не оборвалась. Следов от воздушного путешествия не осталось.
Наконец человек достиг своей цели. Голубые глаза сощурились, когда он рассматривал прогалину. Никаких изменений, никаких движений он не заметил. Человек скорчился в корнях другого громадного дерева и замер. Он был столь неподвижен, что его массивное тело можно было принять за еще один корень дерева.
Окажись поблизости что-нибудь движущееся, и человек, спрятавшийся в корнях, заметил бы это. Однако нужно было принять меры, чтобы обнаружить противника не слишком поздно. На мослатых коленях спрятавшегося лежал двуручный меч. С пояса свисал кинжал, а к одному из корней были прислонены два самодельных копья. И если бы кто-нибудь оказался в непосредственной близи от сидящего в корнях человека, мечу и кинжалу или копьям (а может быть, и тому, и другому, и третьему) довелось бы испить человеческой крови.
В этом человек также напоминал льва. Кстати, и звали его в этих краях Амра — Лев. Имя, по праву заслуженное в битвах. Хотя сам человек не давал себе труда особенно долго помнить обо всех этих битвах.
Его настоящее имя было иным. Оно полностью соответствовало его северным глазам. Звали человека Конан, а земля, давшая ему жизнь, была каменистая и холодная Киммерия.
Кубванде, сын Д'Бено, носил головной убор, а также полосатую набедренную повязку из шкуры зебры. Это указывало на его принадлежность к иккако — бамульский титул, означающий нечто вроде «младший военный вождь».
У Кубванде также имелся крепкий щит, обтянутый шкурой кабана, два копья с острыми наконечниками из железа, добываемого в здешних Пределах, и верная боевая дубина с вырезанными на ней знаками, охраняющими против колдовства. На лодыжках Кубванде носил браслеты из перьев птиц, умерщвленных ягодами и корнями, о которых знают лишь бамульские колдуны.
Кубванде надеялся, что сегодня еще до заката все это оружие ему понадобится.
И не только потому, что сегодня предстояла охота на дикого кабана. Само собой, кабан свиреп и опасен, и во многих хижинах недосчитаются мужчин после схватки с бешеным зверем. Но дело было не только в этом. Нынче Кубванде шел на охоту вместе с квамо (великий военный вождь) Идоссо.
Квамо отнюдь не слыл смертельным врагом Кубванде, поскольку даже Идоссо понимал, что человек должен время от времени спать. Пока человек спит, он должен быть уверен, что тех, кто желает его смерти, достаточно мало, дабы одолеть тех, кто поставлен охранять спящего. Вовсе не было секретом между двумя воинами, что Идоссо мечтает стать следующим военным вождем бамула, а Кубванде хочет, чтобы военным вождем стал кто угодно, но не Идоссо. Однако это разногласие до сих пор еще не приводило к военной усобице между ними. Более того, Кубванде с готовностью бы принял Идоссо, коему и боги, и люди возносят почести, если бы… Если бы он прислушался к совету Кубванде.
Кубванде все еще думал о том, какую пользу можно извлечь из охоты на кабана в обществе Идоссо. Идоссо был велик ростом. Лишь немногие из народа бамула могли сравниться с ним статью. И сколь велик ростом, столь он был и силен; нрава же был свирепого, но не без хитрости и коварства. Опасный человек. Об этом свидетельствовали проломленные, и вываренные черепа врагов, выставленные перед хижиной Идоссо на всеобщее обозрение — для назидания.
Будучи от природы человеком неглупым, Кубвавде надеялся сохранить на плечах свой собственный череп. А это означало избегать прямых стычек с Идоссо до тех пор, пока он, Кубванде, не будет уверен в победе над ним.
А впрочем, столь ли опасна борьба с Идоссо? Кубванде знал, что у Идоссо имеются кровные враги среди родственников тех, кого он сразил. У этих родственников, возможно, не хватит силенок самим сразить Идоссо. Но кое у кого из них имеется влияние на более сильных военных вождей. Кроме того, как ни крути, а Кубванде — это не какая-нибудь девчонка-сирота, забава мужчин, а могучий воин, куда более полезный для племени живым, чем мертвым.
Конечно, все будет именно так, как пожелают боги. Однако Кубванде был из тех, кто предпочитает самостоятельно распоряжаться собственной жизнью и планировать ее по-своему до тех пор, пока боги не выразят прямо противоположного желания. Ну а сегодня он хотел, чтобы охота была успешной, чтобы удалось взять жирного кабана и чтобы после охоты было пиршество с жареной свининкой, чей запах и вкус даже мерзостное присутствие Идоссо не в состоянии будет испоганить.
При этих мыслях Кубванде облизал губы, нацелил воображаемое копье на воображаемого кабана шагах в пятидесяти справа, метнул и оружие глубоко ушло между щетинистыми лопатками зверя. Кабан сделал два шага, затем упал на колени, перевернулся на бок и издох…
— Кубванде! — окликнул его Идоссо. — Мы в мире с Рыбоедами?
Кубванде не ответил, но ощутил стыд. Настоящий воин не должен позволять глупому воображению брать верх над волей и рассудком.
— Опасность от Рыбоедов невелика, — отозвался наконец Кубванде. — Кроме того, я думаю, что после нашей битвы с ними они еще слишком тощи желудками, чтобы отважиться на новую.
Идоссо ухмыльнулся, показав передние зубы с ритуальными надпилами, указывающими, что их обладатель убил льва копьем. Именно Идоссо в последний раз водил племя бамула на Рыбоедов и собственными руками сразил шесть вражеских воинов.
Кубванде подумал, что человек, столь подверженный лести и хвастовству, вряд ли подходящая кандидатура для военного вождя. Впрочем, военный вождь со слабостями — это тоже полезно.
Настало время оглянуться назад. Кубванде и шестеро других воинов замерли, обернулись назад к тропе и подняли копья. Один из охотников дунул в костяной свисток. Переливчатый свист вызвал ответный пересвист всевозможных птиц, однако в поднявшемся гвалте не было слышно ни людских голосов, ни воя духов.
Завершая ритуал, Кубванде поднял свою боевую дубину, трижды крутанул ее над головой и метнул в сторону тропы. Дубина ударила в дерево с такой силой, что отскочила назад и упала почти к его ногам.
Все приметы были самыми лучшими. Ничто не указывало на то, что впереди может ожидать нечто, чего следовало бы опасаться. По крайней мере, во время охоты на кабана.
Киммериец мог беспробудно дрыхнуть в любое время дня и ночи так же легко, как матерый котище. Но сейчас, устроившись среди корней дерева, он продолжал бодрствовать, наблюдая за прогалиной. Дело в том, что место, где расположился Конан, не было одним из его постоянных охотничьих лежек, каждая из которых была самым тщательнейшим образом выбрана, а затем окружена всевозможными ловушками, так что никто не мог пройти мимо незамеченным. Здесь же, в чужом месте, приходилось оставаться настороже.
Конан находился в полудне пути от самого ближайшего из своих убежищ. Сейчас он был на территории племени, называемого Рыбоедами. И хотя Рыбоеды вряд ли могли представлять угрозу для него, пожелай они даже его смерти, тем не менее следовало и их принимать в расчет. Известно ведь, что страх даже слабых делает смертельно опасными.
Кроме того, и народ бамула повадился шляться по землям Рыбоедов, как по своим собственным. На Черном Побережье к бамула относились с почтением. Конан знал о народе бамула только от их врагов. Те, с кем он разговаривал, были воины на борту «Тигрицы», враждебные народу бамула. Бамула предлагали за этих воинов хорошую цену или что-то вроде этого, так говорила Бэлит, но она отказалась. «Я ни одного не продам бамула, — добавила Бэлит. — Если я и стану иметь с ними дело, я буду ПОКУПАТЬ. И платить буду той монетой, которой обычно расплачиваюсь со стигийцами».
Кровь и сталь, смерть и страх были монетой, которой Бэлит обычно платила стигийцам. Платила до тех пор, пока не встретила свой собственный конец. Теперь волны несут ее пепел вместе с обломками корабля; а в джунглях по берегам реки Зархеба лежат кости отчаянной команды рубак и сорвиголов. Тех, кто был когда-то товарищами Конана.
С Бэлит его связывало нечто большее, чем постель. Хотя и одних только воспоминаний о том, какова была Тигрица в постели, было бы довольно, чтобы заставить мужчину не спать ночами. Для Конана это была идеальная подруга.
Душа Бэлит отнюдь не похожа на ее имя. Ее закаленное в боях тело никогда бы не вызвало мыслей о сладостных объятиях. И дикие черные воины Бэлит меньше всего были похожи на тех солдат, которыми был призван командовать северянин Конан.
Это было славное время, но теперь оно ушло в прошлое. Впрочем, сыну Киммерии не пристало тратить много времени, оплакивая то, что кануло в небытие, — суровая, и скупая северная эемля предоставляет мало радостей, а любовь Бэдит была одна из них. Более того, Конан отправил Бэлит домой, в океан, на корабле, которым она так гордилась и за который так боялась, — на корабле, имя которого наводило такой ужас на стигийские берега.
Погибли все. Но когда Конан подносил факел к «Тигрице», уже тогда он знал, что много времени пройдет, прежде чем он ступит на борт другого корабля. С воспоминаниями и с оружием, со сведениями о Черном Побережье, полученными от товарищей на борту «Тигрицы», и с навигационными приборами в мешке через плечо Конан отправился в глубь суши.
Звуки шагов, которые мог издать лишь охотник, человек или животное, положили конец невеселым раздумьям. Конан лишь слегка повернул голову. Теперь ему не нужно было двигаться, чтобы вся прогалина оказалась в поле зрения.
Шаги все приближались, легкие и уверенные. Конан послюнил палец и поднял его, чтобы определить направление слабого ветерка. Палец подтвердил то, что уже сказали Конану его уши: чужаки движутся по тропе.
Теперь уже и на слух он мог определить их количество. Трое или четверо, не больше… Так что опасаться нечего. Даже если это и не Рыбоеды.
Конан ждал. Если бамула в своих охотничьих экспедициях осмеливаются так далеко заходить на земли Рыбоедов, то знать об этом весьма полезно. Начинать воевать с ними бессмысленно. Это только в детских сказках герой один-одинешенек громит целое племя. Похоже, приходит конец мирному и безмятежному одиночеству здесь, в джунгаях Черного Побережья. Этот этап жизни уходит в прошлое, как ушла в прошлое Бэлит.
Три женщины вышли на прогалину. Каждая несла на голове сосуд, а на бедре корзину. Корзина висела на ремне, переброшенном через плечо. Кстати, ремнем весьма затруднительно прикрыть пышный бюст. Именно это изумленный киммериец и наблюдал. Незнакомки удосужились прикрыть телеса лишь короткими передничками. Судя по всему, женщин подобный наряд нисколько не смущал. Впрочем, хорошо сложенная бабенка не может оскорбить своим видом глаз мужчины, неважно, какого цвета у нее кожа.
Женщины сняли сосуды, отвязали корзины и составили их кругом посреди прогалины. Затем они встали на колени и семь раз поклонились. В ушах каждая носила золотые серьги, сверкающие на солнце. В носу одной из женщин было кольцо из золота и слоновой кости.
Женщины поднялись на ноги. Их груди вздрагивали и покачивались. Зрелище было столь соблазнительным, что, наверное, должно было заставить даже каменную статую широко распахнуть глаза и отвесить челюсть. Конан, замерев в корнях могучего дерева, недоумевал: чего они ждут? На что они надеются?
Он решил, что пока не стоит вылезать из укрытия. Вряд ли последует теплый прием, если девахи сначала перепугаются до полусмерти.
Конан продолжал наблюдать. Стояла тишина, нарушаемая обычными звуками джунглей. Конан отметил про себя, что девушка с кольцом в носу носила также убор из синих перьев, который колыхался в ее волосах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
В свете факела я увидел обработанный человеческой рукой камень. С первого же взгляда было ясно, что работа слишком тонкая, чтобы быть пиктской. И слишком свежая, чтобы дойти до нас еще от времен древних хайборийских завоеваний. Мне показалось, что я могу различить петли, дверные проемы, скамьи и какие-то фигуры, от которых за версту несло нечистой силой. Я зажег еще один факел и тут вспомнил, что факелов-то у нас наперечет. Факел занялся, световое пятно расширилось. Я понял, что ощущение злобности и греховности этих таинственных фигур базировалось не на пустом месте. Мои опасения подтвердились. В этой пещере свили себе гнездо поклонники Сэта. Я узнал стигайские иероглифы, разглядел какие-то таинственные знаки, смысла которых я не знал, да и, честно говоря, не стремился узнать.
Я прошел в глубь пещеры и увидел, что туннель изгибается. Зайдя за поворот, я очутился в чем-то напоминающем зал. Что-то высокое и вертикальное маячило на грани света и тьмы. Я сделал еще пару шагов, и…
— Кром!
Это не было изображением Великой Змеи. Это была фигура воина в натуральную величину, неимоверно могучего сложения, со странным набором оружия и одежды, полупиктским, получернобережным, со здоровенным и широченным хайборийским двуручным мечом.
Не было проблем и с истинным именем этого воина. В трех кампаниях мне приходилось видеть это самое лицо. Только тогда оно было старее, выдубленное годами и непогодой, обрамленное гривой седых волос, с длинными усами и время от времени с бородой. Но это было то же самое лицо, что и у статуи.
Сзади меня послышалось тихое движение. Так подкрадывается пантера. Я обернулся и увидел Сарабоса. Сарабос стащил свой капюшон. В свете факела я увидел, что волосы его были черны как смоль. Теперь стали видны и его глаза, их цвет. Глаза были голубые. Голубые, как лед, который мне однажды приходилось видеть в Гандерланде. Сейчас эти глаза столь пристально вглядывались в статую, что мне казалось, внутренний огонь заставляет их гореть, подобно углю.
И тут до меня дошло, что не зря я помянул имя верховного киммерийского бога и покровителя нашего старого короля. И еще до меня дошло, что стоящему рядом Сарабосу из Черных Драконов, вне всякого сомнения, тоже с первого взгляда было известно имя того, чья статуя высилась перед ним.
Однако одно было непонятно мне, хоть убей: что, во имя всех богов, делает статуя Конана здесь, в пещере, где никогда не ступала нога цивилизованного человека? Что до стигийских колдунов, то их цивилизованность была лишь внешним налетом; ходили слухи, что, по большому счету, они и не люди вовсе.
Внезапно пещера разом перестала казаться убежищем, а дождь — и даже пикты, что находились снаружи, — показались мне куда менее опасными, чем эта пещера.
Глава первая
— Черное Побережье, за много лет до описанных событий.~
Человек бесшумно скользнул сквозь тень громадных деревьев возле Амфангу, как лев на охоте. И в самом деле, человек обликом своим чем-то смахивал на грозного хищника — бесшумной поступью, гривой черных волос, рассыпавшихся по широким бронзовым от загара плечам, настороженным взглядом зорких глаз, высматривающих то ли жертву, то ли противника. Впрочем, ни у кого из обитателей Черных Королевств не было таких глаз. У крадущегося были пронзительно голубые глаза северянина. Даже настоящий лев почувствовал бы себя под этим взглядом крайне неуютно. Очевидно, великому множеству людей доводилось ощутить на себе леденящий взгляд этих глаз. Те, кто не извлек надлежащего урока и не насторожился при виде этих холодных глаз, по большей части умерли, так и не дожив до возможности получить повторный урок.
Сейчас этот человек шел от берега реки, где росли могучие деревья, под тенью которых он до сих пор и скрывался. Человек приблизился к небольшой прогалине. Гигантское дерево упало здесь много лет тому назад, сокрушив все, чего только коснулось. Исступленная жизненная сила джунглей уже покрыла мертвое дерево ростками и увила его лианами. Но тем не менее в зеленом пологе крон деревьев до сих пор еще оставался просвет, сквозь который лучи солнца достигали земли.
Идущий человек был от края солнечной прогалины всего лишь на длину копья, когда вдруг внезапно замер, вглядываясь в переплетение лиан. Немалое число тяжелых уроков, преподанных джунглями, наделили этого человека мудростью, и мудрость эта сейчас властно приказала ему: «Стой!» За этой полянкой можно понаблюдать откуда-нибудь с другого места. Оборванные лианы слишком долго будут хранить здесь память о его присутствии.
Вопрос — куда пойти, вправо или влево? Влево, решил он. Это уведет его в сторону от тропы, которая выводит на прогалину с противоположной стороны. За все это время ему доводилось встречать на этой тропке лишь горстку аборигенов, однако джунгли научили этого человека быть готовым в любой момент встретить смертоносный сюрприз.
Теперь он двигался даже еще более бесшумно и осторожно, чем прежде. Инстинктивное чутье заставило его сойти с мягкого мха, где останутся следы его ног, на более твердую почву. Там ему удалось схватиться за лиану, которая перенесла его над землей на добрые шесть шагов, чтобы сбить следопыта, который, возможно, идет сзади. Лиана подалась под тяжестью этого человека, но не оборвалась. Следов от воздушного путешествия не осталось.
Наконец человек достиг своей цели. Голубые глаза сощурились, когда он рассматривал прогалину. Никаких изменений, никаких движений он не заметил. Человек скорчился в корнях другого громадного дерева и замер. Он был столь неподвижен, что его массивное тело можно было принять за еще один корень дерева.
Окажись поблизости что-нибудь движущееся, и человек, спрятавшийся в корнях, заметил бы это. Однако нужно было принять меры, чтобы обнаружить противника не слишком поздно. На мослатых коленях спрятавшегося лежал двуручный меч. С пояса свисал кинжал, а к одному из корней были прислонены два самодельных копья. И если бы кто-нибудь оказался в непосредственной близи от сидящего в корнях человека, мечу и кинжалу или копьям (а может быть, и тому, и другому, и третьему) довелось бы испить человеческой крови.
В этом человек также напоминал льва. Кстати, и звали его в этих краях Амра — Лев. Имя, по праву заслуженное в битвах. Хотя сам человек не давал себе труда особенно долго помнить обо всех этих битвах.
Его настоящее имя было иным. Оно полностью соответствовало его северным глазам. Звали человека Конан, а земля, давшая ему жизнь, была каменистая и холодная Киммерия.
Кубванде, сын Д'Бено, носил головной убор, а также полосатую набедренную повязку из шкуры зебры. Это указывало на его принадлежность к иккако — бамульский титул, означающий нечто вроде «младший военный вождь».
У Кубванде также имелся крепкий щит, обтянутый шкурой кабана, два копья с острыми наконечниками из железа, добываемого в здешних Пределах, и верная боевая дубина с вырезанными на ней знаками, охраняющими против колдовства. На лодыжках Кубванде носил браслеты из перьев птиц, умерщвленных ягодами и корнями, о которых знают лишь бамульские колдуны.
Кубванде надеялся, что сегодня еще до заката все это оружие ему понадобится.
И не только потому, что сегодня предстояла охота на дикого кабана. Само собой, кабан свиреп и опасен, и во многих хижинах недосчитаются мужчин после схватки с бешеным зверем. Но дело было не только в этом. Нынче Кубванде шел на охоту вместе с квамо (великий военный вождь) Идоссо.
Квамо отнюдь не слыл смертельным врагом Кубванде, поскольку даже Идоссо понимал, что человек должен время от времени спать. Пока человек спит, он должен быть уверен, что тех, кто желает его смерти, достаточно мало, дабы одолеть тех, кто поставлен охранять спящего. Вовсе не было секретом между двумя воинами, что Идоссо мечтает стать следующим военным вождем бамула, а Кубванде хочет, чтобы военным вождем стал кто угодно, но не Идоссо. Однако это разногласие до сих пор еще не приводило к военной усобице между ними. Более того, Кубванде с готовностью бы принял Идоссо, коему и боги, и люди возносят почести, если бы… Если бы он прислушался к совету Кубванде.
Кубванде все еще думал о том, какую пользу можно извлечь из охоты на кабана в обществе Идоссо. Идоссо был велик ростом. Лишь немногие из народа бамула могли сравниться с ним статью. И сколь велик ростом, столь он был и силен; нрава же был свирепого, но не без хитрости и коварства. Опасный человек. Об этом свидетельствовали проломленные, и вываренные черепа врагов, выставленные перед хижиной Идоссо на всеобщее обозрение — для назидания.
Будучи от природы человеком неглупым, Кубвавде надеялся сохранить на плечах свой собственный череп. А это означало избегать прямых стычек с Идоссо до тех пор, пока он, Кубванде, не будет уверен в победе над ним.
А впрочем, столь ли опасна борьба с Идоссо? Кубванде знал, что у Идоссо имеются кровные враги среди родственников тех, кого он сразил. У этих родственников, возможно, не хватит силенок самим сразить Идоссо. Но кое у кого из них имеется влияние на более сильных военных вождей. Кроме того, как ни крути, а Кубванде — это не какая-нибудь девчонка-сирота, забава мужчин, а могучий воин, куда более полезный для племени живым, чем мертвым.
Конечно, все будет именно так, как пожелают боги. Однако Кубванде был из тех, кто предпочитает самостоятельно распоряжаться собственной жизнью и планировать ее по-своему до тех пор, пока боги не выразят прямо противоположного желания. Ну а сегодня он хотел, чтобы охота была успешной, чтобы удалось взять жирного кабана и чтобы после охоты было пиршество с жареной свининкой, чей запах и вкус даже мерзостное присутствие Идоссо не в состоянии будет испоганить.
При этих мыслях Кубванде облизал губы, нацелил воображаемое копье на воображаемого кабана шагах в пятидесяти справа, метнул и оружие глубоко ушло между щетинистыми лопатками зверя. Кабан сделал два шага, затем упал на колени, перевернулся на бок и издох…
— Кубванде! — окликнул его Идоссо. — Мы в мире с Рыбоедами?
Кубванде не ответил, но ощутил стыд. Настоящий воин не должен позволять глупому воображению брать верх над волей и рассудком.
— Опасность от Рыбоедов невелика, — отозвался наконец Кубванде. — Кроме того, я думаю, что после нашей битвы с ними они еще слишком тощи желудками, чтобы отважиться на новую.
Идоссо ухмыльнулся, показав передние зубы с ритуальными надпилами, указывающими, что их обладатель убил льва копьем. Именно Идоссо в последний раз водил племя бамула на Рыбоедов и собственными руками сразил шесть вражеских воинов.
Кубванде подумал, что человек, столь подверженный лести и хвастовству, вряд ли подходящая кандидатура для военного вождя. Впрочем, военный вождь со слабостями — это тоже полезно.
Настало время оглянуться назад. Кубванде и шестеро других воинов замерли, обернулись назад к тропе и подняли копья. Один из охотников дунул в костяной свисток. Переливчатый свист вызвал ответный пересвист всевозможных птиц, однако в поднявшемся гвалте не было слышно ни людских голосов, ни воя духов.
Завершая ритуал, Кубванде поднял свою боевую дубину, трижды крутанул ее над головой и метнул в сторону тропы. Дубина ударила в дерево с такой силой, что отскочила назад и упала почти к его ногам.
Все приметы были самыми лучшими. Ничто не указывало на то, что впереди может ожидать нечто, чего следовало бы опасаться. По крайней мере, во время охоты на кабана.
Киммериец мог беспробудно дрыхнуть в любое время дня и ночи так же легко, как матерый котище. Но сейчас, устроившись среди корней дерева, он продолжал бодрствовать, наблюдая за прогалиной. Дело в том, что место, где расположился Конан, не было одним из его постоянных охотничьих лежек, каждая из которых была самым тщательнейшим образом выбрана, а затем окружена всевозможными ловушками, так что никто не мог пройти мимо незамеченным. Здесь же, в чужом месте, приходилось оставаться настороже.
Конан находился в полудне пути от самого ближайшего из своих убежищ. Сейчас он был на территории племени, называемого Рыбоедами. И хотя Рыбоеды вряд ли могли представлять угрозу для него, пожелай они даже его смерти, тем не менее следовало и их принимать в расчет. Известно ведь, что страх даже слабых делает смертельно опасными.
Кроме того, и народ бамула повадился шляться по землям Рыбоедов, как по своим собственным. На Черном Побережье к бамула относились с почтением. Конан знал о народе бамула только от их врагов. Те, с кем он разговаривал, были воины на борту «Тигрицы», враждебные народу бамула. Бамула предлагали за этих воинов хорошую цену или что-то вроде этого, так говорила Бэлит, но она отказалась. «Я ни одного не продам бамула, — добавила Бэлит. — Если я и стану иметь с ними дело, я буду ПОКУПАТЬ. И платить буду той монетой, которой обычно расплачиваюсь со стигийцами».
Кровь и сталь, смерть и страх были монетой, которой Бэлит обычно платила стигийцам. Платила до тех пор, пока не встретила свой собственный конец. Теперь волны несут ее пепел вместе с обломками корабля; а в джунглях по берегам реки Зархеба лежат кости отчаянной команды рубак и сорвиголов. Тех, кто был когда-то товарищами Конана.
С Бэлит его связывало нечто большее, чем постель. Хотя и одних только воспоминаний о том, какова была Тигрица в постели, было бы довольно, чтобы заставить мужчину не спать ночами. Для Конана это была идеальная подруга.
Душа Бэлит отнюдь не похожа на ее имя. Ее закаленное в боях тело никогда бы не вызвало мыслей о сладостных объятиях. И дикие черные воины Бэлит меньше всего были похожи на тех солдат, которыми был призван командовать северянин Конан.
Это было славное время, но теперь оно ушло в прошлое. Впрочем, сыну Киммерии не пристало тратить много времени, оплакивая то, что кануло в небытие, — суровая, и скупая северная эемля предоставляет мало радостей, а любовь Бэдит была одна из них. Более того, Конан отправил Бэлит домой, в океан, на корабле, которым она так гордилась и за который так боялась, — на корабле, имя которого наводило такой ужас на стигийские берега.
Погибли все. Но когда Конан подносил факел к «Тигрице», уже тогда он знал, что много времени пройдет, прежде чем он ступит на борт другого корабля. С воспоминаниями и с оружием, со сведениями о Черном Побережье, полученными от товарищей на борту «Тигрицы», и с навигационными приборами в мешке через плечо Конан отправился в глубь суши.
Звуки шагов, которые мог издать лишь охотник, человек или животное, положили конец невеселым раздумьям. Конан лишь слегка повернул голову. Теперь ему не нужно было двигаться, чтобы вся прогалина оказалась в поле зрения.
Шаги все приближались, легкие и уверенные. Конан послюнил палец и поднял его, чтобы определить направление слабого ветерка. Палец подтвердил то, что уже сказали Конану его уши: чужаки движутся по тропе.
Теперь уже и на слух он мог определить их количество. Трое или четверо, не больше… Так что опасаться нечего. Даже если это и не Рыбоеды.
Конан ждал. Если бамула в своих охотничьих экспедициях осмеливаются так далеко заходить на земли Рыбоедов, то знать об этом весьма полезно. Начинать воевать с ними бессмысленно. Это только в детских сказках герой один-одинешенек громит целое племя. Похоже, приходит конец мирному и безмятежному одиночеству здесь, в джунгаях Черного Побережья. Этот этап жизни уходит в прошлое, как ушла в прошлое Бэлит.
Три женщины вышли на прогалину. Каждая несла на голове сосуд, а на бедре корзину. Корзина висела на ремне, переброшенном через плечо. Кстати, ремнем весьма затруднительно прикрыть пышный бюст. Именно это изумленный киммериец и наблюдал. Незнакомки удосужились прикрыть телеса лишь короткими передничками. Судя по всему, женщин подобный наряд нисколько не смущал. Впрочем, хорошо сложенная бабенка не может оскорбить своим видом глаз мужчины, неважно, какого цвета у нее кожа.
Женщины сняли сосуды, отвязали корзины и составили их кругом посреди прогалины. Затем они встали на колени и семь раз поклонились. В ушах каждая носила золотые серьги, сверкающие на солнце. В носу одной из женщин было кольцо из золота и слоновой кости.
Женщины поднялись на ноги. Их груди вздрагивали и покачивались. Зрелище было столь соблазнительным, что, наверное, должно было заставить даже каменную статую широко распахнуть глаза и отвесить челюсть. Конан, замерев в корнях могучего дерева, недоумевал: чего они ждут? На что они надеются?
Он решил, что пока не стоит вылезать из укрытия. Вряд ли последует теплый прием, если девахи сначала перепугаются до полусмерти.
Конан продолжал наблюдать. Стояла тишина, нарушаемая обычными звуками джунглей. Конан отметил про себя, что девушка с кольцом в носу носила также убор из синих перьев, который колыхался в ее волосах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31