Этот человек должен был хорошо знать Зорге, пользоваться его полным доверием, обладать большими знаниями в области военно-политических проблем Дальнего Востока и иметь достаточно большой вес в руководстве военной разведки, чтобы с его мнением считались, а его рекомендации принимали к исполнению. После рассмотрения нескольких кандидатур Артузов и Карин пришли к выводу, что наиболее подходящим руководителем в Китае может быть заместитель Карина Лев Борович. Конечно, такой человек должен был быть не только «транзитным» резидентом, но и выполнять другие не менее важные функции в Китае. Можно высказать предположение, поскольку документальных доказательств пока нет, что Боровику было поручено восстановить и возглавить разгромленную в мае 1935 года после провала Бронина («Абрама») резидентуру Разведупра в Шанхае. Обстановку в Управлении и отделе, когда принималось это решение, хорошо передает Борис Гудзь в своих воспоминаниях:
«Одной из основных проблем в операции „Рамзай“ было создание более частой живой связи с Центром, хотя бы в виде транзитного представителя в пункте, близком к Японии. Объяснялось это тем, что Зорге при всех его положительных данных, вполне вписывающихся в оптимальные рамки его как разведчика (опыт журналиста-международника широкого профиля, эрудиция, знание языков, опыт нелегальной работы, знание конспирации, личная смелость, находчивость, общительность, оперативность, критический подход к полученной информации), не имел необходимого опыта как разведчик-профессионал, недостаточно был знаком с работой контрразведывательных органов противника. Он нуждался в более частых встречах с квалифицированными представителями центрального аппарата Разведупра.
Поэтому было решено направить на продолжительное время «Алекса» в Шанхай. Учитывалось, что Зорге не может часто приезжать в Союз, а он постоянно нуждался в руководстве, которое не всегда можно осуществлять по радиосвязи. В Китай же, в частности, в Шанхай и Пекин, Зорге мог приезжать сравнительно естественно и беспрепятственно как политический корреспондент немецких газет, которого могли интересовать события в Китае.
Кстати, в то время уже откуда-то сверху появилось предложение о вызове Зорге в Москву для инструктажа. Это предложение было явно основано на недоверии к Зорге и желании проверить: если он в ответ на предложение прибыть в Москву для инструктажа откажется, значит, это будет свидетельствовать о его измене, а если он приедет, то… После обмена радиограммами было решено вместе с ним, что поездка в Москву дело непростое, чреватое большими потерями во времени и может стать причиной его провала».
Вернулся Борович в Разведупр в январе 1935-го. Время было тревожное, и руководство военной разведки во главе с Берзиным и Артузовым старалось вернуть обратно в «шоколадный домик» всех опытных разведчиков и резидентов. За несколько лет многое изменилось в Разведупре. Новая организационная структура, новые отделы, которых не было в 1920-е годы, новые люди. Агентурный отдел, где он работал в середине 1920-х, был разделен на два: западный и восточный. Заместителем начальника восточного отдела и назначили Боровича. Руководство, очевидно, решило, что он достаточно долго (более восьми лет) работал в Европе, мог примелькаться и попасть под наблюдение контрразведок европейских стран. Поэтому решили сменить место действия разведчика, выбрав для него азиатские страны, в которых он был никому неизвестен. В ноябре 1935 года были введены персональные воинские звания. Боровичу было присвоено воинское звание дивизионного комиссара, что соответствует теперешнему званию генерал-майора. Генерал военной разведки вернулся к своей основной профессии.
При назначении Боровича в Китай учитывалось и то, что он лично знал Зорге и еще в начале 1933 года, работая в Бюро международной информации, встречался с ним и обсуждал различные внешнеполитические проблемы во время подготовки разведчика к поездке в Токио. Наверняка встречались они и во время пребывания Зорге в Советском Союзе в 1935 году. Для поездки в Китай он взял свой старый псевдоним «Алекс». Но чтобы успешно работать в Шанхае и Пекине, нужна была солидная «крыша». И в Разведупре решили воспользоваться журналистским прикрытием. При этом опыт журналистской деятельности Зорге в Китае, а затем в Японии использовался в полной мере. Очевидно, учитывался и двухлетний опыт работы Боровича в Бюро, который позволил ему достаточно свободно ориентироваться в международных делах и не выглядеть дилетантом среди журналистской братии в Китае. Обратились в ТАСС, и руководство этой организации пошло навстречу военным разведчикам. Для своей разведывательной работы в Китае он получил фамилию «Лидов». И 14 марта 1936 года было подписано постановление, согласно которому «Лидов Лев Александрович был назначен помощником заведующего отделением ТАСС в Шанхае с марта 1936 года».
30 апреля 1936 года «Лидов» прибыл в Шанхай. И началась тяжелая кропотливая работа военного разведчика. Нужно было освоиться в новой стране, новом городе, изучить обстановку. Да и работа, связанная с его журналистским прикрытием, отнимала много времени. Оперативная связь с Зорге была основной задачей Боровича в Китае. Но кроме этой связи были, конечно, и другие разведывательные задания. Шанхай и в 1920-х, и в 1930-х годах был крупным центром советской военной разведки в Китае, и сотрудников Разведупра в этом городе было много. Возглавлял ли дивизионный комиссар шанхайскую резидентуру? Документальных подтверждений пока нет, и здесь можно высказать только предположения. У него было много встреч и в Шанхае, и в Пекине, и в других городах Китая. К встречам нужно было готовиться: тщательно продумывать маршрут, иметь удобные места для контактов с людьми. И, может быть, самое главное, оставаться незамеченным, не выделяться среди сотен тысяч иностранцев, наводнивших этот китайский город. А это Борович, имевший огромный опыт нелегальной работы, умел делать мастерски.
Одна из сотрудниц Разведупра Раиса Мамаева, работавшая в это время в Китае и хорошо знавшая Боровича по предыдущей работе, писала в своих воспоминаниях: «Потом я узнала Алекса – агентурщика. Вернее, руководящего работника по закордонной работе. Он приехал в тот город, где работала и я. Теперь я увидела его в штатском. Он казался еще моложе – этакий немудрящий заграничный клерк, каких тысячи. В меру приметен, в меру прилично одет, в меру любознателен, в меру воспитан. Все в меру. И надо было быть не просто разведчиком, а иметь громадный опыт за плечами и ту бешеную интуицию, без которой нет разведчика, чтобы понимать, что именно так надо уметь раствориться среди нужного круга, как умел это делать Алекс…»
В августе 1936 года радист группы «Рамзай» Макс Клаузен принял радиограмму из Центра: «Изыщите возможность немедленного личного контакта с Алексом. Желаем успеха». Никакой дополнительной информации Центр не сообщил, учитывая то, что оба разведчика отлично знали друг друга. Встреча состоялась, как это и было оговорено при обмене радиограммами с Центром, в Пекине, в парке у храма Неба. Через несколько лет Зорге в своих тюремных записках писал: «На этой встрече мы обсуждали с ним различные проблемы, связанные с нашей работой, в том числе организационные и политические». Во время встречи Зорге передал Боровичу микропленки документов о переговорах Германии и Японии по заключению Антикоминтерновского пакта, которые были сразу же переправлены в Москву. Эта ценнейшая информация подтверждала и дополняла материалы об этих переговорах, полученные Вальтером Кривицким в Европе. Возможно, были и другие встречи с Зорге и членами группы «Рамзай». Но документальных подтверждений таких встреч пока нет. В открытой печати, кроме встречи в храме Неба, о которой писал Зорге, никакой информации нет.
Весной 1937 года следователи НКВД начали раскручивать дело мифической организации «Польская организация войсковая», якобы существовавшей на территории Советского Союза. Арестовывали поляков, служивших в РККА, выбивали показания о принадлежности к этой организации и к работе на польскую разведку, требовали назвать соучастников. И арестованные, не выдерживая пыток, называли тех, с кем работали, с кем вместе воевали на фронтах Гражданской. Фамилия Боровича как члена «ПОВ» появилась в показаниях арестованных сотрудников разведки, и участь дивизионного комиссара была предрешена.
5 мая приказом наркома обороны № 00106 он был уволен в запас, а в июне корреспондент ТАСС в Шанхае «Лидов» получил срочный вызов. 20 июня он выехал из Шанхая и 7 июля прибыл в Москву. 11 июля его вызвали для доклада. Домой он уже не вернулся – арестовали прямо в помещении Разведупра.
Дальше все шло по накатанной колее. После соответствующей обработки «признания» в работе на польскую разведку. Но для дивизионного комиссара принадлежность только к одной разведке выглядела несолидно. И от него потребовали дать «показания» о связях с немецкой разведкой. Его работы в Берлине секретарем делегации Исполкома Коминтерна в 1923 году и участие вместе с Карлом Радеком в 1922 году в переговорах с начальником штаба Рейхсвера было достаточно для следователя, чтобы обвинить его в работе и на немецкую разведку. Для большей убедительности Боровича заставили написать в этих «показаниях», что он был представлен немецкому разведчику полковнику Нидермайеру, который якобы завербовал его. Собственноручные «показания» с личной подписью были царицей доказательств того времени, и их было достаточно для суда.
25 августа состоялось закрытое судебное заседание Военной Коллегии Верховного Суда. Два листа протокола, имеющиеся в следственном деле, и 20 минут времени, включая чтение приговора, наглядно отражают конвейерную систему судебных расправ 1937 года. Боровича приговорили к высшей мере наказания – расстрелу. В тот же день приговор был приведен в исполнение. Справку о расстреле подшили в следственное дело, дело сдали в архив. Человек исчез, и о нем забыли. Забыли настолько основательно, что в Главном Разведывательном Управлении Генштаба, правоприемнике знаменитого Разведупра, о Боровиче не вспомнили и в 1996 году, в годовщину столетнего юбилея разведчика. Такой была судьба одного из генералов разведки довоенного времени.
Поскольку Гудзь хорошо знал обстановку в Управлении и восточном отделе, в беседах с ним, еще в середине 1990-х, возник вопрос о личности начальника Управления. Совпадали ли его впечатления об этом человеке с тем образом, который складывался после ознакомления с архивными документами? Вот выдержка из его воспоминаний, написанных в начале 1990-х годов:
«Что касается отношения с начальником Разведупра Урицким, то я не могу сказать чего-либо определенного. Военные сотрудники за полгода его мало изучили, но те из них, которые побывали у него на приемах, не высказывали какого-либо восторга. Большинство из них отмечали сухость и формализм в отношениях с подчиненными. Не хватало компетенции. Некоторые из руководящих чекистов-разведчиков испытывали на себе неприязненное и даже грубое и бестактное отношение со стороны начальника Разведупра. Ко мне же он относился совершенно спокойно, не допускал никаких грубостей, не проявлял пристрастия при рассмотрении писем, которые я ему приносил на подпись. Все обсуждалось в корректной форме и почти всегда подписывалось без замечаний. Вопросы по содержанию текста получали деловой и аргументированный ответ – по-видимому, вполне его удовлетворявший.
Не могу забыть, как однажды я находился у него на докладе очередной почты, идущей по линии «Рамзай». Перед ним лежали напечатанные на тонкой папиросной бумаге тексты протокольных записей переговоров Осима с Риббентропом и тексты телеграмм Осима в генштаб Японии о японо-германских переговорах. И вдруг Урицкий, потрясая этими страницами, сказал: «Ну как я пойду к нему с этими документами? Ведь он же ничему не верит!» Под словами «Он», «Ему», конечно, имелся в виду Сталин. Меня поразила даже интонация какой-то растерянности у комкора. В моем представлении «тупика» у начальника разведки в такой ситуации не должно было быть, так как он обладал таким надежным и убедительным материалом, будучи уверенным в источнике, от которого этот материал получен (Кривицкий)».
Интересно замечание в воспоминаниях разведчика о недоверии Сталина к информации военной разведки. Через несколько лет эти воспоминания нашли подтверждение в сборнике документов по истории советско-японских отношений, изданных в 1998 году. Уже анализировавшаяся докладная записка Урицкого, адресованная Сталину, совпадает и по содержанию, и по времени с воспоминаниями Гудзя.
После прихода Артузова с группой сотрудников ИНО и коренной перестройки центрального аппарата военной разведки антагонизм между старыми кадрами и «пришельцами» стал неизбежным. И не только потому, что в военном ведомстве не слишком жаловали чекистов. На взаимоотношения в руководстве Управления повлияло и то, что стратегическая разведка (первый и второй отделы) была отдана под начало Карина и Штейнбрюка. Асы Разведупра Никонов, Стигга, Давыдов, отдавшие военной разведке годы работы, оказались отодвинутыми на задний план. Борис Мельников, недавний помощник Берзина, вообще ушел из военной разведки и возглавил Службу связи Секретариата Исполкома Коминтерна.
В ходе ноябрьского (1935 года) присвоения персональных воинских званий «пришельцы» – Артузов, Карин, Штейнбрюк, Захаров-Мейер (помощник начальника Управления) – получили звание корпусных комиссаров, а Никонов и Стигга – только комдивов. Возникновение недовольства со стороны «коренных» разведупровцев в той обстановке было неизбежным.
Новый начальник комкор Урицкий и по интеллекту, и по характеру значительно отличался от своего предшественника. Участник Первой мировой и гражданской, проведший годы в кавалерийском седле, он воспринял характерный для части высшего комсостава РККА грубый и пренебрежительный стиль отношения к подчиненным. И если после прихода в Управление в мае 1935 года он сдерживал себя, войдя в новую для него атмосферу уважения, такта, внимательного отношения к сослуживцам, то через полтора года недостатки его характера и поведения стали заметны всем.
Урицкий прекратил обсуждение оперативных вопросов с начальниками двух ведущих отделов, все руководство с его стороны свелось к наложению резких и обидных резолюций по каждому мелкому упущению и вызовам в свой кабинет с угрозами снять их с должности. Конечно, подобный стиль руководства в разведке явно не годился.
Артузов, как первый заместитель, руководил стратегической разведкой, курируя основные отделы Управления. Но все указания и распоряжения этим отделам давались через его голову, превращая его в заместителя без определенных занятий. Артузов старался взять под защиту своих людей. Но до Ворошилова он добраться не мог, нарком никогда не вызывал его, предпочитая получать всю информацию о работе Управления от Урицкого.
11 января 1937 года по предложению Ворошилова, конечно поддержанного Сталиным, Политбюро принимает решение об освобождении Артузова и Штейнбрюка от работы в Разведупре с направлением их в распоряжение НКВД. Новым замом начальника Управления тем же постановлением был назначен старший майор госбезопасности (ранг, равный армейскому комдиву) Михаил Александровский. Штейнбрюка убрали, и важнейший отдел Управления остался без руководителя. Но Урицкому удалось поставить сюда профессионального разведчика: из НКВД в первый отдел никого не прислали и врид (временно исполняющим должность) его начальника стал сотрудник Управления полковник Стефан Узданский. Полковник во главе крупнейшего отдела (пусть даже врид) вместо корпусного комиссара – явление, ставшее обычным для РККА 1937 года, когда командиры среднего звена взлетали, как метеоры, на генеральские должности и через несколько месяцев исчезали в недрах Лубянки. Узданский продержался на этом посту, очевидно, до мая 1937 года, после чего разделил судьбу Артузова, Штейнбрюка и Александровского.
Карин на должности начальника второго отдела удержался. Вряд ли в этом была заслуга Ворошилова. Если нарком «сдал» Артузова и Штейнбрюка, то вряд ли он отстаивал на заседании Политбюро и Карина. Скорее всего, причина была в том, что достойной замены Карину пока не было. Очевидно, это сознавал и Сталин. Несколько месяцев Карин продержался и продолжал руководить отделом, но и его судьба была предрешена.
После февральско-мартовского пленума ЦК наступило временное затишье: в НКВД готовились, собирая «компромат» на военных; в Разведупре ждали, понимая, что вскоре за Артузовым и Штейнбрюком последуют многие другие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71