Просила прислать хоть какую-нибудь информацию о Стейси и Мо. Мистер Джемисон снабжал ее чернилами и конвертами, своими фирменными бланками, а также письмами с запросом от его имени. Основание для этого было веское: деловому письму адвоката любой шериф уделит больше внимания, нежели письму черного семейства, которое молит о новостях про своего детеныша. Но пока эти письма никаких вестей о Стейси не принесли.
Когда мы вошли, папа сказал:
– Мистер Джемисон рассказывал нам, куда отвезли на грузовиках тех, кого набрали в наших местах для уборки сахарного тростника. Это в дельте реки, стало быть, к югу отсюда. – Папа секунду помолчал. – Я съезжу туда, поищу, так я решил.
– И привезешь Стейси домой? – с надеждой спросил Малыш.
– Слишком не надейся, сынок. Но если Стейси там, конечно, я его привезу.
– А тебя долго не будет, пап, а, пап? – хотел узнать точно Кристофер-Джон.
– Ну, неделю. Может, две, зависит от… Мне ж надо проследить путь этих грузовиков. Какой где ссадил людей. Для этого требуется время.
– Не могу понять, почему ребенок до сих пор не написал, – печально покачала головой Ба.
– А что, если он просто не мог, миз Каролайн? – заметил мистер Джемисон. – На сахарных плантациях жизнь тяжелая, это всем известно. Скорей всего, у него не было возможности отправить письмо.
– Молю бога, чтоб только в этом была причина.
– Когда собираетесь в путь? – обратился к папе мистер Моррисон.
Папа попытался поймать мамин взгляд. Но она отвела глаза.
– Как можно скорей. Только соберусь и поеду.
– Остается пожелать вам удачи, Дэвид, – сказал мистер Джемисон. – От всей души.
– Спасибо. За себя говорю и за всю семью.
Пока Кристофер-Джон и Малыш помогали папе собираться, мы с Ба и Сузеллой готовили ему в дорогу еду. А мама ушла из дома и направилась к пастбищу. Она вернулась, уже когда он на задней веранде снимал с гвоздя зеркальце для бритья. Он смотрел, как она пересекает двор. Я наблюдала за ними через кухонное окно.
На ступеньках мама остановилась.
– Ты плохо себя чувствуешь? – спросил папа.
Мама покачала головой.
Он ждал, что мама заговорит, но она молчала. И он стал спускаться с веранды.
– Дэвид.
Папа остановился и поглядел на нее.
– Знаешь, о чем меня на днях спросила Кэсси? – И, не дожидаясь, что он ответит, сказала: – Она спросила, я все еще люблю тебя или нет?
Воцарилось молчание. Наконец папа произнес:
– И что ты ей ответила?
– А ты сам не знаешь?
– Затрудняюсь сказать… в последнее время. – И он коротко улыбнулся.
Мама поднялась на веранду, лишь на миг замешкалась и упала в его протянутые руки.
– Дэвид, – сказала она, а папа крепче прижал ее к себе, – привези Стейси домой. Пожалуйста, дорогой… верни его домой.
На кухне было жарко до обалдения. Всю нескончаемую субботу на плите стояли огромные котлы – два с мелко нарезанными яблоками из нашего сада, два других с кожурой от них и сердцевинками. Это для джема. Варка тянулась весь день, так как Ба приступила к ежегодной заготовке фруктов на зиму, консервированию – так это называлось. Сидя за кухонным столом вместе с мамой, Ба и Сузеллой, я чистила яблоки, но от сильного жара, что шел от плиты, у меня закрутило в животе, стало подташнивать и заболела голова. Я глянула вниз на бушели яблок, груш и персиков, также ожидавших чистки. И внезапно почувствовала усталость. Я встала, выскочила на веранду. Гляжу – ведро с водой пусто. И то, что к балке подвешено, – тоже. Я было подумала сходить к колодцу за водой, но сил не было. Поскуливая, я вернулась и снова уселась за стол.
– Что с тобой? – спросила Ба.
– Не понимаю, как это можно! Сидим, чистим яблоки, груши, персики, закручиваем банки с консервами и джемом – как ни в чем не бывало, будто все у нас прекрасно и Стейси никуда не ушел.
– Не понимаешь? – Мама продолжала чистить фрукты, не глядя на меня. – Несмотря ни на что жизнь идет, Кэсси. Если мы перестанем заниматься повседневными делами, значит, мы сдались. Так чего ты хочешь? Сдаться и больше не верить, что Стейси вернется?
У мамы была привычка подбрасывать такие вопросы, которые заставляли меня задуматься и одновременно почувствовать себя виноватой. Не отвечая, я вновь взялась за свою кастрюлю.
– Здесь ужасно жарко.
На сей раз мама посмотрела на меня.
– Здесь вовсе не жарко.
– Значит, это мне жарко.
Мама перегнулась через стол, обхватила руками мою голову и пригнула к себе мое лицо. Ее руки несли прохладу и облегчение. Она нахмурилась.
– Тебе давно жарко, Кэсси?
– Все утро.
– Что-нибудь болит?
– Да от этого жара живот болит и горло саднит.
– Потрогай ребенку лоб, – позвала она Ба, стоявшую у плиты. При этом лицо мое мама не выпускала из рук.
Шершавые руки Ба сменили мамины. И они тоже несли прохладу.
– Говорит, чувствует себя так все утро, тошнит и горло саднит.
Ба разогнулась и тоже нахмурилась.
– Лучше отправить ее в постель.
При других обстоятельствах я б решительно восстала против постели. Но на сей раз постель просто манила меня.
Мама и Ба суетились вокруг меня все утро, которое тянулось бесконечно. А когда поздно вечером на шее у меня выступила красная сыпь, они вроде как даже испугались. Я слышала, как они толковали между собой, что это у меня скарлатина. Я не знала, что это такое, но слишком ослабела, чтобы спрашивать. А по их шепоту и взволнованному тону поняла: есть чего бояться.
Перед рассветом мистер Моррисон завернул меня в одеяло и унес к себе в лачугу. Он сказал, ухаживать за мной будут Ба да он, чтоб ни Малыш, ни Кристофер-Джон, ни Сузелла, ни мама не заразились. Я кивнула, пытаясь понять. А потом все окуталось туманом…
Однажды, когда я открыла глаза, я увидела Малыша и Кристофера-Джона. Они глядели на меня через стекло, и Малыш кричал:
– Кэсси, не умирай, слышишь! Не умирай!
– Она не умрет, – успокоил его Кристофер-Джон странно хриплым голосом.
Потом надо мной нависла Ба. Я на секунду закрыла глаза, а когда открыла, было темно, и Малыша с Кристофером-Джоном уже не было.
День сменялся ночью, с темнотой подступали сновидения, но отличить одно от другого я не могла. Я засыпала и просыпалась, кочуя из одного сна в другой, но все они были реальными и жуткими. В них Стейси то живой, то в следующий миг холодный и мертвый лежал среди сахарного тростника. Всякий раз, как я видела его таким, я гнала прочь его образ.
Как-то между этими сновидениями мне послышалось, кто-то сказал, что умер Дон Ли. Так мне показалось, уверена я не была. Я ни в чем теперь не была уверена. Может, и Стейси вовсе был дома и только во сне мне приснилось, что он ушел. А когда я, наконец, проснусь, он будет рядом, будет сидеть у моей постели и широко улыбаться. Так оно, может, и будет.
Когда температура упала, Ба сказала, что я больна уже почти неделю и что папа уже вернулся. Я спросила про Стейси. О нем новостей не было.
– О-о-ой, Кэсси, как же ты нас напугала!
Это сказал Малыш. Он сидел на краешке моей постели. Кристофер-Джон расположился на другой стороне, а Сузелла стояла в ногах кровати, опираясь на кроватный столбик. Наконец-то я лежала опять в моей собственной кровати! Это был первый день, когда я почувствовала себя достаточно хорошо, чтобы сесть.
– Еще бы не испугала! – согласился Кристофер-Джон. – Особенно после того, как умер бедняга Дон Ли.
В его глазах встали слезы, а голос предательски задрожал. Он отвернулся к окну и быстренько вытер их.
– Вы ходили на похороны?
– Только мама и мистер Моррисон, – ответил Малыш. – Много народу заболело, и мама не хотела, чтоб мы болтались среди людей. Его хоронили как раз в тот день, когда вернулся папа. – Он подождал, затем добавил совсем тихо: – Кто заболел, те тоже все померли.
Я уже достаточно наслушалась и знала теперь, что скарлатина охватила весь округ, и черных, и белых. Приподнявшись, я спросила:
– Кто именно?
Но Малыш и Кристофер-Джон оба отвернулись.
Сузелла взяла меня за руку:
– Маленький у Уэллеверов. И девчушка где-то возле Смеллингс Крика… Так все горько, Кэсси.
Я кивнула, а про себя удивилась, почему нет у меня чувства утраты ни по Дону Ли, ни по кому другому.
– Интересно, на что это похоже? – заговорил Малыш.
– Что – это? – спросила я.
– Умереть.
– О!
– Просто лежать и не двигаться?
Он растянулся на оленьем коврике – руки по швам, зажмурился, замер.
– Ну и что ты чувствуешь? – Кристофер-Джон не сводил глаз с брата.
Сперва Малыш не отвечал. Но в конце концов решил восстать из мертвых, открыл глаза и вскочил на ноги.
– Умереть – это ужасно, – заключил он. – Нельзя даже пошевелиться. Замри, и все.
– Дурачок, когда ты умер, это уже не имеет значения, – заметила я. – Ты все равно ничего не чувствуешь.
Малыш задумался.
– А если черви в тебя заползут… – Он посмотрел на нас, словно ждал, что мы станем возражать. Но мы молчали, и он продолжал: – Думаете, мне бы понравилось? Черви, черви, всюду черви.
– Чего ты беспокоишься? – сказал Кристофер-Джон. – Какая тебе разница, если ты умер?
– Нет, в землю не хочу. Лучше в гробу.
Кристофер-Джон помотал головой:
– Я спрашивал маму. Она сказала, когда умираешь, твоя душа воспаряет вверх, а тело остается. Ну, все равно как из гусеницы ты превращаешься в бабочку. Сбрасываешь оболочку и улетаешь. На свободу. – Он подумал немного и решил: – Не так уж плохо.
Малыш тоже задумался, но мнения своего не изменил:
– Может, и так. Но я не хочу сбрасывать тело, я его люблю. Не хочу, чтобы червяки его ели, даже если я из него улетел. – Тут взгляд его устремился вдаль, а голос помягчал: – Тебе уже сказали, что папа не нашел Стейси?
– Да… сказали.
– А знаешь, Кэсси, – Кристофер-Джон взялся поменять предмет разговора, – на последней неделе и на предпоследней тоже занятий в школе не было.
– Почему?
– Говорят, чтобы болезнь не распространялась.
– Тьфу, не везет: отменили занятия, а я заболела. – Я очень расстроилась, что пропустила нежданные каникулы.
– Кэсси, а тебе нравятся эти цветы?
Вслед за Кристофером-Джоном я посмотрела на вазу с поздними астрами.
– Я сам срезал их. Хотел принести тебе что-нибудь с воли.
– Сам? – И я подумала, до чего хорошо, что и Кристофер-Джон, и остальные снова со мной, рядом. – Они мне очень нравятся.
– А когда они увянут, я еще принесу и… – Он прервался на полуслове, вскинул голову, соскочил с кровати и бросился к окну. – Снова он здесь!
– Кто?
– Уордел. Приходит каждый день. Садится у дороги и играет на своей губной гармошке.
– Да ну? – изумилась я. Даже одеяло сбросила. – Я хочу его видеть.
– Ты б лучше не вставала, – посоветовал Малыш. – Ба сказала, тебе еще лежать надо.
Сузелла поправила одеяло.
– Это так, Кэсси. Умерь свою прыть пока что.
Я уступила – еще была ослабевшая.
– Говорил он что-нибудь?
– Только играл, – ответил Кристофер-Джон.
Малыш спрыгнул с моей кровати.
– Я пошел. Приглашу его зайти к нам.
– Не пойдет он, – сказала я.
– А мы все равно пригласим его, – твердо сказал Кристофер-Джон. – Мы каждый день его приглашаем. Ба велела. Сказала, воспитанные люди всегда так делают.
Дав объяснение, оба – Кристофер-Джон и Малыш – выскочили за дверь.
– Не понимаю я этого… – покачала головой Сузелла. – Не понимаю, зачем он приходит и играет.
Я-то понимала и улыбнулась:
– Не переживай. Многие не понимают его.
Когда Малыш и Кристофер-Джон вернулись, я спросила:
– Ну, как?
– Он не войдет, – ответил Малыш.
Я кивнула разочарованно, хоть знала, что так и будет. Не войдет он.
Вместо него вошла Ба и поманила моих братьев к себе:
– Хватит, молодые люди. Я пришла, чтобы выставить вас отсюда. Кэсси нужен покой. Она небось притомилась тут от вас.
– Нет, нет, Ба, я вовсе не…
– Не нет, а да. Так что теперь все уходите. Придете после обеда. Сегодня, но попозже.
Как только Сузелла и мальчики ушли, я провалилась в сон. Когда я проснулась, у самой постели в кресле-качалке сидел папа и читал Библию. Я повернулась к нему, тогда он поднял голову и улыбнулся мне.
– Что ж, с каждым днем ты выглядишь все лучше, голубка. А как самочувствие?
– Прекрасно, папа. – Я улыбнулась в ответ. – Просто не понимаю, как это я столько провалялась в постели.
– Рано тебе вставать. Ты для этого еще не окрепла. Слушайся Ба – и скоро будешь совсем здорова.
– Да, сэр… Папа?
– Что, детка?
– Папа, что же мы будем делать? Надо платить по счетам, а их столько набралось… И налоги… и ты бросил железную дорогу, чтоб искать Стейси… и… Папа, что же нам делать? Однажды ты сказал: никому не отдадим нашу землю.
– И не отдадим.
– Да, сэр, – согласилась я, но волноваться не перестала.
– В чем дело, голубка?
– Сузелла сказала, мама кучу телеграмм в разные места послала, чтоб разыскать тебя, когда я заболела… Это же сколько денег стоит! Разве нет?
– Сумма приличная.
– Мне очень жаль, папа. Очень. На эти деньги столько всего можно было купить… поважней телеграмм.
Папа откинулся на спинку качалки и улыбнулся:
– Знаешь, Кэсси, о чем я думал, глядя, как ты мирно спишь? Я вспоминал тот день, когда ты появилась на свет.
– Да?
Он кивнул.
– Мне было тогда двадцать четыре года. Я работал на старой лесопильне под Смеллингс Крик. Хозяйничал на ней сквалыга Джо Морган. Большинству цветных, что вкалывали на него, здорово доставалось. Но меня он почему-то не задевал. Я думаю, вот почему. Я никогда не вступал с ним ни в какие лишние разговоры. Только по делу. А другие и выпивали с ним, и всякое такое. Я вообще считал, что с такими сквалыгами лучше не заводить близких отношений.
В тот самый день, когда ты родилась, Джо Морган надрался больше, чем обычно, еще днем. Оторвал меня от работы и зовет еще выпить. Я ему: спасибо, мол, не надо, – и обратно за работу. Ну и разозлил я его, отказавшись распить с ним бутылочку! И это после того, как он пригласил меня! Он ушел в свою контору и торчал там всю оставшуюся часть дня. А когда вышел, стало ясно, чем он там занимался: опять пил.
Прошел он, стало быть, на лесопильню – и ну языком молоть, что я-де полработы не делаю, что с лесопильни потихоньку раньше времени сматываюсь и все такое. Ну, я вижу, он совершенно пьян, и ни слова ему не говорю, знай, вкалываю. Это его еще пуще разозлило. Он на меня: как я смею ему не отвечать, когда он со мной разговаривает! А я ему: «Я и не знал, что должен что-то отвечать». И бог ты мой, если до того он был зол, то тут уж просто рассвирепел. Заявил, что я не в меру занесся и что он сейчас мне врежет ниже пояса. И схватился за топор.
У меня дыхание перехватило.
– Он хотел тебя топором?…
Папа лукаво улыбнулся:
– Думаю, именно это хотел.
– А ты что, папа?
– Ничего… просто стоял. Постоял, постоял и говорю: «Собираешься врезать ниже пояса, так лучше сразу убей».
– И все?
– И все.
– И что он сделал?
– Постоял немного, весь красный как рак. Потом повернулся и пошел обратно в контору.
– А ты что?
– Закончил работу и пошел домой, не получив за этот день ни гроша. И потом знаешь что было?
– Что?
– Пришел домой и думать забыл про Джо Моргана.
– Сразу забыл?
Папа кивнул.
– Почему?
– Потому что родилась ты. В тот самый вечер.
Я заулыбалась.
– Ты была самым прелестным ребенком, какого мне приходилось видеть. И без единого волосочка на круглой головке.
Я рассмеялась.
– И я сказал себе: «Да неужто волноваться из-за этих белых? Аль из-за работы? Или из-за денег, что недополучил? Нет, вот эта маленькая девочка – только это и важно. Ничего нет на свете важнее этой маленькой девочки».
Я почувствовала, как ком подступил у меня к горлу.
– Папа, – сказала я, – я тебя люблю.
Он улыбнулся, взял мою руку в свои и сказал:
– Я тоже люблю тебя, Кэсси, детка. Я тоже люблю тебя.
Наконец настал день – в тот день папа вновь отправился на поиски Стейси, – когда мне разрешили не только встать на несколько часов с постели, но и нормально одеться в брюки и рубашку. Сперва меня слегка пошатывало, но, едва я оделась, меня тут же как ветром выдуло через переднюю дверь вон из дома, по мягкому зеленому газону к подъездной дороге, туда, где ежедневно дежурил Уордел. Увидев, как я подхожу, он отнял от губ гармошку и улыбнулся. Я ответила тем же и уселась с ним рядом. На его лице я прочла вопрос, так что сразу ответила:
– Я в порядке.
К моему изумлению, он заговорил:
– Я рад.
– Мне… мне очень правится твоя музыка. Спасибо, что ты каждый день приходил и играл для меня. Было так приятно.
Уордел опустил глаза на свою губную гармошку.
– Знаешь, как мне помогла твоя музыка. Такая скука лежать все время в постели, да еще день за днем. А когда жар, и горло болит, и кашель душит, совсем захандришь. Раньше-то я никогда не болела и, скажу тебе честно, больше не хочу. Хотя, наверно, я удачливая, потому как у меня была до того высокая температура, что я ничего не помню, кроме…
Я остановилась. Передо мной, как призрачные вестники горя, пронеслись сны, какие я боялась вспоминать. Уордел не спускал с меня глаз, я чувствовала, но не в силах была посмотреть ему в лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34