они жили в клетке, как звери, и были не умнее их.
И если даже согласиться, что могучая сила приговоренного позволила ему бороться с действием зелья, то как же он вынес такую длительную голодовку? Как бы силен он ни был, это совершенно невозможно. Потому-то у Эспинозы не могла возникнуть мысль о разыгрываемой комедии.
Итак, великому инквизитору оставалось, как он полагал, потерпеть всего несколько минут. Если заключенный будет угрожать ему, он избавится от него одним ударом кинжала. Правда, тогда Пардальяну удастся избежать медленной смерти. Что ж, ничего страшного: он уже получил свое.
Так думал Эспиноза, внимательно наблюдая за Пардальяном, а его рука тем временем тайком искала спрятанный кинжал. Разумеется, поиски были напрасны: оружия на месте не оказалось.
От этого открытия Эспиноза похолодел, хотя выражение его лица ничуть не изменилось.
Его взгляд по-прежнему не выражал ничего, кроме уверенности. Великий инквизитор полагал, что Пардальян схватил его за горло, повинуясь внезапному порыву, некоему животному инстинкту, а вовсе не осуществляя тщательно разработанный план. Так что кинжал вполне мог просто отцепиться от пояса, и, может быть, он лежит сейчас где-то рядом. Однако же нужно его немедленно найти. И Эспиноза стал исподтишка оглядываться по сторонам.
Тогда заключенный простодушно обратился к нему:
– Не утруждайте себя поисками, эта штука у меня.
С этими словами Пардальян постучал по рукоятке кинжала и добавил, насмешливо улыбаясь:
– Благодарю вас, сударь, что вы позаботились принести мне оружие.
Эспиноза и бровью не повел. Он умел держать себя в руках и был достоин своего противника.
Вдруг в его голове молнией сверкнуло ужасное подозрение, и он положил руку на грудь, проверяя, на месте ли пергамент…
Великий инквизитор побледнел. Этот удар был еще тяжелее, чем потеря спасительного кинжала.
И тут Эспиноза начал кое о чем догадываться. Он начал понимать, что этот гениальный человек провел всех: своих сторожей, лекарей, которые обследовали его в течение многих часов, и, наконец, его самого.
Великий инквизитор бросил на своего бывшего заключенного взгляд, полный искреннего восхищения. В то же время из его груди вырвался тяжелый вздох: Эспиноза понял, что проиграл, что его замыслам пришел конец, что все то, о чем он мечтал, внезапно рухнуло.
Без всякой насмешки, напротив, даже с некоторым сочувствием, которое не могло укрыться от чуткого уха Эспинозы, Пардальян сказал:
– Бумага, которую вы ищете, у меня… как и ваш кинжал. Мне пришлось так долго ждать, пока этот бесценный документ, согласно которому моя родина должна была стать испанской провинцией, окажется у меня в руках! Но труда я приложил немного, так что мне даже совестно, что выполнить это поручение оказалось так просто.
Согласитесь, монсеньор, что вы действовали удивительно легкомысленно. Вы были слишком уверены в успехе, и это вам повредило. Чрезмерное самомнение до добра не доводит. Вы вели вашу партию блестяще, но вы переиграли, монсеньор. Признайтесь, что мы были в неравных условиях, верно? У вас на руках были все козыри. Что касается меня, то я честно вел свою игру. Не хочу вас обидеть, но боюсь, что о вас этого сказать нельзя.
Эспиноза внимательно слушал своего врага. Если бы в эту минуту их увидел посторонний, он ни о чем бы не догадался: Пардальян говорил просто и спокойно, Эспиноза серьезно внимал ему, иногда кивая головой.
– Значит, – сказал великий инквизитор, – вы сумели преодолеть действие снадобья, которым вас напоили?
Пардальян тихо рассмеялся.
– Сударь, – ответил он весело, – раз уж вы решили угостить меня этим самым снадобьем, надо было сделать так, чтобы оно не выдавало себя своим вкусом. Это же так просто.
– Однако вы ведь выпили наше сонное зелье!
– Ну, разумеется, сударь. Неужели вы думаете, что такой человек, как я, свалится от каких-то несчастных двух бутылок? Однако я уснул, мне это показалось странным, и я стал осторожнее. И тогда я заметил, что ваше снадобье чуточку изменило вкус сомюрского, а уж его-то я хорошо знаю! Поэтому я вылил содержимое подозрительной бутылки в грязную воду, оставшуюся после умывания.
– Это все потому, что из уважения к вашей силе я приказал увеличить количество яда, – серьезно сказал Эспиноза. – И все же я вынужден отдать вам должное: вы прекрасно разбираетесь в винах. Это позволило вам избежать ловушки, в которую попались другие.
Пардальян вежливо поклонился, и Эспиноза продолжил:
– Итак, с ядом мы разобрались. Но как вы догадались, что я хочу лишить вас рассудка?
– Не нужно произносить неосторожные слова, когда я рядом, – пожал плечами шевалье. – Если вы помните, Фауста уже упрекала вас за это. Кстати, ее слова тоже заставили меня насторожиться. Наконец, вам вовсе не стоило расхваливать ту клетку, в которой вы держите свои безумные жертвы. Тем более не надо было объяснять мне, что их безумие – результат действия удивительного снадобья, а также страха, нагоняемого на них их тюремщиками.
– Да, – задумчиво ответил Эспиноза, – вы правы. Я перестарался и поэтому проиграл. Я должен был помнить о вашей наблюдательности и соблюдать меру. Вы преподали мне урок; я его не забуду.
Пардальян снова поклонился и спросил, ехидно улыбаясь:
– Это все, что вы желаете узнать? Не стесняйтесь, пожалуйста… Времени у нас достаточно.
– Благодарю вас за это предложение. Меня очень удивляет одна вещь. Насколько я знаю, за последние две недели вы ели только два раза. Я не беру в расчет хлеб, который вам приносили: он был предназначен не для того, чтобы насытить вас, а чтобы усилить муки голода.
Шевалье с улыбкой ответил:
– Я мог бы сохранить в вас эту веру в мою исключительную выносливость, но, поскольку вы приложили столько стараний для того, чтобы я ослабел, то я, так и быть, открою вам правду.
И удивленному взгляду Эспинозы предстало аппетитное зрелище: внушительных размеров окорок, бутылка с водой и кое-какие фрукты. Все это Пардальян извлек из своего любимого плаща.
– Вот моя кладовая. Конечно, это нельзя сравнить с тем пиром, который мне устроили тогда мои тюремщики, однако же эти запасы очень помогли мне. Именно благодаря им вы видите меня в добром здравии. Мои сторожа оказались не очень внимательными, и мне удалось кое-что стянуть со стола. Когда вино кончилось, я наполнил бутылки водой – кстати, не очень свежей. Сделал я это на случай, если меня вовсе лишат еды и питья.
Таким образом, я мог бы протянуть еще довольно долго. Причем заметьте – все это время я не переставал надеяться, что вы совершите эту роковую ошибку: останетесь со мной наедине. Я надеялся на это, и мои надежды оправдались.
– Итак, – медленно произнес Эспиноза, – вам удалось угадать почти все. Однако же вы столько всего перенесли! Как мог устоять ваш рассудок? Ослепительное солнце, смена жары и холода, зловонный воздух и, наконец, мясорубка… Почему это вас не сломило?
– Да уж, признаюсь, эта мясорубка и прочие ваши хитроумные штучки – вещь весьма мерзкая. Однако я знал, что умирать мне еще рановато. Я не сомневался, что вы захотите встретиться со мной – в последний раз. К тому же убить меня не было вашей целью. Поэтому я рассуждал так: жара, холод, вонь, яркий свет, блестящие ножи – все это исчезнет само собой. Хотя, конечно, момент был действительно скверный. Но мне ничего не оставалось, кроме как терпеть: деваться-то все равно было некуда.
Эспиноза тяжело вздохнул. Помолчав какое-то время, он сказал:
– Как жаль, что такой человек, как вы, не с нами! Какие дела мы бы могли вершить вместе!
Пардальян изменился в лице.
– Успокойтесь, – продолжал великий инквизитор, – я не собираюсь обращать вас в свою веру: я не хочу вас оскорблять. Я знаю, что люди вашего склада не меняют своих убеждений.
И Эспиноза задумался. Шевалье наблюдал за ним, не желая прерывать хода его мыслей. Наконец великий инквизитор поднял голову и посмотрел прямо в глаза своему противнику.
– Теперь я ваш узник. Что вы намерены делать?
Пардальян удивленно приподнял брови.
– Я намерен просить вас, – сказал он так просто, будто речь шла о сущих пустяках, – чтобы вы открыли ту замечательную потайную дверь, про которую знаете только вы один, и выпустили нас из этого малоприятного местечка.
– А если я откажусь? – спокойно произнес Эспиноза.
– Тогда мы оба умрем здесь, – так же невозмутимо ответил шевалье.
– Прекрасно, – решительно сказал великий инквизитор. – Значит, мы умрем. В конце концов, мучения будут одинаковы для обоих. Если человеческая жизнь вообще заслуживает сожаления, то вы будете сожалеть о ней не меньше меня.
– Вы ошибаетесь, – холодно возразил Пардальян. – Наши страдания будут неодинаковы. Я сильнее вас, и к тому же у меня есть еда, которой хватит при разумном употреблении на несколько дней. Вы же скоро умрете от голода и жажды. Уверяю вас, это ужасная смерть. Что до меня, то я избегну этой участи. У меня есть кинжал, и я не буду мучиться.
Как ни силен был Эспиноза, он не смог удержаться от невольного возгласа. Тон шевалье свидетельствовал о том, что Пардальян давно все обдумал и теперь ничто не заставит его свернуть с намеченного пути.
– Вы уверяете, что я буду сожалеть о жизни не меньше вас, – продолжал шевалье с безжалостным спокойствием. – Но единственное, о чем я жалею, так это о том, что не смогу перед смертью хотя бы коротко переговорить с госпожой Фаустой. Признаюсь, это доставило бы мне удовольствие. Что поделаешь! Даже самые заветные желания исполняются далеко не всегда. Однако я ухожу со спокойной душой. Я выполнил поручение: я вырвал у короля Филиппа это завещание, которое отдавало ему Францию, мою родину… А вы, сударь, можете ли вы сказать то же самое о себе?
– Что вы имеете в виду? – вспыхнул Эспиноза.
– Я помню ваши слова: великий инквизитор не имеет права умирать, не выполнив до конца своего долга перед нашей святой матерью церковью.
– Демон! – прорычал Эспиноза. Шевалье задел самое его больное место.
– Итак, вы видите, – продолжал безжалостный Пардальян, – что мы находимся вовсе не в одинаковом положении. Я уйду из жизни с легким сердцем, а вас будет терзать мысль, что вы оставили свое дело неоконченным. Думайте, сударь, мне больше не о чем с вами говорить. Думайте, а потом сообщите мне свое решение. Засим – спокойной ночи!
Пардальян устроился поудобнее, закутавшись в свой плащ, и, казалось, заснул.
Эспиноза долго смотрел на спящего. Инквизитора неотступно преследовала одна мысль: броситься на врага, выхватить у него кинжал и заколоть его. Однако кардинал понимал, что у него почти наверняка ничего не получится.
Вряд ли шевалье спит очень уж крепко. Если бы Эспиноза отважился на эту попытку, он, скорее всего, не добился бы ничего, кроме быстрой смерти.
Одним словом, великий инквизитор отказался от этой затеи. И тут же на ум ему пришла другая мысль. А что если воспользоваться сном Пардальяна иначе? Почему бы не попытаться потихоньку открыть потайную дверь и скрыться? В отличие от первого, этот замысел казался ему вполне осуществимым. Это дало бы ему возможность спастись. В конце концов он ничем не рискует. А если все пройдет удачно, то он окажется на свободе, а Пардальян погибнет.
Что для этого нужно? Всего лишь добраться до стены, противоположной той, у которой спал его враг. Скорее всего, Пардальян ничего не услышит, и он сможет нажать на невидимую пружину.
Итак, решившись на это предприятие, Эспиноза потихоньку принялся пробираться к заветному месту. Он сделал несколько осторожных шагов и уже надеялся на благоприятный результат, когда вдруг услышал спокойный голос шевалье, который даже не пошевелился.
– Теперь я знаю, в каком направлении мне надо будет искать выход… когда вы умрете. Однако, сударь, ваше общество мне столь приятно, что я не смогу без вас обойтись. Соблаговолите присесть рядом со мной.
И, внезапно изменив тон, добавил:
– Не забывайте, сударь, что при малейшем подозрительном движении я буду вынужден, к моему прискорбию, всадить вам кинжал в глотку. Или мы выйдем отсюда вместе, или останемся здесь до вашей смерти. Когда вы умрете, я буду искать способ выбраться отсюда. Теперь – благодаря вам – я знаю, где мне следует искать, и думаю, что мне должно повезти.
Эспиноза прикусил себе губу до крови. В очередной раз его оставили в дураках. Не говоря ни слова, он спокойно подошел к Пардальяну, сел с ним рядом, как и было велено, и погрузился в мрачные раздумья.
Положение его было ужасным. Смерть для великого инквизитора ничего не значила, и он твердо решил любой ценой погубить Пардальяна. Но сердце Эспинозы точила одна мысль – мысль о том, что он оставляет свое дело незаконченным.
Сколько великих замыслов теперь никогда не осуществится! И все потому, что он, всемогущий министр, великий инквизитор, которого боятся все – даже сам папа! – он, Эспиноза, одурачен и осмеян. И кому, кому удалось провести его?! Жалкому дворянчику, нищему бродяге, несчастному искателю приключений! Эспинозу терзало уязвленное самолюбие.
Самым страшным, самым невыносимым для великого инквизитора было то, что его провели как ребенка и теперь он находился во власти своего бывшего пленника. Роли невероятным образом поменялись: он, настоятель этого монастыря, где все ему беспрекословно повиновались, оказался узником этого бродяги-француза. И теперь этот человек запросто может разрушить все то, ради чего он жил.
Какой позор! Какое смятение наступит в церковных кругах, когда там узнают, что Иниго Эспиноза, кардинал и архиепископ Толедский, великий инквизитор, таинственно исчез. Причем перед самыми выборами нового папы, когда все взгляды устремлены на него в ожидании, что именно он станет преемником Сикста V. Как все изумятся, когда станет известно, что Эспиноза исчез после посещения какого-то заключенного в одном из карцеров монастыря Святого Павла, в котором все принадлежало великому инквизитору!
Все узнают, что этот мудрый политик и искушенный дипломат, каковым его всегда считали, был пойман, заперт в каменный мешок и, наконец, убит. И кем же? Каким-то иностранцем, ослабевшим от голода! Да он наверняка станет всеобщим посмешищем.
Таковы были мысли Эспинозы.
Пардальян, казалось, вовсе не обращал на него внимания, но великий инквизитор знал: стоит ему пошевелиться, как шевалье исполнит свое обещание.
Впрочем, у Эспинозы и в мыслях не было сопротивляться. Он только теперь окончательно понял, с кем имеет дело.
Великий инквизитор чувствовал, что лучше всего для него было бы положиться на великодушие своего противника. Это принесет ему больше пользы, чем попытки хитрить или бороться.
Эспиноза был вынужден с горечью признать, что соперник превосходил его по всем статьям. И он снова погрузился в свои мысли.
Сначала великий инквизитор говорил себе, что согласен на смерть – только бы Пардальян умер вместе с ним. Но потом ему стало казаться, что его смерть – слишком дорогая плата за удовольствие погубить шевалье. Нет, ему не хотелось платить такую цену за гибель француза.
Короче говоря, Эспиноза начал сдаваться.
Когда великий инквизитор обдумывал какое-нибудь решение, чувства и эмоции для него не существовали. Он все тщательно рассчитывал и поступал, исходя из этого расчета. Его поступки всегда были хорошо взвешены. Эспиноза считал недостойными себя такие мелочи, как досада, ложное самолюбие, боязнь унижения. Когда он понял, что в смерти Пардальяна ему мало пользы, раз он и сам умрет, то он задал себе такой вопрос: «А точно ли, что после моей смерти Пардальян не останется в живых?»
Великий инквизитор был близок к тому, чтобы согласиться с Фаустой: этот человек неуязвим. Он подозревал, что Пардальян вполне способен дождаться его смерти, а потом найти потайную дверь.
Эспиноза совершил непростительную ошибку: он указал своему врагу направление поисков. Конечно, найти спрятанную пружину – нелегкая задача, однако же в этом нет ничего невозможного, и такому проницательному человеку, как Пардальян, это вполне по силам.
Разумеется, после того как откроешь дверь, нужно еще суметь выйти. Эспиноза знал, что человека, шедшего этим путем, ожидало множество различных препятствий. Если бы ему прежде сказали, что кто-то сможет выбраться из этого подземелья, то он в ответ только бы улыбнулся. Но сейчас великий инквизитор был почти уверен, что его враг способен преодолеть все преграды. Он уже видел, как Пардальян беззаботно скачет в свою Францию, везя Генриху Наваррскому бесценный документ, добытый им в трудной борьбе. А он, Эспиноза, умрет в этом подземелье и уже никогда не сможет достигнуть своей цели, ради которой он только и жил: главенства церкви над светской властью.
Нет, и тысячу раз нет! Лучше он сам возьмет этого человека за руку и выведет его отсюда, лучше он даст ему охрану, чтобы тот спокойно покинул королевство, и даже сам будет сопровождать его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
И если даже согласиться, что могучая сила приговоренного позволила ему бороться с действием зелья, то как же он вынес такую длительную голодовку? Как бы силен он ни был, это совершенно невозможно. Потому-то у Эспинозы не могла возникнуть мысль о разыгрываемой комедии.
Итак, великому инквизитору оставалось, как он полагал, потерпеть всего несколько минут. Если заключенный будет угрожать ему, он избавится от него одним ударом кинжала. Правда, тогда Пардальяну удастся избежать медленной смерти. Что ж, ничего страшного: он уже получил свое.
Так думал Эспиноза, внимательно наблюдая за Пардальяном, а его рука тем временем тайком искала спрятанный кинжал. Разумеется, поиски были напрасны: оружия на месте не оказалось.
От этого открытия Эспиноза похолодел, хотя выражение его лица ничуть не изменилось.
Его взгляд по-прежнему не выражал ничего, кроме уверенности. Великий инквизитор полагал, что Пардальян схватил его за горло, повинуясь внезапному порыву, некоему животному инстинкту, а вовсе не осуществляя тщательно разработанный план. Так что кинжал вполне мог просто отцепиться от пояса, и, может быть, он лежит сейчас где-то рядом. Однако же нужно его немедленно найти. И Эспиноза стал исподтишка оглядываться по сторонам.
Тогда заключенный простодушно обратился к нему:
– Не утруждайте себя поисками, эта штука у меня.
С этими словами Пардальян постучал по рукоятке кинжала и добавил, насмешливо улыбаясь:
– Благодарю вас, сударь, что вы позаботились принести мне оружие.
Эспиноза и бровью не повел. Он умел держать себя в руках и был достоин своего противника.
Вдруг в его голове молнией сверкнуло ужасное подозрение, и он положил руку на грудь, проверяя, на месте ли пергамент…
Великий инквизитор побледнел. Этот удар был еще тяжелее, чем потеря спасительного кинжала.
И тут Эспиноза начал кое о чем догадываться. Он начал понимать, что этот гениальный человек провел всех: своих сторожей, лекарей, которые обследовали его в течение многих часов, и, наконец, его самого.
Великий инквизитор бросил на своего бывшего заключенного взгляд, полный искреннего восхищения. В то же время из его груди вырвался тяжелый вздох: Эспиноза понял, что проиграл, что его замыслам пришел конец, что все то, о чем он мечтал, внезапно рухнуло.
Без всякой насмешки, напротив, даже с некоторым сочувствием, которое не могло укрыться от чуткого уха Эспинозы, Пардальян сказал:
– Бумага, которую вы ищете, у меня… как и ваш кинжал. Мне пришлось так долго ждать, пока этот бесценный документ, согласно которому моя родина должна была стать испанской провинцией, окажется у меня в руках! Но труда я приложил немного, так что мне даже совестно, что выполнить это поручение оказалось так просто.
Согласитесь, монсеньор, что вы действовали удивительно легкомысленно. Вы были слишком уверены в успехе, и это вам повредило. Чрезмерное самомнение до добра не доводит. Вы вели вашу партию блестяще, но вы переиграли, монсеньор. Признайтесь, что мы были в неравных условиях, верно? У вас на руках были все козыри. Что касается меня, то я честно вел свою игру. Не хочу вас обидеть, но боюсь, что о вас этого сказать нельзя.
Эспиноза внимательно слушал своего врага. Если бы в эту минуту их увидел посторонний, он ни о чем бы не догадался: Пардальян говорил просто и спокойно, Эспиноза серьезно внимал ему, иногда кивая головой.
– Значит, – сказал великий инквизитор, – вы сумели преодолеть действие снадобья, которым вас напоили?
Пардальян тихо рассмеялся.
– Сударь, – ответил он весело, – раз уж вы решили угостить меня этим самым снадобьем, надо было сделать так, чтобы оно не выдавало себя своим вкусом. Это же так просто.
– Однако вы ведь выпили наше сонное зелье!
– Ну, разумеется, сударь. Неужели вы думаете, что такой человек, как я, свалится от каких-то несчастных двух бутылок? Однако я уснул, мне это показалось странным, и я стал осторожнее. И тогда я заметил, что ваше снадобье чуточку изменило вкус сомюрского, а уж его-то я хорошо знаю! Поэтому я вылил содержимое подозрительной бутылки в грязную воду, оставшуюся после умывания.
– Это все потому, что из уважения к вашей силе я приказал увеличить количество яда, – серьезно сказал Эспиноза. – И все же я вынужден отдать вам должное: вы прекрасно разбираетесь в винах. Это позволило вам избежать ловушки, в которую попались другие.
Пардальян вежливо поклонился, и Эспиноза продолжил:
– Итак, с ядом мы разобрались. Но как вы догадались, что я хочу лишить вас рассудка?
– Не нужно произносить неосторожные слова, когда я рядом, – пожал плечами шевалье. – Если вы помните, Фауста уже упрекала вас за это. Кстати, ее слова тоже заставили меня насторожиться. Наконец, вам вовсе не стоило расхваливать ту клетку, в которой вы держите свои безумные жертвы. Тем более не надо было объяснять мне, что их безумие – результат действия удивительного снадобья, а также страха, нагоняемого на них их тюремщиками.
– Да, – задумчиво ответил Эспиноза, – вы правы. Я перестарался и поэтому проиграл. Я должен был помнить о вашей наблюдательности и соблюдать меру. Вы преподали мне урок; я его не забуду.
Пардальян снова поклонился и спросил, ехидно улыбаясь:
– Это все, что вы желаете узнать? Не стесняйтесь, пожалуйста… Времени у нас достаточно.
– Благодарю вас за это предложение. Меня очень удивляет одна вещь. Насколько я знаю, за последние две недели вы ели только два раза. Я не беру в расчет хлеб, который вам приносили: он был предназначен не для того, чтобы насытить вас, а чтобы усилить муки голода.
Шевалье с улыбкой ответил:
– Я мог бы сохранить в вас эту веру в мою исключительную выносливость, но, поскольку вы приложили столько стараний для того, чтобы я ослабел, то я, так и быть, открою вам правду.
И удивленному взгляду Эспинозы предстало аппетитное зрелище: внушительных размеров окорок, бутылка с водой и кое-какие фрукты. Все это Пардальян извлек из своего любимого плаща.
– Вот моя кладовая. Конечно, это нельзя сравнить с тем пиром, который мне устроили тогда мои тюремщики, однако же эти запасы очень помогли мне. Именно благодаря им вы видите меня в добром здравии. Мои сторожа оказались не очень внимательными, и мне удалось кое-что стянуть со стола. Когда вино кончилось, я наполнил бутылки водой – кстати, не очень свежей. Сделал я это на случай, если меня вовсе лишат еды и питья.
Таким образом, я мог бы протянуть еще довольно долго. Причем заметьте – все это время я не переставал надеяться, что вы совершите эту роковую ошибку: останетесь со мной наедине. Я надеялся на это, и мои надежды оправдались.
– Итак, – медленно произнес Эспиноза, – вам удалось угадать почти все. Однако же вы столько всего перенесли! Как мог устоять ваш рассудок? Ослепительное солнце, смена жары и холода, зловонный воздух и, наконец, мясорубка… Почему это вас не сломило?
– Да уж, признаюсь, эта мясорубка и прочие ваши хитроумные штучки – вещь весьма мерзкая. Однако я знал, что умирать мне еще рановато. Я не сомневался, что вы захотите встретиться со мной – в последний раз. К тому же убить меня не было вашей целью. Поэтому я рассуждал так: жара, холод, вонь, яркий свет, блестящие ножи – все это исчезнет само собой. Хотя, конечно, момент был действительно скверный. Но мне ничего не оставалось, кроме как терпеть: деваться-то все равно было некуда.
Эспиноза тяжело вздохнул. Помолчав какое-то время, он сказал:
– Как жаль, что такой человек, как вы, не с нами! Какие дела мы бы могли вершить вместе!
Пардальян изменился в лице.
– Успокойтесь, – продолжал великий инквизитор, – я не собираюсь обращать вас в свою веру: я не хочу вас оскорблять. Я знаю, что люди вашего склада не меняют своих убеждений.
И Эспиноза задумался. Шевалье наблюдал за ним, не желая прерывать хода его мыслей. Наконец великий инквизитор поднял голову и посмотрел прямо в глаза своему противнику.
– Теперь я ваш узник. Что вы намерены делать?
Пардальян удивленно приподнял брови.
– Я намерен просить вас, – сказал он так просто, будто речь шла о сущих пустяках, – чтобы вы открыли ту замечательную потайную дверь, про которую знаете только вы один, и выпустили нас из этого малоприятного местечка.
– А если я откажусь? – спокойно произнес Эспиноза.
– Тогда мы оба умрем здесь, – так же невозмутимо ответил шевалье.
– Прекрасно, – решительно сказал великий инквизитор. – Значит, мы умрем. В конце концов, мучения будут одинаковы для обоих. Если человеческая жизнь вообще заслуживает сожаления, то вы будете сожалеть о ней не меньше меня.
– Вы ошибаетесь, – холодно возразил Пардальян. – Наши страдания будут неодинаковы. Я сильнее вас, и к тому же у меня есть еда, которой хватит при разумном употреблении на несколько дней. Вы же скоро умрете от голода и жажды. Уверяю вас, это ужасная смерть. Что до меня, то я избегну этой участи. У меня есть кинжал, и я не буду мучиться.
Как ни силен был Эспиноза, он не смог удержаться от невольного возгласа. Тон шевалье свидетельствовал о том, что Пардальян давно все обдумал и теперь ничто не заставит его свернуть с намеченного пути.
– Вы уверяете, что я буду сожалеть о жизни не меньше вас, – продолжал шевалье с безжалостным спокойствием. – Но единственное, о чем я жалею, так это о том, что не смогу перед смертью хотя бы коротко переговорить с госпожой Фаустой. Признаюсь, это доставило бы мне удовольствие. Что поделаешь! Даже самые заветные желания исполняются далеко не всегда. Однако я ухожу со спокойной душой. Я выполнил поручение: я вырвал у короля Филиппа это завещание, которое отдавало ему Францию, мою родину… А вы, сударь, можете ли вы сказать то же самое о себе?
– Что вы имеете в виду? – вспыхнул Эспиноза.
– Я помню ваши слова: великий инквизитор не имеет права умирать, не выполнив до конца своего долга перед нашей святой матерью церковью.
– Демон! – прорычал Эспиноза. Шевалье задел самое его больное место.
– Итак, вы видите, – продолжал безжалостный Пардальян, – что мы находимся вовсе не в одинаковом положении. Я уйду из жизни с легким сердцем, а вас будет терзать мысль, что вы оставили свое дело неоконченным. Думайте, сударь, мне больше не о чем с вами говорить. Думайте, а потом сообщите мне свое решение. Засим – спокойной ночи!
Пардальян устроился поудобнее, закутавшись в свой плащ, и, казалось, заснул.
Эспиноза долго смотрел на спящего. Инквизитора неотступно преследовала одна мысль: броситься на врага, выхватить у него кинжал и заколоть его. Однако кардинал понимал, что у него почти наверняка ничего не получится.
Вряд ли шевалье спит очень уж крепко. Если бы Эспиноза отважился на эту попытку, он, скорее всего, не добился бы ничего, кроме быстрой смерти.
Одним словом, великий инквизитор отказался от этой затеи. И тут же на ум ему пришла другая мысль. А что если воспользоваться сном Пардальяна иначе? Почему бы не попытаться потихоньку открыть потайную дверь и скрыться? В отличие от первого, этот замысел казался ему вполне осуществимым. Это дало бы ему возможность спастись. В конце концов он ничем не рискует. А если все пройдет удачно, то он окажется на свободе, а Пардальян погибнет.
Что для этого нужно? Всего лишь добраться до стены, противоположной той, у которой спал его враг. Скорее всего, Пардальян ничего не услышит, и он сможет нажать на невидимую пружину.
Итак, решившись на это предприятие, Эспиноза потихоньку принялся пробираться к заветному месту. Он сделал несколько осторожных шагов и уже надеялся на благоприятный результат, когда вдруг услышал спокойный голос шевалье, который даже не пошевелился.
– Теперь я знаю, в каком направлении мне надо будет искать выход… когда вы умрете. Однако, сударь, ваше общество мне столь приятно, что я не смогу без вас обойтись. Соблаговолите присесть рядом со мной.
И, внезапно изменив тон, добавил:
– Не забывайте, сударь, что при малейшем подозрительном движении я буду вынужден, к моему прискорбию, всадить вам кинжал в глотку. Или мы выйдем отсюда вместе, или останемся здесь до вашей смерти. Когда вы умрете, я буду искать способ выбраться отсюда. Теперь – благодаря вам – я знаю, где мне следует искать, и думаю, что мне должно повезти.
Эспиноза прикусил себе губу до крови. В очередной раз его оставили в дураках. Не говоря ни слова, он спокойно подошел к Пардальяну, сел с ним рядом, как и было велено, и погрузился в мрачные раздумья.
Положение его было ужасным. Смерть для великого инквизитора ничего не значила, и он твердо решил любой ценой погубить Пардальяна. Но сердце Эспинозы точила одна мысль – мысль о том, что он оставляет свое дело незаконченным.
Сколько великих замыслов теперь никогда не осуществится! И все потому, что он, всемогущий министр, великий инквизитор, которого боятся все – даже сам папа! – он, Эспиноза, одурачен и осмеян. И кому, кому удалось провести его?! Жалкому дворянчику, нищему бродяге, несчастному искателю приключений! Эспинозу терзало уязвленное самолюбие.
Самым страшным, самым невыносимым для великого инквизитора было то, что его провели как ребенка и теперь он находился во власти своего бывшего пленника. Роли невероятным образом поменялись: он, настоятель этого монастыря, где все ему беспрекословно повиновались, оказался узником этого бродяги-француза. И теперь этот человек запросто может разрушить все то, ради чего он жил.
Какой позор! Какое смятение наступит в церковных кругах, когда там узнают, что Иниго Эспиноза, кардинал и архиепископ Толедский, великий инквизитор, таинственно исчез. Причем перед самыми выборами нового папы, когда все взгляды устремлены на него в ожидании, что именно он станет преемником Сикста V. Как все изумятся, когда станет известно, что Эспиноза исчез после посещения какого-то заключенного в одном из карцеров монастыря Святого Павла, в котором все принадлежало великому инквизитору!
Все узнают, что этот мудрый политик и искушенный дипломат, каковым его всегда считали, был пойман, заперт в каменный мешок и, наконец, убит. И кем же? Каким-то иностранцем, ослабевшим от голода! Да он наверняка станет всеобщим посмешищем.
Таковы были мысли Эспинозы.
Пардальян, казалось, вовсе не обращал на него внимания, но великий инквизитор знал: стоит ему пошевелиться, как шевалье исполнит свое обещание.
Впрочем, у Эспинозы и в мыслях не было сопротивляться. Он только теперь окончательно понял, с кем имеет дело.
Великий инквизитор чувствовал, что лучше всего для него было бы положиться на великодушие своего противника. Это принесет ему больше пользы, чем попытки хитрить или бороться.
Эспиноза был вынужден с горечью признать, что соперник превосходил его по всем статьям. И он снова погрузился в свои мысли.
Сначала великий инквизитор говорил себе, что согласен на смерть – только бы Пардальян умер вместе с ним. Но потом ему стало казаться, что его смерть – слишком дорогая плата за удовольствие погубить шевалье. Нет, ему не хотелось платить такую цену за гибель француза.
Короче говоря, Эспиноза начал сдаваться.
Когда великий инквизитор обдумывал какое-нибудь решение, чувства и эмоции для него не существовали. Он все тщательно рассчитывал и поступал, исходя из этого расчета. Его поступки всегда были хорошо взвешены. Эспиноза считал недостойными себя такие мелочи, как досада, ложное самолюбие, боязнь унижения. Когда он понял, что в смерти Пардальяна ему мало пользы, раз он и сам умрет, то он задал себе такой вопрос: «А точно ли, что после моей смерти Пардальян не останется в живых?»
Великий инквизитор был близок к тому, чтобы согласиться с Фаустой: этот человек неуязвим. Он подозревал, что Пардальян вполне способен дождаться его смерти, а потом найти потайную дверь.
Эспиноза совершил непростительную ошибку: он указал своему врагу направление поисков. Конечно, найти спрятанную пружину – нелегкая задача, однако же в этом нет ничего невозможного, и такому проницательному человеку, как Пардальян, это вполне по силам.
Разумеется, после того как откроешь дверь, нужно еще суметь выйти. Эспиноза знал, что человека, шедшего этим путем, ожидало множество различных препятствий. Если бы ему прежде сказали, что кто-то сможет выбраться из этого подземелья, то он в ответ только бы улыбнулся. Но сейчас великий инквизитор был почти уверен, что его враг способен преодолеть все преграды. Он уже видел, как Пардальян беззаботно скачет в свою Францию, везя Генриху Наваррскому бесценный документ, добытый им в трудной борьбе. А он, Эспиноза, умрет в этом подземелье и уже никогда не сможет достигнуть своей цели, ради которой он только и жил: главенства церкви над светской властью.
Нет, и тысячу раз нет! Лучше он сам возьмет этого человека за руку и выведет его отсюда, лучше он даст ему охрану, чтобы тот спокойно покинул королевство, и даже сам будет сопровождать его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45