И пусть я буду навеки проклят, если хотя бы один раз в течение этого года я откажусь повиноваться. В чем и подписываюсь… «И я подписался, монсеньор, кровью моей подписался!..Пока мэтр Клод говорил, кардинал стоял неподвижно, устремив глаза на бывшего палача и пытаясь справиться с мелким ознобом, неожиданно охватившим его.А Клод безжалостно продолжал:— А вот, монсеньор, какую бумагу подписали вы; я ее прекрасно помню, сто раз повторял про себя. Она здесь, со мной, я никогда не расстаюсь с ней:«14 мая. года 1588. Я, принц Фарнезе, кардинал, епископ Моденский, объявляю и подтверждаю: через один год, день в день, или ранее указанного срока, если женщина, именуемая Фаустой, умрет, я обещаю предстать перед мэтром Клодом, палачом, днем или ночью, когда он пожелает, в час, который ему подойдет; обязуюсь повиноваться ему, что бы он мне ни приказал. Я даю ему разрешение убить меня или прогнать, что и удостоверяю своей подписью: Жан, принц Фарнезе, епископ и кардинал милостью Божьей.»Мэтр Клод замолк, а кардинал, уязвленный в самое сердце, глухо застонал. Фарнезе опустил голову, словно ожидая последнего удара судьбы.— Монсеньор, — продолжал Клод. — Я вам служил верно. Разве я не превратился в вашего раба? Разве я не выполнил все, что обещал?— Выполнил! — произнес Фарнезе.— Похоже, наш договор утратил силу, потому что сегодня вы примирились с женщиной по имени Фауста. Имею ли я право напомнить, что вы должны выполнить то, что обещали?— Это ваше право!Клод сделал несколько шагов и встал совсем рядом с Фарнезе:— Монсеньор, с долгами следует расплачиваться. Теперь вы принадлежите мне…— Делай, что хочешь! — с безысходным отчаянием простонал кардинал. — Да, жизнь моя принадлежит тебе… Убей меня, палач, ведь убивать — твое ремесло!Клод ответил спокойно:— Монсеньор, не вас мне следует убить. Вы ошибаетесь…— Не меня?.. А кого же?— Женщину по имени Фауста!— Фаусту? Зачем она тебе, палач?— Я хочу, чтобы вы жили, монсеньор, а убив Фаусту, я всего лишь выполню одно из условий нашего договора. Это не только мое право, но и мой долг. Слышите, монсеньор: я обязательно убью Фаусту… убью у вас на глазах… но вас я оставлю в живых!— Ты — дьявол! — воскликнул кардинал. — Но я понимаю тебя…— Двадцать первого октября посланник Фаусты явится за вами, чтобы отвести вас на Святой Собор. В этот день с вас снимут сан, и вы станете свободным человеком… Еще через день вы покинете Париж с Виолеттой и Леонорой… Так вот, монсеньор, ничего этого не будет! Собор не состоится, никто за вами от Фаусты не явится… потому что Фауста к тому времени будет уже мертва! А вы, монсеньор, вы останетесь в живых! И вам придется самому разыскивать женщину, которую вы любили, и мое дитя, мою Виолетту!Мы оба будем искать их. И когда вы их найдете — не раньше, ваше преосвященство! — я воспользуюсь своим правом и убью вас… Прощайте, монсеньор!— Пощадите! — взмолился Фарнезе.— А вы пощадили меня?— Нет! — понурил голову кардинал.— Значит, вы согласны?— Согласен!— Двадцать первого октября мы вместе отправимся к Фаусте?— Да, да, вместе!— А на следующий день вместе уедем в Италию?— Да… Я сделаю все, что ты просил.Кардинал расправил плечи, а Клод вдруг снова стал смиренным слугой. Поклонившись, он почтительно обратился к Фарнезе:— Благодарю вас, монсеньор! Я никогда не покину вас…«Господи! — воззвал про себя Фарнезе. — Какой позор! Моя дочь рядом с палачом!»А вот о чем думал в эту минуту мэтр Клод:«Моя Виолетта, несчастная моя Виолетта! Не бойся, я не заставлю тебя жить бок о бок с палачом. Я лишь сделаю так, чтобы ты была счастлива! А потом я увижу тебя рядом с прекрасным принцем, которого ты любишь, и навеки распрощаюсь с тобой… я уйду, уйду навсегда!» Глава XIМАТЬ Над полуразрушенными стенами старого монастыря занималось ясное утро. В рощах на Монмартрском холме распевали малиновки, щеглы и воробьи; раскрывались навстречу солнышку полевые цветы; утренний ветерок шелестел в кронах могучих каштанов. Какая-то тихая радость была разлита в воздухе, радость, сопутствующая обычно пробуждению природы.Фауста поднималась в этот час в носилках по склонам холма и не слышала птичьего пения; не видела она и солнечного блеска, и сияния прозрачно-голубого неба. Не обращая ни малейшего внимания на красоты природы, она сидела мрачная и напряженная, словно ведя с собой какой-то спор.На вершине холма портшез остановился, и Фауста вышла. Однако она не стала стучать в главные ворота монастыря, а направилась к одному из домиков рядом с монастырской стеной.Когда Фауста вошла в лачугу, она увидела пожилую женщину, сидевшую у самого порога с веретеном в руках. Заметив гостью, старая крестьянка торопливо встала, но Фауста жестом приказала ей сесть.— Ах, это вы! Благодетельница наша! — воскликнула крестьянка.Фауста сама взяла табурет и присела рядом с крестьянкой.— Так как дела, матушка? — весело спросила принцесса. — Смотрю, вы уже с утра пораньше за работой?— А, милая дама, — сказала крестьянка. — Я стара, скоро Господь призовет меня…— И что же? — спросила Фауста.— А холст-то дорог… вот и приходится все делать самой…— Что делать?— Пряду себе саван, надо же в последний путь отправиться как положено, — просто сказала крестьянка.Фауста была потрясена, а старуха даже не поняла, чему так удивилась ее гостья.— Вам спасибо, благодетельница наша, — продолжала крестьянка, — вы мне тогда дали несколько золотых, я смогла купить хорошего льна, да еще хватило денег, чтобы мессу заказать на помин души. А из остатков льна сделаю пеленки, моей дочке скоро рожать…Для старой крестьянки рождение и смерть были взаимосвязаны: из остатков савана она собиралась кроить пеленки.— Я заплачу еще, — сказала Фауста. — Обеспечу и вам спокойную старость, и вашему внуку безбедное житье…— Да благословит вас Пресвятая Дева!— Аминь! — заключила Фауста. — Но скажите, матушка, вы сделали то, о чем я вас просила?— Конечно, благодетельница. Как вы нам и велели, мой сын от цыганки не отходит ни на шаг… следит за ней, конечно, незаметно…— Она пыталась куда-нибудь убежать?— Нет, все бродит вокруг святой обители, но в монастырь — ни ногой… Есть захочет — приходит к нам. Является обычно ночью. Мы для нее и постель на сеновале устроили… Сами понимаете, нам, христианам, не пристало якшаться с еретичкой, так что в дом мы ее не допускаем.И старуха суеверно перекрестилась.— Не волнуйтесь, матушка, — ответила Фауста. — Вот, держите за ваши труды.— Спасибо, благодетельница! — воскликнула крестьянка, жадно схватив несколько золотых экю, что протянула ей гостья.— А где сейчас цыганка?Женщина пожала плечами:— Ушла куда-то едва развиднелось. Она бродит туда-сюда, то поднимется на холм, то спустится. Часто стоит вон у того большого черного креста, вы, наверное, его заметили, как сюда шли. А чаще всего ходит вокруг монастыря…— А внутрь, говорите, войти не пытается?— Нет, во всяком случае я ни разу не видела, благодетельница…— Хорошо, матушка. Пошлите кого-нибудь за вашим сыном.Крестьянка заперла в комод золотые, что подарила Фауста, и крикнула мальчишку, бегавшего во дворе. Через двадцать минут появился сын крестьянки. Он стоял на пороге, мял в руках шапку и ожидал приказаний благородной дамы.— Где цыганка? — спросила Фауста.— Там! — и молодой человек показал рукой в сторону монастыря.— Проводи меня к ней.Крестьянин поклонился, и они с Фаустой вышли из домика. Обогнув монастырскую стену, они оказались возле знакомого читателю пролома. Тут Фауста и заметил Саизуму: та сидела на камне у огорода, устремив взгляд прямо перед собой.— Ты можешь идти! — сказала Фауста крестьянину, и он поспешил скрыться.Фауста прошла через пролом и остановилась около цыганки, которая, казалось, не заметила ее появления. Принцесса наклонилась к Саизуме и полным сострадания голосом произнесла:— Бедная женщина… несчастная мать…Саизума перевела взор на Фаусту, и в нем мелькнула искорка узнавания. Все же у цыганки сохранились какие-то остатки разума. Она видела Фаусту всего один раз, у настоятельницы Клодины де Бовилье. С тех пор прошло немало времени, да и одета Фауста нынче была иначе, однако же Саизума вспомнила ее.— Это вы, — враждебно сказала цыганка, — помню, вы говорили мне о епископе.Фауста в удивлении отшатнулась, ибо не предполагала, что безумная безумна не всегда, но затем вновь обратилась к цыганке:— Леонора де Монтегю, я действительно разговаривала с вами о епископе. Это я отвела вас к нему, в тот дом… но я думала, вы еще любите епископа…— Епископ умер, — глухо произнесла Саизума. — Как я могу любить мертвого?.. А потом, любить епископа — тяжкий грех. Если вы любите епископа, сударыня, вас отправят на виселицу…Фауста задумалась; ей хотелось заставить Леонору все вспомнить, хотелось оживить ее бедный мозг. Ей требовалась Леонора де Монтегю, а не безумная цыганка Саизума. Фауста давно отвела несчастной важную роль в собственных чудовищных замыслах.Папесса Фауста I собиралась мстить! Она должна была победить и восторжествовать над своими врагами, над всеми… в том числе над Фарнезе и Пардальяном.— Значит, вы думаете, епископ умер? — снова спросила принцесса.— Конечно! — уверенно ответила цыганка. — Иначе меня бы уже не было в живых…— Может, вы и правы… Но послушайте, бедная женщина, вы столько вынесли…— Вы меня жалеете? Нет, не может быть! Неужели есть Божье создание, пожалевшее и цыганку?— Я сочувствую вам всей душой, но, по-моему, сострадания мало, надо попробовать облегчить чужое горе…— Мое горе велико, мне помочь нельзя… спасибо, что хоть пожалели… Какая вы красавица! — восхищенно произнесла Саизума. — Конечно, у такой красавицы и душа добрая!— Леонора, когда-то вы были прекрасней меня! Вы и сейчас хороши! Но вы так измучены! Вы больше не верите в счастье… Однако знайте, я могу сделать вас счастливой!— Я не Леонора, я — цыганка Саизума, я брожу по свету, гадаю по руке. А счастье… я и слова-то такого не знаю…— Ты — Леонора, Леонора! — настаивала Фауста. — И ты будешь счастлива. А теперь слушай: епископ умер, он больше не причинит тебе зла… Но есть на свете один человек, который ищет Леонору, потому что любит ее.— Ищет… — равнодушно повторила Саизума.— Да, ищет. Он любил тебя, и ты его любила. Вспомни! Вы любили друг друга, и он до сих пор обожает тебя и разыскивает по всему свету.— Как его имя? — так же равнодушно спросила цыганка.— Жан…Саизума вздрогнула, словно кто-то из далекого прошлого окликнул ее.— Жан? — прошептала она. — Да… наверное… я слышала это имя…— Жан, герцог де Кервилье! — с нажимом произнесла Фауста.Цыганка побледнела, встала и наклонила голову, словно вслушиваясь и пытаясь уловить какой-то далекий голос. Потом она подняла на Фаусту глаза, в которых читалась смутная тревога.— Как, вы говорите, его зовут? — опять спросила Саизума.— Жан де Кервилье, человек, которого ты любила!Фауста говорила властно и уверенно.— Он собирался жениться на тебе. Вспомни же, ты любила его и любишь до сих пор! Одно имя герцога де Кервилье заставляет тебя трепетать. Вспомни же, Леонора!Саизума подошла поближе к Фаусте. Она внимала словам итальянки так, как внимают своему внутреннему голосу. То, что говорила Фауста, удивительно соответствовало ощущениям Саизумы. Принцесса схватила обе руки цыганки, стараясь внушить безумице собственные мысли.— Вспомни же, — настаивала Фауста, — вспомни, как ты ждала его, как счастлива была когда-то… ты стояла на балконе старого дворца Монтегю и ждала…— Да, да! — прошептала цыганка.— Помнишь, он обнимал тебя и целовал, так что ты почти теряла сознание. Он клялся в вечной любви, и ты верила ему.— Да… да… — простонала Саизума.— Ты вспомнила? Все это правда, Леонора де Монтегю! Жан Кервилье любил тебя без памяти. Рок разлучил вас, но он страдал так же, как страдала ты… Я это знаю, он сам мне все рассказал — и о своей любви, и о своих муках. Он всегда любил тебя! Любил и искал… Скажи, ты хочешь увидеть его?Саизума вырвала руки из ладоней Фаусты и заслонила ими лицо, словно яркий свет ослепил ее. Она была взволнована, тело ее сотрясали конвульсии. В мозгу проносились обрывки воспоминаний, смутные образы становились все четче, воссоздавались яркие сцены прошлой жизни… Имя Жана Кервилье, произнесенное Фаустой, словно факелом высветило темные закоулки ее памяти.Фауста смотрела на несчастную с пристальным вниманием. Потом она решила, что настала пора продолжать.— Слушай же: если ты пойдешь со мной, клянусь, вскоре ты встретишься с тем, кого любила!И Саизума послушно побрела за этой женщиной, сумевшей подчинить ее своему влиянию. Цыганка так и не вспомнила, кто такой Жан де Кервилье, она не знала, почему ей так хотелось увидеть этого человека, но одно его имя вызывало в ее душе сладкое томление.Фауста вошла в заброшенный павильон на территории обители, Саизума последовала за ней.— О! — воскликнула цыганка. — Здесь я видела епископа.Она озиралась вокруг, но павильон был пуст.— Да, — подтвердила Фауста, — именно здесь ты встретилась с ним, потому-то ты и бродишь у стен монастыря… вот и сегодня я увидела тебя сидящей на камне у самого пролома… ты смотрела на этот дом… ты все еще надеешься…— Нет, нет! — закричала Саизума. — Не хочу видеть епископа, пожалейте, пожалейте меня!..— А Жана де Кервилье ты хочешь встретить?Улыбка осветила лицо безумной:— Хочу… но я его не помню… хотя, наверное, когда-то знала… он был такой молодой, красивый… и так ласково смотрел на меня… и речи его были такие нежные…— Клянусь, скоро ты увидишь его!— Когда? Скоро?— Да… через несколько дней… никуда отсюда не уходи!— Нет, нет, не уйду… ни за что не уйду!— Слушай меня внимательно, Леонора! Ты увидишь не только Жана де Кервилье… ты встретишься и с дочерью, с твоей дочерью.Леонора удивленно посмотрела на свою собеседницу.— Моя дочь? Но у меня нет дочери… правда, однажды два дворянина сказали мне о какой-то девочке… Но я не поверила им…— Два дворянина? — встревожилась Фауста.— Ну да… но этого не может быть… у меня нет дочери!— Однако, Леонора, ты ведь вспомнила Жана де Кервилье. Его имя и его образ запечатлены в твоем сердце.— Может и так! Мне кажется, я действительно знала человека, которого так звали… и он всегда жил в моем сердце.Вдруг цыганка тревожно оглянулась по сторонам и взмолилась:— Тише, сударыня, тише! Не произносите больше это имя… Войдет мой отец — услышит… Что я ему скажу… придется поклясться, что в моей спальне никого нет!— Да… это было бы ужасно! Но, Леонора, если старый барон узнает о твоем секрете, будет еще ужасней!— Секрет? Какой секрет? — пролепетала Леонора. — Разве я что-то скрывала от отца?— Скрывала… от всех, кроме Жана де Кервилье…Внезапно Саизума закрыла лицо ладонями, и из груди ее вырвался крик:— Маска! — простонала она. — Красная маска! Знак моего позора! Я ее потеряла! Как, как спрятать мой позор?! О, прошу, сударыня, не смотрите на меня… вы не знаете… и никогда не узнаете…— Знаю! — резко оборвала ее Фауста. — Я знаю о твоем позоре, и о счастье твоем тоже знаю! Ты скрываешь свою тайну от отца, но возлюбленному ты ее открыла… Ты ждешь ребенка, Леонора!Саизума вскинула голову — на лице ее читалось неподдельное изумление:— Ребенка? Не понимаю.— Ты ждешь ребенка — вот твоя страшная тайна, и Жан все знает, ведь он собирается жениться на тебе!— Да, да… — простонала несчастная, — не дай Бог отец услышит… Но, сударыня, мое дитя, моя крошка… я уже люблю его… мы поженимся, и у ребенка будет имя… имя гордого рода…— Дочь, у тебя родилась дочь! Вспомни же, сделай усилие. Вспомни, Леонора… огромная площадь заполнена народом… толпа, звонят колокола, священник поддерживает тебя… ты еле идешь, потом на площади…— Виселица! — вскричала Саизума. — Виселица! Смерть! Пощадите, пощадите дитя, что вот-вот должно родиться!У несчастной подогнулись колени, и она ничком упала на холодный каменный пол. Фауста, ни на йоту не отступая от своего адского замысла, бросилась к ней и заставила подняться:— Слушай, Леонора! Тебя помиловали! Ты жива…— Да… да… жива… свершилось чудо… Но я же видела петлю над головой… я чувствовала руки палача на своих плечах… Жива… только я устала, безмерно устала… Что со мной?Фауста снова схватила Саизуму за руки:— Ты стала матерью! Твой ребенок, плод греха, дочь Жана де Кервилье, уже появился на свет. И ради ребенка, ради этого невинного создания тебя помиловали…— Помиловали? — пролепетала цыганка. — Значит, у меня есть дочь?Она внезапно рассмеялась, потом застонала. На Фаусту цыганка больше не смотрела и, казалось, вообще забыла о ней. Она с ужасом и радостью осознала, что у нее есть ребенок, девочка. Саизума опять опустилась на пол и закрыла лицо ладонями; она тихо всхлипывала.— Так что же? — продолжала Фауста. — Хотите вы увидеть свою дочь? Леонора де Монтегю, есть ли в твоем сердце хоть капля жалости к невинному созданию?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52