– Из Мараньи прислали красный свиток.
– Что ж, – сказал мавайен, спуская ноги с кровати. – Радости мало, но мы это предвидели. Ты послал за Хиттингом?
– Да, Фрагг. И за падре Берголомо тоже.
– Приготовь ему этого яду, иначе старик свалится с ног еще до полудня.
– Уже приготовил. И ему, и вам, и чегодайцу. И себе, с вашего позволения. А Керберону и двум телохранителям логофета – постели в комнате перед вашим кабинетом.
– Полжизни мечтал, чтобы они храпели у меня под дверью, – буркнул Монтекассино. – Спасибо, мальчик мой, ты все сделал правильно. Я просто ворчу, потому что… Ну, ты понимаешь. – И он яростно потер уши ладонями. – А Берголомо еще переживал за мое грешное поведение. Согрешишь тут, со всей этой неразберихой. Сдохнешь скорее, чем согрешишь. Кстати, ты не знаешь, наш ордофанг… – Он щелкнул пальцами.
– Уайли Наталл, – подсказал рукуйен.
– Вот-вот, этот самый Уайли сумел утешить комтессу Аффридию?
– Точно не знаю, но репутация славного ордофанга позволяет предположить, что на какое-то время комтесса забудет обо всем – и даже о вас, Фрагг, как это ни прискорбно.
– Ну и отлично, – вздохнул великий магистр. – Потому что только вздорной бабы с ее претензиями на великую страсть мне сейчас и не хватало для полного счастья.
Риардон подал ему любимый кожаный жилет, который имел свойство утихомиривать дурное настроение своего хозяина и поднимать ему дух. Он был сшит из блестящей зеленоватой шкуры торитоя и причудливо украшен металлическими заклепками, кожаными шнурками, сложными плетениями и малюсенькими деревянными фигурками разных тварей, покрытыми красным и черным лаком. С точки зрения придворной моды сие одеяние было образцом варварского вкуса – читай, совершеннейшей безвкусицей. Но почему-то все вельможи мечтали завести себе такой же и тщетно выпытывали у молчаливых слуг Монтекассино, у какого портного одевается их господин.
Кстати, то был один из самых животрепещущих вопросов, кои неизменно возникали у всякого, кому приходилось близко сталкиваться с великим магистром гро-вантаров.
– А ты заметил, – спросил Фрагг, уютно устраиваясь в любимой одежде, как улитка в домике, – что все эти почтовые птицы, усталые гонцы, пророческие видения и прочие вестники грядущих катастроф имеют привычку являться обязательно на рассвете? Вот загляни как-нибудь на досуге в любую летопись или хронику – везде одно и то же. Нет, чтобы дать человеку выспаться. Вот именно на рассвете, будто им всем приспичило…
Риардон Хорн смотрел на него с нежной отеческой улыбкой.
Нет, он никогда, ни на одну секунду не забывал, что имеет дело с существом куда более опасным, чем все те демоны, призраки и звери, на которых его натаскивали в подземельях Эрдабайхе опытные ордофанги. Что этот бурчащий сонный человек, шарящий под кроватью в поисках сапог, способен на такие вещи, от которых у обычного человека волосы бы встали дыбом. Что слабая, какая-то виноватая улыбка, не сходящая сейчас с его губ, предвещает жестокую грозу, и лично он, рукуйен, искренне сожалеет о тех, кто осмелился вторгнуться в пределы Охриды, ибо этим неведомые враги вызвали гнев Фрагга Монтекассино – единственную катастрофу в подлунном мире, которую невозможно ни предотвратить, ни пережить.
А все же не было на свете человека роднее и ближе, и только молодой рукуйен знал, как он выглядит заспанный, обиженный, надутый на Абарбанеля, Ардамалеха, Печального короля и всех прочих, кто играет с ними в эту опасную и страшную игру. И ему ужасно хотелось протянуть руку и погладить мавайена по взлохмаченным волосам: успокойся, все будет хорошо, я тебя никогда не оставлю.
– Придумай что-нибудь поесть, – попросил великий магистр. – Я вернусь голодным.
– Вы снова туда спуститесь? – с тревогой спросил юноша. – Тогда вы вернетесь не голодным, а полумертвым.
– Не для удовольствия же я туда иду. Послушаю, что он скажет. Эх, надо было сделать это еще ночью, но так хотелось отдохнуть.
– Правильно решили, – молвил Хорн. – Иначе бы вы сейчас были совершенно обессилены.
– Когда это я бывал совершенно обессилен? – обиделся Монтекассино. – Ладно, пошел я. А ты встречай гостей.
* * *
Какие бы слухи ни ходили о подземельях Ла Жюльетт и хранимых ими чудовищных тайнах, в замке Эрдабайхе были свои подземелья и свои тайны, ничуть не менее чудовищные. Просто воины Пантократора не одобряли сплетен по поводу своей резиденции, а когда гро-вантары чего-то не одобряли, оно исчезало само собой, как бы божьим велением. Порой сплетни, будто исчерпав тему, прекращались сами, а порой – вместе с самыми заядлыми сплетниками.
В малом зале Совета, облицованном лазуритом и солангитом, с крохотными турмалиновыми и перидотовыми вставками, великий магистр задержался ненадолго. Он покопался в каком-то ларце, затем подошел к задней стене, которую украшал изумительной работы барельеф из черного мрамора, изображающий битву Лейфорта, экзарха Ургельского, с оборотнем, и три раза повернул выпученный круглый глаз твари.
В стене что-то щелкнуло, и она отъехала с негромким жужжанием, открыв мрачный провал, откуда пахнуло на мавайена холодом, сыростью и терпким ароматом курящихся благовоний. Поправив меч, он решительно шагнул в тайный ход и сделал несколько шагов в кромешной темноте. Но вскоре стены коридора осветились ясным желтоватым светом, который испускали диковинные шарообразные светильники, похожие на прозрачные пузыри, заполненные жидкостью, – и со щупальцами. Щупальца эти едва заметно шевелились и подбирались от холодного сквозняка.
Открыв маленьким золотым ключом дверь, обитую железом, мавайен попал в следующее помещение, в котором, казалось, рос лес черных и красных массивных колонн. Здесь уже не царила могильная тишина – низкие, угрожающие звуки раздавались откуда-то спереди и снизу.
Глубокий наклонный коридор, почти что колодец, с грубо вырезанными в стене крутыми и высокими ступенями, вел отсюда на нижний уровень Эрдабайхе, где находились секретные хранилища и казематы для невольников нечеловеческого происхождения. Молчаливые рыцари, по трое у каждой камеры, сменялись через каждые четыре часа. Здесь дежурили исключительно ордофанги и магнусы, а молодые параболаны только шептались между собой о том, что слышали от одного верного человека, что он однажды подслушал разговор двух старших рыцарей, которые якобы собирались спуститься куда-то вниз, о том, что один из демонов вырвался из клетки…
Ничего они, словом, не знали о подземельях, которые простирались на много миль прямо у них под ногами.
Фрагг Монтекассино быстрым шагом миновал длинные ряды вырубленных в скале камер с заключенными в них тварями Абарбанеля и редкими хищниками – Псами, утбурдами, пселлусами, марбасами, крабоподобными мангианами, которые заманивали своих жертв, имитируя нежнейшее, волшебное пение, детенышами теймури, секахи, тремя оборотнями и одним призраком, беспрестанно мечущимся в рунном кругу.
Он молча кивнул рыцарям, при виде его вытянувшимся в струнку и вскинувшим руку к сердцу в почтительном приветствии. Помахал одному из оборотней – тот подошел к толстым стальным прутьям решетки и широко улыбнулся, скаля острые зубы:
– Здравствуй, Фрагг мой! Завтра полнолуние.
– Я помню, – откликнулся мавайен.
– Придешь посидеть со мной?
– Я постараюсь.
– Там, – оборотень дернул остроухой головой, указывая наверх, – много горя и бед? Ты будешь занят?
– А ты что скажешь?
– Ты будешь очень занят, – утвердил оборотень. – Я чувствую это. Но все равно приходи, если выберешь время. Ты ведь знаешь, я стану ждать.
– Я не обещаю, – сказал великий магистр, – чтобы не обмануть. Но я сделаю все, чтобы ты не остался один.
– Спасибо, Фрагг мой, – поблагодарил оборотень. – Желаю удачи. Он сегодня в особом расположении духа.
Псы Абарбанеля при виде великого магистра повели себя как обычные дворовые собаки, ждущие ласки и лакомства от хозяина. Они запрыгали в своих клетках, забегали вдоль решеток – и каменные плиты пола завибрировали, как при далеком землетрясении.
– Полно, полно, – мурлыкнул Монтекассино. – Не сегодня.
Бледный длинноволосый вампир отвесил ему изящный поклон.
– Доброго здравия, магистр, – произнес он на певучем альбонийском, – сочувствую тебе. Он уже рядом, совсем рядом. Хватит ли тебе силы одолеть такую мощь? Думаю, что нет.
– Что ж, – беспечно отозвался мавайен. – Может, вы все придете на мою могилу и проводите меня в последнюю дорогу.
– В этом можешь не сомневаться, – буквально пропел вампир, – это будет наивысшим моим удовольствием.
– Но пока я жив, я могу что-то сделать для тебя?
– Прикажи принести мне новых книг и побольше пергамента и чернил. Твои дубоголовые солдатики так скупятся на чернила, как будто я пишу их собственной кровью.
И он выразительно облизнулся алым, длинным, острым языком.
Миновав его камеру, Фрагг остановился перед мощными железными дверями, которые охраняли шестеро магнусов. Их лиц не было видно под опущенными забралами, а серебряные клинки никогда не успокаивались в ножнах. Эти рыцари постоянно ждали нападения.
«Любопытно, – подумал великий магистр, – они так серьезно относятся к инструкции, как будто действительно смогут что-то сделать, если он нечаянно обретет свободу. Подозревают ли они, что их сметет, как сухой листок в бурю, и он даже не заметит их рунных мечей, как не услышит торопливых заклинаний?»
И негромко приказал:
– Откройте!
В полумраке подземелья, да еще в фигурных прорезях забрала, трудно угадать выражение глаз.
Возможно, ему просто показалось, что в них отразился животный ужас.
* * *
Ласковое солнечное утро второго дня праздника явно не было милостиво к несчастной голове гармоста Бобадильи Хорна. В то время когда его встревоженный брат будил Фрагга Монтекассино, Бобадилья лежал пластом на застеленной койке и тихо проклинал «Веселый стаканчик», забористый эль, друга Бардонеро и громкий голос Картахаля, отзывавшийся дикой болью в ушах, висках и затылке.
Особенно обидно, что добрый пастырь Созидателей, выхлебавший чуть ли не вдвое больше, чувствовал себя преотлично и раздражал цветущим видом, энергичной походкой и веселым настроением.
– Что с тобой? – тревожно наклонился он к самому лицу сержанта. – Опять заболел?
– Опять похмелье, – простонал Бобадилья, хватаясь руками за разламывающуюся голову. – Да что ж он так рявкает?
– Он не рявкает, а знакомит новобранцев с мировоззрением рыцаря когорты Созидателей. Весьма своевременное и нужное дело. А что до твоего состояния – то сие есть коварная и опасная болезнь. Ибо хорошая порция доброго эля еще никогда и никому не принесла вреда, и, значит, корень зла кроется не во вчерашнем питии, а совершенно в другой причине, – ласково отвечал Бардонеро.
– Наверное, мне лучше знать, что со мной происходит.
– Не скажи. Откуда тебе знать в таком состоянии? Послушай-ка лучше, что я тебе скажу. Похмелья не бывает – это все выдумки. Вон посмотри на давешних новобранцев: пили поболее твоего, к тому же мешали шипучее вино с крепкой марьягой и старым элем, а блестят, как новенькие монетки. Даже смотреть приятно.
– Что они делают? – спросил Бобадилья.
– Как что? Слушают отеческое напутствие командира. По-моему, им нравится.
Гармост Хорн вспомнил, что именно считает необходимым сказать командир Лу Кастель тем, кто собирается служить под его началом, и подумал, что такая речь может понравиться только необычным людям.
– Мы – золотое отребье, – говорил Картахаль. – Нас всегда будут ставить там, где не выдержит ополчение, но где не станут губить господ рыцарей. Вы скажете – мы тоже рыцари. Чушь! Мы – золотое отребье, увенчанное лаврами, отмеченное наградами и щедро оплаченное. Но запомните, что лишь немногие из вас доживут до того дня, когда генерал Де Геррен со слезами на глазах скажет вам: «Спасибо, дети мои», а его величество пришпилит к вашему камзолу маленькую круглую побрякушку. Вы думаете, этот кругляшок стоит целой жизни? Или он заменит вам павших друзей в ночном разговоре, доброй драке и разгульном кабацком веселье? Вы думаете, он защитит вашу спину в бою или закроет от стрелы? Или вы полагаете, что благодарность генерала умерит боль ваших ран и утишит горечь потерь? Кто из вас настолько глуп, что рассчитывает купить лишние годы жизни, утраченное счастье и погибшую любовь за те нобли, которые выплатят в казначействе оставшимся в живых?
Запомните раз и навсегда: вы – золотое отребье! Но золото на поле боя стоит меньше, чем грязь, в которой мы будем топтаться по колено, а если прикажут, то и по горло. И потому я буду относиться к вам просто – как к отребью. Никто здесь не станет сожалеть о вас, если вы не вернетесь из боя, потому что вы никогда не возвращаетесь – это закон войны. Моего сердца не хватит, чтобы горевать обо всех, и потому сразу привыкайте, что я бессердечен.
Иные ссылаются на меня: дескать, я до сих пор жив. Не совершайте этой ошибки. То, что я жив, – случайность, и ее однажды исправят. Причем с необычайной легкостью.
И в тот момент, когда вы станете проклинать день и час, когда сделали этот выбор и остались в казармах на улице Мертвых Генералов, не убежали сломя голову, спасая жизнь и душу; когда вы узнаете, что такое истинное страдание и настоящая боль, – не говорите тогда, что я не предупреждал вас.
Вы щит, которым закроют тех, кем дорожат. Вы меч, который сломают, пробивая чужие доспехи. Вы – мясо, которое скормят красноглазому Ингельгейму, и души, которые скомкают и выбросят во тьму без сожаления и печали. Вы – дрова, которые сожгут, чтобы пламя костра взвилось до небес.
Запомните: вы – золотое отребье.
* * *
Воспаленное солнце, похожее на огромный больной багровый глаз, устало клонилось к закату.
Целый день минул в напряженном и бессмысленном ожидании. Защитники Мараньи ждали, когда несметное войско захватчиков решится на приступ, а они, казалось, не собирались атаковать неприступные серые стены и только окружили крепость плотным кольцом, разбив лагерь на безопасном расстоянии, вне досягаемости снарядов катапульт и баллист.
Кто-то из их военачальников был отлично знаком с инженерным и осадным делом.
Правитель наблюдал с башни за тем, как они устанавливают меховые шатры, как рыщут по округе в поисках источников воды, как готовят на кострах еду. И у него возникало устойчивое впечатление, что им нет никакого дела до тех, кто выстроился сейчас у бойниц, до рези в глазах вглядываясь туда, вниз, в жаркое марево, плывущее над Даленийскими степями.
Странно так даже думать, но былые сражения, проходившие под протяжные крики сальпинг, гром фанфар и грохот барабанов, нравились Юберу Де Ламертону гораздо больше, чем безмолвная осада, в которую взяли город тысячи всадников в незнакомых доспехах.
Неведомый противник всегда кажется сильнее, страшнее и опаснее.
Правда, у врага не обнаружилось ни стенобитных, ни метательных машин, ни осадных башен. Во всяком случае, их не было видно. Он не стал использовать преимущество неожиданности, но это-то и пугало Де Ламертона больше всего.
Во-первых, противник выиграл у защитников Мараньи одно очко: целый день, проведенный воинами на ногах, в постоянном, непрекращающемся ожидании атаки, на нестерпимой жаре, изрядно подорвал и силы, и боевой дух.
Во-вторых, неведомый полководец явно ожидает ночи. Судя по его ледяному спокойствию, по дисциплине, невозможной в варварской орде и потому еще более неожиданной, он не просто рассчитывает воспользоваться покровом темноты. Не настолько тот скроет их действия, чтобы тратить впустую целый день, рискуя, что в любой момент к осажденным может подоспеть подмога.
Чутье подсказывало Де Ламертону, что у врага припасен какой-то козырь. Есть нечто такое, что заменит ему осадные башни и окованные бронзой тяжелые тараны во время ночного сражения. И он даже догадывался, что это может быть.
Еще около полудня его внимание привлекли странные существа, похожие на огромных горбатых псов с человеческими конечностями, бродившие на привязи вокруг высокого и толстого столба, вкопанного в землю возле шатра, в котором разместились не то жрецы, не то шаманы, сопровождавшие повсюду главного военачальника. Во всяком случае, правитель пребывал в твердой уверенности, что стройный, плечистый, очень высокий молодой человек в доспехах редкой красоты, перед коим склонялись все воины, и есть их предводитель. Он выделялся на фоне этого разношерстного бесчисленного воинства, как пышная роза – среди множества невзрачных полевых цветов. Он был особенным. И он все время находился на некоем удалении от своих воинственных подданных, как по другую сторону оконного стекла.
Так художник, пишущий фреску, постоянно отходит от стены на несколько шагов, чтобы полностью охватить взглядом свое произведение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
– Что ж, – сказал мавайен, спуская ноги с кровати. – Радости мало, но мы это предвидели. Ты послал за Хиттингом?
– Да, Фрагг. И за падре Берголомо тоже.
– Приготовь ему этого яду, иначе старик свалится с ног еще до полудня.
– Уже приготовил. И ему, и вам, и чегодайцу. И себе, с вашего позволения. А Керберону и двум телохранителям логофета – постели в комнате перед вашим кабинетом.
– Полжизни мечтал, чтобы они храпели у меня под дверью, – буркнул Монтекассино. – Спасибо, мальчик мой, ты все сделал правильно. Я просто ворчу, потому что… Ну, ты понимаешь. – И он яростно потер уши ладонями. – А Берголомо еще переживал за мое грешное поведение. Согрешишь тут, со всей этой неразберихой. Сдохнешь скорее, чем согрешишь. Кстати, ты не знаешь, наш ордофанг… – Он щелкнул пальцами.
– Уайли Наталл, – подсказал рукуйен.
– Вот-вот, этот самый Уайли сумел утешить комтессу Аффридию?
– Точно не знаю, но репутация славного ордофанга позволяет предположить, что на какое-то время комтесса забудет обо всем – и даже о вас, Фрагг, как это ни прискорбно.
– Ну и отлично, – вздохнул великий магистр. – Потому что только вздорной бабы с ее претензиями на великую страсть мне сейчас и не хватало для полного счастья.
Риардон подал ему любимый кожаный жилет, который имел свойство утихомиривать дурное настроение своего хозяина и поднимать ему дух. Он был сшит из блестящей зеленоватой шкуры торитоя и причудливо украшен металлическими заклепками, кожаными шнурками, сложными плетениями и малюсенькими деревянными фигурками разных тварей, покрытыми красным и черным лаком. С точки зрения придворной моды сие одеяние было образцом варварского вкуса – читай, совершеннейшей безвкусицей. Но почему-то все вельможи мечтали завести себе такой же и тщетно выпытывали у молчаливых слуг Монтекассино, у какого портного одевается их господин.
Кстати, то был один из самых животрепещущих вопросов, кои неизменно возникали у всякого, кому приходилось близко сталкиваться с великим магистром гро-вантаров.
– А ты заметил, – спросил Фрагг, уютно устраиваясь в любимой одежде, как улитка в домике, – что все эти почтовые птицы, усталые гонцы, пророческие видения и прочие вестники грядущих катастроф имеют привычку являться обязательно на рассвете? Вот загляни как-нибудь на досуге в любую летопись или хронику – везде одно и то же. Нет, чтобы дать человеку выспаться. Вот именно на рассвете, будто им всем приспичило…
Риардон Хорн смотрел на него с нежной отеческой улыбкой.
Нет, он никогда, ни на одну секунду не забывал, что имеет дело с существом куда более опасным, чем все те демоны, призраки и звери, на которых его натаскивали в подземельях Эрдабайхе опытные ордофанги. Что этот бурчащий сонный человек, шарящий под кроватью в поисках сапог, способен на такие вещи, от которых у обычного человека волосы бы встали дыбом. Что слабая, какая-то виноватая улыбка, не сходящая сейчас с его губ, предвещает жестокую грозу, и лично он, рукуйен, искренне сожалеет о тех, кто осмелился вторгнуться в пределы Охриды, ибо этим неведомые враги вызвали гнев Фрагга Монтекассино – единственную катастрофу в подлунном мире, которую невозможно ни предотвратить, ни пережить.
А все же не было на свете человека роднее и ближе, и только молодой рукуйен знал, как он выглядит заспанный, обиженный, надутый на Абарбанеля, Ардамалеха, Печального короля и всех прочих, кто играет с ними в эту опасную и страшную игру. И ему ужасно хотелось протянуть руку и погладить мавайена по взлохмаченным волосам: успокойся, все будет хорошо, я тебя никогда не оставлю.
– Придумай что-нибудь поесть, – попросил великий магистр. – Я вернусь голодным.
– Вы снова туда спуститесь? – с тревогой спросил юноша. – Тогда вы вернетесь не голодным, а полумертвым.
– Не для удовольствия же я туда иду. Послушаю, что он скажет. Эх, надо было сделать это еще ночью, но так хотелось отдохнуть.
– Правильно решили, – молвил Хорн. – Иначе бы вы сейчас были совершенно обессилены.
– Когда это я бывал совершенно обессилен? – обиделся Монтекассино. – Ладно, пошел я. А ты встречай гостей.
* * *
Какие бы слухи ни ходили о подземельях Ла Жюльетт и хранимых ими чудовищных тайнах, в замке Эрдабайхе были свои подземелья и свои тайны, ничуть не менее чудовищные. Просто воины Пантократора не одобряли сплетен по поводу своей резиденции, а когда гро-вантары чего-то не одобряли, оно исчезало само собой, как бы божьим велением. Порой сплетни, будто исчерпав тему, прекращались сами, а порой – вместе с самыми заядлыми сплетниками.
В малом зале Совета, облицованном лазуритом и солангитом, с крохотными турмалиновыми и перидотовыми вставками, великий магистр задержался ненадолго. Он покопался в каком-то ларце, затем подошел к задней стене, которую украшал изумительной работы барельеф из черного мрамора, изображающий битву Лейфорта, экзарха Ургельского, с оборотнем, и три раза повернул выпученный круглый глаз твари.
В стене что-то щелкнуло, и она отъехала с негромким жужжанием, открыв мрачный провал, откуда пахнуло на мавайена холодом, сыростью и терпким ароматом курящихся благовоний. Поправив меч, он решительно шагнул в тайный ход и сделал несколько шагов в кромешной темноте. Но вскоре стены коридора осветились ясным желтоватым светом, который испускали диковинные шарообразные светильники, похожие на прозрачные пузыри, заполненные жидкостью, – и со щупальцами. Щупальца эти едва заметно шевелились и подбирались от холодного сквозняка.
Открыв маленьким золотым ключом дверь, обитую железом, мавайен попал в следующее помещение, в котором, казалось, рос лес черных и красных массивных колонн. Здесь уже не царила могильная тишина – низкие, угрожающие звуки раздавались откуда-то спереди и снизу.
Глубокий наклонный коридор, почти что колодец, с грубо вырезанными в стене крутыми и высокими ступенями, вел отсюда на нижний уровень Эрдабайхе, где находились секретные хранилища и казематы для невольников нечеловеческого происхождения. Молчаливые рыцари, по трое у каждой камеры, сменялись через каждые четыре часа. Здесь дежурили исключительно ордофанги и магнусы, а молодые параболаны только шептались между собой о том, что слышали от одного верного человека, что он однажды подслушал разговор двух старших рыцарей, которые якобы собирались спуститься куда-то вниз, о том, что один из демонов вырвался из клетки…
Ничего они, словом, не знали о подземельях, которые простирались на много миль прямо у них под ногами.
Фрагг Монтекассино быстрым шагом миновал длинные ряды вырубленных в скале камер с заключенными в них тварями Абарбанеля и редкими хищниками – Псами, утбурдами, пселлусами, марбасами, крабоподобными мангианами, которые заманивали своих жертв, имитируя нежнейшее, волшебное пение, детенышами теймури, секахи, тремя оборотнями и одним призраком, беспрестанно мечущимся в рунном кругу.
Он молча кивнул рыцарям, при виде его вытянувшимся в струнку и вскинувшим руку к сердцу в почтительном приветствии. Помахал одному из оборотней – тот подошел к толстым стальным прутьям решетки и широко улыбнулся, скаля острые зубы:
– Здравствуй, Фрагг мой! Завтра полнолуние.
– Я помню, – откликнулся мавайен.
– Придешь посидеть со мной?
– Я постараюсь.
– Там, – оборотень дернул остроухой головой, указывая наверх, – много горя и бед? Ты будешь занят?
– А ты что скажешь?
– Ты будешь очень занят, – утвердил оборотень. – Я чувствую это. Но все равно приходи, если выберешь время. Ты ведь знаешь, я стану ждать.
– Я не обещаю, – сказал великий магистр, – чтобы не обмануть. Но я сделаю все, чтобы ты не остался один.
– Спасибо, Фрагг мой, – поблагодарил оборотень. – Желаю удачи. Он сегодня в особом расположении духа.
Псы Абарбанеля при виде великого магистра повели себя как обычные дворовые собаки, ждущие ласки и лакомства от хозяина. Они запрыгали в своих клетках, забегали вдоль решеток – и каменные плиты пола завибрировали, как при далеком землетрясении.
– Полно, полно, – мурлыкнул Монтекассино. – Не сегодня.
Бледный длинноволосый вампир отвесил ему изящный поклон.
– Доброго здравия, магистр, – произнес он на певучем альбонийском, – сочувствую тебе. Он уже рядом, совсем рядом. Хватит ли тебе силы одолеть такую мощь? Думаю, что нет.
– Что ж, – беспечно отозвался мавайен. – Может, вы все придете на мою могилу и проводите меня в последнюю дорогу.
– В этом можешь не сомневаться, – буквально пропел вампир, – это будет наивысшим моим удовольствием.
– Но пока я жив, я могу что-то сделать для тебя?
– Прикажи принести мне новых книг и побольше пергамента и чернил. Твои дубоголовые солдатики так скупятся на чернила, как будто я пишу их собственной кровью.
И он выразительно облизнулся алым, длинным, острым языком.
Миновав его камеру, Фрагг остановился перед мощными железными дверями, которые охраняли шестеро магнусов. Их лиц не было видно под опущенными забралами, а серебряные клинки никогда не успокаивались в ножнах. Эти рыцари постоянно ждали нападения.
«Любопытно, – подумал великий магистр, – они так серьезно относятся к инструкции, как будто действительно смогут что-то сделать, если он нечаянно обретет свободу. Подозревают ли они, что их сметет, как сухой листок в бурю, и он даже не заметит их рунных мечей, как не услышит торопливых заклинаний?»
И негромко приказал:
– Откройте!
В полумраке подземелья, да еще в фигурных прорезях забрала, трудно угадать выражение глаз.
Возможно, ему просто показалось, что в них отразился животный ужас.
* * *
Ласковое солнечное утро второго дня праздника явно не было милостиво к несчастной голове гармоста Бобадильи Хорна. В то время когда его встревоженный брат будил Фрагга Монтекассино, Бобадилья лежал пластом на застеленной койке и тихо проклинал «Веселый стаканчик», забористый эль, друга Бардонеро и громкий голос Картахаля, отзывавшийся дикой болью в ушах, висках и затылке.
Особенно обидно, что добрый пастырь Созидателей, выхлебавший чуть ли не вдвое больше, чувствовал себя преотлично и раздражал цветущим видом, энергичной походкой и веселым настроением.
– Что с тобой? – тревожно наклонился он к самому лицу сержанта. – Опять заболел?
– Опять похмелье, – простонал Бобадилья, хватаясь руками за разламывающуюся голову. – Да что ж он так рявкает?
– Он не рявкает, а знакомит новобранцев с мировоззрением рыцаря когорты Созидателей. Весьма своевременное и нужное дело. А что до твоего состояния – то сие есть коварная и опасная болезнь. Ибо хорошая порция доброго эля еще никогда и никому не принесла вреда, и, значит, корень зла кроется не во вчерашнем питии, а совершенно в другой причине, – ласково отвечал Бардонеро.
– Наверное, мне лучше знать, что со мной происходит.
– Не скажи. Откуда тебе знать в таком состоянии? Послушай-ка лучше, что я тебе скажу. Похмелья не бывает – это все выдумки. Вон посмотри на давешних новобранцев: пили поболее твоего, к тому же мешали шипучее вино с крепкой марьягой и старым элем, а блестят, как новенькие монетки. Даже смотреть приятно.
– Что они делают? – спросил Бобадилья.
– Как что? Слушают отеческое напутствие командира. По-моему, им нравится.
Гармост Хорн вспомнил, что именно считает необходимым сказать командир Лу Кастель тем, кто собирается служить под его началом, и подумал, что такая речь может понравиться только необычным людям.
– Мы – золотое отребье, – говорил Картахаль. – Нас всегда будут ставить там, где не выдержит ополчение, но где не станут губить господ рыцарей. Вы скажете – мы тоже рыцари. Чушь! Мы – золотое отребье, увенчанное лаврами, отмеченное наградами и щедро оплаченное. Но запомните, что лишь немногие из вас доживут до того дня, когда генерал Де Геррен со слезами на глазах скажет вам: «Спасибо, дети мои», а его величество пришпилит к вашему камзолу маленькую круглую побрякушку. Вы думаете, этот кругляшок стоит целой жизни? Или он заменит вам павших друзей в ночном разговоре, доброй драке и разгульном кабацком веселье? Вы думаете, он защитит вашу спину в бою или закроет от стрелы? Или вы полагаете, что благодарность генерала умерит боль ваших ран и утишит горечь потерь? Кто из вас настолько глуп, что рассчитывает купить лишние годы жизни, утраченное счастье и погибшую любовь за те нобли, которые выплатят в казначействе оставшимся в живых?
Запомните раз и навсегда: вы – золотое отребье! Но золото на поле боя стоит меньше, чем грязь, в которой мы будем топтаться по колено, а если прикажут, то и по горло. И потому я буду относиться к вам просто – как к отребью. Никто здесь не станет сожалеть о вас, если вы не вернетесь из боя, потому что вы никогда не возвращаетесь – это закон войны. Моего сердца не хватит, чтобы горевать обо всех, и потому сразу привыкайте, что я бессердечен.
Иные ссылаются на меня: дескать, я до сих пор жив. Не совершайте этой ошибки. То, что я жив, – случайность, и ее однажды исправят. Причем с необычайной легкостью.
И в тот момент, когда вы станете проклинать день и час, когда сделали этот выбор и остались в казармах на улице Мертвых Генералов, не убежали сломя голову, спасая жизнь и душу; когда вы узнаете, что такое истинное страдание и настоящая боль, – не говорите тогда, что я не предупреждал вас.
Вы щит, которым закроют тех, кем дорожат. Вы меч, который сломают, пробивая чужие доспехи. Вы – мясо, которое скормят красноглазому Ингельгейму, и души, которые скомкают и выбросят во тьму без сожаления и печали. Вы – дрова, которые сожгут, чтобы пламя костра взвилось до небес.
Запомните: вы – золотое отребье.
* * *
Воспаленное солнце, похожее на огромный больной багровый глаз, устало клонилось к закату.
Целый день минул в напряженном и бессмысленном ожидании. Защитники Мараньи ждали, когда несметное войско захватчиков решится на приступ, а они, казалось, не собирались атаковать неприступные серые стены и только окружили крепость плотным кольцом, разбив лагерь на безопасном расстоянии, вне досягаемости снарядов катапульт и баллист.
Кто-то из их военачальников был отлично знаком с инженерным и осадным делом.
Правитель наблюдал с башни за тем, как они устанавливают меховые шатры, как рыщут по округе в поисках источников воды, как готовят на кострах еду. И у него возникало устойчивое впечатление, что им нет никакого дела до тех, кто выстроился сейчас у бойниц, до рези в глазах вглядываясь туда, вниз, в жаркое марево, плывущее над Даленийскими степями.
Странно так даже думать, но былые сражения, проходившие под протяжные крики сальпинг, гром фанфар и грохот барабанов, нравились Юберу Де Ламертону гораздо больше, чем безмолвная осада, в которую взяли город тысячи всадников в незнакомых доспехах.
Неведомый противник всегда кажется сильнее, страшнее и опаснее.
Правда, у врага не обнаружилось ни стенобитных, ни метательных машин, ни осадных башен. Во всяком случае, их не было видно. Он не стал использовать преимущество неожиданности, но это-то и пугало Де Ламертона больше всего.
Во-первых, противник выиграл у защитников Мараньи одно очко: целый день, проведенный воинами на ногах, в постоянном, непрекращающемся ожидании атаки, на нестерпимой жаре, изрядно подорвал и силы, и боевой дух.
Во-вторых, неведомый полководец явно ожидает ночи. Судя по его ледяному спокойствию, по дисциплине, невозможной в варварской орде и потому еще более неожиданной, он не просто рассчитывает воспользоваться покровом темноты. Не настолько тот скроет их действия, чтобы тратить впустую целый день, рискуя, что в любой момент к осажденным может подоспеть подмога.
Чутье подсказывало Де Ламертону, что у врага припасен какой-то козырь. Есть нечто такое, что заменит ему осадные башни и окованные бронзой тяжелые тараны во время ночного сражения. И он даже догадывался, что это может быть.
Еще около полудня его внимание привлекли странные существа, похожие на огромных горбатых псов с человеческими конечностями, бродившие на привязи вокруг высокого и толстого столба, вкопанного в землю возле шатра, в котором разместились не то жрецы, не то шаманы, сопровождавшие повсюду главного военачальника. Во всяком случае, правитель пребывал в твердой уверенности, что стройный, плечистый, очень высокий молодой человек в доспехах редкой красоты, перед коим склонялись все воины, и есть их предводитель. Он выделялся на фоне этого разношерстного бесчисленного воинства, как пышная роза – среди множества невзрачных полевых цветов. Он был особенным. И он все время находился на некоем удалении от своих воинственных подданных, как по другую сторону оконного стекла.
Так художник, пишущий фреску, постоянно отходит от стены на несколько шагов, чтобы полностью охватить взглядом свое произведение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41