Мы не интересовались пророчествами, потому что они никогда не сбывались. Кто же знал, что их время еще придет?
– И котарбинская церковь по той же причине не претендовала на редкие находки, до тех пор, пока четыреста лет назад в руки великого логофета Аламата Тигренского не попала книга, в которой Печальный король подробно и обстоятельно излагал историю противостояния Пантократора и Абарбанеля.
– Откройте любой молитвенник, – сказал Де Геррен, – там написано то же самое. Все наше вероучение – это описание вечной битвы между добром и злом.
– Не совсем, – тронул его за рукав падре Берголомо. – Точнее, там написано совсем не то же самое. Книга Печального короля начиналась словами: «Бедный Абарбанель, непокорный и гордый сын Пантократора, которому всегда не хватало любви его всемогущего отца…»
* * *
После третьей бутылки мако по телу разлилось блаженное тепло, а на душу снизошел долгожданный покой.
– Хорошее вино, – одобрил Лахандан. – Не туманит разум, но дарует веселье.
– Вот уж никогда не сказал бы, что ты – любитель повеселиться, – усмехнулся Ноэль.
– Отчего же, друг мой? Просто всяк веселится по-своему.
– Мой отец очень любил и ценил этот напиток, – тихо произнес Ульрих.
– Ты очень любишь своего отца.
– Да.
– Но ты сказал, что ты – герцог.
– Отец недавно умер.
– Мой тоже, – сказал Ноэль, умудрившись двумя короткими словами заменить длинные и ненужные, в сущности, соболезнования и объяснить, что ему понятна и близка эта боль утраты родного человека.
– Мой тоже на небесах, – грустно улыбнулся Лахандан.
– И ты покинул отчий дом? – спросил Рагана. – Зачем?
– Герцогство Де Корбей – всего лишь громкое название. Это несколько веков тому назад мои предки владели обширными поместьями и богатыми замками. Теперь же мне принадлежат живописные руины старинной крепости, маленький дом на холме да пара лугов с виноградником.
– Это не так уж мало.
– Но я всегда хотел увидеть мир, а свой виноградник знаю уже наизусть. Просто, пока был жив отец, я не мог оставить его одного – он бы не вынес разлуки.
– А что думает по поводу твоего отсутствия вдовствующая герцогиня Де Корбей?
– Такой женщины нет и никогда не было, – ответил Ульрих после секундного колебания. – И оставим эту тему.
– Как скажешь. Прости.
В эту минуту в трактир влетела маленькая пичуга и испуганно заметалась под потолком, ища выход.
– Она разобьется, – тихо сказал Лахандан. – Надо открыть окна. Я сейчас…
– Погоди, – остановил его Ноэль. – Я ее сейчас поймаю.
Но Ульрих жестом попросил его сесть на место. Он протянул руку к потолку открытой ладонью вверх, и птичка внезапно успокоилась, чирикнула что-то приветливое и доверчиво села, вцепившись маленькими коготками в палец.
– Лети с миром, – сказал герцог, осторожно поднося руку к открытому окну.
– Как это у тебя получилось? – изумился Ноэль.
– Не знаю. Мне всегда удавалось находить общий язык с птицами и зверюшками.
– Смотрю я на тебя и все больше удивляюсь: что такой человек, как ты, забыл в армии, да еще и среди Созидателей? Чтобы увидеть мир, не обязательно пройти по нему с мечом в руках, да и где гарантии, что тебя не похоронят за ближайшим поворотом дороги? Чересчур ты светлый и добрый для этого занятия.
– Вовсе нет, – внезапно возразил Лахандан. – Если в ком и нуждается когорта Созидателей, так это в таких, как он. Впрочем, вас, мечтателей и идеалистов, везде не хватает, а жаль.
– Не думаю, что вы оба правы. – Ульрих смущенно потер лоб рукой. – Я не добрее и не лучше любого. А вот почему я пришел в когорту – это долгая история. И я расскажу ее, обязательно расскажу. Но когда-нибудь потом, позже.
За столом воцарилось неловкое молчание, и, чтобы выйти из этого положения легко и без потерь, Ноэль откупорил следующую бутылку, громко выстрелив пробкой в потолок.
– Поглядите лучше, как наш доблестный гармост собирается с духом перед встречей с командиром.
И он высоко поднял стакан, приветствуя своего сержанта.
Бобадилья Хорн действительно представлял собой не самое радостное зрелище во вселенной. Призрак Картахаля стоял перед его мысленным взором, мешая расслабиться. В принципе, он не обязан был немедленно докладывать ему о новобранцах – уже три часа, как сержант освободился от службы и сейчас проводил в «Веселом стаканчике» свой законный выходной. Однако он относился к той породе людей, которые спать не могут спокойно, если забудут поставить точку в конце предложения в каком-нибудь дружеском письме, что уж говорить о делах гораздо более важных.
Гармост Хорн знал наверняка, что Картахаль не обрадуется его появлению и не похвалит за рвение, но ничего не мог с собой поделать.
Лио Бардонеро с усмешкой наблюдал за его душевными мучениями.
– Ну, успокойся, сядь, – просил он. – Думаешь, Картахалю приспичило узнать, кого ты сегодня записал в когорту? Если бы он действительно в этом нуждался, то уже давно бы достал тебя из-под земли вместе со списками новобранцев. Лучше выпей еще эля. Подумай о высоком – вон о той красотке за окном, к примеру. Какие бедра! Это же полная луна, а не бедра! А какие глаза?! Как зыркнет – так душу будто медовым соусом обливает, и чувствуешь себя истомившейся в печи бараньей ножкой – которую, кстати, уже несут тем троим молодцам. А вот на что мы с тобой тратим драгоценное время, я пока не понимаю.
– Да не таращи ты глаза на этих парней! – попросил Хорн. – Еще успеешь насмотреться.
– Наши?
– Да.
Лио Бардонеро, прищурившись, оглядел троих рыцарей.
– Хорошее приобретение, – одобрил он. – Что ж ты сразу мне не сказал, что это Созидатели?
– Хотел немного отдохнуть от них, хотя бы за кружкой эля.
– Напрасно. Я ведь не зря обратил на них внимание, еще когда они вошли. Три аристократа, чистых, голубых кровей, с боевыми клинками необычайной редкости. И каждый со своим маленьким секретом, как шкатулка с потайным дном.
– И все это ты понял с первого взгляда.
– Разумеется, дружище.
– Как я тебе завидую! – вздохнул Бобадилья. – Я вот ничего не понимаю в этой жизни.
– Опять станешь жаловаться, что Картахаль тебя не любит?
– Жаловаться не стану. Надоело. К тому же он никого не любит, даже тебя.
– А вот это по-настоящему обидно, ты не находишь?
– Еще бы! – рассмеялся гармост.
– Как можно не любить такого красавца, да еще умницу и душу компании? – недоумевал Бардонеро. – Наверное, у этого человека нет сердца. Ладно, бог с ним, с командиром, а то ему сейчас, наверное, так икается, что уже невмоготу.
– Не думаю, – с неожиданной злостью ответил Бобадилья. – Он же не человек, а железный истукан. Что ему людские слабости и какие-то жалкие приметы?
– Что-то сегодня он тебя особенно допек.
– Он тут ни при чем. Это я что-то непозволительно расклеился.
– Что? – Бардонеро проницательно посмотрел на друга, изогнув домиком бровь. – Увидел молодых ребят, вспомнил, что еще недавно сам был таким, и душа перевернулась?
– Откуда ты знаешь? – изумился Хорн. – А главное – какое мне до них дело? Чем они отличаются от остальных?
– Значит, чем-то отличаются.
– Вот что, – внезапно решился гармост. – Никуда я не пойду сегодня. Дело терпит. Давай закажем по бараньей ноге, а то сил нет смотреть, как они ее уплетают – смачно так, со вкусом. И пирог вели принести, с перепелками. И рыбную слойку. И фруктовый десерт с красным и желтым кремом.
– А потом?
– А потом посмотрим, чего душа пожелает.
* * *
Когда небеса оплакивают какое-то горе и на земле месяцами идут проливные дожди, реки выходят из берегов и затапливают округу. Часто случается, что вместо широких равнин, на которых прежде обитало множество тварей, остаются только жалкие островки, на которых находят спасение от разыгравшейся стихии жмущиеся друг к другу олени, ежи, зайцы и прочая живность. Но вода поднимается все выше и выше, и звери больше не мечутся в страхе и отчаянии по островку, ибо места остается так мало, что они, сгрудившись, уже стоят в воде и только тяжело дышат, и бока ходят ходуном, как кузнечные мехи, под мокрой шкурой.
Крепость Тогутил и двадцать четыре ее защитника были похожи на такой вот островок, с той лишь только разницей, что их окружала не мутная и холодная, а золотая и жаркая река.
Спустившиеся с вершин Тель-Мальтолы варвары несказанно удивились тому, что крохотный гарнизон не собирается ни пропускать их, ни сдаваться. Впрочем, они все равно собирались начать войну с Охридой – часом раньше, днем позже, им было безразлично.
Правда, первая атака завершилась не в их пользу. Неосмотрительно погнав коней к стенам крепостцы, в которой засели охридские воины, всадники вместе с конями попадали в ров, где напоролись на острые колья, вкопанные в землю крестообразно. Дикое ржание и отчаянные крики боли огласили округу.
Воспользовавшись минутой замешательства, Айелло Тесседер скомандовал первый залп, и двадцать четыре горящие стрелы угодили точно в цель. Похожие на косматых медведей всадники рухнули на землю темными, чадно горящими холмиками.
Они ждали второй атаки, но ее не последовало. Напротив, варвары организованно отошли на безопасное расстояние, демонстрируя необычную для диких племен тактику.
Вождь отдал короткое приказание, и тут же около сотни воинов сорвались с места и ускакали куда-то в темноту, в арьергард.
– Умный, – проскрежетал зубами командир. – Ишь, не гонит их на приступ. Не стреляйте пока.
Варвары предусмотрительно отъехали на расстояние чуть больше полета стрелы.
– Куда он их послал?
– За хворостом, мешками, соломой – да за чем угодно, только чтобы можно было забросать ров. Когда они вернутся, не зевайте – стреляйте, сколько сможете.
Тесседер оказался прав, и меньше чем через пять минут варвары появились у стен Тогутила с охапками колючего упругого кустарника и ворохами шкур. По приказу вождя они подъезжали и бросали свою ношу в ров. И хотя охридцы стреляли метко и убили многих, силы были настолько несопоставимы, что им удалось выиграть всего минут десять.
Затем следующая десятка варваров, проскакав мимо крепостной стены, уже почти вплотную, метнула вверх веревки с крюками, похожими на якоря, и они впились в мягкий известняк.
– Руби! – заорал Руа Салор. – Руби веревки!!!
Однако лучники варваров не зевали, и двое солдат, кинувшихся с топорами к веревкам, были убиты на месте. От ливня стрел можно было укрыться только у башни да за двумя каменными зубцами, которые Тесседер велел возвести на вершине стены исключительно красоты ради.
Пока сержант и Лосадо Ардон резали тугие волосяные, со вплетенными в них волокнами каких-то растений канаты, остальные отстреливались. А варвары конями тянули канаты, расшатывая стену, и она со стоном и скрежетом начала поддаваться их бешеному усилию.
– Хар-Даван! Хар-Даван! Хар-Даван!!! – надрывалась орда.
Следующий залп варварских лучников унес жизни еще троих солдат. Арли Эйдан с криком схватился за плечо.
– Сможешь драться? – спросил Тесседер.
– Куда я денусь? – выдавил улыбку воин. – Пока моя Ритта со мной, я в строю.
Обоюдоострую секиру назвал Риттой в честь умершей в ранней юности жены его отец – рыцарь Грейдон Эйдан. Он верно служил Охриде и ее государям, но долгие годы, проведенные в боях и походах, не принесли ему богатства, земель и титулов, лишь отняли силы и здоровье.
Он провожал сына до ворот родного замка, маленький, сухонький старик с белым венчиком пушистых волос, изо всех сил сдерживающий слезы. Рыцарь Эйдан считал, что мужчина не должен плакать – пускай даже он прощается с сыном, наверняка зная, что больше никогда его не увидит. Он подал Арли свою секиру с неожиданной легкостью (и сын гораздо позднее, чем следовало бы, узнал, что в это единственное движение старик вложил все оставшиеся силы). Накануне лекарь предупредил его, что Пантократор отпустил ему времени лишь на прощание, но он не стал ни с кем делиться этим тягостным знанием.
Арли навсегда запомнил отца стоящим в воротах, под аркой, всего облитого золотыми лучами солнца…
…А затем, вздымая тучу красной пыли, рухнула часть стены, и в образовавшийся пролом хлынули воины врага.
На вольфарга налетели сразу трое. Он закрутился волчком, и лезвие Ритты со свистом разрезало воздух, шкуры и сопротивляющуюся плоть. Раздался крик, брызнула кровь. Он увидел, как несется ему прямо в лицо узкое сверкающее лезвие с двумя крюками по бокам, и выставил секиру, как щит. Крюки прочно застряли в фигурных вырезах, и Арли изо всех сил крутанул оружие, вырывая копье из рук противника. А затем, не глядя, вонзил острое навершие Ритты в нападающего.
В какой-то момент битва напоминала обычную тренировку, когда опытный вольфарг без особого труда справлялся с тремя-четырьмя молодыми противниками.
Но их было не двое, не трое и не десяток, а чересчур много.
Болезненный удар шипастой палицы пришелся по раненой руке, и у воина на мгновение потемнело в глазах. В бою это мгновение стоит целой жизни. Он не увидел, как метнулась к нему сбоку обагренная чьей-то кровью коса, только что-то обожгло бок, и ноги перестали слушаться.
Неловко подломились колени, и он осел на землю, изо всех сил сжимая рукоять Ритты слабеющими пальцами. Над ним навис огромный медвежий череп с красными камешками вместо глаз, угрожающе скалясь, но Арли не видел его.
По животу и левому боку разливалось блаженное тепло, как если бы он лежал на солнце. Тело охватила приятная истома – он понял, что свободен от службы и теперь ему никуда не нужно торопиться. И в проеме под маленькой золотой аркой, выкованной из солнечного света, появился отец и приветственно помахал ему рукой…
Айелло Тесседер был приучен оценивать противника по достоинству, и эти враги внушили ему уважение. Они не суетились и не размахивали топорами, клинками и этими странными шестами с косами на концах. Их скупые и точные движения были даже красивы, как сложный танец, включающий множество фигур; звериная сила и ловкость восхищали – если, конечно, забыть, что они ворвались в крепость, которую он защищал.
Словно в кошмарном, тягучем сне, который не получается прервать даже отчаянным криком, видел он, как смуглокожий одноглазый варвар одним длинным движением срезает сверкающей косой голову его солдату, как делает глубокий выпад и пронзает грудь гермагора Ардона и, когда тот падает назад, выпустив из рук свой меч, перехватывает этот меч на лету и уже его клинком вспарывает живот Арли Эйдану.
«Если у них хотя бы каждый десятый так дерется, – мелькнула короткая мысль, – Охриде придется туго».
Сам Тесседер столкнулся в бою с вождем.
Тот оказался не просто силен, но нечеловечески силен, и первый же удар сказал рыцарю, что этот бой он проиграет.
Он сделал обманное движение и выпад, целясь в живот варвара, но тот легко парировал его мощный удар и подсек ноги командира длинной рукоятью своего топора, действуя им как шестом. Айелло успел перепрыгнуть через рукоять в первый раз, но варвар резко повел ее назад, и охридец рухнул навзничь, сильно ударившись затылком. Навершие топора с треском пробило его доспехи и вошло между ребер, облив внутренности жгучей болью.
Айелло поднял на противника спокойный и ясный взгляд. Он сделал что мог, пусть другие сделают больше. И уплыл в теплый сиреневый туман, без страха и печали, как и положено уходить тем, кто бесстрашно стоял на пути бешеных колесниц Акраганта.
Руа Салор сопротивлялся дольше и отчаяннее всех.
Он оставался один у подножия сигнальной башни, на вершине которой догорал костер. Вокруг валялись тела его товарищей и командира, уже отправившихся каждый своим путем – кто в царство Пантократора, а кто – в гости к Реенну или Ингельгейму, и от этого славному гармосту было еще более одиноко, как если бы все уже разошлись по домам, а о нем почему-то забыли. В правой руке сержант держал Ритту, в левой – свой короткий хатанский клинок, обагренный кровью врагов. Он весело и страшно улыбался им, как ненавистным, но близким, – а ведь они и были по-настоящему близки, пришедшие разделить с ним миг его смерти.
Гармост лихо крутанул секиру, вызывая врагов на бой, и в толпе варваров пронесся одобрительный гомон.
Руа надеялся только на то, что двое всадников, летящих сейчас по ночной дороге в сторону Мараньи – первой большой крепости на пути захватчиков, надолго опередили преследователей и их уже не догнать.
А еще он с кривой усмешкой подумал о том, что рано или поздно варвары столкнутся с когортой Созидателей и длинный меч Картахаля отведает крови его убийцы.
Умирать не хотелось, но стрелы коротко свистнули, и жизнь закончилась.
И это тоже входило в контракт, подписанный им когда-то: такая у него была странная работа – защищать свою землю и умирать за нее.
В последний раз открыв глаза, он увидел, что по стремительно синеющему своду на всех парусах несется Галеон – путеводное созвездие странников, моряков и всех потерянных душ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
– И котарбинская церковь по той же причине не претендовала на редкие находки, до тех пор, пока четыреста лет назад в руки великого логофета Аламата Тигренского не попала книга, в которой Печальный король подробно и обстоятельно излагал историю противостояния Пантократора и Абарбанеля.
– Откройте любой молитвенник, – сказал Де Геррен, – там написано то же самое. Все наше вероучение – это описание вечной битвы между добром и злом.
– Не совсем, – тронул его за рукав падре Берголомо. – Точнее, там написано совсем не то же самое. Книга Печального короля начиналась словами: «Бедный Абарбанель, непокорный и гордый сын Пантократора, которому всегда не хватало любви его всемогущего отца…»
* * *
После третьей бутылки мако по телу разлилось блаженное тепло, а на душу снизошел долгожданный покой.
– Хорошее вино, – одобрил Лахандан. – Не туманит разум, но дарует веселье.
– Вот уж никогда не сказал бы, что ты – любитель повеселиться, – усмехнулся Ноэль.
– Отчего же, друг мой? Просто всяк веселится по-своему.
– Мой отец очень любил и ценил этот напиток, – тихо произнес Ульрих.
– Ты очень любишь своего отца.
– Да.
– Но ты сказал, что ты – герцог.
– Отец недавно умер.
– Мой тоже, – сказал Ноэль, умудрившись двумя короткими словами заменить длинные и ненужные, в сущности, соболезнования и объяснить, что ему понятна и близка эта боль утраты родного человека.
– Мой тоже на небесах, – грустно улыбнулся Лахандан.
– И ты покинул отчий дом? – спросил Рагана. – Зачем?
– Герцогство Де Корбей – всего лишь громкое название. Это несколько веков тому назад мои предки владели обширными поместьями и богатыми замками. Теперь же мне принадлежат живописные руины старинной крепости, маленький дом на холме да пара лугов с виноградником.
– Это не так уж мало.
– Но я всегда хотел увидеть мир, а свой виноградник знаю уже наизусть. Просто, пока был жив отец, я не мог оставить его одного – он бы не вынес разлуки.
– А что думает по поводу твоего отсутствия вдовствующая герцогиня Де Корбей?
– Такой женщины нет и никогда не было, – ответил Ульрих после секундного колебания. – И оставим эту тему.
– Как скажешь. Прости.
В эту минуту в трактир влетела маленькая пичуга и испуганно заметалась под потолком, ища выход.
– Она разобьется, – тихо сказал Лахандан. – Надо открыть окна. Я сейчас…
– Погоди, – остановил его Ноэль. – Я ее сейчас поймаю.
Но Ульрих жестом попросил его сесть на место. Он протянул руку к потолку открытой ладонью вверх, и птичка внезапно успокоилась, чирикнула что-то приветливое и доверчиво села, вцепившись маленькими коготками в палец.
– Лети с миром, – сказал герцог, осторожно поднося руку к открытому окну.
– Как это у тебя получилось? – изумился Ноэль.
– Не знаю. Мне всегда удавалось находить общий язык с птицами и зверюшками.
– Смотрю я на тебя и все больше удивляюсь: что такой человек, как ты, забыл в армии, да еще и среди Созидателей? Чтобы увидеть мир, не обязательно пройти по нему с мечом в руках, да и где гарантии, что тебя не похоронят за ближайшим поворотом дороги? Чересчур ты светлый и добрый для этого занятия.
– Вовсе нет, – внезапно возразил Лахандан. – Если в ком и нуждается когорта Созидателей, так это в таких, как он. Впрочем, вас, мечтателей и идеалистов, везде не хватает, а жаль.
– Не думаю, что вы оба правы. – Ульрих смущенно потер лоб рукой. – Я не добрее и не лучше любого. А вот почему я пришел в когорту – это долгая история. И я расскажу ее, обязательно расскажу. Но когда-нибудь потом, позже.
За столом воцарилось неловкое молчание, и, чтобы выйти из этого положения легко и без потерь, Ноэль откупорил следующую бутылку, громко выстрелив пробкой в потолок.
– Поглядите лучше, как наш доблестный гармост собирается с духом перед встречей с командиром.
И он высоко поднял стакан, приветствуя своего сержанта.
Бобадилья Хорн действительно представлял собой не самое радостное зрелище во вселенной. Призрак Картахаля стоял перед его мысленным взором, мешая расслабиться. В принципе, он не обязан был немедленно докладывать ему о новобранцах – уже три часа, как сержант освободился от службы и сейчас проводил в «Веселом стаканчике» свой законный выходной. Однако он относился к той породе людей, которые спать не могут спокойно, если забудут поставить точку в конце предложения в каком-нибудь дружеском письме, что уж говорить о делах гораздо более важных.
Гармост Хорн знал наверняка, что Картахаль не обрадуется его появлению и не похвалит за рвение, но ничего не мог с собой поделать.
Лио Бардонеро с усмешкой наблюдал за его душевными мучениями.
– Ну, успокойся, сядь, – просил он. – Думаешь, Картахалю приспичило узнать, кого ты сегодня записал в когорту? Если бы он действительно в этом нуждался, то уже давно бы достал тебя из-под земли вместе со списками новобранцев. Лучше выпей еще эля. Подумай о высоком – вон о той красотке за окном, к примеру. Какие бедра! Это же полная луна, а не бедра! А какие глаза?! Как зыркнет – так душу будто медовым соусом обливает, и чувствуешь себя истомившейся в печи бараньей ножкой – которую, кстати, уже несут тем троим молодцам. А вот на что мы с тобой тратим драгоценное время, я пока не понимаю.
– Да не таращи ты глаза на этих парней! – попросил Хорн. – Еще успеешь насмотреться.
– Наши?
– Да.
Лио Бардонеро, прищурившись, оглядел троих рыцарей.
– Хорошее приобретение, – одобрил он. – Что ж ты сразу мне не сказал, что это Созидатели?
– Хотел немного отдохнуть от них, хотя бы за кружкой эля.
– Напрасно. Я ведь не зря обратил на них внимание, еще когда они вошли. Три аристократа, чистых, голубых кровей, с боевыми клинками необычайной редкости. И каждый со своим маленьким секретом, как шкатулка с потайным дном.
– И все это ты понял с первого взгляда.
– Разумеется, дружище.
– Как я тебе завидую! – вздохнул Бобадилья. – Я вот ничего не понимаю в этой жизни.
– Опять станешь жаловаться, что Картахаль тебя не любит?
– Жаловаться не стану. Надоело. К тому же он никого не любит, даже тебя.
– А вот это по-настоящему обидно, ты не находишь?
– Еще бы! – рассмеялся гармост.
– Как можно не любить такого красавца, да еще умницу и душу компании? – недоумевал Бардонеро. – Наверное, у этого человека нет сердца. Ладно, бог с ним, с командиром, а то ему сейчас, наверное, так икается, что уже невмоготу.
– Не думаю, – с неожиданной злостью ответил Бобадилья. – Он же не человек, а железный истукан. Что ему людские слабости и какие-то жалкие приметы?
– Что-то сегодня он тебя особенно допек.
– Он тут ни при чем. Это я что-то непозволительно расклеился.
– Что? – Бардонеро проницательно посмотрел на друга, изогнув домиком бровь. – Увидел молодых ребят, вспомнил, что еще недавно сам был таким, и душа перевернулась?
– Откуда ты знаешь? – изумился Хорн. – А главное – какое мне до них дело? Чем они отличаются от остальных?
– Значит, чем-то отличаются.
– Вот что, – внезапно решился гармост. – Никуда я не пойду сегодня. Дело терпит. Давай закажем по бараньей ноге, а то сил нет смотреть, как они ее уплетают – смачно так, со вкусом. И пирог вели принести, с перепелками. И рыбную слойку. И фруктовый десерт с красным и желтым кремом.
– А потом?
– А потом посмотрим, чего душа пожелает.
* * *
Когда небеса оплакивают какое-то горе и на земле месяцами идут проливные дожди, реки выходят из берегов и затапливают округу. Часто случается, что вместо широких равнин, на которых прежде обитало множество тварей, остаются только жалкие островки, на которых находят спасение от разыгравшейся стихии жмущиеся друг к другу олени, ежи, зайцы и прочая живность. Но вода поднимается все выше и выше, и звери больше не мечутся в страхе и отчаянии по островку, ибо места остается так мало, что они, сгрудившись, уже стоят в воде и только тяжело дышат, и бока ходят ходуном, как кузнечные мехи, под мокрой шкурой.
Крепость Тогутил и двадцать четыре ее защитника были похожи на такой вот островок, с той лишь только разницей, что их окружала не мутная и холодная, а золотая и жаркая река.
Спустившиеся с вершин Тель-Мальтолы варвары несказанно удивились тому, что крохотный гарнизон не собирается ни пропускать их, ни сдаваться. Впрочем, они все равно собирались начать войну с Охридой – часом раньше, днем позже, им было безразлично.
Правда, первая атака завершилась не в их пользу. Неосмотрительно погнав коней к стенам крепостцы, в которой засели охридские воины, всадники вместе с конями попадали в ров, где напоролись на острые колья, вкопанные в землю крестообразно. Дикое ржание и отчаянные крики боли огласили округу.
Воспользовавшись минутой замешательства, Айелло Тесседер скомандовал первый залп, и двадцать четыре горящие стрелы угодили точно в цель. Похожие на косматых медведей всадники рухнули на землю темными, чадно горящими холмиками.
Они ждали второй атаки, но ее не последовало. Напротив, варвары организованно отошли на безопасное расстояние, демонстрируя необычную для диких племен тактику.
Вождь отдал короткое приказание, и тут же около сотни воинов сорвались с места и ускакали куда-то в темноту, в арьергард.
– Умный, – проскрежетал зубами командир. – Ишь, не гонит их на приступ. Не стреляйте пока.
Варвары предусмотрительно отъехали на расстояние чуть больше полета стрелы.
– Куда он их послал?
– За хворостом, мешками, соломой – да за чем угодно, только чтобы можно было забросать ров. Когда они вернутся, не зевайте – стреляйте, сколько сможете.
Тесседер оказался прав, и меньше чем через пять минут варвары появились у стен Тогутила с охапками колючего упругого кустарника и ворохами шкур. По приказу вождя они подъезжали и бросали свою ношу в ров. И хотя охридцы стреляли метко и убили многих, силы были настолько несопоставимы, что им удалось выиграть всего минут десять.
Затем следующая десятка варваров, проскакав мимо крепостной стены, уже почти вплотную, метнула вверх веревки с крюками, похожими на якоря, и они впились в мягкий известняк.
– Руби! – заорал Руа Салор. – Руби веревки!!!
Однако лучники варваров не зевали, и двое солдат, кинувшихся с топорами к веревкам, были убиты на месте. От ливня стрел можно было укрыться только у башни да за двумя каменными зубцами, которые Тесседер велел возвести на вершине стены исключительно красоты ради.
Пока сержант и Лосадо Ардон резали тугие волосяные, со вплетенными в них волокнами каких-то растений канаты, остальные отстреливались. А варвары конями тянули канаты, расшатывая стену, и она со стоном и скрежетом начала поддаваться их бешеному усилию.
– Хар-Даван! Хар-Даван! Хар-Даван!!! – надрывалась орда.
Следующий залп варварских лучников унес жизни еще троих солдат. Арли Эйдан с криком схватился за плечо.
– Сможешь драться? – спросил Тесседер.
– Куда я денусь? – выдавил улыбку воин. – Пока моя Ритта со мной, я в строю.
Обоюдоострую секиру назвал Риттой в честь умершей в ранней юности жены его отец – рыцарь Грейдон Эйдан. Он верно служил Охриде и ее государям, но долгие годы, проведенные в боях и походах, не принесли ему богатства, земель и титулов, лишь отняли силы и здоровье.
Он провожал сына до ворот родного замка, маленький, сухонький старик с белым венчиком пушистых волос, изо всех сил сдерживающий слезы. Рыцарь Эйдан считал, что мужчина не должен плакать – пускай даже он прощается с сыном, наверняка зная, что больше никогда его не увидит. Он подал Арли свою секиру с неожиданной легкостью (и сын гораздо позднее, чем следовало бы, узнал, что в это единственное движение старик вложил все оставшиеся силы). Накануне лекарь предупредил его, что Пантократор отпустил ему времени лишь на прощание, но он не стал ни с кем делиться этим тягостным знанием.
Арли навсегда запомнил отца стоящим в воротах, под аркой, всего облитого золотыми лучами солнца…
…А затем, вздымая тучу красной пыли, рухнула часть стены, и в образовавшийся пролом хлынули воины врага.
На вольфарга налетели сразу трое. Он закрутился волчком, и лезвие Ритты со свистом разрезало воздух, шкуры и сопротивляющуюся плоть. Раздался крик, брызнула кровь. Он увидел, как несется ему прямо в лицо узкое сверкающее лезвие с двумя крюками по бокам, и выставил секиру, как щит. Крюки прочно застряли в фигурных вырезах, и Арли изо всех сил крутанул оружие, вырывая копье из рук противника. А затем, не глядя, вонзил острое навершие Ритты в нападающего.
В какой-то момент битва напоминала обычную тренировку, когда опытный вольфарг без особого труда справлялся с тремя-четырьмя молодыми противниками.
Но их было не двое, не трое и не десяток, а чересчур много.
Болезненный удар шипастой палицы пришелся по раненой руке, и у воина на мгновение потемнело в глазах. В бою это мгновение стоит целой жизни. Он не увидел, как метнулась к нему сбоку обагренная чьей-то кровью коса, только что-то обожгло бок, и ноги перестали слушаться.
Неловко подломились колени, и он осел на землю, изо всех сил сжимая рукоять Ритты слабеющими пальцами. Над ним навис огромный медвежий череп с красными камешками вместо глаз, угрожающе скалясь, но Арли не видел его.
По животу и левому боку разливалось блаженное тепло, как если бы он лежал на солнце. Тело охватила приятная истома – он понял, что свободен от службы и теперь ему никуда не нужно торопиться. И в проеме под маленькой золотой аркой, выкованной из солнечного света, появился отец и приветственно помахал ему рукой…
Айелло Тесседер был приучен оценивать противника по достоинству, и эти враги внушили ему уважение. Они не суетились и не размахивали топорами, клинками и этими странными шестами с косами на концах. Их скупые и точные движения были даже красивы, как сложный танец, включающий множество фигур; звериная сила и ловкость восхищали – если, конечно, забыть, что они ворвались в крепость, которую он защищал.
Словно в кошмарном, тягучем сне, который не получается прервать даже отчаянным криком, видел он, как смуглокожий одноглазый варвар одним длинным движением срезает сверкающей косой голову его солдату, как делает глубокий выпад и пронзает грудь гермагора Ардона и, когда тот падает назад, выпустив из рук свой меч, перехватывает этот меч на лету и уже его клинком вспарывает живот Арли Эйдану.
«Если у них хотя бы каждый десятый так дерется, – мелькнула короткая мысль, – Охриде придется туго».
Сам Тесседер столкнулся в бою с вождем.
Тот оказался не просто силен, но нечеловечески силен, и первый же удар сказал рыцарю, что этот бой он проиграет.
Он сделал обманное движение и выпад, целясь в живот варвара, но тот легко парировал его мощный удар и подсек ноги командира длинной рукоятью своего топора, действуя им как шестом. Айелло успел перепрыгнуть через рукоять в первый раз, но варвар резко повел ее назад, и охридец рухнул навзничь, сильно ударившись затылком. Навершие топора с треском пробило его доспехи и вошло между ребер, облив внутренности жгучей болью.
Айелло поднял на противника спокойный и ясный взгляд. Он сделал что мог, пусть другие сделают больше. И уплыл в теплый сиреневый туман, без страха и печали, как и положено уходить тем, кто бесстрашно стоял на пути бешеных колесниц Акраганта.
Руа Салор сопротивлялся дольше и отчаяннее всех.
Он оставался один у подножия сигнальной башни, на вершине которой догорал костер. Вокруг валялись тела его товарищей и командира, уже отправившихся каждый своим путем – кто в царство Пантократора, а кто – в гости к Реенну или Ингельгейму, и от этого славному гармосту было еще более одиноко, как если бы все уже разошлись по домам, а о нем почему-то забыли. В правой руке сержант держал Ритту, в левой – свой короткий хатанский клинок, обагренный кровью врагов. Он весело и страшно улыбался им, как ненавистным, но близким, – а ведь они и были по-настоящему близки, пришедшие разделить с ним миг его смерти.
Гармост лихо крутанул секиру, вызывая врагов на бой, и в толпе варваров пронесся одобрительный гомон.
Руа надеялся только на то, что двое всадников, летящих сейчас по ночной дороге в сторону Мараньи – первой большой крепости на пути захватчиков, надолго опередили преследователей и их уже не догнать.
А еще он с кривой усмешкой подумал о том, что рано или поздно варвары столкнутся с когортой Созидателей и длинный меч Картахаля отведает крови его убийцы.
Умирать не хотелось, но стрелы коротко свистнули, и жизнь закончилась.
И это тоже входило в контракт, подписанный им когда-то: такая у него была странная работа – защищать свою землю и умирать за нее.
В последний раз открыв глаза, он увидел, что по стремительно синеющему своду на всех парусах несется Галеон – путеводное созвездие странников, моряков и всех потерянных душ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41