– Приветствую тебя, долгожданный владыка, – сказал он.
Младенец смотрел на него и улыбался.
А глаза у него были разноцветные. Правый – синий, как бездонное небо над Тель-Мальтолой, а левый – красновато-оранжевый, как степь, выжженная солнцем.

* * *

Это случилось двадцать пять лет назад в далекой Айн-Джалуте, и кто теперь знает, как оно было на самом деле.

* * *

Хар-Даван скосил на столпившихся в углу вождей гневный красный глаз. Его чуткое ухо явственно уловило, как они затаили дыхание и лишь изредка перехватывали воздух, чтобы совсем не задохнуться.
Он сидел, поджав под себя ноги, и держал на коленях тяжелую толстую книгу в зеленом переплете. Его сильные тонкие пальцы барабанили по обложке, заставляя содрогаться могучих горхонтоев.
Он был ими недоволен.
Крохотная пограничная крепость – игрушка по сравнению с теми укреплениями, которые им придется брать. Но она была построена по всем правилам и защищалась не только отважно, но и разумно, а вот его воины действовали как сброд, а не войско, которым командует сын Бар-Эбрея.
Разве он приказывал лететь сломя голову к стенам? Разве он произнес хоть слово или махнул рукой в том направлении? Отчего же тогда всадники горхонтоя Норолуйи бросились в бой? Неужели они не покорны ему – но кому нужен военачальник, не способный управлять своими воинами? Или Норолуйя боится, что его повелителю достанется больше славы? Или он желает быть первым – но тогда милости просим на алый ковер рахаганов, отстаивать свое первенство с оружием в руках.
Что же молчит Норолуйя и отчего он прячет глаза?
Люди погибли зря. Жалко, страшно и попусту, но Хар-Даван думает, что они получили по заслугам. Если воин презирает быструю мысль, а полагается только на силу своих мускулов, его ждет скорый и поучительный для прочих конец. Будь в этой крепостце чуть больше защитников, не видать бы им скорой победы как своих ушей.
Надо бы примерно наказать и вождя, который не в состоянии управлять своими подданными, но сегодня он милостиво прощает Норолуйю из клана хатуленов и верного Тасамайю, вождя арикаров. Прощает в первый и последний раз.
И Хар-Даван взглянул на своих военачальников правым – синим – глазом.
Будто бы утихла гроза, ветер отнес в сторону тяжелые мутные тучи, и за ними открылось бездонное чистое небо.
Горхонтои облегченно вздохнули – буря пронеслась мимо.

* * *

Хар-Даван вырос в странном месте.
Капище Алохи было выстроено из черного камня на вершине холма, и хель-таккары приносили туда свои еженедельные дары свирепой богине. Но только посвященные знали, что богиня никогда не посещает это убогое жилище. Что бы ей делать там – повелительнице подводного царства, владычице глубин?
Подлинный храм Алохи, где некогда возносила молитвы жрица Эка и десятки ее предшественниц, находился глубоко под землей, в огромной пещере, своды которой светились ровным, тихим зеленоватым светом. Она сообщалась с озером, и отблески воды, похожие на легкую рябь, бежали по потолку, с которого свисали длинные, заостряющиеся к концу наросты.
Здесь все фигуры и предметы отбрасывали странные длинные тени, как если бы именно тут пролегала граница между мирами, и тени начинали жить собственной жизнью, забывая о хозяевах, то своевольно убегая куда-то, то исчезая в воде, то возникая во множестве из-за следующего поворота.
Факелы были бесполезны в этом святилище, ибо огонь трепетал, как крылья мотылька, и умирал, понимая, что он тут не нужен.
Где-то с хрустальным звоном срывался с уступа крохотный ручеек и разлетался по камням мелкими брызгами.
На чистом песчаном дне подземного водоема лежали статуи, искусно вырезанные из светящегося зеленоватого камня, и крохотные тритоны устраивали под ними свои убежища. Водяные растения и цепкие ракушки облепили бронзовый сундук, ушедший в песок больше чем наполовину. А на каменистом берегу, на золотом троне с высокой спинкой, украшенной серебряными барельефами и цветной эмалью, гордо восседал исполинский скелет. Кости его были искусно скреплены золотой проволокой, которая не давала им рассыпаться и рухнуть вниз бесформенной кучей.
Совершенный, без единого изъяна, череп был надежно защищен стальным шлемом, по бокам которого шел двойной ряд зеленоватых шипов, а в центре высился гребень, украшенный жесткой рыжей шерстью маббана, не истлевшей от влаги и времени. Железные клыки теймури исполняли роль забрала. Туловище, вернее, бывшее туловище закрывала кольчуга, сплетенная из мелких колец, с широким воротником из черной бронзы. На костях ног болтались драгоценные поножи с изображением змея, пожирающего землю. А вот наруч, как ни странно, был всего один, на правой руке. На коленях скелета лежала огромная книга, страницы которой были выполнены из тончайших металлических листов и испещрены странными знаками и удивительной красоты рисунками.
Но Хар-Даван не находил в окружающем ничего удивительного – ведь это и был, по существу, его родной дом. Он привык играть рядом со скелетом, обращаясь к нему с наивными детскими разговорами, плавать и нырять среди каменных изваяний и подолгу оставаться под водой, рассматривая их прекрасные печальные лица. Он любил листать книгу в зеленом шершавом переплете и рассматривать изображения огромных домов, высоких зубчатых стен, сложенных не из дерева, а из камня, удивительных воинов в нарядах, похожих на убранство его костлявого товарища, а не на привычные одежды охотников хель-таккара или других кланов.
Сикка, жрец Бар-Эбрея, его воспитатель – седобородый и тощий как жердь, не многим отличающийся от безмолвного воина на золотом троне, научил мальчика понимать мелкие значки, называемые рунами, – и однажды книга заговорила.
Она рассказывала о древнем гордом народе манга-ди-хайя, который был равен бессмертным богам. О прекрасных городах, построенных ими на берегу великого моря, о великих сражениях, о могучих героях и талантливых военачальниках, о чудесных вещах, которые эти люди умели делать, об их мечтах и стремлениях.
Нынешние жители Айн-Джалуты жили суровой и убогой жизнью. Единственной их целью было – выжить и продолжить свой род. Единственным желанием – наесться досыта и продолжить род с красивой женщиной. Хотя в их скудном и сером языке отсутствовало само слово «красота», как и слова «мечта» и «стремления».
Но маленький мальчик, игравший с тритонами и рыбами в подземном святилище Алохи, принадлежал совсем к другой породе людей.
Раз в несколько дней в пещеру приплывало странное создание, которое всякий бы посчитал либо божеством, либо чудовищем.
Его кожа была бледной, зеленовато-серого оттенка, скользкой на ощупь, тонкой и почти прозрачной. Длинное, слегка уплощенное тело с выступающей острым килем грудной клеткой не имело признаков пола. Плоские ступни с перепонками между голубоватыми пальцами с бледными и плоскими ногтями больше походили на раздвоенный хвост. Голый череп с костистыми перепончатыми ушами был покрыт мелкой серебристой чешуей. Огромные выпуклые глаза водянистого розоватого оттенка располагались ближе к вискам, а маленькие ноздри плоского, едва заметного носа были затянуты пористой коричневой кожей. И в этом уродливом, скользком и холодном теле таился чарующий, глубокий, мелодичный голос.
Хар-Даван называл существо Алохой – и оно соглашалось отзываться на это имя. Он полагал его кем-то вроде матери, которой никогда не знал, – и оно не разрушало его иллюзий.
Алоха с невероятной нежностью, которую трудно было предположить в столь хладнокровном существе, относилась к мальчику. Именно она открыла для него истинную красоту и очарование подводного мира и в то же время научила сражаться с его смертельно опасными обитателями. Благодаря ей он узнал, что у бронированных водяных змеев под нижней челюстью есть слабое место, где бьется синяя тугая жила, едва прикрытая тонкой голубой, в темных пятнах шкурой. И что грозная байга – этот комок мускулов, колючек и ядовитых шипов с ненасытной пастью – слепа, как новорожденная мышь, и ориентируется только по слуху. Так что достаточно пробить мембраны на ее ушных отверстиях, и из беспощадного охотника она легко превратится в добычу.
Они подолгу парили в темной, холодной толще воды, над покрытыми песком и илом черепичными крышами древних храмов с витыми колоннами и мордами рыб на портиках; заглядывали в опустевшие гроты, где некогда обитали водяные жители, а теперь валялись лишь разбитые раковины, костяные орудия и смешные фигурки из светлого песчаника – бывшие игрушки давно умерших детей.
И здесь, в зеленой колеблющейся мгле, где скользили опасные тени, среди всепоглощающей тишины, которая невозможна там, в мире солнца, он однажды понял, что такое истинное одиночество.
Хар-Даван с благодарностью постигал сложную науку выживания, не отдавая себе отчета в том, что никто иной ее постичь бы и не смог, ибо никто больше не был так силен, быстр и ловок, как он.
А еще Алоха учила его чужим наречиям. Сперва он не мог вообразить зачем, но она терпеливо повторяла певучим своим голосом незнакомые, порой невыносимо сложные, а порой – невероятно смешные слова, и он послушно произносил их раз за разом, не желая ее огорчать. Он любил водяное существо настолько, насколько вообще был способен любить.
Они часто рассматривали вместе книгу, и Алоха вздыхала о дальних странах, о городах с площадями, парками и фонтанами; о бескрайнем озере с соленой водой, которое называется морем и не имеет дна и берегов; о широких желтых дорогах, которые вились между зеленых полей и сиреневых виноградников, среди яблоневых и вишневых садов и пестрых лоскутков обработанной земли. Она грезила порой, как во сне, о высоких замках с изящными башнями, на которых трепетали яркие флаги, и о милых приветливых домиках с цветными окнами и голубыми и зелеными черепичными крышами. И об удивительном чистом небе, в котором не мечутся вечно голодные секахи, высматривая добычу.
Многого из того, о чем говорила Алоха, не было в книге, но Хар-Даван давно понял (а потом однажды спросил – и ответ подтвердил его правоту), что все это рассказывал ей тот, кто сидел сейчас на золотом троне, молча слушая их бесконечные беседы.
Он пришел в Айн-Джалуту с западных болот, из-за вершины Тель-Махре, и в этом легенда оказалась правдива.
Он вовсе не был богом, а всего лишь отважным воином, одним из последних в славном роду, – и в этом она оказалась красивым вымыслом.
Пути назад для него не существовало, ибо не существовало больше страны, в которую он хотел бы вернуться. Древняя цивилизация исчезла в огне, и от нее остался осколок памяти – смертный человек, чья жизнь – тысячная доля мгновения от того, что зовет мгновением творец, и зеленая книга, которую некому было читать в Айн-Джалуте.
Искусный боец, он быстро стал вождем одного из племен, но сколь жалкой, должно быть, представлялась сия участь тому, кто был высокородным правителем могущественного царства манга-ди-хайя.
Бар-Эбрей не нашел достойного, которому мог бы передать свое наследство, и не встретил той женщины, которая могла бы подарить ему детей, в чьих жилах отныне текла бы голубая кровь владык древнего Баласангуна.
Только в подземной пещере, на берегу прозрачного озера находил он покой и понимание. И хотя Алоха не могла стать его женой, все равно он полюбил ее всем сердцем. Он не видел уродливой внешности, но только светлую и чистую, как вода ее озера, душу. И кто, как не последняя из своего племени, пережившая и медленное угасание великого некогда народа, и смерть всех близких и родных, могла понять такого же чужака, потерявшего все, что было ему дорого.
Чуждые, как рыба и птица, обитающие в разных стихиях, несовместимые, как дождь и песок, они не могли жить друг без друга, и пускай их счастье и любовь были странными, но все же это были подлинное счастье и истинная любовь.
Долгий и опасный путь в Айн-Джалуту, старые раны и неукротимая тоска медленно подтачивали силы Бар-Эбрея. Он знал, что дни его сочтены, но не желал умирать среди лишенных сочувствия и воображения хель-таккаров и однажды ночью ушел, ни с кем не прощаясь, в пещеру, оставив по себе только прекрасную легенду.
Он умер тут, у воды, читая ей стихи о высоких синих башнях, острых золотых шпилях и ослепительно белых, как первый снег, храмах Коронеи.
Алоха закрыла ему глаза своей ледяной рукой.
Алоха поцеловала его восковой лоб своими холодными бескровными губами.
Алоха усадила его на древний трон своих предков и бережно положила ему на колени книгу, которую он принес в Айн-Джалуту из такого невообразимого далека.
Алоха никогда не оставляла его одного, приплывая в пещеру, чтобы поведать возлюбленному о том, что творится на свете, и о том, что она об этом думает.
Алоха долгие годы хранила память о нем и его заветную мечту – вернуться в Баласангун.

* * *

Хар-Давану исполнилось шестнадцать.
Он уже не был похож на человека, но на молодого и прекрасного языческого бога, который заблудился на земле.
Три года тому назад он в одиночку убил в холмах своего первого теймури и повесил на запястье браслет из его клыков.
Он знал несколько языков, неплохо разбирался в военном деле, ценил высокую поэзию, постиг основы медицины и под руководством Сикки обучился приемам владения оружием, о котором никогда не слышали в Айн-Джалуте.
И за все эти годы он так ни разу и не спросил у своего воспитателя, кто он и откуда, словно чувствовал, что в этом суровом краю не найдется ни одного человека, близкого ему по крови. Его будто бы вовсе не интересовало собственное происхождение, а верный Сикка никогда не заговаривал с ним на эту тему.
Они жили вдвоем, возле капища на холме, не изгои, но и не свои.
В клане хель-таккара по-прежнему помнили о странных обстоятельствах, сопутствовавших появлению Хар-Давана в поселке, однако боялись немного меньше. Невозможно шестнадцать лет подряд бояться одного и того же с одинаковой силой. Да и самые невероятные события все равно постепенно изглаживаются из памяти, уплывают в туман, выцветают, как выцветает со временем и протирается до дыр яркая ткань ковра.
Постепенно люди привыкли к его странным глазам и научились не вздрагивать, когда пронзительный взгляд левого, красного, как заходящее солнце, упирался, кажется, в самую душу.
Юные сверстники и взрослые мужчины понемногу смирились с тем, что никто из них не в состоянии одолеть его в рукопашном бою и не может соперничать с Хар-Даваном в силе и ловкости. Его копье всегда попадало в цель. Его стрелы разили без промаха. Остальные же находили утешение в том, что и они могли быть не хуже, когда бы появились на свет от двух божеств.
Он был высок и строен, и хотя ему случалось чаще, чем другим охотникам, сражаться с тварями, обитающими в холмах, на его золотистой смуглой коже не осталось ни одной отметины. Смоляные волосы, подрезанные над лбом, непокорной волной падали на плечи. Его лицо поражало удивительным сходством с лицами изваяний, лежавших в пещере, под водой, но об этом сходстве догадывались только Алоха и верный старый Сикка, который с каждым годом все тяжелее опирался на свой суковатый посох и твердил, что ему уже давно пора отправляться в Долину Предков – собственными глазами увидеть, что там и как.
В клане, где здоровье, сила и выносливость ценились больше всего, а многочисленность являлась залогом успешного выживания, о подобном супруге мечтали все женщины. Молодые охотники втайне ненавидели Хар-Давана, но ничего не могли поделать, когда пожилые отцы семейств вели к его одиноко стоящей хижине своих молодых дочерей в надежде, что дети, родившиеся от его крови, будут удачливее других.
Справедливости ради стоит заметить, что девы нисколько не сопротивлялись, а, напротив, тщательно готовились к такой важной для них ночи, одеваясь в лучшие перья и меха, раскрашивая лицо зеленой, голубой и белой глиной и убирая волосы в замысловатые прически.
Хар-Даван редко отказывал старикам в подобной услуге. Но если кто-то из них втайне мечтал, что его дочь придется юному охотнику по сердцу и он захочет взять ее в свой дом, то их ожидало глубокое разочарование. Прелести дев хель-таккаров оставляли его равнодушным. Они ничего не знали о волшебных строках Рабанга, воспевшего в своих стихах желтые пыльные дороги Коронеи, зеленую повилику, вьющиеся по колоннам белых беседок мелкие красные розы и голубые берега Дивехши. Но если бы он и стал им об этом рассказывать, они сочли бы его слова священным бредом сверхъестественного существа, не прерывали бы, однако и не слушали. Они не только не поняли бы его, но и не попытались бы понять. Они не нуждались в мечте.
Вероятно, их отцы и братья, преодолев страх, разорвали бы его на части, когда бы узнали, что прекраснейшую из прекрасных он полагал куда более уродливой, чем рыбоголовое существо из подземной пещеры, и всякий раз, обнимая податливое жаркое тело, мыслями был далеко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41