.. Барахтаешься в одиночку, не знаешь, к какому берегу пристать... Нет, если Сайд не появится, я все-таки пойду к нему сам...
Стенные часы у соседей бьют полночь. Пора спать. И вдруг резкий телефонный звонок. Кто бы это мог быть в такую поздноту? Не снимать, что ли, трубку? Нет, я же потом себе места не найду, если не узнаю, в чем дело...
— Алло?
Торопливый женский голос с мягким акцентом:
— Халиль, это вы?
У меня екнуло сердце — она!
— Да, да, это я!
— Это говорит Рут, вы меня узнаете? Извините, пожалуйста, за поздний звонок. Я звонила вам целый день, но вас не-было...
— Ничего, пустяки. Правильно сделали, что все-таки дозвонились... Куда вы вообще исчезли?
— Да я, понимаете, должна была срочно уехать домой, в США. Только вчера вернулась.
Пауза. О чем говорить дальше?
— Халиль, я расшифровала запись с вашим интервью... Когда мы можем встретиться?
— Когда вам угодно.
— В таком случае давайте завтра. Завтра вечером, хорошо? Часов в семь, у меня дома... Договорились?
— Договорились. Спокойной ночи, Рут.
Жаль, что договорились так быстро, я бы хотел поболтать с ней еще. Ну да ладно, завтра наболтаемся досыта.
Я вернулся к столу, уложил бумаги в желтый конверт, погасил свет, оставив только ночник... Надел пижаму и лег. Амины все еще нет. Оно и к лучшему, никакого желания сейчас разговаривать. Сегодня мне хочется побыть одному, подумать... Но в голове одна мысль: "Рут... Рут... Рут..."
VIII
Какие у нее теплые глаза! Так и хочется очертя голову нырнуть в эту ласковую волну света и плыть, плыть... И рука теплая. Рука друга. Как странно, она видела меня всего лишь пару раз, а кажется, будто дружит со мной много лет: никакой скованности, удивительная простота во всем и неподдельный интерес к моей особе.
— Что с вами? Вас сегодня будто подменили. По-моему, вы чем-то встревожены. Или озабочены. Я угадала?
— Разумеется, встревожен. Долгой разлукой с вами... Она засмеялась.
— Ох, уж эти восточные мужчины! Любите вы красивые слова!
— В данном случае вы ошибаетесь. А вообще-то, что в этом дурного? Красивое слово украшает жизнь.
— Не всегда. Порой оно говорится из вежливости или чтобы уйти от ответа. Как сейчас, например.
И она вопрошающе глядит мне прямо в глаза. Вот так же открыто, прямо смотрит она и на жизнь. Действительно, зачем мудрить и усложнять? Будем смотреть на вещи просто... Удивительная женщина! Я не из тех, кто выворачивает себя перед первым встречным наизнанку, но с ней меня так и тянет на откровенность.
— Ладно, вы, я вижу, решили сегодня играть со мной в молчанку. Бросьте, все равно ничего у вас не выйдет — ваше лицо вас выдает. — И со смехом добавляет: — Скажите-ка лучше, что вы будете пить: виски? Или опять воду с лимоном?
— О да, вы опасная женщина. С виду такая милая, невинная, а, оказывается, с вами надо ухо держать востро!
— Что поделаешь — приходится. Человек — натура сложная. И наивным бывает, как ребенок, и злым, а то и твердым, как кремень.
— Приходится? И даже со мной?
Не ответив, она встает и легким шагом уходит в глубь комнаты. Рыжим пламенем струятся по плечам длинные волосы... Наполнила бокалы, кинула туда лед, вернулась, поставила их на стол, а сама, сбросив туфли, влезла на диван с ногами и, положив голову на колени, затихла, задумалась о чем-то своем. Только что была здесь, со мной рядом, и вдруг ускользнула, улетела куда-то далеко, куда мне нет доступа.
— Вы мне так и не ответили!
Она переводит на меня взгляд — глаза серьезные, сосредоточенные, лоб нахмуренный. Можно подумать, я задал ей невесть какой сложный вопрос.
— С вами? Не знаю. Вернее сказать, пока еще не решила.
— Почему?
— Да потому что я вас плохо знаю.
— Это не трудно поправить.
— Да как сказать. Вы принадлежите к другому миру. Мы идем по жизни с открытой душой. А ваши души за семью печатями.
— Ну нет, позвольте с вами не согласиться. Ведь мы даже хитрить толком не умеем. Мы простодушны, потому что проста сама наша жизнь. Наверно, потому-то вам и бывает трудно нас понять. А вы — вы живете в мире сложном, и хитрости ваши тоже сложны и многомудры. И не только в пустяках, но и в вещах посерьезней.
Я чувствую, как она напряглась. Невидящий взгляд, застывшее лицо. Эта женщина несет в себе какую-то тайну, но какую? Сумею ли я подобрать к ней ключ?
— Вы обиделись?
Полупрезрительно пожимает плечами — какой, мол, вздор, обижаться! Ясное дело, обиделась. Иначе б не сидела молча.
— На всякий случай я готов принести свои извинения. Я думал, с вами можно говорить прямо, без всяких реверансов.
Она глядит на меня с укором.
— Можете не извиняться, я тоже сторонник откровенности. Мы просто не поняли друг друга. Обычная история, когда люди едва знакомы. Не хотите ли чего-нибудь закусить?
— Да нет, спасибо. Сегодня буду потреблять только духовную пищу.
— Ну и потребляйте себе на здоровье. А я проголодалась... Пойду принесу себе что-нибудь поесть.
За широкими окнами ночь, звезды, темные силуэты домов на том берегу Нила. Тишина... Уже час ночи, пора уходить. Завтра надо бы прийти на работу пораньше. Что-то тревожное носится в воздухе в последние дни. Какое-то зловещее затишье перед бурей. В такое время необходимо быть "в форме". Сейчас пойду. Спрошу ее только, точно ли расшифровано мое интервью, и пойду. А как хочется остаться...
Она возвращается с небольшим подносом: два стакана виски, помидоры, икра, кресс-салат, маслины, сыр... Тряхнула головой, отбрасывая со лба каштановую прядь волос, и улыбнулась:
— Ну как, соблазнитесь?
— Нет, спасибо, я и так сегодня засиделся у вас. Допью свое виски и пойду. Да, пока не забыл: вы расшифровали пленку с моим интервью?
— Конечно. Вот текст... — Она протянула мне аккуратную папку из пластика. — Прочтите, пожалуйста, и, если позволит время, сделайте свои замечания. Потом обсудим их вместе.
Прощаясь у двери, она вдруг наклонилась ко мне, и я ощутил на щеке поцелуй горячих губ, легкое прикосновение пушистых волос.
— Звоните, не пропадайте! Вечерами, после шести, я всегда дома... До скорого!
Вниз по лестнице я не шел — летел на крыльях. У входа все тот же черный призрак. Быстрый взгляд в мою сторону — будто камень швырнул. Я выскочил из подъезда и с наслаждением окунулся в ночную свежесть. На такси добрался до дому, вошел. Темно, только ночник горит. Но мне сейчас не до сна. Уложил в "кейс" кое-какие бумаги, прошел на кухню. На столе все накрыто для завтрака, Амина верна себе. Да, на такую, как она, можно положиться. Все четко, ясно, никаких шараханий из стороны в сторону. И дело не в том, что она женщина. Нет, тут все решает характер. Все-таки мы с ней очень разные. Она как дерево, что крепко держится корнями за землю. Помню, росла у нас в деревне на холме огромная шелковица, я еще любил летом под ней спать. Лежишь, бывало, слушаешь шелест листьев, и так спокойно на душе становится... А с Аминой беспокойно. Вроде и хочется возле нее укрыться, ан боязно: все время помнишь, что это она мне нужна, а не я ей. А ведь это унизительно — сознавать, что зависишь от другого. Нет, все-таки неуютно мне жилось все эти годы после тюрьмы. Ни на минуту не покидало чувство, что я неудачник, ничего путного в своей жизни не сделал. Но кто вообще сказал, что я должен был сделать что-нибудь путное? Миллионы людей живут себе и ни о чем подобном не думают. Чем я хуже их? Надо смотреть на вещи проще. Да и потом, нельзя же забывать, через что я прошел! На всю жизнь следы остались... Но Амина не желает об этом помнить и не принимает никаких оправданий. То ли дело — Рут. Что за сила колдовская тянет меня к этой женщине? Что это — волшебство новизны, жажда неведомого? Или просто желание бежать от привычного в новый мир, такой уютный, комфортный, где всего вдоволь и все под рукой — еда, питье, богатство, мягкая постель, широкие окна, распахнутые на Нил... Я закрываю глаза... Она в моих объятиях... Молодое, нежное, полное жизни тело... Не думай об этом, не смей об этом думать. А о чем? ...Унылая
тесная кухня, стол с двумя чашками, блюдечко патоки, к жутная паста... За окном встает холодный, неприветливый рассвет. Эх, если б все в жизни давалось легко и просто! А так — за все приходится платить. Не торопись, Халиль, семь раз отмерь — один отрежь. Да, да, разумеется, я не буду спешить. Спешить не следует... — Я закрываю глаза. — Надо подумать, хорошенько подумать... Значит, так... Она в моих объятиях...
Сквозь сон слышу далекий телефонный звонок... Мучительным усилием заставляю себя проснуться. В самом деле, за закрытой дверью, надрываясь, звонит телефон. Сайд!
— Халиль? Простите, что я так рано, но дело не терпит отлагательств. У нас срочное совещание, и вам необходимо быть...
— Совещание? Какое совещание? Где?
— Мы собрались в кафе, в "стекляшке", вы знаете.
— А что случилось?
— Обсуждаем предстоящую забастовку. Надо договориться о конкретной дате.
Молчу, но от него так просто не отделаешься.
— Ну так как? Приедете?
— Через час буду.
Я положил трубку, взглянул на часы. Семь. Итак, хватит парить в небесах, пора возвращаться на землю. Я побрился, принял холодный душ, чтобы стряхнуть остатки сна, оделся. Амина еще спит. Поцеловать ее на прощание? Не стоит, лучше оставлю записку. Наскоро проглотил кофе и выскочил на улицу. Свежий ветер, ясное небо, яркое солнце... Мир прекрасен... Почему же так тревожно на душе? Ах да, вчерашний вечер! Сам не знаю, чего хочу. Вечно чем-то недоволен. Что имею — приелось, а что хочется иметь — вовек не достанешь, руки коротки.
Ровно в восемь я вошел в кафе. Я увидел их сразу — Сайда и еще четверых "комитетчиков". А остальные где? Остальных не будет, в целях конспирации решили много народу не собирать. Из разговоров понял: забастовка должна быть объявлена в самое ближайшее время. На этом сходились все. Нельзя упускать момент, контракт может быть подписан со дня на день. Сайд считал, что начинать надо прямо завтра. Он уже договорился с руководством профсоюза, они обещали свою поддержку. Вопрос принципиальный, все это понимают: речь идет о политике капиталовложений в целой отрасли, о судьбе многих рабочих. Медлить нельзя никак: настроение на фабрике сейчас боевое, а если тянуть еще, среди рабочих поползут разные слухи. Начальство и отдел безопасности тоже не будут сидеть сложа руки, постараются — уж можете в этом не сомневаться! — перессорить рабочих с помощью своих людей. Начнутся колебания, разногласия. Так что время не ждет. Бастовать так бастовать. И немедленно, с завтрашнего дня.
Они зашумели, заговорили все разом, а я молча слушал и ждал, до чего же они договорятся. В конце концов, кто я такой? Я же даже не член их комитета. Так просто, друг Сайда, которого они уважают и которому верят. Ради него и терпят мое присутствие. Еще бы, ведь для них я — чужой, я — начальство, им непонятно, почему я здесь оказался. Что ж, их можно понять, жизнь приучила их быть осторожными. И все-таки досадно. Ведь были же у меня в прошлом среди рабочих настоящие друзья. Хотя — и это тоже правда — были и такие, что никогда мне до конца не доверяли или смотрели на меня только как на "источник денежных поступлений". А ведь то, чем пожертвовал я ради борьбы, не идет ни в какое сравнение с их "жертвами". Ох уж этот вечный страх перед засильем "интеллектуальной элиты"! Бедная интеллигенция, куда тебе деваться? При капитализме тебя притесняют — это еще куда ни шло. Но чтобы страдать еще и при социализме? Это, уж извините, совсем обидно... Ишь, спорят, обсуждают, а меня будто и вовсе здесь нет. Так, какой-то посторонний. Никто не повернется в мою сторону, никто не спросит, а что по этому поводу думаю я. Зачем они вообще меня сюда позвали? Даже Сайд и тот целиком ушел в этот спор, а на меня даже не глядит... Впрочем, их можно понять: теперь, когда забастовка дело решенное, они заколебались. И вот уже кто-то говорит об осторожности, сомневается, своевременно ли вообще сейчас бастовать, не авантюра ли это? Нет, они просто понимают, на что идут, и хотят заранее предусмотреть все доводы противников, чтобы суметь дать им отпор.
— Господин Халиль, вы все время молчите. Мы так и не слышали, что вы думаете по этому поводу. — Это Сайд.
— Но я же не член комитета. Я не имею права голоса. Он досадливо махнул рукой.
— Не говорите глупостей, вы прекрасно знаете, как мы к вам относимся... Или, может, это просто предлог, чтобы уйти от ответа?
— Как ты можешь!
— В таком случае мы вас слушаем.
— Стачку надо начинать сегодня. Вы меня поняли? Не завтра, а именно сегодня. Иначе момент будет упущен и вы никого не соберете.
Тягостное молчание. Ни один и рта не раскрыл. Интересно, о чем они сейчас думают? Из окна мне видно, как в углу двора мочится какой-то мальчишка...
Мой кабинет находится в западном крыле здания, рядом с библиотекой. Тихий, спокойный уголок, куда почти не долетает шум цехов — так, слабое жужжание станков да легкая вибрация, вот, пожалуй, и все. И вдруг — тишина, полная, мертвая тишина. Я вышел в коридор и прислушался. Ни звука. Выглянул во двор, где полукругом выстроились здания цехов. Пусто. И только трое охранников, покинувших свои привычные места у стены, о чем-то совещаются, поглядывая на окна цехов. И вахтера не видно — исчез вместе со своим стулом. Я пошел по коридору. В машинописном бюро необычная тишина, тоже никого... Нетронутая чашка кофе на одном из столов, брошенная дамская сумочка на другом, непогашенная сигарета, раскрытый журнал для регистрации работ, перевернутая корзина для бумаг... И в библиотеке пусто... Стопка книг на большом зеленом столе, со стула свисает забытый мужской галстук. Странное ощущение - как будто люди разбежались, побросав все в спешке. Значит, забастовка все-таки началась? Телефонный звонок вывел меня из оцепенения: шеф! Подчеркнуто спокойный голос не предвещает ничего хорошего.
— Попрошу вас немедленно зайти ко мне.
Шеф, сосредоточенный и бледный, сидел на диване и нервно курил, прикуривая одну сигарету от другой.
— Садитесь! Вам известно, что без пятнадцати двенадцать рабочие начали забастовку?
— Что вы говорите?!
— То, что вы слышите! Завод бастует.
Не знаю почему, но в этот момент я почему-то подумал о Рут. И о смерти. Пытаясь унять внезапную дрожь, я судорожно сжал пальцы.
— Вы поняли, что я сказал?
— Да, конечно.
— Что же вы молчите? — В голосе его нескрываемое раздражение. Сейчас будет отыгрываться на мне.
— А что я, по-вашему, должен говорить?
Ну, в самом деле, чем я могу ему помочь? Еще одним советом? Нет уж, сам заварил эту кашу, пусть сам и расхлебывает — он и ему подобные, те, что возомнили себя в стране полновластными хозяевами, объявили ее вчерашних врагов своими западными друзьями и принялись наперебой перед ними выслуживаться...
— Я решил поставить в известность министерство национальной безопасности.
— Вот так, сразу?
— А что прикажете делать? Я не могу брать на себя всю ответственность. — Он мгновение помолчал. — Да, эта история здорово может подпортить наш авторитет в глазах иностранных компаний. Спросят: а где же хваленая стабильность общественной атмосферы в Египте? — Он закурил новую сигарету и бросил на меня беспокойный взгляд, проверяя, не слишком ли он разоткровенничался?
Мнительный по натуре, он в трудных ситуациях вообще Я наморщил лоб, изображая глубокое раздумье.
— Может, вам пойти к рабочим, попытаться договориться с ними по-мирному?
— Пойти к рабочим? Мне?! Вы в своем уме? Да они только подумают, что я струсил. Нет, нет, это невозможно! Если им угодно вести со мной переговоры, пусть уж являются сюда сами. Я хочу сказать - их представители.
Я не удержался от улыбки: о, эта тщеславная привычка невежды считать себя умнее всех! Переговоры с представителями рабочих — лишний способ укрепления единства бастующих. А там, смотришь, на общем собрании кто-то да выступит против, а кто-то скажет, мол, не надо торопиться, подождем немного... А свои люди тем временем не дремлют, стараются, обрабатывают бастующих... Тьфу, до чего противно. Какого черта я взялся давать ему советы? Вот уж воистину: коготок увяз — всей птичке пропасть...
Чего он на меня уставился? Пыхтит, будто с силами собирается. Сейчас что-нибудь преподнесет. Так и есть:
— Я бы вот вас о чем попросил: спуститесь к бастующим, походите среди них, послушайте, выясните, какова обстановка, а потом доложите мне.
Я смутился. Это как же понимать? Хочет сделать меня доносчиком? Спокойно, не надо горячиться. Может, у него и в мыслях ничего подобного не было. В конце концов, о чем он просит? Помочь ему составить правильное представление о том, что происходит на заводе, не более того. Забастовка застала его врасплох, он вправе беспокоиться...
Он поднимает телефонную трубку, набирает номер:
— Алло! Соедините меня с управлением общественной безопасности. Подполковника Адиля Машхура, пожалуйста..» Кто спрашивает? Председатель административного совета компании "Фивы"... - И повернувшись ко мне: - Идите и сделайте то, о чем я вас просил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Стенные часы у соседей бьют полночь. Пора спать. И вдруг резкий телефонный звонок. Кто бы это мог быть в такую поздноту? Не снимать, что ли, трубку? Нет, я же потом себе места не найду, если не узнаю, в чем дело...
— Алло?
Торопливый женский голос с мягким акцентом:
— Халиль, это вы?
У меня екнуло сердце — она!
— Да, да, это я!
— Это говорит Рут, вы меня узнаете? Извините, пожалуйста, за поздний звонок. Я звонила вам целый день, но вас не-было...
— Ничего, пустяки. Правильно сделали, что все-таки дозвонились... Куда вы вообще исчезли?
— Да я, понимаете, должна была срочно уехать домой, в США. Только вчера вернулась.
Пауза. О чем говорить дальше?
— Халиль, я расшифровала запись с вашим интервью... Когда мы можем встретиться?
— Когда вам угодно.
— В таком случае давайте завтра. Завтра вечером, хорошо? Часов в семь, у меня дома... Договорились?
— Договорились. Спокойной ночи, Рут.
Жаль, что договорились так быстро, я бы хотел поболтать с ней еще. Ну да ладно, завтра наболтаемся досыта.
Я вернулся к столу, уложил бумаги в желтый конверт, погасил свет, оставив только ночник... Надел пижаму и лег. Амины все еще нет. Оно и к лучшему, никакого желания сейчас разговаривать. Сегодня мне хочется побыть одному, подумать... Но в голове одна мысль: "Рут... Рут... Рут..."
VIII
Какие у нее теплые глаза! Так и хочется очертя голову нырнуть в эту ласковую волну света и плыть, плыть... И рука теплая. Рука друга. Как странно, она видела меня всего лишь пару раз, а кажется, будто дружит со мной много лет: никакой скованности, удивительная простота во всем и неподдельный интерес к моей особе.
— Что с вами? Вас сегодня будто подменили. По-моему, вы чем-то встревожены. Или озабочены. Я угадала?
— Разумеется, встревожен. Долгой разлукой с вами... Она засмеялась.
— Ох, уж эти восточные мужчины! Любите вы красивые слова!
— В данном случае вы ошибаетесь. А вообще-то, что в этом дурного? Красивое слово украшает жизнь.
— Не всегда. Порой оно говорится из вежливости или чтобы уйти от ответа. Как сейчас, например.
И она вопрошающе глядит мне прямо в глаза. Вот так же открыто, прямо смотрит она и на жизнь. Действительно, зачем мудрить и усложнять? Будем смотреть на вещи просто... Удивительная женщина! Я не из тех, кто выворачивает себя перед первым встречным наизнанку, но с ней меня так и тянет на откровенность.
— Ладно, вы, я вижу, решили сегодня играть со мной в молчанку. Бросьте, все равно ничего у вас не выйдет — ваше лицо вас выдает. — И со смехом добавляет: — Скажите-ка лучше, что вы будете пить: виски? Или опять воду с лимоном?
— О да, вы опасная женщина. С виду такая милая, невинная, а, оказывается, с вами надо ухо держать востро!
— Что поделаешь — приходится. Человек — натура сложная. И наивным бывает, как ребенок, и злым, а то и твердым, как кремень.
— Приходится? И даже со мной?
Не ответив, она встает и легким шагом уходит в глубь комнаты. Рыжим пламенем струятся по плечам длинные волосы... Наполнила бокалы, кинула туда лед, вернулась, поставила их на стол, а сама, сбросив туфли, влезла на диван с ногами и, положив голову на колени, затихла, задумалась о чем-то своем. Только что была здесь, со мной рядом, и вдруг ускользнула, улетела куда-то далеко, куда мне нет доступа.
— Вы мне так и не ответили!
Она переводит на меня взгляд — глаза серьезные, сосредоточенные, лоб нахмуренный. Можно подумать, я задал ей невесть какой сложный вопрос.
— С вами? Не знаю. Вернее сказать, пока еще не решила.
— Почему?
— Да потому что я вас плохо знаю.
— Это не трудно поправить.
— Да как сказать. Вы принадлежите к другому миру. Мы идем по жизни с открытой душой. А ваши души за семью печатями.
— Ну нет, позвольте с вами не согласиться. Ведь мы даже хитрить толком не умеем. Мы простодушны, потому что проста сама наша жизнь. Наверно, потому-то вам и бывает трудно нас понять. А вы — вы живете в мире сложном, и хитрости ваши тоже сложны и многомудры. И не только в пустяках, но и в вещах посерьезней.
Я чувствую, как она напряглась. Невидящий взгляд, застывшее лицо. Эта женщина несет в себе какую-то тайну, но какую? Сумею ли я подобрать к ней ключ?
— Вы обиделись?
Полупрезрительно пожимает плечами — какой, мол, вздор, обижаться! Ясное дело, обиделась. Иначе б не сидела молча.
— На всякий случай я готов принести свои извинения. Я думал, с вами можно говорить прямо, без всяких реверансов.
Она глядит на меня с укором.
— Можете не извиняться, я тоже сторонник откровенности. Мы просто не поняли друг друга. Обычная история, когда люди едва знакомы. Не хотите ли чего-нибудь закусить?
— Да нет, спасибо. Сегодня буду потреблять только духовную пищу.
— Ну и потребляйте себе на здоровье. А я проголодалась... Пойду принесу себе что-нибудь поесть.
За широкими окнами ночь, звезды, темные силуэты домов на том берегу Нила. Тишина... Уже час ночи, пора уходить. Завтра надо бы прийти на работу пораньше. Что-то тревожное носится в воздухе в последние дни. Какое-то зловещее затишье перед бурей. В такое время необходимо быть "в форме". Сейчас пойду. Спрошу ее только, точно ли расшифровано мое интервью, и пойду. А как хочется остаться...
Она возвращается с небольшим подносом: два стакана виски, помидоры, икра, кресс-салат, маслины, сыр... Тряхнула головой, отбрасывая со лба каштановую прядь волос, и улыбнулась:
— Ну как, соблазнитесь?
— Нет, спасибо, я и так сегодня засиделся у вас. Допью свое виски и пойду. Да, пока не забыл: вы расшифровали пленку с моим интервью?
— Конечно. Вот текст... — Она протянула мне аккуратную папку из пластика. — Прочтите, пожалуйста, и, если позволит время, сделайте свои замечания. Потом обсудим их вместе.
Прощаясь у двери, она вдруг наклонилась ко мне, и я ощутил на щеке поцелуй горячих губ, легкое прикосновение пушистых волос.
— Звоните, не пропадайте! Вечерами, после шести, я всегда дома... До скорого!
Вниз по лестнице я не шел — летел на крыльях. У входа все тот же черный призрак. Быстрый взгляд в мою сторону — будто камень швырнул. Я выскочил из подъезда и с наслаждением окунулся в ночную свежесть. На такси добрался до дому, вошел. Темно, только ночник горит. Но мне сейчас не до сна. Уложил в "кейс" кое-какие бумаги, прошел на кухню. На столе все накрыто для завтрака, Амина верна себе. Да, на такую, как она, можно положиться. Все четко, ясно, никаких шараханий из стороны в сторону. И дело не в том, что она женщина. Нет, тут все решает характер. Все-таки мы с ней очень разные. Она как дерево, что крепко держится корнями за землю. Помню, росла у нас в деревне на холме огромная шелковица, я еще любил летом под ней спать. Лежишь, бывало, слушаешь шелест листьев, и так спокойно на душе становится... А с Аминой беспокойно. Вроде и хочется возле нее укрыться, ан боязно: все время помнишь, что это она мне нужна, а не я ей. А ведь это унизительно — сознавать, что зависишь от другого. Нет, все-таки неуютно мне жилось все эти годы после тюрьмы. Ни на минуту не покидало чувство, что я неудачник, ничего путного в своей жизни не сделал. Но кто вообще сказал, что я должен был сделать что-нибудь путное? Миллионы людей живут себе и ни о чем подобном не думают. Чем я хуже их? Надо смотреть на вещи проще. Да и потом, нельзя же забывать, через что я прошел! На всю жизнь следы остались... Но Амина не желает об этом помнить и не принимает никаких оправданий. То ли дело — Рут. Что за сила колдовская тянет меня к этой женщине? Что это — волшебство новизны, жажда неведомого? Или просто желание бежать от привычного в новый мир, такой уютный, комфортный, где всего вдоволь и все под рукой — еда, питье, богатство, мягкая постель, широкие окна, распахнутые на Нил... Я закрываю глаза... Она в моих объятиях... Молодое, нежное, полное жизни тело... Не думай об этом, не смей об этом думать. А о чем? ...Унылая
тесная кухня, стол с двумя чашками, блюдечко патоки, к жутная паста... За окном встает холодный, неприветливый рассвет. Эх, если б все в жизни давалось легко и просто! А так — за все приходится платить. Не торопись, Халиль, семь раз отмерь — один отрежь. Да, да, разумеется, я не буду спешить. Спешить не следует... — Я закрываю глаза. — Надо подумать, хорошенько подумать... Значит, так... Она в моих объятиях...
Сквозь сон слышу далекий телефонный звонок... Мучительным усилием заставляю себя проснуться. В самом деле, за закрытой дверью, надрываясь, звонит телефон. Сайд!
— Халиль? Простите, что я так рано, но дело не терпит отлагательств. У нас срочное совещание, и вам необходимо быть...
— Совещание? Какое совещание? Где?
— Мы собрались в кафе, в "стекляшке", вы знаете.
— А что случилось?
— Обсуждаем предстоящую забастовку. Надо договориться о конкретной дате.
Молчу, но от него так просто не отделаешься.
— Ну так как? Приедете?
— Через час буду.
Я положил трубку, взглянул на часы. Семь. Итак, хватит парить в небесах, пора возвращаться на землю. Я побрился, принял холодный душ, чтобы стряхнуть остатки сна, оделся. Амина еще спит. Поцеловать ее на прощание? Не стоит, лучше оставлю записку. Наскоро проглотил кофе и выскочил на улицу. Свежий ветер, ясное небо, яркое солнце... Мир прекрасен... Почему же так тревожно на душе? Ах да, вчерашний вечер! Сам не знаю, чего хочу. Вечно чем-то недоволен. Что имею — приелось, а что хочется иметь — вовек не достанешь, руки коротки.
Ровно в восемь я вошел в кафе. Я увидел их сразу — Сайда и еще четверых "комитетчиков". А остальные где? Остальных не будет, в целях конспирации решили много народу не собирать. Из разговоров понял: забастовка должна быть объявлена в самое ближайшее время. На этом сходились все. Нельзя упускать момент, контракт может быть подписан со дня на день. Сайд считал, что начинать надо прямо завтра. Он уже договорился с руководством профсоюза, они обещали свою поддержку. Вопрос принципиальный, все это понимают: речь идет о политике капиталовложений в целой отрасли, о судьбе многих рабочих. Медлить нельзя никак: настроение на фабрике сейчас боевое, а если тянуть еще, среди рабочих поползут разные слухи. Начальство и отдел безопасности тоже не будут сидеть сложа руки, постараются — уж можете в этом не сомневаться! — перессорить рабочих с помощью своих людей. Начнутся колебания, разногласия. Так что время не ждет. Бастовать так бастовать. И немедленно, с завтрашнего дня.
Они зашумели, заговорили все разом, а я молча слушал и ждал, до чего же они договорятся. В конце концов, кто я такой? Я же даже не член их комитета. Так просто, друг Сайда, которого они уважают и которому верят. Ради него и терпят мое присутствие. Еще бы, ведь для них я — чужой, я — начальство, им непонятно, почему я здесь оказался. Что ж, их можно понять, жизнь приучила их быть осторожными. И все-таки досадно. Ведь были же у меня в прошлом среди рабочих настоящие друзья. Хотя — и это тоже правда — были и такие, что никогда мне до конца не доверяли или смотрели на меня только как на "источник денежных поступлений". А ведь то, чем пожертвовал я ради борьбы, не идет ни в какое сравнение с их "жертвами". Ох уж этот вечный страх перед засильем "интеллектуальной элиты"! Бедная интеллигенция, куда тебе деваться? При капитализме тебя притесняют — это еще куда ни шло. Но чтобы страдать еще и при социализме? Это, уж извините, совсем обидно... Ишь, спорят, обсуждают, а меня будто и вовсе здесь нет. Так, какой-то посторонний. Никто не повернется в мою сторону, никто не спросит, а что по этому поводу думаю я. Зачем они вообще меня сюда позвали? Даже Сайд и тот целиком ушел в этот спор, а на меня даже не глядит... Впрочем, их можно понять: теперь, когда забастовка дело решенное, они заколебались. И вот уже кто-то говорит об осторожности, сомневается, своевременно ли вообще сейчас бастовать, не авантюра ли это? Нет, они просто понимают, на что идут, и хотят заранее предусмотреть все доводы противников, чтобы суметь дать им отпор.
— Господин Халиль, вы все время молчите. Мы так и не слышали, что вы думаете по этому поводу. — Это Сайд.
— Но я же не член комитета. Я не имею права голоса. Он досадливо махнул рукой.
— Не говорите глупостей, вы прекрасно знаете, как мы к вам относимся... Или, может, это просто предлог, чтобы уйти от ответа?
— Как ты можешь!
— В таком случае мы вас слушаем.
— Стачку надо начинать сегодня. Вы меня поняли? Не завтра, а именно сегодня. Иначе момент будет упущен и вы никого не соберете.
Тягостное молчание. Ни один и рта не раскрыл. Интересно, о чем они сейчас думают? Из окна мне видно, как в углу двора мочится какой-то мальчишка...
Мой кабинет находится в западном крыле здания, рядом с библиотекой. Тихий, спокойный уголок, куда почти не долетает шум цехов — так, слабое жужжание станков да легкая вибрация, вот, пожалуй, и все. И вдруг — тишина, полная, мертвая тишина. Я вышел в коридор и прислушался. Ни звука. Выглянул во двор, где полукругом выстроились здания цехов. Пусто. И только трое охранников, покинувших свои привычные места у стены, о чем-то совещаются, поглядывая на окна цехов. И вахтера не видно — исчез вместе со своим стулом. Я пошел по коридору. В машинописном бюро необычная тишина, тоже никого... Нетронутая чашка кофе на одном из столов, брошенная дамская сумочка на другом, непогашенная сигарета, раскрытый журнал для регистрации работ, перевернутая корзина для бумаг... И в библиотеке пусто... Стопка книг на большом зеленом столе, со стула свисает забытый мужской галстук. Странное ощущение - как будто люди разбежались, побросав все в спешке. Значит, забастовка все-таки началась? Телефонный звонок вывел меня из оцепенения: шеф! Подчеркнуто спокойный голос не предвещает ничего хорошего.
— Попрошу вас немедленно зайти ко мне.
Шеф, сосредоточенный и бледный, сидел на диване и нервно курил, прикуривая одну сигарету от другой.
— Садитесь! Вам известно, что без пятнадцати двенадцать рабочие начали забастовку?
— Что вы говорите?!
— То, что вы слышите! Завод бастует.
Не знаю почему, но в этот момент я почему-то подумал о Рут. И о смерти. Пытаясь унять внезапную дрожь, я судорожно сжал пальцы.
— Вы поняли, что я сказал?
— Да, конечно.
— Что же вы молчите? — В голосе его нескрываемое раздражение. Сейчас будет отыгрываться на мне.
— А что я, по-вашему, должен говорить?
Ну, в самом деле, чем я могу ему помочь? Еще одним советом? Нет уж, сам заварил эту кашу, пусть сам и расхлебывает — он и ему подобные, те, что возомнили себя в стране полновластными хозяевами, объявили ее вчерашних врагов своими западными друзьями и принялись наперебой перед ними выслуживаться...
— Я решил поставить в известность министерство национальной безопасности.
— Вот так, сразу?
— А что прикажете делать? Я не могу брать на себя всю ответственность. — Он мгновение помолчал. — Да, эта история здорово может подпортить наш авторитет в глазах иностранных компаний. Спросят: а где же хваленая стабильность общественной атмосферы в Египте? — Он закурил новую сигарету и бросил на меня беспокойный взгляд, проверяя, не слишком ли он разоткровенничался?
Мнительный по натуре, он в трудных ситуациях вообще Я наморщил лоб, изображая глубокое раздумье.
— Может, вам пойти к рабочим, попытаться договориться с ними по-мирному?
— Пойти к рабочим? Мне?! Вы в своем уме? Да они только подумают, что я струсил. Нет, нет, это невозможно! Если им угодно вести со мной переговоры, пусть уж являются сюда сами. Я хочу сказать - их представители.
Я не удержался от улыбки: о, эта тщеславная привычка невежды считать себя умнее всех! Переговоры с представителями рабочих — лишний способ укрепления единства бастующих. А там, смотришь, на общем собрании кто-то да выступит против, а кто-то скажет, мол, не надо торопиться, подождем немного... А свои люди тем временем не дремлют, стараются, обрабатывают бастующих... Тьфу, до чего противно. Какого черта я взялся давать ему советы? Вот уж воистину: коготок увяз — всей птичке пропасть...
Чего он на меня уставился? Пыхтит, будто с силами собирается. Сейчас что-нибудь преподнесет. Так и есть:
— Я бы вот вас о чем попросил: спуститесь к бастующим, походите среди них, послушайте, выясните, какова обстановка, а потом доложите мне.
Я смутился. Это как же понимать? Хочет сделать меня доносчиком? Спокойно, не надо горячиться. Может, у него и в мыслях ничего подобного не было. В конце концов, о чем он просит? Помочь ему составить правильное представление о том, что происходит на заводе, не более того. Забастовка застала его врасплох, он вправе беспокоиться...
Он поднимает телефонную трубку, набирает номер:
— Алло! Соедините меня с управлением общественной безопасности. Подполковника Адиля Машхура, пожалуйста..» Кто спрашивает? Председатель административного совета компании "Фивы"... - И повернувшись ко мне: - Идите и сделайте то, о чем я вас просил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17