..
Костя размотал свою удочку, насадил на крючок навозного червя и, на счастье поплевав на него, забросил лесу в затишье, в неширокое окно между плотов. И едва только поплавок коснулся воды, как его повело. Костя подсек — на крючке извивался полосатый, в ладонь, красноперый окунь. Выброшенный на плот, он топорщил колючие плавники, пялил зеленые, навыкате глаза, хватал розовыми жабрами воздух, словно силился понять, что же с ним такое произошло.
Окуни клевали беспрерывно. Костя едва успевал менять насадку. Это развеселило его.
Проснулся Степан Алексеевич и долго с полным равнодушием наблюдал за ловлей. Окуни — не его дело. Но когда Костя выбросил на плот десятка три ровных рыб, разгорелся азарт и у него. Он вынул одно из своих удилищ — тяжелую артиллерию на лещей— и спешно стал переделывать его под окуньков.
Но так уже заведено на рыбалке: позавидуешь другому — не повезет тебе, а когда не повезет, лучше сматывай удочки и уходи. Толку все равно не будет. Это хорошо известно каждому удильщику. Иной раз, когда повезет, и на дохлого червяка не успеваешь закидывать, в другой же на любую первоклассную приманку ни одна не клюнет. Хоть плачь!
Так случилось и со Степаном Алексеевичем. Сегодня ему явно не везло. Едва он вытащил одного окунька, как поклевка кончилась. Просидели с полчаса — пусто! Он плюнул с досады и стал снова переделывать свою снасть под лещей, ворча и проклиная себя за то, что прозевал вчера свое место на плотах.
— Там за ночь раза три подцепили! А здесь разве место? -— показал он на бившиеся о плоты волны. — Дно ровное, весь овес книзу сносит.
И словно в подтверждение его слов, на соседнем плоту у пожилого рыбака в зеленом ватнике вдруг настойчиво и сильнее обычного зазвенел колокольчик.
Рыбак долго возился, то опуская лесу, то подводя добычу к плоту. Наконец с большим трудом он подцепил сачком крупного, килограммов на пять, леща.
— Видел? — с сарказмом спросил Степан Алексеевич, словно не сам он, а только один Костя был виновником его сегодняшних^ неудач. — Четвертую хватил! А мы сидим тут, как сычи. Да разве на таком яру что поймать?
Но он не договорил. Одно из его удилищ вдруг напружинилось, громко звякнул колокольчик. Он дал рыбе как следует захватить приманку, подсек и осторожно стал подводить добычу к плоту. Лещ попался крупный, как печная заслонка. Таких на крючке Костя еще ни разу не видел и очень удивился.
— Теперь, должно, пойдет! — оживился Степан Алексеевич, взвешивая на руке добычу.
Солнце поднялось высоко и изрядно припекало. Окуни больше не клевали. Костя собрал свой немудреный улов, насадил на кукан и спустил в воду. После леща Степана Алексеевича окуньки как-то сразу стали казаться крошечными, просто мальками,
— Ты попробуй на горох или на овес, — посоветовал ему Степан Алексеевич. — Может, клюнет...
Костя то и дело менял насадку, но все без толку. Клеву не было, солнце пекло. Клонило ко сну. Сквозь дремоту Костя слышал, как Степан Алексеевич вытащил еще одного леща, но встать и посмотреть добычу заленился. «Надо домой собираться»,— подумал. Оторвавшись ото сна, Костя умылся. Степан Алексеевич от предложения пойти домой отказался.
— До вечера посижу, — сказал он. — Все равно и дома делать нечего.
В это время на Костину удочку вдруг клюнуло. Поплавок сунулся раза два и скрылся под водой.
— Крупная взяла! — определил Степан Алексеевич.
Костя ловко подсек и медленно, чтобы не порвать леску, стал сваживать добычу к плоту. Удилище его согнулось в дугу, то натянутая леса резала воду. Рядом, с сачком в руках, суетился Степан Алексеевич, то и дело приговаривая:
— Осторожнее, осторожнее! Не ослабляй леску, порвет, дьявол! Лещ клюнул!
Когда необычно для леща сильная и резвая рыба попала в сачок, Степан Алексеевич вдруг пропел несвойственным ему фальцетом:
— Бо-же мой, са-зан!
Сазан оказался крупным. Тяжелый, словно отлитый из меди, черной спиной и мощным, сжатым с боков телом, он хлопал по бокам сильным лопушиным хвостом, обдавая рыбаков слизью, выпучил глаза, хватал голым беззубым ртом воздух.
Недоумевали и рыбаки.
— Первый раз за всю жизнь вижу, чтобы тут клевал сазан, — признался Степан Алексеевич.
Посмотреть на редкую добычу прибежали удильщики с других берегов, и все наперебой спрашивали, на что клюнуло.
— Снизу пришел, бродяга! — определил кто-то.
Степан Алексеевич не отходил от сазана, словно не Костя, а м он выудил такую диковину. Он широко распяливал уже притихшей рыбине усатый рот, заглядывал в глотку, то и дело взвешивал ее на руке, стараясь с точностью до грамма определить ее
Собрав свой улов, Костя простился со Степаном Алексеевичем и травился домой.
В городе долго бежали за ним ребятишки и, шмыгая носами, кричали:
— Дядя, где пымал? На червя?
Дул ветер, поднимая тучи пыли, разгоняя зной, и всю дорогу, самого дома, чудился Косте мелодичный звон колокольчиков.
Охотнички
Каждую зиму русаки жили на усадьбе РТС, расположенной на отшибе села, прямо в поле. Усадьба обширна, загорожена редким забором из реек, каким обычно городят в селах палисадники.
Дневали зайцы в полузанесенных снегом комбайнах. Тут же, вокруг РТС, и кормились по ночам. Спасались здесь зайцы от лисиц, которые не осмеливались подходить к машинам.
Русаков было много. Весь снег на усадьбе в их тропах. Людей они не боялись. Видимо, смертельный страх перед лисицами заставил их привыкнуть к людям, от которых, собственно, вреда они не видели.
Правда, многие комбайнеры и трактористы имели ружья, всем хотелось подстрелить зайчика, только никому этого не удавалось. Директор станции Иван Гаврилович Осипов, полный, добродушный человек, в насмешку называл неудачников «охотничками». Посмотрит, бывало, в окно из своего кабинета и спросит:
— Кто это там по комбайнам шарит? Опять небось охотнички пришли?
И искренне, но не без иронии, пожалеет: «Эх, мученики. Не нажили еще умишка, чтобы перехитрить зайца».
С легкой руки Ивана Гавриловича слово «охотнички» вошло в обиход. Присваивали это не только незадачливым звероловам, но и всем, у кого что-нибудь не получалось. Копается, к примеру, тракторист в машине, не может завести мотор для обкатки или подогнать клапана — обязательно подойдет к нему другой, поможет, а потом непременно скажет: «Эх ты, охотничек!»
Трактористов и комбайнеров с этим безобидным, но и не очень лестным прозвищем было много, и каждый старался по возможности от него освободиться.
Были у нас охотнички в полном смысле этого слова. Особенно волновали заячьи тропы главного бухгалтера Александра Ивановича, тощего, худосочного человека, и медника Костю Кочеткова, только осенью приехавшего к нам из города. Этих двух совершенно различных и по характеру и по темпераменту людей сдружили заячьи тропы. Как сойдутся оба, о чем бы ни говорили, а в конце обязательно побеседуют и о зайцах.
— Сколько их тут! — обычно начинает Александр Иванович.
— Пропасть! — восклицает Костя. — В воскресенье нужно опять попытать счастья, авось да подвезет!
— Обязательно! — заверит главбух.
Пытать счастье они обычно выходили чуть свет и брали с собой третьего зверолова — электротехника Женю Вдовина. Женя не имел ружья, но в душе был заядлый охотник. Ходил он на эти вылазки с большим удовольствием и выполнял скромную и необходимую должность загонщика, И нужно отдать должное, работал он на совесть,
На двух углах полукилометровой изгороди было выбито по дощечке. Щели эти служили зайцам воротами. Все следы из поля вели к этим щелям и бисером рассыпались по усадьбе.
Прием у охотников один. Александр Иванович и Костя обычно садились с ружьями около этих щелей с полевой стороны, а Женя, вооружившись палкой, ходил от комбайна к комбайну и выгонял зайцев. Увязая по колено в снегу, он грохотал по железным частям машин и на всю усадьбу кричал:
— А ну, выходи на расправу!
Но зайцы, как правило, не торопились. Иногда выбегут один-два, но, видимо сразу же смекнув в чем дело, удирали напролом, находили в изгороди много и незанятых щелей. Грохал чей-нибудь запоздалый выстрел, говорящий заодно и о том, что охота дальше бесполезна. Сердитые и иззябшие охотники долго стоят в том месте, где пролезал зверек, рассматривают два-три волоска, оставленных зайцем на изгороди, и с этим расходятся по домам.
И так каждое воскресенье.
А утром охотничков обязательно встретит Иван Гаврилович и непременно спросит:
— Ну как успехи? С полем или опять пусто?
— Пусто! — чистосердечно признаются охотнички и тяжело вздохнут. — Профессора тут, а не зайцы!
— Это верно! — согласится Иван Гаврилович и добавит: — Да и где вам, мученикам, убить? У зайца и то тридцать три у.ловки, а вы вечно, как сычи, на углах изгороди торчите. Пора бы, наверное, что-нибудь новое придумать.
Но вот наконец заяц попался. Вернее, не сам заяц, а зайчонок. Случилось это ранней весной. Копались комбайнеры в своих машинах, и вдруг штурвальный Коля Бухвалов, высокий, длинноногий парень, увидел зайчонка. Зверек притаился за хедером комбайна в небольшой вмятине и лежал ни жив ни мертв. Коля спугнул его и с криком: «Заяц, заяц, держи!» — пустился ловить. Не выдержали и другие комбайнеры. Они долго бегали вокруг машин, мешая друг другу, пока случайно не накрыли почти уже загнанного зайчонка шапкой.
Хоть и не велик зверек заяц, а наделал на усадьбе много шуму. Посмотреть на него собрались почти все, кто был в это время на усадьбе. Пришел и Иван Гаврилович, и главбух, и Костя с Женей. Кто-то в насмешку произнес речь во хвалу славных звероловов. Много было шуму и смеху. А зайчонок испуганно дрожал на руках у рослого комбайнера, пялил на людей круглые, навыкате глаза, смешно раздувал пухлые губы.
Кто-то спросил:
— А что же теперь делать с ним?
Вопрос застал всех врасплох. Все опомнились, словно отрезвели.
— Действительно, что делать с зайчонком?
Первым нашелся Иван Гаврилович. Он вышел в круг и авторитетно предложил:
— Я думаю, товарищи, нужно собрать всех наших охотников, кто за всю зиму ничего не убил. Пусть придут утром с ружьями и собаками. Зайца мы привяжем к городьбе, и пусть палят. Может быть, на этот раз попадут в цель и с добычей будут.
Шутка Ивана Гавриловича пришлась всем по душе, Лишь одна уборщица конторы тетя Дуся приняла ее всерьез:
— Что вы, охальники! — запричитала она. <— Ведь он еще дите! Разве можно так? И ему, бедняжке, чай, жить охота.,.
Но благоразумные слова ее ни на кого не действовали»
— Расстрелять зайца! Пусть потешатся неудачники!
— Это и вас касается, милейший, — заметил Иван Гаврилович главбуху, — вы тоже за всю зиму, кажись, ничего не убили.
До утра поместили зайчонка в бункер комбайна и прикрыли сверху решетами. Сердобольные набросали ему травы, хлеба — живи!
А тетя Дуся так и не поняла, что народ шутил. Вечером она встретила Александра Ивановича и, ища у него сочувствия, спросила:
— Убьют ведь, охальники?
— Убьют! — подтвердил главбух
— Что же делать?
Ночью уборщица не спала. Под утро она вышла из дома, прокралась на усадьбу и выпустила зайчонка на волю.
— Гуляй, милый! —. прошептала она ему вслед» — Живи! Меня поругать-то, если узнают, поругают за тебя, а уж стрелять-то не решатся.
А утром она увидела, что все на работу пришли без ружей и собак, все по-прежнему занялись своими делами, а о зайчонке забыли, словно его и не существовало на свете...
— Фу ты, нечистые, напугали только старуху! —- обрадованно проговорила она. — Знала бы — не выпускала. Пусть бы пожил у нас, ведь интересно!
— Пусть до зимы бегает! — узнав о случившемся, сказал главбух. — Снег выпадет, мы его с Костей обязательно подстрелим!
Куница-медовка
В июле, в самую сенокосную пору, лесник Степан Веревкин нашел в лесу, в двадцать первом квартале, диких пчел, Рой, видимо, улетел с какой-то пасеки и прижился в дупле старой сухой осины. Гнездо располагалось в комле дерева, невысоко от земли Степан прослушал дупло, щелкая по стволу пальцем, и, судя по тому, как гудели там пчелы и как летали они вокруг, решил, что семья попалась сильная» Из узкой щели, служившей пчелам летком, потянуло медом.,.
Степану еще ни разу не приходилось держать пчел. Он боялся их и не умел за ними ухаживать. Поэтому лесник тут же и решил продать их вместе с осиной прямо на корню. Приметив место, он пошел к себе на кордон. Вечером за ужином рассказал о находке и о своем решении жене.
— Кто же это в страду будет возиться с твоими пчелами? — спросила супруга. — Только и делов теперь до них. Кому и нужно, да не возьмут. Сено-то сейчас дороже меда каждому. Разве Митричу предложишь. Сейчас только его никакая страда не удержит,
— Много ли даст Митрич, — возразил лесник, —- три кило меда да кислушки поднесет — невидаль, за такую-то семью! Лучше повременю малость. После покоса за настоящую цену отдам!
— Так и будут там пчелы сидеть и ждать, когда покос кончится. Небось найдет кто-нибудь да заберет.
— Найдет?! — удивился Степан, и косматые брови его полезли наверх, топорща на лбу кожу. — Это же в двадцать первом квартале! Туда только зимой иногда охотники заходят, а летом ни одной души не бывает!
Сенокос кончился, но не убавилось у колхозников дел, а прибавилось. Началась уборка хлебов, потом до самых морозов копка картофеля. Степану жаль было продавать пчел Митричу, и он терпеливо ждал. После огородов народ повалил в лес, заготовлять на зиму дрова. Тут уж и самого Степана связали по рукам: целыми днями ходил он по лесу, указывал делянки. Когда наступила зима и много разных дел схлынуло с рук, лесник решил заняться своей находкой. Не пропадать же пчелам в лесу!
Тут опять вмешалась в дело рассудительная супруга.
—. Кто же это в зиму купит у тебя пчел, умная голова? Их небось каждый к весне стремится завести. Сейчас купи, а они и подохнут до весны-то. Хоть и ждал ты все лето, а, видно, не миновать тебе Митрича.
Степан подумал-подумал и решил, что, действительно, никто сейчас, кроме Митрича, не решится купить пчел.
Митрич — колхозный пчеловод, низенький, рыжебородый старик, большой любитель дупляных пчел. Трудно понять, что ему больше нравилось: пчелы, дупла ли, куски прогнившего дерева, каких и бесплатно в лесу можно набрать целую уйму. Только диких пчел Митрич всегда покупал охотно. Он аккуратно вырезал кусок дупла с гнездом, пчел перегонял в улей, а на дуплянку прибивал небольшую дощечку и писал, где и когда найдены пчелы. Таких «экспонатов» у старика скопилось много. Новые он выставлял для всеобщего обозрения на пасеке, а старые в беспорядке валялись у него на чердаке, на омшанике — везде, где только можно было приткнуть.
Неверно было бы считать, что Митрич скупает диких пчел ради пустой забавы. Был у него к этому особый интерес. На листе фанеры он сделал карту леса и отмечал места, где были найдены дупла. Старик вел учет улетавшим с пасек и селившимся в лесах пчелам. Правда, не обязательно было к крестикам на самодельной карте хранить еще и дупла; никто это делать старика не обязывал. Но если рассуждать так, то никто не обязывал его делать карту и вести учет. Все это, видимо, доставляло Митричу какое-то удовольствие. У каждого человека есть свои слабости.
Правда, продавали Митричу диких пчел неохотно, только в крайней нужде, когда деть их было решительно некуда. Происходило это потому, что со стариком нельзя было рядиться. У него на любое дупло одна цена — три кило меду, и, хоть в доску разбейся, Митрич не прибавит. Расплачивался старик колхозным медом, прямо с пасеки. Но и пчел он покупал не себе. Самому ему оставались только хлопоты да дуплянка. Но такой уж человек Митрич — большего ему и не нужно.
Лесник застал Митрича на пасеке. Тот сидел около окна и подшивал валенок.
— Пчелы, говоришь? — обрадованно переспросил он. — Тогда давай завтра утречком и сходим.
Митрич не любил такое дело откладывать в долгий ящик.
Утром Степан еще затемно пришел на пасеку. Старик уже ждал его.
Было морозно. На черном, словно бархатном, небе весело перемигивались крупные звезды. Когда охотники добрались до места, рассвело. Все деревья в лесу стояли запушенные инеем, будто ночью, пока все спали, кто-то невидимый опутал их тонкими, ажурными кружевами.
— Здесь! — указав на толстую осину, прошептал лесник Митрич приложил ухо к стволу и пощелкал.
— Не слышно. На это ли место привел? — усомнился он.
— За неделю до снега смотрел, тут были. Поди, уснули крепко.
— Сам ты уснул!
Предусмотрительно заткнув леток рукавицей, Степан зарубил дерево. Пила мягко вошла в полугнилой ствол. Осина жалобно скрипнула и, ломая отмершие сучья, рухнула в снег. Из выгнившей сердцевины посыпались труха, птичьи перья, мох, обломки пчелиных сотов. Вместе с этим хламом неожиданно вывалилась на снег рыжевато-бурая, с желтым пятном у горла, лесная куница и, словно согнутая пружина, мызгнула между ног.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Костя размотал свою удочку, насадил на крючок навозного червя и, на счастье поплевав на него, забросил лесу в затишье, в неширокое окно между плотов. И едва только поплавок коснулся воды, как его повело. Костя подсек — на крючке извивался полосатый, в ладонь, красноперый окунь. Выброшенный на плот, он топорщил колючие плавники, пялил зеленые, навыкате глаза, хватал розовыми жабрами воздух, словно силился понять, что же с ним такое произошло.
Окуни клевали беспрерывно. Костя едва успевал менять насадку. Это развеселило его.
Проснулся Степан Алексеевич и долго с полным равнодушием наблюдал за ловлей. Окуни — не его дело. Но когда Костя выбросил на плот десятка три ровных рыб, разгорелся азарт и у него. Он вынул одно из своих удилищ — тяжелую артиллерию на лещей— и спешно стал переделывать его под окуньков.
Но так уже заведено на рыбалке: позавидуешь другому — не повезет тебе, а когда не повезет, лучше сматывай удочки и уходи. Толку все равно не будет. Это хорошо известно каждому удильщику. Иной раз, когда повезет, и на дохлого червяка не успеваешь закидывать, в другой же на любую первоклассную приманку ни одна не клюнет. Хоть плачь!
Так случилось и со Степаном Алексеевичем. Сегодня ему явно не везло. Едва он вытащил одного окунька, как поклевка кончилась. Просидели с полчаса — пусто! Он плюнул с досады и стал снова переделывать свою снасть под лещей, ворча и проклиная себя за то, что прозевал вчера свое место на плотах.
— Там за ночь раза три подцепили! А здесь разве место? -— показал он на бившиеся о плоты волны. — Дно ровное, весь овес книзу сносит.
И словно в подтверждение его слов, на соседнем плоту у пожилого рыбака в зеленом ватнике вдруг настойчиво и сильнее обычного зазвенел колокольчик.
Рыбак долго возился, то опуская лесу, то подводя добычу к плоту. Наконец с большим трудом он подцепил сачком крупного, килограммов на пять, леща.
— Видел? — с сарказмом спросил Степан Алексеевич, словно не сам он, а только один Костя был виновником его сегодняшних^ неудач. — Четвертую хватил! А мы сидим тут, как сычи. Да разве на таком яру что поймать?
Но он не договорил. Одно из его удилищ вдруг напружинилось, громко звякнул колокольчик. Он дал рыбе как следует захватить приманку, подсек и осторожно стал подводить добычу к плоту. Лещ попался крупный, как печная заслонка. Таких на крючке Костя еще ни разу не видел и очень удивился.
— Теперь, должно, пойдет! — оживился Степан Алексеевич, взвешивая на руке добычу.
Солнце поднялось высоко и изрядно припекало. Окуни больше не клевали. Костя собрал свой немудреный улов, насадил на кукан и спустил в воду. После леща Степана Алексеевича окуньки как-то сразу стали казаться крошечными, просто мальками,
— Ты попробуй на горох или на овес, — посоветовал ему Степан Алексеевич. — Может, клюнет...
Костя то и дело менял насадку, но все без толку. Клеву не было, солнце пекло. Клонило ко сну. Сквозь дремоту Костя слышал, как Степан Алексеевич вытащил еще одного леща, но встать и посмотреть добычу заленился. «Надо домой собираться»,— подумал. Оторвавшись ото сна, Костя умылся. Степан Алексеевич от предложения пойти домой отказался.
— До вечера посижу, — сказал он. — Все равно и дома делать нечего.
В это время на Костину удочку вдруг клюнуло. Поплавок сунулся раза два и скрылся под водой.
— Крупная взяла! — определил Степан Алексеевич.
Костя ловко подсек и медленно, чтобы не порвать леску, стал сваживать добычу к плоту. Удилище его согнулось в дугу, то натянутая леса резала воду. Рядом, с сачком в руках, суетился Степан Алексеевич, то и дело приговаривая:
— Осторожнее, осторожнее! Не ослабляй леску, порвет, дьявол! Лещ клюнул!
Когда необычно для леща сильная и резвая рыба попала в сачок, Степан Алексеевич вдруг пропел несвойственным ему фальцетом:
— Бо-же мой, са-зан!
Сазан оказался крупным. Тяжелый, словно отлитый из меди, черной спиной и мощным, сжатым с боков телом, он хлопал по бокам сильным лопушиным хвостом, обдавая рыбаков слизью, выпучил глаза, хватал голым беззубым ртом воздух.
Недоумевали и рыбаки.
— Первый раз за всю жизнь вижу, чтобы тут клевал сазан, — признался Степан Алексеевич.
Посмотреть на редкую добычу прибежали удильщики с других берегов, и все наперебой спрашивали, на что клюнуло.
— Снизу пришел, бродяга! — определил кто-то.
Степан Алексеевич не отходил от сазана, словно не Костя, а м он выудил такую диковину. Он широко распяливал уже притихшей рыбине усатый рот, заглядывал в глотку, то и дело взвешивал ее на руке, стараясь с точностью до грамма определить ее
Собрав свой улов, Костя простился со Степаном Алексеевичем и травился домой.
В городе долго бежали за ним ребятишки и, шмыгая носами, кричали:
— Дядя, где пымал? На червя?
Дул ветер, поднимая тучи пыли, разгоняя зной, и всю дорогу, самого дома, чудился Косте мелодичный звон колокольчиков.
Охотнички
Каждую зиму русаки жили на усадьбе РТС, расположенной на отшибе села, прямо в поле. Усадьба обширна, загорожена редким забором из реек, каким обычно городят в селах палисадники.
Дневали зайцы в полузанесенных снегом комбайнах. Тут же, вокруг РТС, и кормились по ночам. Спасались здесь зайцы от лисиц, которые не осмеливались подходить к машинам.
Русаков было много. Весь снег на усадьбе в их тропах. Людей они не боялись. Видимо, смертельный страх перед лисицами заставил их привыкнуть к людям, от которых, собственно, вреда они не видели.
Правда, многие комбайнеры и трактористы имели ружья, всем хотелось подстрелить зайчика, только никому этого не удавалось. Директор станции Иван Гаврилович Осипов, полный, добродушный человек, в насмешку называл неудачников «охотничками». Посмотрит, бывало, в окно из своего кабинета и спросит:
— Кто это там по комбайнам шарит? Опять небось охотнички пришли?
И искренне, но не без иронии, пожалеет: «Эх, мученики. Не нажили еще умишка, чтобы перехитрить зайца».
С легкой руки Ивана Гавриловича слово «охотнички» вошло в обиход. Присваивали это не только незадачливым звероловам, но и всем, у кого что-нибудь не получалось. Копается, к примеру, тракторист в машине, не может завести мотор для обкатки или подогнать клапана — обязательно подойдет к нему другой, поможет, а потом непременно скажет: «Эх ты, охотничек!»
Трактористов и комбайнеров с этим безобидным, но и не очень лестным прозвищем было много, и каждый старался по возможности от него освободиться.
Были у нас охотнички в полном смысле этого слова. Особенно волновали заячьи тропы главного бухгалтера Александра Ивановича, тощего, худосочного человека, и медника Костю Кочеткова, только осенью приехавшего к нам из города. Этих двух совершенно различных и по характеру и по темпераменту людей сдружили заячьи тропы. Как сойдутся оба, о чем бы ни говорили, а в конце обязательно побеседуют и о зайцах.
— Сколько их тут! — обычно начинает Александр Иванович.
— Пропасть! — восклицает Костя. — В воскресенье нужно опять попытать счастья, авось да подвезет!
— Обязательно! — заверит главбух.
Пытать счастье они обычно выходили чуть свет и брали с собой третьего зверолова — электротехника Женю Вдовина. Женя не имел ружья, но в душе был заядлый охотник. Ходил он на эти вылазки с большим удовольствием и выполнял скромную и необходимую должность загонщика, И нужно отдать должное, работал он на совесть,
На двух углах полукилометровой изгороди было выбито по дощечке. Щели эти служили зайцам воротами. Все следы из поля вели к этим щелям и бисером рассыпались по усадьбе.
Прием у охотников один. Александр Иванович и Костя обычно садились с ружьями около этих щелей с полевой стороны, а Женя, вооружившись палкой, ходил от комбайна к комбайну и выгонял зайцев. Увязая по колено в снегу, он грохотал по железным частям машин и на всю усадьбу кричал:
— А ну, выходи на расправу!
Но зайцы, как правило, не торопились. Иногда выбегут один-два, но, видимо сразу же смекнув в чем дело, удирали напролом, находили в изгороди много и незанятых щелей. Грохал чей-нибудь запоздалый выстрел, говорящий заодно и о том, что охота дальше бесполезна. Сердитые и иззябшие охотники долго стоят в том месте, где пролезал зверек, рассматривают два-три волоска, оставленных зайцем на изгороди, и с этим расходятся по домам.
И так каждое воскресенье.
А утром охотничков обязательно встретит Иван Гаврилович и непременно спросит:
— Ну как успехи? С полем или опять пусто?
— Пусто! — чистосердечно признаются охотнички и тяжело вздохнут. — Профессора тут, а не зайцы!
— Это верно! — согласится Иван Гаврилович и добавит: — Да и где вам, мученикам, убить? У зайца и то тридцать три у.ловки, а вы вечно, как сычи, на углах изгороди торчите. Пора бы, наверное, что-нибудь новое придумать.
Но вот наконец заяц попался. Вернее, не сам заяц, а зайчонок. Случилось это ранней весной. Копались комбайнеры в своих машинах, и вдруг штурвальный Коля Бухвалов, высокий, длинноногий парень, увидел зайчонка. Зверек притаился за хедером комбайна в небольшой вмятине и лежал ни жив ни мертв. Коля спугнул его и с криком: «Заяц, заяц, держи!» — пустился ловить. Не выдержали и другие комбайнеры. Они долго бегали вокруг машин, мешая друг другу, пока случайно не накрыли почти уже загнанного зайчонка шапкой.
Хоть и не велик зверек заяц, а наделал на усадьбе много шуму. Посмотреть на него собрались почти все, кто был в это время на усадьбе. Пришел и Иван Гаврилович, и главбух, и Костя с Женей. Кто-то в насмешку произнес речь во хвалу славных звероловов. Много было шуму и смеху. А зайчонок испуганно дрожал на руках у рослого комбайнера, пялил на людей круглые, навыкате глаза, смешно раздувал пухлые губы.
Кто-то спросил:
— А что же теперь делать с ним?
Вопрос застал всех врасплох. Все опомнились, словно отрезвели.
— Действительно, что делать с зайчонком?
Первым нашелся Иван Гаврилович. Он вышел в круг и авторитетно предложил:
— Я думаю, товарищи, нужно собрать всех наших охотников, кто за всю зиму ничего не убил. Пусть придут утром с ружьями и собаками. Зайца мы привяжем к городьбе, и пусть палят. Может быть, на этот раз попадут в цель и с добычей будут.
Шутка Ивана Гавриловича пришлась всем по душе, Лишь одна уборщица конторы тетя Дуся приняла ее всерьез:
— Что вы, охальники! — запричитала она. <— Ведь он еще дите! Разве можно так? И ему, бедняжке, чай, жить охота.,.
Но благоразумные слова ее ни на кого не действовали»
— Расстрелять зайца! Пусть потешатся неудачники!
— Это и вас касается, милейший, — заметил Иван Гаврилович главбуху, — вы тоже за всю зиму, кажись, ничего не убили.
До утра поместили зайчонка в бункер комбайна и прикрыли сверху решетами. Сердобольные набросали ему травы, хлеба — живи!
А тетя Дуся так и не поняла, что народ шутил. Вечером она встретила Александра Ивановича и, ища у него сочувствия, спросила:
— Убьют ведь, охальники?
— Убьют! — подтвердил главбух
— Что же делать?
Ночью уборщица не спала. Под утро она вышла из дома, прокралась на усадьбу и выпустила зайчонка на волю.
— Гуляй, милый! —. прошептала она ему вслед» — Живи! Меня поругать-то, если узнают, поругают за тебя, а уж стрелять-то не решатся.
А утром она увидела, что все на работу пришли без ружей и собак, все по-прежнему занялись своими делами, а о зайчонке забыли, словно его и не существовало на свете...
— Фу ты, нечистые, напугали только старуху! —- обрадованно проговорила она. — Знала бы — не выпускала. Пусть бы пожил у нас, ведь интересно!
— Пусть до зимы бегает! — узнав о случившемся, сказал главбух. — Снег выпадет, мы его с Костей обязательно подстрелим!
Куница-медовка
В июле, в самую сенокосную пору, лесник Степан Веревкин нашел в лесу, в двадцать первом квартале, диких пчел, Рой, видимо, улетел с какой-то пасеки и прижился в дупле старой сухой осины. Гнездо располагалось в комле дерева, невысоко от земли Степан прослушал дупло, щелкая по стволу пальцем, и, судя по тому, как гудели там пчелы и как летали они вокруг, решил, что семья попалась сильная» Из узкой щели, служившей пчелам летком, потянуло медом.,.
Степану еще ни разу не приходилось держать пчел. Он боялся их и не умел за ними ухаживать. Поэтому лесник тут же и решил продать их вместе с осиной прямо на корню. Приметив место, он пошел к себе на кордон. Вечером за ужином рассказал о находке и о своем решении жене.
— Кто же это в страду будет возиться с твоими пчелами? — спросила супруга. — Только и делов теперь до них. Кому и нужно, да не возьмут. Сено-то сейчас дороже меда каждому. Разве Митричу предложишь. Сейчас только его никакая страда не удержит,
— Много ли даст Митрич, — возразил лесник, —- три кило меда да кислушки поднесет — невидаль, за такую-то семью! Лучше повременю малость. После покоса за настоящую цену отдам!
— Так и будут там пчелы сидеть и ждать, когда покос кончится. Небось найдет кто-нибудь да заберет.
— Найдет?! — удивился Степан, и косматые брови его полезли наверх, топорща на лбу кожу. — Это же в двадцать первом квартале! Туда только зимой иногда охотники заходят, а летом ни одной души не бывает!
Сенокос кончился, но не убавилось у колхозников дел, а прибавилось. Началась уборка хлебов, потом до самых морозов копка картофеля. Степану жаль было продавать пчел Митричу, и он терпеливо ждал. После огородов народ повалил в лес, заготовлять на зиму дрова. Тут уж и самого Степана связали по рукам: целыми днями ходил он по лесу, указывал делянки. Когда наступила зима и много разных дел схлынуло с рук, лесник решил заняться своей находкой. Не пропадать же пчелам в лесу!
Тут опять вмешалась в дело рассудительная супруга.
—. Кто же это в зиму купит у тебя пчел, умная голова? Их небось каждый к весне стремится завести. Сейчас купи, а они и подохнут до весны-то. Хоть и ждал ты все лето, а, видно, не миновать тебе Митрича.
Степан подумал-подумал и решил, что, действительно, никто сейчас, кроме Митрича, не решится купить пчел.
Митрич — колхозный пчеловод, низенький, рыжебородый старик, большой любитель дупляных пчел. Трудно понять, что ему больше нравилось: пчелы, дупла ли, куски прогнившего дерева, каких и бесплатно в лесу можно набрать целую уйму. Только диких пчел Митрич всегда покупал охотно. Он аккуратно вырезал кусок дупла с гнездом, пчел перегонял в улей, а на дуплянку прибивал небольшую дощечку и писал, где и когда найдены пчелы. Таких «экспонатов» у старика скопилось много. Новые он выставлял для всеобщего обозрения на пасеке, а старые в беспорядке валялись у него на чердаке, на омшанике — везде, где только можно было приткнуть.
Неверно было бы считать, что Митрич скупает диких пчел ради пустой забавы. Был у него к этому особый интерес. На листе фанеры он сделал карту леса и отмечал места, где были найдены дупла. Старик вел учет улетавшим с пасек и селившимся в лесах пчелам. Правда, не обязательно было к крестикам на самодельной карте хранить еще и дупла; никто это делать старика не обязывал. Но если рассуждать так, то никто не обязывал его делать карту и вести учет. Все это, видимо, доставляло Митричу какое-то удовольствие. У каждого человека есть свои слабости.
Правда, продавали Митричу диких пчел неохотно, только в крайней нужде, когда деть их было решительно некуда. Происходило это потому, что со стариком нельзя было рядиться. У него на любое дупло одна цена — три кило меду, и, хоть в доску разбейся, Митрич не прибавит. Расплачивался старик колхозным медом, прямо с пасеки. Но и пчел он покупал не себе. Самому ему оставались только хлопоты да дуплянка. Но такой уж человек Митрич — большего ему и не нужно.
Лесник застал Митрича на пасеке. Тот сидел около окна и подшивал валенок.
— Пчелы, говоришь? — обрадованно переспросил он. — Тогда давай завтра утречком и сходим.
Митрич не любил такое дело откладывать в долгий ящик.
Утром Степан еще затемно пришел на пасеку. Старик уже ждал его.
Было морозно. На черном, словно бархатном, небе весело перемигивались крупные звезды. Когда охотники добрались до места, рассвело. Все деревья в лесу стояли запушенные инеем, будто ночью, пока все спали, кто-то невидимый опутал их тонкими, ажурными кружевами.
— Здесь! — указав на толстую осину, прошептал лесник Митрич приложил ухо к стволу и пощелкал.
— Не слышно. На это ли место привел? — усомнился он.
— За неделю до снега смотрел, тут были. Поди, уснули крепко.
— Сам ты уснул!
Предусмотрительно заткнув леток рукавицей, Степан зарубил дерево. Пила мягко вошла в полугнилой ствол. Осина жалобно скрипнула и, ломая отмершие сучья, рухнула в снег. Из выгнившей сердцевины посыпались труха, птичьи перья, мох, обломки пчелиных сотов. Вместе с этим хламом неожиданно вывалилась на снег рыжевато-бурая, с желтым пятном у горла, лесная куница и, словно согнутая пружина, мызгнула между ног.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41