Краснолесье — гордость, основное богатство Марийской республики. Мы сказали об этом Павлу»
— Леса у нас хоть куда! — заулыбался он. — Летошней осенью недалеко от нашего хутора, в двенадцатом квартале, ваши городские охотники в один день двух медведей убили. Куницы у нас много, рысь водится, а белок и зайцев — не перечесть. Мишка-хромой со своим Шариком каждую осень белок триста-четыреста берут, а охотятся только до глубокого сн^га, пока без лыж в лесу ходить можно. А лоси так стадами по нескольку голов и ходят. Стадо за стадом. Всю молодь по порубкам за зиму объедят. Леса у нас богатые, ничего не скажешь.
Прибыли мы на хутор уже затемно. Кое-где в избах горели огни.
Кончился лес, кончился вместе с ним и ледяной черепок на дороге, и лошадь уже тащила сани по голой земле, выбиваясь из последних сил. Нам пришлось забрать свою поклажу, чтобы облегчить сани.
Павел пригласил нас к себе ночевать, обещал помыть в бане, но мы, боясь обидеть этим старого товарища по охоте Михаила Изюкова, поблагодарили Павла за все и свернули к дому Михаила.
На стук в калитку во дворе залаяла собака. Я по хриплому голосу узнал Шарика — полукровку-бельчатницу, помесь вогульской лайки с русской пегой гончей — береза да черемуха, На крыльцо вышла жена Михаила Наталья.
— Дома хозяин? — спросили мы. Она узнала нас.
— А, охотнички приехали! Давайте заходите в избу. Устали, поди, с дороги-то. Теперь по дорогам ноги не вытащишь!
— А где же хозяин? — еще раз спросили мы.
— Да не сидится ему дома-то — вот и шляется. Тут недалеко, на зады ушел. Увидел с крыльца, что на болото утки опустились, схватил ружье и — туда. Сейчас придет.
Наталья подкрутила у лампы фитиль, прибавив свету, стала разводить на шестке огонь, готовить ужин.
— Может, радио хотите послушать? — предложила она. — Хорошо играет. На днях Михаил в сельпо купил.
— Устали мы, Наташа, — чистосердечно признался Дмитрий Николаевич, — я еле ноги дотащил. Далеко ведь до вас, да и дорога никудышная. Спасибо, еще Павел Чернышев нас захватил, сумки довез, а то бы пришлось ночевать в лесу.
Он разулся, расстелил на полу свою брезентовую охотничью куртку и лег, с удовольствием вытянув уставшие ноги.
Я тоже опустился на пол.
Вскоре вернулся Михаил, засуетился, стуча деревяшкой по полу.
— Охотнички прибыли! Вот хорошо! Кстати! — заулыбался он простодушным, немного рябоватым лицом. — А я вот уж пару селезней взял. Прямо на огороде убил.
Он вынул из сумки селезней и с явным расчетом на эффект небрежно бросил их на лавку, словно за день ему пришлось перебросать таким образом великое множество птиц.
— Что же это мы выстрелов твоих не слышали, коль на огороде стрелял? — недоверчиво в шутку переспросил Дмитрий Николаевич. — Не прямо ли на дворе ты их поймал?
Он потрогал птиц, взвесил их на руке, похвалил:
— Хороши! Молодец, Мишук! Вы тут, наверное, каждый день громите?
— А чего больше нам делать? — в свою очередь, спросил хозяин. — Ростепель. Сейчас только на охоту и ходить. В поле выезжать еще рано — вязко на пашне, а в лесу хорошо!
— Много нынче дичи?
— Как сказать. Искать надо. Дичь есть, только на мушку сама не садится.
— Ну, это знамо..,
— Он глухаря третьего дни заполевал, — вмешалась в разговор хозяйка. — А много-то не приносит тоже, хоть и живем в лесу; утку, иной раз две. Сейчас это ему ради вас повезло. Никак уж вечеров пять туда бегает, да пусто, а сегодня повезло — сразу двух
Она ловко щипала птиц, и было видно, что делать ей это приходится не впервые. Михаил помогал ей.
— Моя утятина — ваша бутылка! — шутил он.
— За этим дело не станет, — пообещал Дмитрий Николаевич, — только ужин быстрее готовь, а то устали мы сегодня, не дождехмся твоей утятины — уснем.
— Не уснете, — улыбался Михаил.
На дворе гамкнул Шарик и сразу же замолк. Хлопнула сенная дверь, кто-то шарил в потемках дверную скобу. Вошел Антон, брат Михаила, здоровый, высокий парень, на две головы выше Михаила, тоже отделенный от отца и тоже охотник.
— Здравствуйте! — заулыбался он широким с неделю не бритым лицом, заросшим жесткой рыжей щетиной. — А мне жена Павла сказала, что охотников Михаилу из города привез Павел, вот я и зашел, — как бы оправдывался он.
— Проходи, садись, Антон, — пригласила его Наталья. Мы поздоровались.
— Ну, как, Антон, охота? — спросил Дмитрий Николаевич. — Приносишь что-нибудь?
— Плохо, — признался он. — Мишке вон везет. Каждый день обязательно что-нибудь да заполюет, а я за всю весну только трех тетеревов взял. Обуви у меня хорошей нет, а кругом вода выше колен. Куда пойдешь? Вот только вокруг дома и хожу, чтобы как вымок, так и печка рядом была. А так разве много настреляешь?
— Дроздов они бьют, Дмитрий Николаевич, — с явной насмешкой над неудачником-братом сказал Михаил. — Гибель прилетело дроздов. И все больше дерябы — крупные, как голуби.
— Мы по дороге видели, много.
— И дроздов стреляем, коль попадет, — признался Антон, — вкусное мясо у них, особенно если крупного подстрелишь.
— А взять его тоже мудрено: очень осторожный, близко не подпускает.
На дворе снова залился Шарик. Пришли колхозный пчеловод Ванюшка Данилов и лесник Егорка Опарин — двоюродные братья, оба среднего роста, крепкие, коренастые, русоволосые; оба работают в лесу и с ружьями не расстаются ни зимой, ни летом. Иван — молодой мужчина, года два назад обзавелся семьей. Егорка — еще холостой парень, недавно вернувшийся с действительной.
Вслед за ними с другого конца хутора пришел отец Михаила Сергей Иванович, седой, худощавый, видимо, не очень здоровый человек.
— Добрый вечер, охотнички! — сняв шапку, по-старинному поприветствовал он нас.
Сергей Иванович — известный в районе стол яр-краснодеревщик, большой спец по ружейным ложам. Сам он когда-то тоже был страстным охотником и бросил охоту только по слабости здоровья. Но ружье свое — старую двуствольную шомполовку-фузею, подарок одного казанского профессора, с очень хорошим и сильным боем, все еще берег и не доверял даже старшему сыну Михаилу: видимо, еще надеялся оправиться от недуга и походить по лесу.
Курил он, как и большинство стариков-марийцев, трубку с медными ободками на головке и чубуке.
Закурили все враз, и густой махорочный дым голубым облаком поплыл вокруг лампы.
Наташа тем временем собрала на стол, и по всей избе, перебивая запах махорки, поплыл аппетитный аромат жареного мяса.
Все сели к столу. Только Ванюшка с Егором вначале было отказались, но, увидев, что Дмитрий Николаевич вынул из рюкзака сначала одну, а потом вторую бутылку крепкой охотничьей водки, оставили и тоже подсели.
Мне вспомнилось, как еще совсем недавно я мечтал о таком вечере в кругу охотников, где в это время, кроме охоты, ни о чем больше не говорят, и на душе стало как-то просторно, весело. Вдохновенно блестели глаза и у Дмитрия Николаевича. Он всем своим видом как бы говорил: «Наконец-то вырвались в лес». Предстоящие дни, которые мы проведем с этими товарищами в лесу, радовали и его.
Разговоры велись о весне, об охоте.
— Весна! — многозначительно сказал Сергей Иванович. — Самое лучшее время в году. А нынче столько воды — страсть! Двадцать с лишним лет прошло с тех пор, как мы из Маркияла выселились, а столько воды я первую весну вижу. Ко мне из озера под самые окна подошла, и все подполье залило. Не помню такой весны. На урожай, должно, многоводная.
— На юге вон уже давно весна, — вставил Михаил. — Еще в январе по радио передавали, что в Ферганской долине сев начался.
— Да там и зимы-то совсем нет! — сказал Дмитрий Николаевич. — В декабре там осень, в январе — весна! У нас морозы, носа не высунуть, а там цветы вовсю цветут. Хорошо!
— Хорошо-то, хорошо, — согласился Сергей Иванович. — Круглый год лето — знамо, хорошо. Только так и скажу: где нет зимы, там не может быть и настоящей весны, а без нее, как ни говорите, а скучно. Страсть как люблю весну! Только одного жаль: на охоту нет силы ходить. Глухарь — вот моя птица! Весной самая охота на него. Эх, бывало...
— Сейчас всякой птицы летит гибель, только стреляй, — заметил Антон. — И без глухаря есть на что поохотиться.
— Птица летит всякая, это верно, — задумчиво сказал Сергей Иванович. — Великое переселение у ней настало. Летит птица, днем ли, ночью ли, в хорошую погоду, в непогодь ли, а нос у нее, как компасная стрелка, так без ошибки на север и смотрит, словно и в самом деле намагничен. Только думается мне, что этот природный компас все же не в носу у нее, а, наверное, в самом сердце заложен: оно-то и крутит носом и подсказывает ей дорогу на родину. А иначе как же?
— Инстинкт это, папа, — уточнил Михаил.
— Нет, — заспорил Антон. — Просто память у птиц такая. Птица местность хорошо запоминает и никогда не забудет. Ночует, скажем, на веточке, а утром вспорхнет, весь лес облетает, а ночевать опять на эту веточку прилетит. Память! Был у меня случай.... Но Сергей Иванович не слушал их. Как только заговорили об инстинктах и птичьей памяти, он махнул рукой, склонил голову! и пустился в свои размышления, видимо вспоминая и свою весну, которая прошла уже давным-давно.
— Глухарь! Вот охота! — наконец сказал он и сразу же оживился, помолодел, и глаза его как-то радостно заблестели. — Страсть люблю за ним ходить! А поет он как! Дух замрет слушать. Всю душу тебе одной песней забередит. Пока слушаешь — всю свою жизнь припомнишь. Так все прожитые годы перед глазами и пройдут. Вот это, Антон, охота. А какой ты охотник: дрозд попадет — дрозда стреляешь, ворона — ворону... Что на мушку попало, то и твое... Это ведь не охота, а озорство... Мы так не охотились. А уж дрозда убить или иную^ певчую пичугу — ни-ни! Отец такого всыпет, что век не забудешь. Да и как же не всыпать? Ведь вся эта мелюзга агромаднейшую пользу приносит лесу.
— Ччю, Антон, съел? — насмешливо спросил его Дмитрий Николаевич и, не дожидаясь ответа, обратился к хозяйке: — Наташа, нам уточек куда бы на ночь приспособить, а? Устали они за день в корзине-то, плохо завтра работать будут.
— Да под крыльцо можно,— ответила Наташа и посмотрела на мужа, как бы спрашивая его взглядом: можно ведь?
— Можно и под крыльцо, — поддержал ее Михаил. — У нас там и свои утки сидят. А на двор выпускать боязно, как бы Шарик не задавил. Своих-то он знает, а это новые.
Дмитрий Николаевич обулся на скорую руку в резиновые сапоги, накинул куртку и пошел устраивать уток.
Вслед за ним стали расходиться и гости. Первым ушел Сергей Иванович, за ним поднялись Ванюшка-пчеловод с Егором. Я тоже вышел на крыльцо. Ночь стояла темная, звездная. Прямо через дорогу от дома черной непроницаемой стеной стоял лес, огромный, загадочный, раскинувшийся на многие километры во все стороны света белого. «Дичь тут есть, — вспомнились слова Михаила, — только искать надо. Сама птица на мушку не садится». Какая охота будет у нас? Удастся ли хоть один р&з послушать угрюмую, древнюю, как сама земля, песню лесного отшельника — глухаря? Я стоял на пороге чего-то таинственного, заманчивого, и казалось, что удача обязательно будет сопутствовать нам. Думалось, что вот только стоит взять ружье, сойти с крыльца и шагнуть в лес, а там все 'Гак и кишит дичью. Сердце мое трепетало
Эх, скорее бы утро!
Проснулись мы поздно, в девятом часу. В окна нестерпимо било солнце. В доме, кроме нас с Дмитрием Николаевичем, никого не было. Да и он еще спал, раскинувшись на полу и запрокинув голову.
Я выглянул в окно. Ослепительно блестело на солнце озеро, полукольцом опоясанное темным еловым лесом. Над озером, на больших кругах, плавал ястреб-тетеревятник. На дворе в луже купались наши подсадные утки. На улице, брызгая по лужам, взапуски бегали ребятишки, громко смеялись и кричали.
Проснулся Дмитрий Николаевич и, поднимаясь с постели, забранился:
— Проспали, черт бы нас побрал! Проболтали до полуночи, тары да бары — вот тебе и на! А теперь какая уж охота?
Вошла Наташа, румяная от свежего воздуха и яркого солнца, улыбающаяся.
— Встали наконец-то, — лукаво улыбнулась она.
— Ты чего же это нас не разбудила, Наташа! Ай не знаешь, зачем мы приехали? — приступил к ней с вопросом Дмитрий Николаевич.
— Будили! — засмеялась она. — И я и Михаил. Да разве вас разбудить? Привыкли в городе-то подолгу спать, вагой поднимать надо. Михаил ждал-ждал, когда вы встанете, да так и не дождался, в лес пошел жерди рубить для городьбы. Все равно, говорит, на охоту уже поздно. А я вас не то что будила — самовар только три раза подогревала, а вы как убитые спите и спите. Михаил и то говорит: с дороги они, устали.
Она внесла из сеней шумевший до блеска начищенный самовар, собрала нам завтракать.
Мы умылись на крыльце, подливая друг другу из ведра, оделись, сели к столу. Но аппетита после сна ни у меня, ни у Дмитрия Николаевича не было.
— А сегодня праздник, — сказала Наташа. — Какой?
— Воскресенье! А у нас, марийцев, еще праздник весны, встреча жаворонков!
— Так опоздали, Наташа. Жаворонки уже давным-давно прилетели.
— Ну и что же? Это весна такая ранняя, а праздник так праздником и останется.
Она подала нам к чаю тарелку румяных жаворонков — фигурок птиц, испеченных из сдобного теста с ягодами клюквы вместо глаз.
Я сидел у окна над стаканом янтарного душистого чая, настоянного на листьях брусники, и нехотя, ложечкой прихлебывал. А в стакане маленьким золотистым кружочком вместо лимона плавало, дробясь солнце. Я осторожно черпал его ложечкой и всякий раз, едва успевал поднести ложечку с чаем и плавающим в нем солнцем ко рту, чтобы проглотить, как солнце из-под самого моего носа убегало снова в стакан и играло там как ни в чем не бывало, а во рту у меня неизменно оставался только чай.
— Ты чего это куксишься, будто побирает тебя,—поглядывая намою игру, спросил Дмитрий Николаевич.—Ай таракан попал в чай?
— Неужто?! — испуганно переспросила хозяйка, сразу же начавшая краснеть. — Да не может быть, у нас уж который год по всему хутору тараканов не видно.
— Да шутим мы, Наташа! Пришел Михаил.
— Проснулись, охотнички? Здравствуйте! Всё на свете проспали. На Микушкинском озере мужики щук почем зря из ружей стреляют. Наш Антон сейчас штук пять пронес, да все крупные, кила по четыре каждая. Еще собирается. Хотите, пойдемте?
— Сходим обязательно, Мишенька, — сказал Дмитрий Николаевич, — только не за щуками, а мужиков постыдить. Кто же это по веснам щук стреляет, умная ты голова? Рыба икру метать идет, ^ а вы ее из ружей. Этак, пожалуй, чего доброго, вы всю рыбу переведете. Да и законом такая рыбалка давным-давно запрещена. Браконьерство это, а не рыбалка!
— Это ты зря, Дмитрий Николаевич, — сказал Михаил. — Ну, коли бы другая какая рыба была, и я пошел бы стыдить мужиков. Сам добровольно бы стал караулить озеро, а эту тварь ни капельки не жалко, пусть хоть всех перебьют. Ведь они страсть сколько пожирают разной рыбы. Я прозевал, а то тоже бы грохнул и не моргнул глазом. Там, на Микушкинском озере, живет такая гадина, не щука, а чистый крокодил. Лет сто ей, наверное, никак не меньше. Бревно! Раза три нам приходилось ее видеть, аж седая вся, мохом обросла. У старух и другого названья ей нет, как водяной. Так она не то что рыбу — диких уток целиком заглатывает, вот образина! Туда теперь и утки-то боятся садиться. Вол озерный, а не щука. Одно слово — крокодил!
— Вот ее и убейте, а других не надо.
— Убьешь ее, черта с два. Силища в ней — ни одна сеть не терпит. Разве что бомбой ее подорвать, а так ничто ее, дьявола, не берет. Уж пробовали мы по-всякому к ней подойти, да только все без толку. Прошлой осенью васюткинский охотник Пахом Орехов специально за ней ночью с острогой поехал. В колхозе автомобильную фару взял с аккумулятором. Выследил ее, окаянную, ахнул острогой, а острожица была, что твои вилы. Да что же вы думаете? Как метнулась она, — острогу хрясть, лодка перевернулась. Щука ушла, а Пахом чуть не утоп в ледяной воде, чуть выплыл...
— Да, штуковина! — почесал за ухом Дмитрий Николаевич.
— Ну что ж, пойдемте, — предложил я. — Разговоры разговорами, а идти надо. Щук, может, и не поймаем, а хоть место для вечерней зорьки подберем, и то хорошо.
Мы натянули свои охотничьи болотные сапоги-бродни, взяли ружья, маленькие остро отточенные топорики, сумки с провизией и запасом патронов и вышли из дому.
— А где тут нынче вальдшнепы тянут? — спросил Дмитрий Николаевич у Михаила.
— Вальдшнепа'нынче везде много. Почти в каждой порубке тянут» Вон у Ивана прямо на пасеке по вечерам играют, и ходить никуда не надо, бей прямо с крыльца. Недели полторы назад собрались мы с ним на тетеревиное токовище, а чтобы утром не припоздниться, к нему на пасеку пошли ночевать. О вальдшнепах тогда еще и не думали — рано им. Вот сидим вечером на крыльце, курим да закатом любуемся. Смеркалось, а он выгорает розовый-розовый, как пасхальное яичко, да хорошо так в лесу смотреть на него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41